Глава 15. Петух на насесте

В ночь, когда родился петух, отец проскользнул в мою спальню, чтобы лично сообщить мне эту новость. Мне было одиннадцать лет, и я едва продрал глаза, что все же не помешало мне оценить мужскую солидарность момента: патриарх пришел оповестить первородного сына о том, что в команде появился новый игрок. Окинув взглядом мою комнату – камышинки, кокетливо торчащие из вазочки, миску с засушенными травами и цветами, – он должен был понять, что я в его команде не играю. Даже девочка не окружила бы салфеточками все розетки в комнате. Но реальность была для отца столь болезненной, что он старался ее не замечать, играл свою роль, и даже предложил мне обернутую в пластик сигару с надписью на ленточке: «Это мальчик». У него их было две – для Меня и для себя. Моя была из жевательной резинки, а его – настоящая.

«Надеюсь, ты не собираешься курить прямо здесь, – сказал я. – Вообще-то я бы не возражал, но я только что заклеил окна на зиму».

Первые шесть месяцев мой брат Пол был просто колобком, потом – куклой, которую мы с сестрами пеленали и опекали по своему усмотрению. Одень его соответственно, и можно забыть о маленьком пенисе, лежащем, как соленый гриб, у него между ножками. Небольшая доля воображения плюс необходимые аксессуары – и он превращался то в Полетт, капризную маленькую француженку, то в Паолу, бамбину в темном парике, только что приехавшую из родной Тоскани, то в Полину, хипповую прикольную девчонку. Пока он был маленьким и беспомощным, терпел это; но к восемнадцати месяцам он полностью развеял миф о том, что из человека можно сделать гея. Несмотря на все наши усилия, ленточка говорила правду. Наш брат был мальчиком. Он получил по наследству все мое спортивное снаряжение, даже нераспечатанное, и целыми днями пропадал на улице с друзьями, играя в разные игры в зависимости от сезона. Если он выигрывал – класс, если проигрывал – невелико дело.

«Неужели ты не поплачешь? – спрашивали мы. – Ну, хоть чуточку?»

Мы пытались объяснить ему преимущества хорошего длинного плача – какое облегчение испытываешь ты сам, какую жалость испытывают окружающие, – но он рассмеялся нам в лицо. Мы все хлюпали, как испорченный душ, но для него производство воды ограничивалось мочой и потом. Он мог замочить простыни, но подушка его неизменно оставалась сухой.

Независимо от ситуации, для Пола все превращалось в шутку. Нежное объятие, искреннее проявление заботы – в минуты слабости мы попадались на эту удочку, а потом клялись не повторять ошибку больше никогда. В последний раз, позволив брату обнять меня, я отправился из Рейли в Нью-Йорк с огромной надписью, прилепленной сзади к моей куртке: «Привет, я гей!» Это было после другого торжества – похорон нашей мамы.

Когда со временем мы с сестрами уезжали из дому, это выглядело как естественный процесс – молодые люди, переходящие из одной окружающей среды в другую. Мы покидали дом безболезненно, а вот Пол напоминал домашнее животное, выпущенное на волю. Он знал, как приготовить еду, но когда доходило до самой готовки, терпения ему явно не хватало. Замороженные обеды поглощались без всякой обработки – он съедал бифштекс как мясной леденец без палочки. Однажды вечером я позвонил, когда он пытался расчленить большой пакет замороженных куриных крылышек. Он забыл их разморозить и теперь старался ногой разбить монолит на три шестидюймовых порции, которые затем намеревался запихнуть в тостер.

Я услышал специфический звук – башмак крушил замороженное мясо – и тяжелое дыхание брата. «Чертовы… гребаные… куриные… крылышки».

Я позвонил на следующий вечер и узнал, что все усилия были напрасны – цыпленок никуда не годился. На вкус он был, как рыба, так что брат выбросил его и забил на это дело. Но через пару часов он решил, что испорченный цыпленок лучше, чем никакого цыпленка, вылез из постели, вышел в одних трусах во двор и стал есть остатки цыпленка прямо из мусорника.

Я был шокирован. «В трусах?»

«Чтоб ты не сомневался, – подтвердил он, – наряжаться, чтобы съесть вонючего цыпленка, я уж точно не стану».

Я волновался, когда представлял себе, как мой брат стоит в одних трусах и жует протухшего цыпленка при лунном свете. Я волновался, когда услышал его рассказ о том, как он отрубился на автостоянке, а проснувшись, обнаружил у себя на заднице чьи-то инициалы, написанные помадой. Но я никогда не волновался, что он не сможет заработать себе на жизнь. Он начал зарабатывать, еще учась в школе, а к двадцати шести годам открыл свою компанию по шлифовке полов. Физическая работа тяжела и сама по себе, но еще больше достают всякие мелочи – выписывание счетов, поиски рабочих, бесконечные переговоры с нерешительными клиентами. Когда Пола спрашивают, как ему удается удовлетворить запросы всех заинтересованных сторон, он начинает распространяться о пользе компромиссов. «Иногда возьмешь хрен в рот, да и покрутишь там немножко. Глотать не обязательно, а поиграть можешь. Догоняешь?»

«Да, …в общем».

Пока нам еле удавалось платить квартплату, он приобрел себе дом. В тридцать два года он продал его и выгодно купил новый, в благопристойном районе внутри городской черты. Теперь у него было четыре спальни и еще грузовики и спортивные машины, заезжавшие на лужайку, которую ему подстригали за деньги. И все благодаря его философии, опирающейся на искусство орального секса.

Пол называл свой дом «приютом растерянного клоуна», но, на первый взгляд, клоун был вполне уверен в себе. На камине лежала пукающая горка дерьма с дистанционным управлением, в гостиной на полу – инкрустация в виде петуха – тезки хозяина; добавьте к этому ярко-зеленые стены и музыкальные мясницкие ножи. «Никакой растерянности, все четко», – сказали бы вы, споткнувшись о крокодила из цемента. Это был ужасно большой дом как для одного клоуна, так что, услышав, что к нему перебралась подружка с престарелой мопсихой по имени Венера, я испытал облегчение.

Брат был вне себя от радости. «Хочешь ей чего-нибудь сказать? Подожди, сейчас я ей дам трубку. «

Я приготовился услышать типичный северокаро-линский выговор, что-то вроде голоса самого Пола, но погрубее, а вместо этого услышал визг пилы, методично вгрызающейся в дерево. Это была Венера. Через несколько месяцев он предложил мне поговорить с их новой собакой, шестинедельным датским догом по имени Дизель. Я беседовал с дворовыми котами, домашними котами и усыновленным поросенком, который был очень мил, пока не научился переваривать твердую пищу. Когда я наконец встретился с его подружкой, дипломированной парикмахершей Кэти, они уже прожили вместе больше года. Если бы не татуировки и противоникотиновый пластырь, она была бы похожа на одну из фламандских мадонн, только на руках у нее был не младенец Иисус, а задыхающийся мопс. Мы полюбили ее сразу – ее грациозность, чувство юмора и свитера, отделанные мехом. А главное – она была с севера, так что, доведись им с Полом зачать ребенка, мы могли быть уверены хотя бы на пятьдесят процентов, что он будет говорить на вразумительном английском.

Они объявили о своей помолвке и назначили свадьбу на конец мая специально, чтобы позлить греков. И она должна была состояться не в церкви Святой Троицы, а в гостинице на побережье, в Северной Каролине. Женить их должен был не священник, а ясновидящая, которую они нашли по телефонной книге. Музыку обеспечивал диджей по имени Джей Ди, работавший по будням в местной тюрьме.

«Ладно, – вздохнула крестная, – наверное, сейчас у молодых людей так принято».

Я прилетел из Парижа за два дня до свадьбы и сидел у отца на кухне, когда отворилась дверь и вошел Пол в костюме и при галстуке. Бывший одноклассник покончил жизнь самоубийством, вот он и решил заскочить по дороге с похорон. С нашей последней встречи мой когда-то стройный братец набрал фунтов шестьдесят. Все как бы пропорционально увеличилось, но основная масса распределилась между лицом и туловищем, приведя к тому, что мой родственник называл зеркальной болезнью: «С таким пузом хрен только в зеркале и увидишь».

Избыточный вес смягчил некоторые черты, а другие поглотил полностью. Например, шею. Украшенная вторым подбородком, его голова, казалось, балансирует непосредственно на плечах, и двигался он осторожно, будто боялся, что она скатится. Я сказал себе, что если вижу брата в другом свете, так это из-за костюма, а не из-за веса. Он же теперь взрослый мужчина. Он собирался жениться, и, должно быть, стал другим человеком.

Он отхлебнул слабого кофе, сваренного отцом, и выплюнул его обратно в кружку.

– Пить эту дрянь все равно что трахаться в лодке.

– Что?

– Вода мешает.

– «А впрочем, – подумал я, – может быть, дело все-таки в весе».

На следующее утро я поехал на побережье вместе с сестрой Лизой и ее мужем Бобом. Как самая старшая и единственная замужняя из сестер, она сама себе назначила сразу две роли – умудренной опытом старшей сестры и посаженной матери жениха. Стоило лишь упомянуть Пола, Кэти или даже Атлантик-Бич, как она начала плакать, приговаривая сдавленным голосом: «Не думала я, что мне доведется дожить до этого дня». Начиная от Морхед Сити она практически плакала без умолку, вдохновленная картинками из нашего детства. «О, мостик! О, причал! О, поле для минигольфа!»

Отель, где Полу предстояло жениться, раньше назывался «Джон Иенси», но недавно его переименовали в «Королевский павильон». Его изрядно перестроили, и бывшая скромная гостиница на берегу теперь предлагала вашему вниманию банкетные залы и беседку для новобрачных. Официантки носили галстук-бабочку. Если бы вы провели 1980-е годы в состоянии комы, фальшивые колонны и архитектурные решения в пастельных тонах произвели бы на вас должное впечатление, но я узрел в этом что-то печальное и дешевое.

Хотя сама церемония должна была происходить в «Королевском павильоне», все гости остановились по соседству, в трехэтажном мотеле «Атлантида,» мало изменившемся с начала космической эры. В нем мы в молодости проводили свои уикенды, когда путешествия на пляж превратились в путешествия на пляже. Грибы, кокаин, героин, пейотль – когда бы я ни приехал туда, я был изрядно наколот, и каждый раз удивлялся, что мебель, как ни странно, стоит на месте.

Брат выбрал «Атлантиду» не из сентиментальных соображений, а потому, что там разрешалось Держать собак. Друзья Пола, компания, которую мы называли просто «чуваки», тоже привезли своих любимцев, которые выли, скулили и царапали когтями Раздвижную стеклянную дверь. Вот что бывает с бездетными людьми, с теми, кто даже не знаком с людьми, имеющими детей.

У собаки была течка. На репетиции обеда подавали и консервы, и сухие продукты, а когда брат провозгласил тост «За мою клевую сучку!» все решили, что он имеет в виду мопсиху.

За час до свадьбы все мужчины семьи должны были встретиться в комнате Пола, без всяких женщин и чуваков. Пошел и я, желая хоть раз в жизни ощутить мужскую солидарность, и теперь, вспоминая об этом, я думаю, что, может, это она и была. После моего собственного безупречного номера комната Пола выглядела темной и грязной, как пещера какого-то зверя. Он прибыл накануне, а номер уже выглядел так, как будто он жил в нем годами, питаясь пивом и мясом пропавших без вести отдыхающих. Я расстелил газету и сел на кровать, а отец как свидетель со стороны жениха поправил на брате пояс. Было пять часов дня – одного из важнейших дней в их жизни, а они сидели и смотрели телевизор, какой-то кабельный канал, по которому передавали специальное сообщение о наводнении в отдаленном городке, бездумно построенном на берегу коварной реки. Жители укладывали мешки с песком под единственную уцелевшую стену. Вниз по улице плыла тележка. «А дождь, – сказал комментатор, – все продолжает идти». Когда-то я слышал – может и вранье, – что во время съемок фильма «Ганди» режиссер нанимал людей на роли мешков с песком. Ему было легче им заплатить, чем найти натуральные мешки. Мне показалось, что это неплохое начало разговора, но не успел я закончить первое предложение, как отец велел мне заткнуться. «Господи, мы тут пытаемся посмотреть телевизор, – сказал он. – Тебе что, это мешает?» В комнате невесты тем временем накладывали макияж и тут же слезами смывали его. При этом говорили важные вещи, и я не мог избавиться от ощущения, что попал не в ту комнату. Отец развернул брата лицом к себе и, не отрывая глаз от телевизора, стал завязывать ему галстук-бабочку. «Такое наводнение испортит на хрен полы из твердой древесины, – заметил Пол. – Этим сукиным детям придется все менять, полностью, я тебе говорю».

«Это уж точно». Отец помог жениху влезть в пиджак и обернулся, чтобы бросить прощальный взгляд на жертв наводнения. «Ну, ладно, – сказал он. – Пошли жениться».

В «Королевском павильоне» царила суматоха. Пятичасовая свадьба задержалась, так что мы наблюдали из бокового коридора, как капеллан из морской пехоты завершил венчание симпатичной молодой пары – обоим было лет по двадцать, не больше. Лиза и Эми прикинули, что брак продержится года три. Гретхен и я склонялись к полутора годам, а Тиффани сказала, что, если мы хотим добиться точного ответа, лучше спросить ясновидящую, стоявшую у колючего куста вместе с крестной Пола. Это была высокая женщина, традиционно одетая, с волосами телесного цвета и ногтями в тон. На цепочке вокруг шеи у нее висели темные очки, и, рассказывая о своей квалификации, она протирала стекла. Оказалось, что кроме пятничного гадания по картам таро, она лечит рак, диабет и сердечные заболевания наложением рук на всякие потайные и труднодоступные места страждущих. «Дар у меня проявился в семь лет, – объявила она. – И уж поверьте мне, то, что я делаю, я делаю просто замечательно».

На свадьбах она предсказывала судьбу жениха и невесты, забираясь в самые глубины их личностей, а затем использовала свои открытия для составления персональной и уникальной супружеской клятвы. «Мне лично кажется, что это прекрасно», – сказала Лиза. «Я знаю, – ответила ясновидящая, – я знаю». Моряки высыпали из беседки, и мы заняли их места. «Что она о себе воображает? – прошептала Лиза. – Я всего-навсего хотела поддержать светскую беседу». «Я знаю, – ответил я. – Я знаю».

Диск-жокей Джей Ди застрял в пробке на мосту, так что церемония началась без записи свадебного марша. Лиза, как и следовало ожидать, завыла, как только невеста, под руку со своим отцом, появилась из-за автомата для кока-колы. Ее примеру последовали собаки, и я, твердо решив ни в коем случае к ним не присоединяться, сосредоточился на маленькой полоске океана, проглядывающей из-за деревьев за спиной у ясновидящей. Именно здесь двадцать два года назад брат едва не утонул. Мы резвились в воде во время прилива, перескакивали через волны, уходя все дальше и дальше от гостиницы. Это было неправильно, и я поплыл к берегу в полной уверенности, что он плывет рядом.

«Родственники и друзья, поздравляю, – говорила ясновидящая. – Сегодня мы все стоим на…». Тут она глянула на невесту, возвышающуюся над моим братом-недомерком, «…на цыпочках, чтобы поздравить… Пола и Кэти».

В это время дня ему не полагалось гулять, тем более со мной. «Ты его заводишь, – говорила мама. – Оставь его в покое, ради Бога». Когда она меня обвиняла в том, что я завожу своих сестер, я всегда чувствовал себя виноватым, но мне было приятно сознавать, что я могу возбудить достаточный энтузиазм у двенадцатилетнего мальчика. Это мне и полагалось делать как старшему брату, и меня радовало, что у меня получается. Я проплыл примерно длину бассейна, остановился и обернулся. Пола не было.

«Такую любовь…, в магазине не купишь, – продолжала ясновидящая. – Не найдешь под деревом или под… ракушкой». Было видно, что она старается представить себе все возможные нычки. «Даже в сундуке с сокровищами, зарытом сотни лет назад на этих исторических островах вокруг нас».

Накатил новый вал, и брат исчез под ним. Я видел только его правую руку, поднятую в международном жесте, обозначающем: «Я умираю, причем по твоей вине». Я рванулся к нему, пытаясь вспомнить занятия по безопасности на воде, которые посещал много лет назад. «Думай, – велел я себе, – думай как мужчина». Я пытался сосредоточиться, но на ум мне приходил только наш инструктор, семнадцатилетний атлет по прозвищу Блин. Я вспомнил россыпь веснушек у него на плечах и слабый луч надежды, когда он обводил взглядом учеников, выбирая потенциального утопающего. «Меня, меня, – шептал я. – Я тут». Я вспомнил аромат гамбургеров, тянущийся из домика, ощущение спасжилета на моей обоженной спине и чувство глубочайшего разочарования, когда Блин выбрал Пэтси-Пайн; и она потом вспоминала, что тот день «полностью изменил ее жизнь». Такими воспоминаниями жизнь вряд ли спасешь, так что я отбросил прошлое и, наоборот, положился на инстинкт.

«Да будет этот брак благословен, и да будет благословений столько… сколько песчинок… в океане».

В конце концов я схватил Пола за волосы и заорал, чтоб он лежал, не двигаясь. Его вырвало морской водой, и вместе мы стали пробиваться к берегу, болтаясь примерно в полумиле от гостиницы. Мы лежали рядом, на мелководье, пытаясь отдышаться. Я чувствовал, что надо обязательно что-нибудь сказать, момент требовал какого-нибудь выражения облегчения и братской любви.

– Слушай, – начал я, – я хочу, чтоб ты знал…

– Да отстебись ты, – ответил мне Пол.

«Да», – сказал Пол, обращаясь к Кэти. «Не думала я, что доживу до этого дня», – всхлипнула Лиза. Брат поцеловал свою невесту, а ясновидящая оглядывала гостей и кивала головой, как бы говоря: «Я знала, что так и будет».

Щелкали фотоаппараты, и ветер развевал по воздуху фату и шлейф Кэти. Выражение изумления, крепкие объятья – на снимках, сделанных в этот день, она выглядит так, будто только что упала прямо с неба и лишь в последний момент ее удалось поймать тому, кто отныне считает себя самым счастливым человеком на свете.

На вечеринке брат танцевал червяком, извиваясь на пузе под речитатив чуваков: «Пляши, толстяк, пляши». Отец произнес короткую неуклюжую речь, размахивая резиновым цыпленком, и аппараты защелкали вновь.

«Я не верю собственным глазам, – вмешался я. – Резиновый цыпленок! «

Он стал объяснять, что искал, но не нашел резинового петуха, а я объяснил, что не о том речь. «Даром импровизации обладают не все, – сказал я. – Где твои заметки? Почему ты не попросил меня помочь?» Я был так суров к нему потому, что собирался сказать настоящую речь. Я мечтал об этой речи, еще когда Пол был ребенком, но никто никогда не предложил мне ее произнести. А теперь придется ждать до его похорон.

Зал сдавали всего до часу ночи, так что возникла идея перенести празднование на пляж. Кэти переоделась, а мы с Полом пошли выгуливать собак на лужайке перед «Атлантидой». Впервые с момента свадьбы мы были одни, и я намеревался воспользоваться этим в полной мере. Ключевые слова – в полной мере. Потому что так никогда не получается. Хочешь сказать что-нибудь запоминающееся – и обязательно ляпнешь что-то, как последний придурок. Может, конечно, тебя и запомнят, но не так, как тебе хотелось. Брат всю жизнь спасал меня от подобных моментов, и сейчас ему предстояло вновь это сделать.

Начал моросить мелкий дождик, я откашлялся, Венера присела в травке, выдавливая из себя какашки размером с горошину. «Ты что, убирать за ней не будешь?» – спросил я. Пол указал на землю и свистнул датского дога. Тот с шумом промчался по лужайке и молниеносно сожрал фекалии. «Еще скажи, что это вышло случайно», – сказал я. «Случайно, черта с два. Я этого сукина сына специально тренировал, – ответил он. – Иногда он подставляет морду к ее заднице и ест дерьмо прямо из-под крана».

Я представил себе, как мой брат у себя посреди двора учит пса есть дерьмо, и понял, что эта картина останется со мной до самой смерти. Какие там слезы и братские признания – настоящие воспоминания именно такие. Дог облизнулся и поискал в траве добавку. «Так что ты говорил?» – спросил Пол.

«Да так, ничего». Чуваки на вершине дюны, которая грозила вот-вот обвалиться, издали боевой клич. Стоя в дверях своей комнаты, Кэти окликнула брата, и он, вместе с собаками, пошел на зов, распространяя вокруг себя любовь, какую не найдешь ни под деревом, ни под ракушкой, ни в сундуке с сокровищами, зарытом много столетий назад на этих исторических островах, окружающих нас.

Глава 16. Домовладение

«Найти подходящую квартиру все равно, что влюбиться», – сказала нам брокерша, стильная старушка в фирменных темных очках. Крашеные светлые волосы, черные чулки, маленький шарфик, игриво повязанный вокруг шеи – три месяца она таскала нас по всему Парижу в своей спортивной машине. Хью – впереди, а я сидел на заднем сиденье, сложившись пополам, как шезлонг.

После каждой поездки мне приходилось заново учиться ходить, но это были мелкие физические неудобства.