Если накопление собственности действительно было таким легким делом, то выходило, что каждый последует совету миллионера, но не все смотрели телевизор в четыре утра. Пока остальной мир сладко спал, ты, зритель, принял решение улучшить свою жизнь, а это уже половина успеха, не так ли? У меня тогда еще не было своей квартиры, и я дважды видел эту передачу в доме родителей, прежде чем переехал в свое собственное жилье. Это было весной 1980 года. Через год мама с папой приобрели около десятка дюплексов в южном районе Рэйли и стали на путь обогащения.

Мы называли наших родителей Повелителями Трущоб, но, в принципе, дюплексы были не такими уж и плохими. В каждом имелась ниша с окном, паркетный пол и пристойного размера дворик, затененный деревьями. Сразу после постройки в дюплексах поселились белые люди, но с тех пор квартал изменился, и, за исключением старых затворников, все жители были черными. У нескольких была работа, но основная часть состояла на государственном содержании, а для нас это означало, что их арендная плата выплачивалась правительством и, как правило, вовремя.

Главным для моих родителей было работать в команде: мама занималась арендой, а папа – техосмотрами и ремонтом. Я предположил, что папа возьмет дело в свои руки и будет делать все сам, но впервые в жизни он действовал согласно плану. Арендные соглашения были подписаны, и уже через месяц мама отлично разбиралась в аббревиатурах названий жилищных управлений штата и всей страны. Приходили бланки, копии складывались в кучи, избыток которых перебрался из подвала в мою бывшую спальню, теперь служившую временным офисом. «Это должно идти под грифом РЖО и ФЖО?» – спрашивала мама. «А Б.Д. подходит для АФДС или только для ССИ?» Она сидела с вымазанными в чернилах локтями, и мне становилось жалко всех, кто участвовал в деле.

Что касается меня, то Империя, как мы ее называли, обеспечивала меня временной работой – неделя краски, утепления дома или перекапывания двора в поисках трубы. Ложкой дегтя было то, что я делал эти вещи для отца, так что оплата была договорной. Я показывал рабочий листок, а он его оспаривал, сводя мои часы к цифре, которую сам считал разумной. «Ты думаешь, я поверю, что ты торчал там каждый день с девяти до пяти? Без обеда, перекуров, без просиживания в уборной с заткнутым пальцами носом?»

Видеоэкран в моей голове показывал меня занятым всеми этими делами, и папа каким-то образом ловил такие волны. «Я так и знал. Я заплачу тебе за тридцать часов, и только потому, что я добрый».

Если мы договаривались о чистой ставке – скажем, 300 долларов наличными за покраску квартиры, – я мог финишировать с 220 долларами, за которыми в конце года следовала форма 1099-МИСК. Каждая работа заканчивалась спором, а мои пустые угрозы и обзывания были заморожены и оставлены для дороги домой. Постояльцы обожали смотреть, как мы кричим друг на друга, и поэтому мы делали все возможное, чтобы лишить их удовольствия. В машине мы были дикарями, но в Империи мы становились послами нашей расы и вели себя не как обычные белые люди, с которыми мы росли, а как исключительные белые люли, смутно припоминаемые из эпизодов Великого Театра. Двери были открыты, и мы тратили уйму времени, подбадривая друг друга идти первым.

– После тебя, отец.

– О нет, сын мой, после тебя.

Если бы не мама, мы могли бы стоять там весь день. «Просто зайдите в чертову квартиру! – кричала она. – Господи Иисусе, вы двое как пара старых бабок».

Что касалось Империи, роли моих родителей странно изменились. Мама, безусловно, оставалась самой влиятельной, но если жилец хотел получить какую-либо поблажку, ему следовало идти к моему отцу, который выказывал такой уровень сострадания, который мы редко видели дома. Его собственные дети не могли добиться от него и цента, но, если Честер Кингсли терял свой бумажник или если Реджина Поттс ломала ключицу, папа был рад помочь. Когда Дора У орд задолжала за квартиру, он дал ей продление, потом еще одно и еще. Обнаружив, что она съехала с квартиры среди ночи, прихватив с собой плиту и холодильник, он только сказал: «Ну, что ж. Их все равно надо было заменить». «Черта лысого надо было заменить, – парировала мама. – Этой плите было всего два года. Что же ты за домовладелец такой?»

Я надеялся подзаработать на перепланировке пустующей квартиры Доры, но надежда умерла, когда появилась межрасовая пара, представившаяся Ленсом и Белиндой Тейлор. Я с родителями как раз оценивал пустую кухню, когда они постучали в дверь и попросили показать им квартиру, одновременно заявляя, что им квартира нравится такой, как есть. Все, что им было нужно, – плита и холодильник, а об остальном они сами позаботятся. «Плотник и на все руки мастер – вот кто я», – сказал Лене. В доказательство он предложил свои руки, и мы отметили, что его ладони мозолистые.

«Теперь покажи им другую сторону, – сказала его жена. – Пусть посмотрят на твои костяшки».

Мама предложила паре вернуться через пару месяцев, но папа увидел в ситуации что-то почти библейское. Плотник и его жена в поисках приюта: им не хватало только изнуренного осла. Он вздохнул, когда узнал, что они живут в мотеле, и совсем взвыл, когда увидел фото их троих детей. «Мы собирались немного переделать квартиру, но что я могу сказать? Вы меня задели за живое».

«Давай подумаем», – сказала мама, но папа уже достаточно подумал. Ленс заплатил наличными и на следующий день въехал в квартиру со всем семейством.

Увидев своих новых соседей, Честер признался, что ему больше всего жалко детей. «В смысле, их и мужа. Меня интересует, эта белая женщина уродина или как?»

Папа разыграл роль праведника и постарался увести его от темы. «Ну, вы это не всерьез». «Серьезней не бывает», – сказала мама.

Они действительно были странной парой, но не из-за цвета кожи, а из-за того, что они были разными физически. Ленс был красивым и привык, что им восхищаются, а Белинда – костлявой и, по словам моей мамы, «мягко говоря, не очень привлекательной».

Вначале Тейлоры были вежливы и полны энтузиазма. А можно, мы заведем огород? Конечно! А покрасить гостиную? Почему бы и нет? Но огород так и не появился, а банки с краской стояли нетронутыми. Тейлоры часто громко ссорились, и полиция не раз приезжала, чтобы разнять пару. В первый раз, когда Ленс задолжал квартплату, он позвонил нам домой, требуя, чтобы мой отец равномерно разбросал гальку на его дорожке. «Я плачу триста баксов в месяц не за раздавленные ракушки под ногами, – сказал Ленс. – Это вредно для моих покрышек и для моей обуви, и, перед тем как вы увидите мои деньги, я хочу, чтобы что-то было сделано».

Равномерное разбрасывание гальки на его дорожке означало то же самое для дорожек остальных жильцов, и все мы сильно удивились, когда отец согласился.

– И я говорю не про дешевую гальку, – добавил Ленс. – Я хочу хорошую.

– В смысле, гравий, – предположил отец.

– Да. Его.

Дорожка вряд ли была срочным делом, но было приятно видеть, что кто-то встает на защиту своих прав. Именно так поступил бы мой папа, будь он жильцом, и, признав это, он вынужденно проявил недовольное восхищение. «А парень толковый, – сказал он. – В этом нет сомнений».

Мы послали грузовик, и я провел три дня, медленно разбрасывая гравий. Ленс заплатил за квартиру и позвонил пару месяцев спустя, жалуясь, что птицы гнездятся на дереве возле окна его спальни. Если бы они были стервятниками, мы бы его, наверное, поняли, но на дереве жили певчие птички, чьим единственным грехом было счастье.

«Ну и чего вы от меня хотите? – спросил мой отец. – Чтобы я распугал их? Птицы – часть нашей жизни, дружище. Вы просто должны научиться с ними ладить».

Ленс настаивал на том, чтобы дерево спилили, а когда ему отказали, сам срубил его. Это была простая елка, необязательно старая и красивая, но это не имело значения для моего папы, который любит деревья и восхищается ими, как донжуаны восхищаются женщинами.

– Посмотри-ка на это! – говорил он, останавливаясь на обочине загруженного шоссе.

– Посмотреть на что?

– Что значит «на что»? На клен, придурок. Это же отпад.

Когда ему сказали, что сделал Ленс, отец ушел в свою спальню и стал разглядывать дубы за своим окном. «Подрезать – это одно дело, – сказал он. – Но чтобы срубить что-то? Чтобы действительно оборвать его жизнь? Что же за животное этот парень? «

Ленс срубил дерево и оставил лежать его на том же месте. Через пару недель, задолжав уже за целый месяц, он пожаловался, что в ветвях гнездятся крысы. «Я позвоню в мэрию и донесу на вас, – заявил он моему отцу. – А если одного из моих детей покусают, то я позвоню в мэрию и своим адвокатам». «Своим адвокатам, как бы не так!» – сказал папа.

Моя мама старалась видеть в ситуации только хорошее, но теперь она забеспокоилась, что Ленс сам покусает своих детей. Поговорив с другими домовладельцами, она смогла определить его вид – это тот тип жильцов, которые живут бесплатно и тянут время, пока наконец не высосут из вас всю кровь. Если и было какое особое умение в сдаче собственности в аренду, то только способность сразу распознавать таких кровососов и никогда не пускать их на порог своего дома. Ленс с женой уже попали внутрь, и теперь моим родителям предстояло избавиться от них, аккуратно и по закону. Они не хотели давать Тейлорам никаких козырей, поэтому договорились об уборке дерева. «Я просто не вижу иного выхода, – сказала мама. – Что бы ни сказал этот сукин сын, нам придется плясать под его дудку».

Я пошел с отцом распилить дерево и отнести его куда подальше, и с самого нашего приезда меня не покидало ощущение, что за нами наблюдают, словно мы попали в вестерн – полдень в разгаре, а улицы пусты. «Спокуха, – сказал папа, но больше самому себе, чем мне. – Мы просто сделаем дело и уйдем».

Мы начали работу, но через десять минут вышел Ленс, одетый в джинсы и коричневые ковбойские сапоги. Наверное, эти сапоги были маловаты или не разношены – Ленс шел медленно и неуверенно, будто ходьба была ему в новинку.

– Начинается, – сказал папа.

Сначала Ленс пожаловался, что жужжание бензопилы беспокоит его детей, один из которых предположительно болен гриппом.

– В сентябре? – спросил мой отец.

– Мои дети могут болеть тогда, когда им вздумается, – сказал Ленс. – Я просто предупреждаю вас: будьте потише.

Не существовало способов сделать бензопилу беззвучной, но суть была не в этом. Моему отцу пригрозили, и другие жильцы это слышали, так что могли возникнуть проблемы.

Ленс проковылял к себе в квартиру и снова появился через некоторое время. Теперь сапог не было, и вместо них на нем были кроссовки. Я тащил ветку к бордюру, и он решил, что этим я нарушаю целостность его двора, который обладал целостностью помойки. «Ты должен приподнимать эти ветки, – сказал Ленс. – Если одна из них коснется земли, ты будешь отвечать передо мной. Дошло?»

Мой отец был на добрых шесть дюймов ниже Ленса, и он поднял голову к небу, чтобы встретиться с ним взглядом. «Эй, – сказал папа. – Не смейте так разговаривать с моим сыном».

– Ба, но ведь вы разговаривали так с моим сыном, – сказал Ленс. – Вы назвали его лжецом. Сказали, что у него не может быть гриппа в сентябре.

– Да, но я сказал это не ему, – ответил мой отец.

– Это то же самое. Вы поливаете дерьмом моего сына, а я полью вашего.

– Ну будет, будет, – сказал папа. – Нет никакой нужды так разговаривать.

Они начали говорить одновременно, и когда папа повысил голос, Ленс обвинил его в этом.

– Вы не имеете права на меня кричать, – сказал он. – Время плантаций кончилось. Я не ваш раб. – Это было сыграно для балкона, с воздетыми к соседним окнам руками.

– С кем вы разговариваете? – спросил папа.

– Вы думаете, я просто какой-то ниггер, на которого можно кричать? Так вот оно что, вы говорите, что я ниггер? Вы называете меня ниггером?

Я никогда не слышал, чтобы папа употреблял это слово, поэтому вдвойне несправедливо, что Ленс приписывал ему это. Пошли бы разговоры, и со временем стало бы казаться, что папа назвал Ленса ниггером. Такова природа пересказывания событий, и с этим ничего не поделаешь.

– Вы с ума сошли, – сказал папа.

– О, так теперь я еще и сумасшедший ниггер. Так?

– Я этого не говорил.

– Но подумал.

Мой отец оставил свои хорошие манеры.

– Вы несете ахинею, – сказал он.

– Так я еще и лжец?

Теперь их разделяли всего несколько дюймов, и они почти соприкасались носками обуви. Из окон выглядывали Белинда и Честер, Реджина Поттс и Дональд Пуллмен: скандал их явно забавлял. Если бы кто-то угрожал моему домовладельцу, я тоже бы сильно обрадовался, но речь шла о моем отце, и поэтому я ненавидел жильцов за то, что они развлекались.

Я не помню, что заставило моего отца и Ленса успокоиться, но это случилось постепенно, как остывает снятый с огня котелок. Сжатые кулаки превратились в ладони, расстояние между ними увеличивалось, и мало-помалу их голоса стали нормальными. Сперва я ощутил облегчение. Мне не надо было ничего делать. Я избежал оскорбления достоинства, ответственности, которые могли возникнуть, если бы отец подрался. Мысль о том, как он наносит удар, была неприятной, но мысль о его поражении – о том, как его положили на лопатки, как он кричит от боли или удивления – была невыносимой.

Я с беспокойством подумал, что это еще не конец. Сегодня нас пронесло, но что будет в следующий раз, когда Ленс снова встретится с моим отцом? Человек, который носил ковбойские сапоги и рубил деревья, чтобы избавиться от птиц, был способен на все: внезапно напасть, раскрутить гайки, бросить огненную смесь. Это были резонные опасения, но, даже если они и приходили папе в голову, он этого не показывал. Когда Ленс ушел, он просто надел рукавицы и вернулся к работе, будто после обычного перекура, будто Честер попросил проверить протекающий кран или сестры Барретт спросили, не прочистит ли он желобки для стока воды. Может, Ленс был готов подраться, но мой отец считал иначе. Ни в IBM, ни в загородном клубе Рэйли матчей по борьбе не проводилось, и, хотя папа был агрессивен в малом – таранил чужие корзины в супермаркете, кричал другим водителям, чтобы те купили себе собаку-проводника, я думаю, он уже Давно не помышлял о серьезных драках. Он только сказал: «Уму непостижимо», покачал головой и завел бензопилу.

Солнце уже садилось, когда мы погрузили бревна на машину. Папа выудил из кармана ключи, мы сели в кабину – отдохнуть пару минут перед дорогой домой. В доме Минни Эдвардс ребенок открыл двери живущему там же парню, которому не следовало там жить. Такие вещи интересовали отдел соцобеспечения, особенно если парень работал и платил за жилье. Часто приходил инспектор, выискивающий мужскую одежду или иные доказательства бесчинств, и считалось, что и моя семья этим интересуется. Парень зашел в квартиру Минни, и через секунду она вышла и сделала знак моему папе, чтобы тот опустил окно. «Он мой брат, – сказала она. – Вернулся домой из армии». Ох уж эта скрытность. Эти изнуряющие объяснения!

«Ну, как тебе это?» – спросил отец. Он говорил не про Ленса или приятеля Минни Эдвардс, а про все вместе. Теоретически все, что мы сейчас видели, принадлежало нам – лужайки, дома, покрытые гравием дорожки. Вот что дает изобретательность: уголок мира, который может со временем увеличиться, вырастая по кусочку, пока не станет таким большим, что можно будет долго ехать по его просторам, имея в качестве спутников чувство вины и неуверенности.

Ленс со своей семьей в конце концов выехал из квартиры, но только после того, как, на первый взгляд, отменный потолок ванной обрушился без каких-либо видимых причин на голову его жены. Она доковыляла до суда, глупо и вполне предсказуемо явилась в повязках и с перебинтованной шеей. Однако жюри присяжных купилось на это и присудило ей возмещение ущерба. Потом мы узнали, что эти двое порвали друг с другом, что он уехал с другой женщиной, что она меняла постели в гостинице. Честер тоже расстался с женой и уехал не только с бытовыми приборами, но и с антиштормовыми окнами.

Одни неприятности сменялись другими, и казалось, отец, глядя в ветровое стекло, видел их все: женщину, чей ребенок устроил пожар в своей спальне, мужчину, бросившего автомобильный аккумулятор в окно соседу, неясные мечущиеся силуэты враждебно настроенных жильцов, которые разбирали его Империю по кирпичику.

– Я собирался прийти тебе на помощь, если бы Ленс, это самое, тебя ударил или еще что-то, – сказал я.

– Ну конечно, – ответил отец и на секунду позволил себе поверить в мои слова. – Чувак не знал, на что нарывается, правда?

– Да уж, не знал.

– Мы вдвоем, плечом к плечу, мама дорогая, вот бы на это посмотреть! Потом мы засмеялись, Веспасиан и Тит в кабине грузовичка. Отец похлопал меня по колену, а затем отогнал машину от бордюра.

– Я выдам тебе чек, когда вернемся домой, – сказал он. – Но я сомневаюсь, что заплачу тебе за то, что ты стоял там с открытым ртом. Такое не проходит. Во всяком случае, со мной.