Александр Федорович заваливался неохотно, изо всех сил сопротивляясь усилиям десятков рук. Взобравшийся на постамент доброволец долбил молотом по каменным стопам временщика, и дело, пусть со скрипом, но продвигалось. Как и во всей своей жизни крайне неустойчивый, не устоял бывший премьер-министр и сейчас. Кто-то радостно взвизгнул, и, вторя женскому воплю, памятник с хрустом отошел от основания, величаво стал крениться. Земля содрогнулась от костяного удара, правая рука Керенского откатилась в сторону, где на неё стайкой налетели босоногие ребятишки. Взрослые на мелочи не разменивались, - с молотками и зубилами подступили к голове поверженного. Начинался сладостный миг - миг вакханалии и мести. Со статуей делали все то, чего не могли сотворить с живым, удравшим за рубеж прототипом, - разбивая надбровные дуги, отламывая нос и выколупывая каменные глаза. Развлечение, что и говорить, не для слабонервных. К числу слабонервных нас вряд ли можно было бы причислить, и, запивая политую кетчупом пиццу, мы отрешенно наблюдали за разгулом страстей. Безмолвно и без особого любопытства. Что такое мстительный азарт, мы знали не понаслышке. Американцы за Перл-Харбор отомстили японцам при Мидуэе, японцы не остались в долгу - взяли реванш. у острова Гуадалканал. Впоследствии многочисленные жертвы им припомнил злопамятный Трумен, отдав приказ бомбить Хиросиму с Нагасаки. Так что месть, как Марианская впадина, - столь же тягостна и бездонна. Только начни, а уж заканчивать придется либо внукам, либо правнукам. И то, если окажутся умнее недалеких предков. Разрушители, которых мы сейчас лицезрели, подобных исторических примеров ещё не знали и не могли знать, а потому старались вовсю. Пыль стояла столбом, с хаканьем и матом люди вырывали Друг у дружки лучшие куски, обменивались крепкими тумаками.
Сжимая в руках каменный подбородок Керенского, мимо нас пробежал нелепого вида человечек. В пенсне, в добротной костюмной тройке и в совершенно расхристанной обуви. За ним мчались менее удачливые коллеги. Я поставил на убегающего и проиграл. Обладатель счастливого трофея вскоре оказался настигнут и сбит на землю. Крепко попинав собрата, разрушители повозили его лицом по газону, разбили очки, порвали сюртук. Помимо трофея отняли носовой платок и дешевые часики на цепочке. Впрочем, долго любоваться этим зрелищем нам не пришлось. Из ближайшей улочки показался казачий разъезд, и, едва завидев колыхание длинных пик, мы поднялись со скамьи и, не мешкая, тронулись к оставленной не-, подалеку машине. Когда рядом конные войска, разумнее находиться поближе к мотору. Так оно спокойнее. Мало ли что взбредет казачкам в голову. Кому-то нравятся каменные подбородки, а кому-то и живые.
С Гонтарем я теперь практически не разговаривал. Обсуждать видимое было во сто крат сложнее, нежели думать и гадать, что предпримет президент какой-нибудь Эфиопии в связи с появлением на свободном рынке страусиных окорочков. Город и впрямь превратился в чудовищную солянку, в коей премудрый кулинар щедро намешал самых различных эпох и территорий. Смерчи отнюдь не прекратили своей лукавой работы. Теперь этих чертовых возду-ховоротов кружило над кварталами не менее дюжины. Точно небесные пылесосы, они отсасывали привычные реалии, чудовищными миксерами взбивая пространственно-временной континуум, вздымая со дна позабытые за давностью лет осадки, возрождая умерших и восстанавливая эпизоды прошлого. И Гонтарь, и я видели одно и то же. Слов не находилось, как не находилось и путных, объясняющих что-либо мыслей. Впасть в прострацию оказалось удивительно просто, выпасть представлялось процедурой более сложной. Состояние затянувшегося психологического ступора не проходило. Организм функционировал, а мозг молчал, не в силах предложить ничего разумного. Мы слонялись по улицам и бессмысленно озирались. Спрашивая прохожих о происходящем, уже не вздрагивали от ошарашивающих новостей.
Судя по слухам и подозрительного вида газеткам, с юга к городу вплотную подступил германский фронт. Вероятно, так оно и было на самом деле, потому что в небе отдутловатыми тушками тут и там колыхались украшенные разлапистыми крестами иноземные дирижабли. По счастью, летающие эти громадины ограничивались сугубо разведкой, бомб и прочей гадости не швыряли. Во всяком случае - пока. Однако с запада по-прежнему гулко и часто молотили тяжелые орудия деникинцев, снаряды рвались уже где-то на окраине. Впрочем, вопросы городской обороны освещались мутно и расплывчато. Выказывая уверенность в скорой и несомненной победе, газеты предпочитали вновь и вновь напоминать, что далеко на севере неукротимо и свирепо продолжает вызревать семя великой революции.
По всем признакам наступал разгар гражданской войны - год этак восемнадцатый или девятнадцатый. То есть так мы поначалу рассуждали, но не тут-то было! Разъезжая по улицам, мы попадали то в сталинский; то в хрущевский период, а в одном из кварталов нежданно-негаданно обнаружили блокадный Ленинград. Да, да! Тот самый промороженный до костей и легких город, продолжающий отливать оружие, отхаркивающийся от немцев десятками тысяч жизней. В несколько секунд мы проскочили климатическую границу, угодив в жесточайшую стужу. «Ниссан» немедленно завяз в сугробах, и, выбравшись наружу, мы чудом не замерзли, успев вытолкнуть машину из снега до того, как мороз навалился на нас в полную силу. Можно сказать, что здешняя погодка задела нас лишь самым краешком, но и в эти недолгие минуты мы в полной мере прочувствовали, какой безнадежностью и каким ужасом может быть пропитан обычный стылый воздух. Небо здесь напоминало обращенное к земле лицо покойника, кресты бумажных лент на окнах, казалось, подтверждали полную невозможность жизни в здешних местах. У одной из стен полуразрушенного дома громоздилась странная поленица, и не сразу я разобрал, что это тела замерзших людей. По узенькой тропке, волоча за собой санки, брела спотыкающаяся старушка. Наш джип она обошла, проваливаясь в снег по колено. Ни одного слова в упрек, ни одного протестующего жеста. В глубоко запавших угольках глаз читались усталость и поразительное равнодушие ко всему окружающему. И абсолютно не верилось, что в страшном этом городе, выдыхая облака пара, играет на концертах Святослав Рихтер, а Ольга Берггольц простуженным голосом читает по радио свои стихи. Да можно ли вообще что-нибудь творить, когда кровь разжижается до состояния воды, когда не чувствуешь собственных пальцев, когда языку становится тесно из-за распухших кровоточащих десен! Или именно в таком состоянии люди выдают что-то действительно стоящее? Мы этого не знали и не могли знать. Завывая мотором, «Ниссан» наконец-то вырвался из заснеженной ловушки, и, кажется, вовремя. Гонтарь успел обморозить одну из щек, у меня прихватило нос и уши. Это было похуже таллиннских бомбежек. Так или иначе, но с пищей для размышления наблюдался явный перебор. Даже Холмсам и Ватсонам нужна цепочка следов, а не истоптанное в пять слоев поле.
Впрочем, некий прогресс в наших непростых изысканиях все же наметился. По крайней мере, миражи с галлюцинациями мы наконец-то научились отличать от яви, хотя… Возможно, галлюцинации тоже успели претерпеть существенные изменения. Зыбкая призрачная канва потеснилась, уступив место более плотным материям. Обреченным айсбергом привычное время вплывало в полосу Гольфстрима, на глазах оседая и съеживаясь. Вместе с ним течения подтачивали окружающее пространство. Так около часа назад, свернув в бывший район центровых, мы неожиданно угодили на территорию вольного Харбина (опять это слово!). Открывшаяся взору картина была столь необычна, что мы решились на внеочередную остановку.
Постройки, растительность, крики птиц - все здесь несло отпечаток далекого, чужестранного. Река, что поблескивала в лучах заходящего солнца, на Исеть совершенно не походила. Вместо,гор на горизонте высились конические аккуратные сопки, а на широком фарватере густо дымили трубами многопушечные крейсера японцев. Кажется, готовилась высадка десанта. Легкая артиллерия беглым огнем пыталась удержать транспорт противника на дистанции, но переполненные шлюпки одна за другой приставали к берегу. Японская пехота спешно выгружалась, тут же начинала окапываться. Тут и там разматывалась колючая проволока, на земляных насыпях размещались пулеметы и громоздкие прожекторы. На все эти приготовления город реагировал по-своему. С мужественной неторопливостью харбинцы проводили набор волонтеров. К береговой линии на лошадях подвозили тяжелые орудия, строители возводили бетонированные укрепления. В один из списков народного ополчения занесли и нас с Гонтарем. Перечить представлялось крайне неразумным, и, клятвенно пообещав явиться на сборочный пункт, мы спешно отчалили восвояси.
Время шло, а может, и не шло. Даже Земля, возможно, приостановила свое привычное вращение. Не раз и не два мы предпринимали попытки добраться до офиса. увы, всюду джип натыкался на воинские формирования. Квартал, где располагалась контора, оказался под особым контролем разномастных войск. На крышах высились брустверы из мешков с песком, в амбразуры между пыльных мешков глядели рубчатые стволы «Максимов». И повсюду мы сталкивались с конными разъездами. Последних в городе развелось с избытком, и надо отметить, вели себя всадники крайне агрессивно. Впрочем, и мы, наученные горьким опытом, старались более не зевать. Атакующих и проявляющих нездоровое любопытство встречали плотным автоматным огнем, после чего тут же уходили На «свои» улицы, благо таковые в городе ещё имелись.
Еще и пока - два слова и два детских шарика, получивших по миниатюрной пробоине. По крайней мере, свист вырывающегося воздуха мы слышали вполне отчетливо. Слышали, однако, поделать ничего не могли.
Набрякшее небо,
Как черная топкая тина,
Глотает сегодня
Нас всех.
В. Теазо
Пицца, купленная у итальянцев, пошла впрок. По крайней мере, на память и разум, которые тоже потихоньку начинало засасывать сумасшедшим водоворотом, выпечка оказала самое благотворное действие. увы, избавившись от трупов водителя с охранником, мы не избавились от наваждений. «Ниссан» рыскал по городу заблудившимся в квартире щенком. Тут и там мы наблюдали исчезновение целых кварталов. Пропала недостроенная телебашня, провалился сквозь землю центральный рынок, растворился в воздухе ДК, в подвале которого я держал рулетку. На пересечении двух улиц мы не нашли ресторана, где не так давно справлялась панихида по Гансу, а на месте принадлежащего империи авто городка ныне теснились какие-то двухэтажные домишки с яблоневыми садами и огородами.
Вооружившись листом из блокнота, один за другим я выдавал Гонтарю адреса верных людей, и мы двигались по путаному маршруту, вновь и вновь убеждаясь, что никого из включенных в список лиц повидать не удастся. Лишь, когда в ход пошли явочные квартиры, удача наконец-то нам улыбнулась. Как оказалось, один из адресов существовал и поныне. Именно на этой уютной квартирке я некогда встречался с Сильвой и другими дамами. Именно там в последнее время имел свидания с Надюхой.
Нужный район и нужная улица уцелели. Без особых приключений мы добрались до места. Только однажды по машине колотнул из подворотни шальной пулемет, но стрелка спидометра отплясывала вблизи полутораста километров, и объект для прицеливания мы являли собой крайне неподходящий. Ни одна из пуль нашей многострадальной колымаги даже не задела, и уже через десять-пятнадцать минут мы осматривались в пустующих комнатах, не доверяя уже никому и ничему, пытаясь и в этих гулких апартаментах найти отголоски бушующих в городе мистерий. Все обошлось. Никаких пугающих признаков мы не обнаружили. А вот следы недавнего пребывания Надюхи отыскались - кое-какое бельишко, в беспорядке сваленная у зеркала парфюмерия, надкушенный бутерброд и недопитый кофе в столовой. Осмотрев все четыре комнаты и тщательно обшарив кладовую с остекленной лоджией, Гонтарь выложил на журнальный столик всю свою карманную артиллерию, с облегчением рухнул на диван.
- Все, - просипел он. - Спать и ни о чем больше не думать!
- Здраво, - я кивнул.
- А завтра, - с надеждой продолжал Гонтарь, - проснуться и обнаружить, что все это кончилось.
- Кончилось?
- В смысле, значит, вернулось. Город, люда, время…
Это он уже мечтал. Фантазировал вслух. Я не стал его разубеждать. И железным людям порой жизненно необходимо расслабиться. Тем более, что я прекрасно знал: на улице Гонтарь вряд ли бы осмелился высказать подобное. Полевые условия - одно, домашняя среда - другое. Работу и отдых Гонтарь отчетливо разделял, хотя и был, как всякий человек, существом слабым, по природе своей тяготеющим к светло-розовым иллюзиям. Наглядный пример - это вырвавшееся из его уст признание. Стоило телохранителю очутиться в современной квартире - с аудиоаппаратурой «Хитачи» и серебристыми жалюзи, с европейским холодильником, доверху забитым пивом и дальневосточными копченостями, как желания всколыхнулись в нем, бодря мозг и зажигая надеждой.
- А, босс? Как считаете, получится или нет?
Я тоже присел в кресло, бросил на колени полуразряженный «Стечкин». Хотелось утешить телохранителя, поддакнуть, не затевая лишнего диспута, но и на ложь, оказывается, тоже нужна толика энергии. У меня таковой не оставалось.
- Либо мы не проснемся вообще, - буднично предположил я, - либо завтра будет ещё хуже.
- Хуже? Вы шутите, босс! Куда уж хуже?
- Эх, Гонтарь, Гонтарь! Хуже бывает всегда. Тебе ли этого не знать!
- А может, как-нибудь оно наладится? Детский вопрос и детские надежды. Гонтаря было жаль. Он по-прежнему не понимал того, что случилось. Я тоже не понимал, но я, по крайней мере, чувствовал. Есть такая сфера познания - чувственное осмысление мира. Вот я и осмысливал мир. В меру сил и возможностей.
- Нет, Гонтарь, не исправится.
- Вы уверены?
Сумрачно кивнув, я прикрыл глаза. В голове хрипло и заунывно потянулась давнее, полузабытое:
«Хо-лодно е-лочке, хо-лодно зимой, из лесу е-лочку взяли мы домой…»
Отчего вдруг вспомнилось? С детства, кажется, не пел! Да и не слушал, наверное. Хотя, надо отдать должное, славные были песенки. Вроде той музыкальной трагикомедии про березку, которую некому залома-ти. Этакая идеология навыверт. Задуматься бы всерьез над словами, встревожиться, но нет! Не для того, видно, придуманы. Песенки наши детские. Их петь нужно, а не мусолить интеллектом. Как молитвы, как фразы из психотерапевтических тестов.
Раскрыв глаза, я коротко вздохнул. Губы сами собой расползлись в жесткую улыбку. Совершать открытия, пусть и с немалым запозданием, - все же приятно. Фольклор оборачивался неожиданной стороной, и нехитрую правду песенных строк я разглядел только сейчас. Елочку-то и впрямь теплом хотели порадовать, домашним супчиком, детским уютом. Только вот незадача! - перед этим её взяли и тюкнули. Топориком по стволу. И точно также, должно быть, перемещают и людей. Из одного котинуума в другой. Не с намерением устрашить, - какое там! - из самых благих побуждений…
- Летает! - Гонтарь со злостью кивнул на снующую под потолком муху. - Мы тут сидим, а она летает, зараза! И хоть бы ей хрен!
Я проследил глазами за пируэтами цокотухи.
- Ей, верно, легче, чем нам.
- Уж конечно! - Гонтарь взглянул на меня исподлобья. - А может все-таки есть какой-то выход? Посидим, отдышимся, а там и проклюнется что? Утро - оно ж это… Всегда мудренее…
Расставаться с последней надеждой телохранителю отчаянно не хотелось, и я его понимал.
- Мудренее - это точно. Только до утра дожить ещё надо, понимаешь?
- Чего ж тут не понять.
- Вот и не будем спешить, с выводами. Впереди ещё вечер и целая ночь.
Гонтарь молча принялся рассматривать собственные ладони. Возможно, изучал линию жизни, пытаясь угадать, где и на какой стадии она, грешная, обрывается. За окнами монотонно бухали тяжелые орудия, под плафонами люстры продолжала зудеть муха. Виражи её отзывались в ушах щемящим звоном. Странно, но орудийный грохот воспринимался куда легче. В муху же хотелось разрядить остатки обоймы из «Стечкина».
- Вспомнил… - Гонтарь поднял голову. - Хвост за нами был. Какая-то темная машинка. И вчера, и сегодня. То есть, значит, когда выехали вечером, и потом, когда снова вернулись в день.
- А почему молчал?
Он равнодушно пожал плечами. Впрочем, без того было ясно: на фоне всего разразившегося возможная слежка выглядела мелочью.
- Уверен, что хвост?
- Пожалуй, что так. Хотя далеко от нас ехали, не разглядел. Временами вовсе отрывались. То есть раньше бы голову дал на отсечение, что хвост, а сейчас… - плечи его снова пришли в нервное движение, - в общем, черт их знает!
Поразмыслив, я повернул голову. Телефон располагался на столе, но вставать отчаянно не хотелось. Для этого следовало перегнуться в пояснице, переместить ноющие ноги. Чтобы не утруждать себя, я уцепил телефон за провод, подтянул аппарат к самому краю. Легкая трубка соскользнула в ладонь, мембрана тоненько запищала.
- Гляди-ка, работает! - удивился Гонтарь.
- Значит, кое с кем сейчас переговорим, - я набрал привычную комбинацию цифр. Трубка задумчиво гуднула, и тут же раздался женский скрипучий голосок:
- Семнадцатая слушает!
Я нахмурился. Какая, к черту, семнадцатая? Я звонил в собственный офис. Трубку должен был взять либо Сеня Рыжий, либо кто-нибудь из охраны.
- Это Ящер. Где там у нас Сеня?
- Не понимаю вас! - голосок незнакомки зазвенел чуть раздраженно. - С кем соединить? Назовите, пожалуйста, номер абонента!
Чуть помешкав, я назвал номер, который только что набрал на клавиатуре. Дамочка несколько раз переспросила, видимо, куда-то записывала сказанное, а через некоторое время потянулись длинные гудки. Вот смех!.. Получается, что к себе и через себя! Неужели действительно соединят?..
- Слушаю вас, товарищ.
Голос показался знакомым, но я все-таки не понял, кто именно со мной говорит. Среди охраны было много новеньких крепышей. Всех я, разумеется, не знал.
- Это Ящер…
- А-а, как же, как же! Простите, не сообразил сразу. Думал, снова из Смольного беспокоят.
- Кто это! - рыкнул я.
- Ах, да, не представился. Ромула Александр Гаврилович. По-моему, вы должны меня помнить. Я поражение молчал.
- Впрочем, если хотите, поговорить с Поэлем, сей момент распоряжусь…
Перед глазами вспыхнула золотистая радуга, болезненно кольнуло в висках. Лишь секундой позже вернулась способность соображать. Я звонил в офис и, кажется, дозвонился. угодил на Ромулу с Поэлем, значит-Значит, снова оказался прав Безмен. В офисе успели собраться все мертвецы. Вот вам и утро завтрашнего дня! Кладбище в центре Империи! увы, и ещё раз увы, славным надеждам Гонтаря не суждено было осуществиться. Квартира, в которой мы сидели, была явью, но крохотную эту явь по-прежнему окружала фантастическая чехарда.
Прежде чем снова заговорить, я сипло прокашлялся.
- Густав тоже у вас?
- Спит. Но можно разбудить. Задачка несложная. Пошлем Стэка с Лангустом. Эти кого хочешь разбудят. За ребра подцепят и приволокут.
Сердце заколотилось так громко, что напрочь заглушило голос абонента. Пришлось с силой прижать к уху трубку. И все равно смысл произносимого доходил до сознания с некоторой задержкой.
- Так кого же вам пригласить, Павел Игнатьевич? Может, генерала Васильича? Тоже организуем! Он как раз туточки сидит, улыбается. Приветец вам сердечный шлет, - Ромула выговаривал слова неторопливо, с подобострастной издевкой. Легко было вообразить, какое наслаждение этот прохиндей получает от нашего диалога.
- Главного! - прохрипел я. - Давай, гнида, главного!
- Ну, зачем же так? - Ромула сокрушенно вздохнул. - Я вас, кажется, не оскорблял. Отнесся, можно сказать, со всей душой, готов был даже выслушать.
- Ты уже выслушал! Я сказал, кто мне нужен! Не ты и не Поэль, а главный!
- Да, конечно, я все понял, но вынужден огорчить… Главного на месте пока нет.
- Где он?
- Видите ли, Павел Игнатьевич, дело тут такое… В бегах наш главный. Вместе со своим телохранителем. Тени своей боится, вот и прячется. - Голос Ромулы оживился. - Но найдем, не сумлевайтесь. В самое ближайшее время. А пока могу соединить с Морозом или Артурчиком. Тут много желающих! Ганс, к примеру, тоже непрочь с вами побалакать. Да и Шошин рвется к трубочке. Помните ещё такого? Он-то вас хорошо помнит. И за освобождение искренне благодарит. Языкастый, знаете ли, парень! Анекдотами так и сыплет! Хорошо, не добрел до вас, - приютили его у себя…
Слушать долее - было выше моих сил. Ганс, Шошин, Артур… Само собой, к сборищу этих теней можно было приплюсовать Безмена с Дином Гамбургером, других ребят.
Я снова зажмурился. «Пришел Хром и увел с собой Барановича…» Так, верно, приключилось и с ними. Пришли синелицые, взяли за волосы, сунули коленом в пах и уволокли.
В висках продолжали бухать звонкие молоточки, собственный пульс сбивал с мыслей, теснил дыхание. Медленно, очень медленно я опустил трубку на клавиши, открыл глаза, мутным взором поймал напряженный взор Гонтаря.
- С кем вы говорили?
- Что?
- Я спрашиваю, с кем вы говорили, босс?
- С ними.
Я произнес это таким тоном, что Гонтарь невольно потянулся к оружию.
- И что?
Ответить я не успел. В прихожей тоненько проиграла свадебная мелодия Мендельсона.
- Так… - я взялся за пистолетную рукоять «Стечкина». - Быстро ребятки откликнулись!
- Дверь стальная, - мгновенно рассудил Гонтарь. - Если нет специальной взрывчатки, так просто не вышибут. А на лестничной площадке тесно, - одной очередью всех положу!
- Это если их не взвод и не армия, - я бесшумно поднялся. - Не спеши, герой. Для начала определи, кто это.
В прихожей мы задействовали дверной монитор, и на экране тотчас высветилась одинокая фигурка.
- Надюха!.. - у меня отлегло от сердца. Включив селектор, я поинтересовался: - Ты одна?
- Одна, мое золотце, одна.
- Тогда заходи. Только в темпике! - дрожащей рукой я отвел массивный засов, щелкнул замком. Ужасающе громко дверь проскрежетала, выпевая тягостную ноту, и что-то зловещее почудилось мне в этом скрипе. Гонтарь настороженно приподнял автомат. уж он-то подобно Гансу и прочей моей охране отлично знал: двери в моих апартаментах никогда не скрипели.
Пока Гонтарь затворял дверь, управляясь с многочисленными замками, Надюха висела у меня на шее и, плачуще причитая, быстро, быстро щебетала:
- Что случилось. Ящер, миленький! Откуда эти казаки с матросами, пьяная солдатня? Я же помню, ещё вчера перед домом не было никакого памятника, а сегодня стоит!
Я гладил её по спине, мягко успокаивал:
- Поверь, это временно. Перевертыши, оптический обман. Просто не надо обращать внимания.
- Как временно? Что ты такое говоришь! А стрельба на окраине, а погромы в китайских кварталах - это что, тоже временно?
- Я же говорю: оптический обман.
- И виселицы - обман?
- Какие виселицы?
- Сегодня по плотинке проходила, видела. Какой-то генерал сидел на коне и командовал. В белых перчаточках, шашка длинная, с позолотой…
- Ну и что?
- А то, что людей по его приказу связывали и вешали на фонарях. Вдоль всего моста. Скручивали с изоляторов провода - набрасывали веревки и вешали. А двоим по рельсине к ногам привязали и в воду сбросили. Только пузыри пошли. Так страшно было смотреть!
- Зачем же ты смотрела?
- Я хотела уйти и не могла. Будто приковали к месту… А генерал такой вальяжный - в пенсне. Белая бурка, белый конь, папаха… - Надюха всхлипнула. - Говорят, какая-то доброармия. Ты можешь мне объяснить, откуда она взялась? И какая же это доброармия, если убивают людей?
- Доброармия - не от слова «добрый», а от слова «добровольно». Присядь, лапушка, - я ласково подтолкнул девушку к креслу. - Сейчас мы попьем кофейку, и ты подробно расскажешь нам обо всем увиденном. А после и мы с тобой поделимся новостями. Сообща, глядишь, что-нибудь придумаем.
Надюха забралась в кресло с ногами, набычившись, уставилась на Гонтаря.
- Он так и будет держать меня на прицеле?
- Брось, Гонтарь, - я поморщился. - Я же тебе о ней рассказывал.
Телохранитель смущенно опустил ствол АКСУ.
- Пардон, мэм. Нервишки… - Он снова расположился на диване, кованные свои каблуки выставил на журнальный столик. Надюха перевела взгляд на меня.
- Как ты себя чувствуешь? Нога ещё не прошла?
- Пока нет.
- Но ведь в гипсе, наверное, неудобно.
- Неудобно, а что поделаешь! Пока кости не срастутся, надо терпеть.
Надюха призадумалась.
- Может, оно и к лучшему, - пробормотала она. - А то Дин-Гамбургер толковал, что как только снимут гипс, все будет кончено.
- Не понял?
Она фыркнула.
- Да это же из «Бриллиантовой руки»! Помнишь, как они боялись, что гипс снимут раньше времени!
Смех этой девочки болезненно резанул по сердцу. Что-то не то она говорила. Причем тут Гамбургер? Я свел брови на переносице.
- Где ты видела Дина?
- Да здесь же, в городе. Я уже от плотинки возвращалась, а он рядом на машине остановился. Зеленый такой кабриолет. Старинный. Предложил подвезти. Ну, я согласилась. А что, нельзя?
- Ты же его совсем не знаешь!
- Ну… Он представился. Назвал себя, сказал, что ты его хозяин. Разве не так?
- Так-то так, да только странно…
- Ой! Кажется, стучит кто-то!
Надюха встревоженно вскинула голову, и мы тоже услышали осторожный стук. И даже не стук, а скорее легкий шорох, словно кто-то терся о нашу дверь, неловко задевал коленями и локтями. Я болезненно сморщился от щелчка в голове. И даже не щелкнуло, а треснуло. Точь-в-точь как электрический разряд. Всем своим существом я почуял приближение недоброго. Точно накатывал черный и злой вал. Напряженно я всматривался в потайное, подсказывающее ответы пространство, но там было черным-черно. Я никак не мог что-либо разглядеть.
- Схожу, посмотрю! - Гонтарь взялся за автомат.
- Только осторожнее! - просипел я. Предчувствие роковой встречи превратилось в уверенность, но направление основной опасности я никак не мог определить. - Ни в коем случае не открывай дверь!
- Не волнуйтесь, босс. - С автоматом наперевес телохранитель двинулся вон из комнаты, но до порога так и не дошел. Движение руки Надюхи я успел зафиксировать боковым зрением, но очень уж быстро все произошло. Пуля, выпущенная из её крохотного пистолетика, угодила Гонтарю точно в затылок. Клюнув лицом вперед, телохранитель грузно обрушился на ковер, а в следующий миг подаривший смерть Гонтарю пистолетик смотрел уже на меня.
- Сидеть, Ящер! - гаркнула построжавшим голосом Надюха.
- Что ты сказала?
- Что слышал! Ты арестован!
- Кем?
- Органами НКВД!
- Что, что?
- Ты не знаешь, что такое НКВД?
Я взглянул на неподвижно лежащего Гонтаря, стиснув кулаки, процедил:
- Да нет, наслышан.
- Вот и замечательно, быстрее заговоришь!
Я стиснул кулаки, задыхаясь, выплюнул:
- Мерзкая тварь! Дешевка! Значит, эти выродки успели завербовать и тебя!
- Глупенький! Да я сама к ним пошла! Сама, понимаешь? По убеждениям! Чтобы всех вас до третьего корня извести, чтобы очистить мир от таких, как ты.
- Шлюха!
- Дурачок! - она произнесла это почти ласково. - Да ты через час будешь у меня в ногах ползать, прощение вымаливать! За «тварь», за «шлюху», за все свои распаскудные фокусы.
- Не дождешься!
- Дождусь, Ящер! Непременно дождусь, - Надюха хищно оскалилась. - Ты давно был у нас под колпаком. И Елена твоя регулярно писала докладные. Думаешь, с чего это мы с ней так быстро подружились, а?
Я в бешенстве захрипел. Гнев обвил горло удавкой, воздуха не хватало.
- Что, стратег? Не раскусил? Ничего!.. Зато будет теперь о чем поразмыслить! А я тебе помогу. Времени у нас для душевных бесед много…
Я попытался вскочить, но сверкающий пистолетик опустился чуть ниже, и плеснувшее пламя огненным языком лизнуло в забинтованную ногу. Гипс - не титановые пластины, и, зарычав от боли, я осел на диван. Вместо ругательств из горла выходил Какой-то неразборчивый шип. И зудела, страшно зудела потревоженная нога.
