- Как объяснить? Мать вашего строителя говорит, что он не брал у вас никаких денег.
      Подобные вопросы задавались мне несколько раз в год. Прошло пять лет, и они замолчали. Я тоже молчал, потому что был рад: отделался от звонков, которые портили настроение и возвращали в прошлое.
      Мой краткий и поверхностный рассказ может быть дополнен и другими эпизодами из моей практики. Известный писатель, мой друг, познакомил меня со своим сыном, про которого много рассказывал. Это произошло недавно, когда сын приехал из деловой поездки по Сибири. Ему тридцать лет, он свободно говорит на современном языке финансистов и бизнесменов (опять эти слова, не вполне привычные для меня!). Одна деталь: у него не хватает нескольких передних зубов и он шепелявит. Высок ростом, представителен. Тут же он попросил меня дать ему телефон какой-нибудь женщины, которая за приличное вознаграждение помогла бы ему оформлять документы. Конечно же, я дал ему телефон. Через день он снова приехал ко мне и сказал, что все деньги в сумме нескольких миллионов лежат в сибирском банке и показал мне документ с печатью, удостоверяющей, что он является генеральным директором филиала какой-то фирмы со сложным названием.
      - Вы понимаете, о чем идет речь? - спросил он.
      - Не совсем пока...
      - Речь идет об очень крупном деле. Мы на корню закупили большую партию сибирского кедра. И знаете, с какой целью? Мы будем делать бумагу самого лучшего качества. Цена одного тома нашей полиграфической продукции будет не ниже пятнадцати рублей за экземпляр. А общий тираж - миллион. Ну как?
      - Здорово, - воскликнул я. - Ваш отец так и говорил, что вы прирожденный коммерсант, настоящий.
      - И знаете, какую книгу мы издадим сначала?
      - Какую же?
      - Ваш роман "Чаша бурь"!
      - Не ожидал... такой большой тираж!
      - О, эта книга выдержит любые тиражи! Давайте об этом даже не говорить. Дело решенное. - Он сделал паузу, закурил, нахмурил брови. - Скажу вам по совести, сейчас, в эти дни, мне нужно здесь, в Москве, всего десять тысяч рублей. Наличными и завтра, лучше сегодня. Ведь все деньги в Сибири, понимаете? Перевести их можно, но ждать две недели, увы, это значит потерять все. Завтра нам дают переплетный материал для вашей книги. Дайте мне завтра десять тысяч, и слово коммерсанта, я верну вам через месяц двадцать тысяч. Ну, договорились?
      Он улыбнулся так мягко, что я не посмел его заподозрить ни в чем дурном. Я переживал. Я почти верил, что он сдержит слово. Но с какой стати он будет возвращать мне двадцать тысяч вместо десяти? Это меня поколебало, и я, покраснев, отказал ему. Он исчез с прощальной улыбкой, и больше я о нем не спрашивал его отца, а сам он так и не появился. Только знакомая позвонила мне и сказала таким тоном, что я вздрогнул:
      - Ты кому дал мой телефон? Ты что, пошутил так неудачно? Ну?..
      Я не оправдывался. Я плохо разбирался в бизнесе, плохо знал советских бизнесменов, зарубежных еще хуже. Что мне было сказать этой женщине? Что я хотел ей добра? А если бы она приехала и научила меня уму-разуму и хорошему тону заодно?
      ...К какому же итогу я пришел после звонка обаятельной, молодой юристки Валерии? Паузу я просил не случайно. Возможно, я согласился бы перевести деньги на имя ее мужа, тем более что она обещала меня с ним познакомить. Помешало одно обстоятельство. Я рассказал Жанне об этом предложении. Она не знала моих деловых контактов до этого, но, кажется, примерно представляла, чем это может обернуться в моем исполнении.
      С изумлением я услышал от нее на следующий же день, что она разговаривала с великой богиней, с гостьей, как мы ее часто называли.
      - Сейчас не могу тебе сказать всего, у меня соседка. Завтра утром, идет?
      И утром я услышал:
      - Она просила тебе передать, чтобы ты не гнался за большим, потому что потеряешь и малое. Понял?
      - Ты спросила ее о деньгах? О Валерии?
      - Нет, едва успела раскрыть рот. А она уже ответила. Дошло до тебя, бизнесмен несчастный, или нет?
      - Видишь ли, я знаю, у меня такой гороскоп. И по Солнцу, и по Юпитеру... В чем она была, в каком платье?
      - В красном. Накидка светло-синяя. А глаза... На таких женщин мужчинам смотреть нельзя. Я ей передала твою просьбу. Ты хотел ее увидеть. Представь себе, она ответила, что это возможно. Но позднее.
      Может быть, именно эти слова великой богини окончательно вернули меня к жизни после болезни! Все переменилось. Я не ходил, а летал по московским улицам, я приветствовал Солнце, когда видел его. Я впитывал синеву воздуха, как в детстве, мне снились волшебные сны...
      Два-три таких дня были раньше, в декабре. Жанна передала мне, чтобы я берег свое здоровье. Богиня знала будущее и предупреждала меня. И тогда по мокрому снегу, по лужам, я тоже как бы летал. Во мне жила только одна мысль: Богородица заботилась о моем здоровье! И я, еще не понимая, не зная, не предчувствуя, какими обстоятельствами вызвана эта забота, легкомысленно думал: а сам ты не можешь, тебе как ребенку должны подсказывать? И кто подсказывал? Великая богиня.
      Радость мешалась с восторгом. Кому не захочется почувствовать себя вдруг ребенком? И я был им, был! Богоматерь просила меня беречь здоровье!
      Она передала тогда же, как я должен питаться. Вот продукты, названные ей: треска, печень, репа, брюква, лук, орехи, изюм, семечки дыни. Одно совпадение восхищало. Дынные семечки, как ни странно, я любил. Значит, это было доведено до моего сознания раньше, годы назад, без Жанны. Ведь я не слышал ни от кого о дынных семечках и о гурманах, их любящих.
      ...А потом провал в эту страшную болезнь, из которого я бы не выбрался сам. Моя оболочка прогибалась под ударами колдуньи, сжимала меня, душила, и, наверное, в ней зияла не одна дыра.
      Священные кольцо и амулет
      Даль и ширь становились многомерными, выпуклыми и необъяснимыми. Пытаясь объяснить невероятное, я был вовлечен в эпицентр этих качеств или свойств. Вихревая воронка Бермудского треугольника казалась по сравнению с этим образчиком ясности чем-то вроде сообщающихся сосудов.
      Не всегда я мог разобраться даже во внешней канве событий. Так, речь пошла о пантакле. Он был нужен мне. Но это сложно, сказала Жанна. Я допытывался, докапывался до истины. Но истина божественная отличается от человеческого суррогата ее.
      - Если рассказать о той истине, которую мы узнаем от тебя, то никто не поверит, ни за что на свете! - воскликнула как-то Жанна.
      - Аша есть аша, - спокойно сказала богиня.
      Я уже знал к этому времени, что на языке богов аша означает истину. О пантакле я знал из старинных сочинений по магии. Выяснилось, что многое сказанное там неполно, неточно. На магическом кольце, подаренном богиней, рисунок не тот, что в руководстве по практической магии. Отличие не слишком бросающееся в глаза, но все же есть. С пантаклем же произошло следующее. Нужна была серебряная пластинка. Жанна искала ее, я тоже, Богиня сказала о ней.
      Бляшка - металлический диск, небольшой, на который наносятся магические штрихи. Наше пространство через особую, как бы голографическую фигуру вступает в связь с сущностями астрального мира.
      Мы не успели подобрать металл для дисков.
      Жанна шла по улице недалеко от метро "Преображенская". Она думала как раз об этом. Далеко впереди она смутно видела силуэт женщины, шедшей навстречу. Смутно потому, что была без очков. Мысль о женщине стала навязчивой идеей буквально в несколько секунд. Она привлекла внимание и точно наступала, нельзя было свернуть в сторону, а очень хотелось это сделать. Темное пальто, пуговицы расстегнуты, подкладка алая, темные сапоги, голубая косынка или платок. Она стремительно приближалась к Жанне. И, поравнявшись с ней, резко протянула руку, раскрыла ладонь и спросила:
      - Вы потеряли? Это ваше?
      На ладони ее сверкал маленький металлический диск!
      Жанна отшатнулась, громко сказала:
      - Нет, это не мое!
      - А жаль! - воскликнула женщина с сожалением и ушла.
      В этой стремительной сцене все странно, все непонятно. Она же шла навстречу! если бы Жанна обронила что-то, то потерянное осталось бы за ее спиной. Нелогичен вопрос дамы в темном пальто с алым подбоем. Явная связь с пантаклем. А понять все же нельзя.
      Вскоре состоялся очередной диалог. Это было испытанием, по словам богини. Жанна стала выяснять, что к чему.
      - Это и встреча с твоим прошлым, - разъяснила богиня.
      - Не могу понять!
      - Подумай, помечтай.
      - Пробовала. И он тоже. Не могли додуматься.
      ...Испытание? Не знаю. Переспрашивать неудобно. Этот эпизод загадочен, как все необъяснимое.
      Зимой великая богиня обмолвилась, что пантакль необязателен для меня, достаточно кольца с рисунком. И она показала рисунок. Но как это было сделано!.. Богиня подняла вверх правую раскрытую ладонь, из которой по ее желанию может выходить сияющий луч. Ладонь на этот раз была точно такая, как у земной женщины. Никаких небесных примет, кроме удивительной красоты линий. Мгновение - и на ней проступил узор. Черные линии на белой коже.
      - Срисуй, - промолвила богиня. - Не ошибись.
      - Что это?
      - Это его судьба, его жизнь. Пусть нанесет этот узор на кольцо, изготовленное из серебра и свинца.
      - А можно взять только серебро?
      - Можно.
      Жанна рисовала на клочке бумаги два узора - один для меня, другой для себя, тоже показанный ей. Мое кольцо вскоре было готово. Гравер нанес на его внешнюю сторону магический узор.
      Позднее - главное. Через несколько дней Жанна по указанию богини положила кольцо на подоконник. Великая богиня направила свой луч из ладони на кольцо, чуть склонила голову, произнесла:
      - Все сделано правильно. Рисунок точен. Теперь возьми кольцо и опусти на три часа в святую воду. Пусть носит на этом пальце!
      На один миг Жанна увидела точно такое кольцо на безымянном пальце великой богини, тут же оно исчезло. Серебро стало солнечно-оранжевым. Луч окрасил его так, что оно стало как червонное золото. Сначала Жанна даже думала, что Богоматерь превратила один металл в другой. И вот она опустила мое кольцо в хрустальный стакан, наполненный святой водой. Вскоре на поверхности воды появилась радужно-золотая пленка, точно луч Богоматери превратился в жидкое золото. Затем кольцо стало светлеть. Через три часа это было обычное на вид серебряное украшение с гравировкой. С тех пор меня иногда спрашивают о нем: что это и зачем рисунок? Я отвечаю кратко:
      - Это кольцо мне подарено.
      - Кем?
      - Богиней.
      Вопросы кончаются. Думают, я шучу или не в духе, или не хочу на эту тему распространяться.
      Кольцо для Жанны другое; и рисунок другой и материал. Нужен сплав, который пока не приготовил в ювелирной мастерской ее знакомый. Зато у нее давно уже есть амулет-оберег. Это маленький камешек серого цвета, который богиня собственноручно ей вручила. Жанна боится его потерять и не носит на цепочке. Сначала пробовала, цепочка порвалась. Камешек-амулет чудом не был утерян.
      Во время моей болезни Богоматерь сказала, что даст мне тоже оберег, показала его.
      - Где такой взять? - спросила Жанна.
      На ладони богини лежал солнечного цвета янтарь. И вдруг исчез.
      - На рынке! - ответила богиня Жанне.
      На следующий же день Жанна была на рынке, покупала зелень и еще что-то. Подошла к магазинчику "Рыболов-спортсмен" тут же, на территории Преображенского рынка. На лотке у входа грудились рыболовные принадлежности, рядом камни для аквариумов.
      - Что нужно, красавица? - спросил ее пожилой продавец с бородой и усами.
      - Ищу янтарь или что-то желтое... - пыталась объяснить Жанна, осознавая всю нелепость положения; в самом деле, разве можно найти янтарь в магазине для рыболовов? Но продавец тряхнул бородой, встрепенулся:
      - Вот это подойдет?
      Он подбросил на руке светлый округлый камешек, оказавшийся янтарем. Совпадение! Так могло бы показаться кому угодно, только не Жанне. Ведь янтарь с голубиное яйцо был точно таким же на вид, как на ладони Богоматери.
      Жанна положила янтарь на подоконник. И в этот раз и в случае с кольцом луч богини был иным. Обычно он расходится. Теперь же он шел со всей поверхности ладони, и она вся светилась, вся была как бы охвачена огнем. Но на расстоянии примерно полутора метров от пальцев богини пучок света сужался, сходился, фокусировался на предмете - на кольце и на амулете.
      Мой оберег засверкал, наполненный божественным светом. На его поверхности и в глубине оставался яркий свет луча. Таким я и получил его в подарок от Богоматери. Таким я ношу его на цепочке. Она сказала Жанне:
      - Передай, пусть не теряет!
      Никогда раньше я не смог бы представить такие волшебные дни. Голова кружилась, сердце билось чаще. Я становился другим. Я догадывался, что открытие города богов Асгарда вместе с тем открывает мне сокровенное. Люди почти не замечали меня. Боги заметили. В этом главное отличие людей от зорких, внимательных богов.
      В январе знакомая женщина подарила мне небольшую икону Богоматери. Она не знала того, о чем я сейчас рассказываю. Совпадение? Как бы не так! После коротких встреч с Богоматерью вдруг у нас оказалась в руках книга, где подробно разъяснялось все неясное - то, о чем мы говорили с богиней, но не успевали понять до конца. Было это не однажды. Вещи, находки, книги - все это говорило своим особым языком так, что мы узнавали все больше о том же - о великих богах мира, об их жизни, об их городах. Сама великая богиня в ответ на вопрос Жанны, почему так происходит, сказала как-то:
      - Сама не успеваешь!..
      Иногда она выглядела усталой, расстроенной, однажды ее накидка была сбита, она обводила Жанну наполовину отсутствующим взглядом в течении двух-трех секунд. Никто не может представить себе, каков ритм этой жизни. Боги эмоциональны, люди подобны во многом богам. И боги бывают расстроенными, усталыми, радостными, грустными. Все это не так уж редко отражалось на прекрасном челе пленительнейшей из богинь.
      Любовь: как это было
      Зимой я спросил Жанну, как это получилось, что богиня летом просила мне дозвонится. Я знал уже, что сказала богиня о причине такой просьбы. Интересовали меня детали.
      - Она показала тебя! - сказала Жанна.
      - В чем я был одет?
      - В свитере очень светлом, в бежевых брюках.
      Этот свитер был куплен в Венгрии за два года до этого, и я носил его на побережье, в отпуске, когда попал в оперную или даже опереточную ситуацию, а также годом раньше, там же.
      - Похож я был на человека, которого ты увидела в сентябре?
      - Да, образ соответствовал твоему облику. Ты стоял по правую руку от нее в дымке. Это как легкий дым в солнечных лучах.
      Богоматерь показывала и образ моей дочери Ольги от второго брака. Ей исполнилось двадцать два, она окончила факультет журналистики Московского университета. Ольга сидела у левого колена Богоматери, под ее левой рукой. Жанна отметила, что дочь моя выглядела совсем девочкой. На ней был синеватый свитер и брюки.
      Я редко бываю у второй жены, хотя и не разведен. Живу отдельно в основном. Богиня сказала Жанне, чтобы она проявляла заботу о моей дочери. Осуществить это сейчас затруднительно. Кажется, я выполняю все просьбы моей дочери, если только в состоянии это сделать, к тому же она проявляет полную самостоятельность в своих действиях. Но мне не дано знать будущее. Показаны были Жанне и наши с ней давно уже взрослых сына - Петр и Александр - с тем же наказом богини.
      Пришло время прояснить для читателя немаловажное обстоятельство, касающееся меня и Жанны. Она была моей первой женой. Мы дружили еще в школе, я учился в десятом, она в девятом классах. Ровесники, но разница в каких-то три недели вывела ее в зону года Тигра, а меня оставила под знаком Быка. По солнечному гороскопу она родилась под покровительством Рыб. Безусловно, сочетание неблагоприятное. Да и поженились мы рано, я был еще студентом третьего курса, она же начала работать в школе, не получив высшего образования. Только позднее, после развода, она окончила вечерний инженерно-строительный институт.
      Очень кратко и даже невнятно я пытался рассказать о женщине, похожей на нее. Тоже любовь. Наверное, она вспыхнула благодаря удивительному портретному сходству. Недаром Богоматерь сказала про Ксению Жанне:
      - А внешность у нее твоя!
      ...Этот образ преследовал меня, как выясняется, всю жизнь. Возник замысел повести. Но я даже не начал по-настоящему работать над ней. Остались заготовки, фрагменты. Нам было по шестнадцать лет. Унесенные по воле провидения вместе со своими родителями в далекий Дальневосточный край, мы вместе видели зеленые долины рек под голубым северным небом, голые загривки сопок, распадки, брусничные поля, прозрачные ручьи и струи на каменной крутизне.
      На рождество Жанна увидела ее в белом платье с золотыми листьями и шитьем. В таком же платье она появилась пятнадцатого января 1991 года. На этот раз Жанна ее вызвала. Есть код, который дала ей богиня. Нужно произнести слова. Мне это не дано.
      Девятнадцатого января она была в небесно-голубом платье. Ее мальчик был в такой же по тону одежде. Справа, над ее виском светился янтарный пятигранник с оранжевой серединой. Мальчик перекрестил Жанну. Она спросила почему.
      - Тебя надо оградить, защитить, - ответила богиня.
      Может быть, богиня имела в виду наши отношения, не очень дружественные в отдельные дни. Мои записи этих дней лаконичны, сухи.
      Вечером Жанна устроила небольшую телефонную сцену, заявив, что, судя по всему, она мне скоро не будет нужна. Я пытался успокоить ее. Кажется, это удалось.
      * * *
      К сожалению, я знаю, как воскресить прошлое: нужно приложить ладони к вискам, к ушам и ждать, когда тепло проникнет внутрь. Тогда начинают возникать точно кадры немого кино. Еще несколько мгновений - и кадры эти оживают, и звучат давно забытые голоса, а ты держишь перед собой пригоршню ягод, сизых и холодных, как утреннее стекло... видишь глаза твоего школьного друга... скатываешься по сверкающему склону к сверкающей реке... краем глаза наблюдаешь за светлой волной сияющих на солнце волос, за алой лентой, за большой заколкой, вспыхнувшей в луче, за худыми плечами под серо-лиловым ситцем, ногами в красных туфлях, белыми как свечи... бросаешься в холодную воду, несущую тебя вдоль крутого берега, мимо яра, где мелькает алая лента, где кусты кажутся странно-голубыми, точно на акварели и лишь ситцевое платье - ее платье - таинственно оживает, притягивая свет, выделяясь в пространство цветных теней невыразимо точными линиями, объемом и привлекательностью.
      На руках ее крапины от ягодного сока, губы темны, ноги ее проворны как ящерицы. Мыслимо ли забыть эту поездку на экскурсию, на дребезжащем, точно кипящий чайник, автобусе? И когда колеса машины вросли в пыльный язык травы у обочины, открылась эта долина с рекой.
      У галечного пляжа трясогузка прыгает по красному граниту. Минуту спустя попутная струя несет меня мимо.
      Ладони к вискам, прикрыть глаза!.. Еще несколько мгновений - и ты видишь пыльную дорогу, непривычное отражение в стекле автобуса своего порозовевшего лица, мальчишечьей пряди на лбу, и глаз, глаз - ее и твоих... они смотрят из темноты вечера за окном, они ловят будто бы зеленое поблекшее крыло заката в распадке, неровную линию почерневших кустов стланика на сопке, но, отраженные в стекле, видят лишь двоих. Ее глаза. Мои глаза. Тонут голоса в гуле и дребезге на крутых поворотах.
      Еще немного...
      Я вспомню.
      Точно камень в перстне, засияв под лучом, тот день остался и запомнился.
      Черная "Волга" несла меня к той реке четверть века спустя. Была неожиданная командировка на Дальний Восток. Повезло! пересекая меридианы в ночном самолете, я решил: поеду в долину. Я должен увидеть ее. Может быть, удастся искупаться в реке. Стоял тихий, ясный август. Шофер с удивлением смотрел, как я растянулся на галечном пляже, ворошил камни, дергал малиново-красный кипрей, и так вот, с журналистской сумкой в одной руке, с букетом в другой, сел на заднее сиденье, закрыл лицо щемяще-ярким кипреем.
      И снова переживал эти мгновения...
      Нить будто бы связывает ее, меня, эту реку. Холодная вода несет меня, несет, куда? Не пропустить мгновения... Небо. Голубая пойма. И вот она... Ее платье, тени на лице от поднятой руки. Кажется, то, что надо: угадываю выражение ее лица, вижу нить, которая протянулась к ней. Нет, проще: на пологом холме, под ногами ее голубые заросли, над головой - неяркое небо, краски которого приглушены. Неяркий, почти серый день. Она в центре этой панорамы, где столько голубого и голубовато-серого соединилось для того, чтобы высветить ее фигуру. Все. Это мгновение я безошибочно выбираю. Самосиянное, оно не требует постороннего света. Я не спутаю его ни с каким другим. Если быть точным, то надо добавить подробности: резкий поворот головы, взгляд - вот она, рядом. Она все видит, поднимает руку, рядом с ней бежит мягкая тень. Солнце пересекает кромку облака.
      Гроза и свет
      Стук в окно. Я распахнул обе створки его и наугад, без промедления сказал:
      - Жанна, я сейчас, подожди!
      Она стояла на тротуаре, я не видел ее лица, но угадывал его выражение. Собрался, мимоходом глянул в зеркало, выключил свет - в комнате и кухне миновал деревянную террасу, вышел в подъезд; налево - десять шагов и еще десять шагов по тротуару. Молча жму ее руку. Тогда в Москве телефоны были редкостью. Не потому ли мы чаще встречались?
      Ответственная минута: окно нашей квартиры распахнуто, нужно ли возвращаться, чтобы закрыть его изнутри на задвижки? Мы совещаемся вполголоса. Я высказываю гипотезу, что скоро вернутся родители и родственники, затем закрываю одну створку, прикрываю вторую, и успеваю даже щелкнуть маленькой задвижкой этой второй створки, просунув руку в форточку. Не страшно. Никто не влезет в окно. Мы идем к Малой Андроньевской улице, застроенной такими же двухэтажными домами, как и Школьная, моя родная улица, бывшая Рогожская Ямская. Это широкие улицы, где много света, разница лишь в том, что Рогожская Ямская расположена так удивительно, что весной и осенью солнце висит над самой булыжной мостовой - и утром и вечером. Она тянется чуть ли ни на километр строго по направлению восток-запад. У восточного ее конца, у бывшей Рогожской заставы, стоял раньше камень с выбитой на нем надписью: " До Москвы - две версты". На западе ее панораму замыкает такая же линия светлых двухэтажных домов с зелеными и красными крышами. За эту линию садится солнце и от нее на закате тянется густая тень, поглощающая простор Рогожской Ямской, серые камни мостовой, мой дом и два наших окна.
      Вот и поворот на Малую Андроньевскую; этого места больше никто никогда не увидит: здесь лет через двадцать после того вечера построили новые дома высокие, большие, белые, закрывшие своими одинаковыми параллелепипедами и простор, и свет солнца на закате, стершими память о прежней улице, названной так по Андроникову монастырю.
      Монастырь остался у нас за спиной.
      Через минуту откуда ни возьмись набежало темное облако. Редкий теплый крупный дождь. Ветер. Мы остановились под тополем. Несказанные минуты, которые я вспоминаю вот уже больше тридцати лет.
      Что это вдруг случилось со мной? Я словно только что родился, я стал зорче, я вижу каждый камень блестящей влажной улицы, слышу звук каждой падающей капли. На небе остался закатный свет, и только над головой появилась туча, источающая звонкий ливень. Все это я замечаю. И до восторга, до радости отражается во мне каждый звук. Причудливо смешались последние краски заката с огнями города. Сначала налетел один шквал, потом второй, и вот еще сошлись сразу три шквала в одном порыве. Мимолетная гроза, вспышки молний...
      Не узнавал я эту улицу, не узнавал себя. Невыразимая тайна этого вечера озадачивала меня, я молчал, прислушиваясь к звукам, и чудилось иное: не дождь и ветер, а голоса. Они звучали во мне самом. И музыка. Пленительная мелодия, ни на что не похожая, музыка без названия.
      Жанна дернула меня за рукав куртки. Еще раз и еще. Все вокруг было другим. А дома стали ниже. Да и деревья тоже...
      Нам по девятнадцать лет...
      Дождь утих. Прояснилось. Тонкий розоватый оттенок неба растворялся, уступая место глубокой синеве. Зажигались звезды над нашими головами. И я впервые следил за ними.
      - Пойдем!
      Голос Жанны.
      Куда мы направлялись? В парк. В парк, где зимой мы катались на коньках, а летом иногда смотрели, как танцуют недосягаемо рослые русоволосые принцессы на круглой дощатой площадке с деревянным навесом на сказочно прочных дубовых столбах, поддерживавших заодно и небо над оркестром. Но теперь, с этого лета, мы сами брали билеты на танцверанду, с пятью знаменитыми ступеньками, разделявшими в детстве в моем представлении небо и землю (это когда я приезжал с родителями в Москву еще школьником).
      Пока мы шли по изменившейся улице под рядами шумевших тополей, я все пытался угадать смысл происшедшего. Что это за вихри, умчавшиеся вверх? Что означали тончайшие оттенки света, блики вокруг меня?
      А на знакомой веранде я был застенчив, как всегда, мне трудно было танцевать, мне нужно было преодолевать сопротивление невидимых пружин и к тому же управлять ими, иначе неведомые силы заставили бы волноваться так, что даже лицо мое искажалось до неузнаваемости. Стесняясь не только людей, но и себя, я в тот год и раньше все твердил какие-то правила и запреты, пытаясь следовать книгам.
      Почти сбитый с толку теми невероятными трудностями, которые возникали при каждом, пусть беглом разговоре, когда меня коробила откровенность, легкость, несерьезность - как казалось тогда - я впадал в отчаяние и замыкался. Еще немного, и мне заново пришлось бы начать учиться ходить или смеяться. Как счастливы были сверстники, не читавшие книг тех лет, не выдумывавшие мир, а видевшие его прямо, без оптических приборов, без этикеток, без советов и запретов, сковывавших меня. Но позже я порвал с этим, пришла самостоятельность, мне стало вольнее, дышалось легче. И всегда, где бы я ни был, я нет-нет да и вспоминал удивительный вечер.
      Это было начало. Мир менялся. Еще быстрее менялся я.
      * * *
      Она спросила позднее:
      - Что это было с тобой тогда, на Малой Андроньевской, помнишь?..
      Конечно, я помнил. Но не мог ответить. Подыскивал слова - и не мог подобрать нужные. Что было там, на пути к Таганскому парку?
      - Я испугалась за тебя, думала, тебе плохо! Ты потерял дар речи и упал бы, если я тебя не поддержала бы. Ты был какой-то ненормальный тогда, и даже на площадке от тебя шарахались, как от прокаженного. Помнишь?
      Мне было приятно, что она помнила это. И меня не коробило, что она называла это по-своему. Я мог вспомнить о таких же вот превращениях, уже описанных до меня в книгах. Когда человеку семнадцать или девятнадцать, это случается, это бывает. Ответы, в общем, есть. Но я бы возмутился, если бы кто-нибудь попробовал назвать это знакомыми, подобающими случаю словами. Человек, конечно, растет, изменяется, развивается, созревает. Все так. Но это все же полуправда. Разве дело в физиологии? Разве вся наша жизнь не есть физиологический акт или что-то вроде этого? Я против подобных объяснений, заменяющих один вопрос - другим, более того - пренебрегающими внутренним нашим содержанием. Есть слово: душа. Есть другие слова. Есть слово: тайна. Есть слово: несказанное. Как найти ответ?
      ...Мы шли с ней по старой нашей улице, по Рогожской Ямской, которую сначала разрушили наполовину, сломав дома, а потом начали реставрировать и восстанавливать то, что разрушено, ибо не простительно было бы никому уничтожить то, что неповторимо. Ведь это единственная улица московских ямщиков. Я помню еще железный крюк коновязи, который торчал из стены в комнате, где я родился.
      Мы вспоминали о бывшей Малой Андроньевской. Нас отделяло от того вечера много лет. Давно уже наши встречи стали случайностью, меня носило по белу свету, по приморским городам и весям, я принимал город теперь таким, каким он стал - одинаково похожим на любое захолустье, без скверов и архитектурных ансамблей, без живописных улиц и затененных вязами и тополями дворов, даже без детских голосов. Благие намерения чуть было не покончили с моим городом совсем, но, наверное, кроме меня, он был все же кому-то хоть немного нужен. Остановились. Немного оставили на память.
      ...Древние боги давно казались мне вечными. Их почитали, у них испрашивали милости и совета. Они были живы. Они остались навсегда, увековеченные даже в книгах, написанных их ярыми отвергателями. В голове моей мелькнуло все это, пока она ждала ответа, и я, человек, давно уже подавивший в себе все виды сомнений, узнавший подлинную цену тому, о чем так легко написано в книгах моего детства, помнивший те минуты под шумящими от резкого шквалистого ветра тополями (эти тополя вскоре спилили), ответил ей:
      - Мне кажется, тогда на минуту приоткрылась тайна. Это было эхо будущего. Гроза и свет.
      Память о вещей грозе
      Холсты и акварели Константина Сомова зеркало для меня. Я вижу знакомые черты женщин в его "Арлекине и даме". В его портретах. Великая богиня научила меня видеть душу. Слова эти встречались читателю. Добавлю: во внешности, в глазах, даже в морщинах на лбу, во всем облике проглядывает душа. Это как прохожий виден через слегка заиндевелое стекло. Талантливый художник убирает иней и лед, оставляет нас наедине с внутренним миром. Все остается почти на месте: столько же морщин, такие же глаза, такие же складки кожи, тот же овал, те же черты. Изменяется рельеф, свет, качество. И вы уже видите внутреннее. Но и в обычном портрете все видна душа. Нужно ее чувствовать. Если вы художник - вам это обязательно удастся.
      Прошлое сжимается, преобразуется, я начинаю различать другое, то, что раньше оставалось вещью в себе. Картина Сомова "Зима. Каток" кажется вершиной. Она написана по законам внутреннего мира.
      Даже его смешные фигурки - из того же плохо постигнутого мира. Я вижу себя в его автопортрете.
      Законы жизни сложны. В шестьдесят третьем мы расстались с Жанной. Это было в начале лета. Когда летел тополиный пух. Никогда потом я не видел таких белых метелей, которые встречали меня на Таганке, на сопредельных улицах. Родился я на Рогожской Ямской, которую кому-то угодно было переименовать в Школьную.