Но сейчас положение изменилось. Видно, он все же зааевался в какой-то миг, успокоенный гладким течением событий, и не углядел вовремя простенькую ловушку, сигнальную проволочку, тянувшуюся поперек его пути на высоте примерно сантиметров двадцати пяти - тридцати. Ощутил ее лишь тогда, когда она легко спружинила, задетая его ногой.
      Он успел упасть и отползти в сторону и назад - подальше от нее. И не ошибся: уже через несколько минут послышались шаги. Приближалось сразу несколько охранников. Они шли, рассыпавшись в Цепь. Если и они вооружены приборами ночного видения, то шансов благополучно .проскочить у него не останется.
      На всякий случай он вынул из ножен десантный кинжал. Впереди уже суетились огоньки фонариков. Скрещивались, расходились, замирали на месте и опять возобновляли движение.
      Милов старался дышать бесшумно. И благодарил судьбу за то, что здесь не было собак. Возможно, технеты не испытывали особого доверия к естественным, живым помощникам, предпочитая полагаться на приборы. А может быть, собак просто не хватало на всю охрану. На внешней границе страны они наверняка были. Но сейчас это волновало его меньше всего.
      Солдаты приближались. Они шли метрах в десяти друг от друга, не больше. И нельзя было напасть на одного так, чтобы этого не заметили другие.
      Еще минута, две - и его неизбежно заметят.
      "Положение опасное, - подумал Милов, - но сложным его не назовешь. Ситуация достаточно элементарная. И есть способы выхода из нее. Известные приемы. Конечно, настоящего ловца так не проведешь. Но ведь не может быть, чтобы все они были настоящими ловцами. Очень не хотелось бы..."
      Правда, тут без жертв не обойтись. Однако эта мысль как раз не очень беспокоила Милова.
      Будь против него люди - он наверняка не думал бы об этом с такой легкостью. Моральная сторона убийства не доставляет никаких затруднений лишь на войне. А войны сейчас не было, ее и не предвиделось. И убить человека в этих обстоятельствах было бы для него не так просто, несмотря на то, что в разные времена ему приходилось делать это.
      Да, но тут он имел дело не с людьми. Технет, как ему было известно из всех предоставленных ему материалов, при всем внешнем сходстве не человек, а механизм. Машина. И когда речь идет о технете, нельзя даже говорить об убийстве. Ты просто выводишь из строя аппарат - пусть сложный, тонкий, но все же аппарат. И ответственность тут может быть только материальной, а никак не моральной.
      Это неодушевленные существа. И хотя Милову приходилось слышать разные мнения на этот счет, он не без оснований полагал, что дело теологов рассуждать о том, можно ли мыслящие машины причислять к существам одушевленным и распространяется ли благодать Господня также и на них. Для практика машина всегда останется неживой. Даже если он признает за нею наличие определенного характера, привычек и прочих атрибутов живого существа.
      Поэтому Милов, осторожно пошарив в сумке, вытащил пистолет с длинным стволом. Бесшумное оружие, один из образцов, изобретенных и изготовленных в его стране.
      Он тщательно прицелился в самого дальнего из видимых ему солдат, не забыв перед тем отвести предохранитель. И нажал спуск.
      Пистолет коротко вздохнул.
      Было нелегко попасть в находившегося в тридцати метрах солдата, как раз перед выстрелом наполовину защищенного стволом сосны. Однако Милов стрелял наверняка; иного он не мог себе позволить.
      Солдат упал, не издав ни звука.
      Однако ожидаемого эффекта не получилось. По миловскому сценарию, ближние в цепи должны были броситься к упавшему, чтобы выяснить, что с ним приключилось, и при нужде оказать помощь. Но этого не произошло. Солдаты продолжали двигаться в прежнем направлении. Просто в цепи возникла брешь.
      "Технеты, - подумал Милов. - Аппараты, не обладающие эмоциями. Им, надо полагать, чуждо инстинктивное движение - броситься на помощь ближнему своему".
      Итак, прием не помог. И воспользоваться образовавшимся промежутком было невозможно: он не успеет проползти тридцать метров, цепь выйдет на Милова раньше.
      Ну что же, это ведь всего лишь машины...
      Отчего только приходится каждый раз заново убеждать себя в этом?
      Он медленно-медленно поднялся. На этот раз прицелиться - прямо в того, кто приближался к нему, - было куда проще.
      Прозвучал второй еле уловимый вздох. Словно одна машина сожалела о другой.
      Но на этот раз прочие солдаты отреагировали. Может быть, потому, что этот, падая, негромко, но все же вскрикнул.
      Цепь разорвалась.
      Милов отползал наискось, по диагонали, закинув сумку на спину, чтобы не производить лишнего шума. Хотя его вряд ли услышали бы. Второй солдат громко стонал. Совсем так, как стонал бы человек.
      Милов выругал себя за неточную стрельбу. Хотя, если разобраться, все получилось как раз к лучшему.
      Переползая, он нашарил обломок сука. И, отжавшись от земли, метнул его в ту сторону, откуда пришел, - словно гранату.
      Сук опустился с громким шорохом. И тотчас двое солдат бросились туда. Ударили очереди. Фонтанчики хвои взлетали в воздух.
      Зато дорога теперь была открыта.
      4
      (168 часов до)
      После этого он до Текниса добрался спокойно, без единой накладки, хотя именно эта часть пути теоретически представлялась наиболее опасной, потому что до той поры ему ни одного живого технета видеть не приходилось. Солдат он не считал, потому что воспринимал их лишь как темные силуэты, да и вообще по солдатам трудно судить обо всем населении, у них своя интернациональная специфика.
      Действительно, вчерашний день завершился, на удивление, благополучно.
      Оставив охранную цепь позади, предоставив им разбираться в том, что и каким образом произошло, отойдя подальше от места событий, он благодаря надежно хранившемуся в памяти знанию географии без труда определил направление на железную дорогу и уже через два с небольшим часа вышел к полустанку, на котором (во всяком случае, прежде) останавливались местные поезда, а других в стране сейчас и не было. Какое-то время Милов колебался: опасно было, не зная нынешних нравов и обычаев, показываться на станции среди ночи и, безусловно, намного спокойнее (хотя далеко не столь комфортабельно) провести остаток ночи в лесу. Однако ранний рассвет заставил его понять, что в лесу его сейчас заметит любой случайный прохожий, а всякий, пытающийся укрыться в чаще, сразу же вызывает куда больше подозрений, чем некто, уверенно и открыто пришедший на станцию и расположившийся на скамейке в зальце ожидания; тем более что он может оказаться и не единственным, а тогда все и вообще будет выглядеть совершенно естественно.
      И Милов двинулся на станцию, стараясь вести себя как можно непринужденнее, но внутренне напряженный до предела и каждую минуту готовый к быстрым, решительным и жестким поступкам. Перед тем как выйти из леса, он постарался отыскать местечко поукромнее и там - в кустарнике - вырыл яму и закопал в ней свою сумку вместе с оружием и всем снаряжением, какое в случае неприятностей могло бы его выдать. Зарыв - привычно зафиксировал место, найдя ориентиры и запомнив пеленги на них.
      Перед тем как выйти к станции Сандра, ему пришлось пересечь шоссе. Движение в этот ранний час было не очень оживленным, и он уже готов был в несколько прыжков перебраться в противоположный кювет, как вдруг послышавшийся гул заставил его укрыться за кустом.
      Это шли тяжелые машины, длиннющие, пестро разукрашенные трейлеры из таких, какие развозят срочные грузы по всей Европе. Тягачи славной марки "мерседес". Металлические полуприцепы были, похоже, основательно загружены, судя по звуку, с каким тягачи брали не очень трудный подъем. Конвой из пяти одинаковых машин.
      Конвой шел с востока. А что было тут на востоке? Бывшей каспарийской земли в том направлении, если отсчитывать отсюда, оставалась самая малость. Дальше лежала Россия. На технецийской территории отсюда и до самой границы не было больше ни городов, ни серьезных промышленных предприятий. До урожая было еще долго, так что и не сельской продукцией эти катафалки были загружены.
      "Такой крупный груз, - подумалось Милову, - может идти только из России. Что же - торговать никому не возбраняется". Однако с недавних пор Милов знал, что серьезной официальной торговли с Технецией Россия не вела: отношения между государствами не благоприятствовали бизнесу.
      Официальному. Но Милов недаром считался неплохим специалистом по контрабанде. Хотя случалось и ему ошибаться.
      Глядя вслед одолевшему подъем конвою, Милов задумался. И потом, уже перейдя беспрепятственно дорогу и приближаясь к станции по ^безлюдному проселку, за неимением другого занятия он продолжал анализировать. Пусть это и не относилось впрямую к его задаче - опыт научил никогда не пренебрегать никакой информацией: в мозаике живой жизни может неожиданно найтись местечко и для нее. Да и сознание, что ты занят каким-то полезным делом, всегда поднимало настроение и помогало ощущать себя нужным человеком, находящимся в нужном месте и в соответствующее время.
      Итак, кто-то вывозил что-то из России. Вывозил контрабандой, но весьма своеобразной, более всего походившей на контрабанду государственную или, во всяком случае, на негласно признаваемую государством: слишком уж гладко все шло, если учитывать, как серьезно охранялась эта граница с технетской, внутренней стороны. Россия - другое дело, с той стороны Граница все еще оставалась чисто условной, охрана ее была поставлена скверно из-за отсутствия людей и денег; да и много было границ у России, такой их протяженностью вряд ли обладало еще какое-либо государство в мире. Так что с той стороны участие государства не предполагалось, хотя (думал Милов неспешно) какие-то официальные лица - персонально - и могли быть, и даже наверняка были в таких перевозках заинтересованы. Значит, что-то из России вывозилось силами Технеции, но, скорее всего, по заказу неких третьих стран или третьих лиц.
      Было два способа установить связь вещей: если узнать, что же именно вывозится - можно было бы прикинуть, а кому такой груз мог бы потребоваться; или же наоборот: установить адресат - и уже от этого танцевать, строя предположения относительно того, что же именно могло понадобиться такому получателю. Да, разумеется, Милов мог этого не делать, даже более: не должен был этого делать, его наняли по другой необходимости, и не будь тут
      замешана Россия, он в данной обстановке, вернее всего, и не стал бы отвлекаться, а постарался как можно быстрее и незаметнее исчезнуть, чтобы обрести наконец нужную свободу действий; но его страна именно была замешана, пусть и пассивно, а он никогда не переставал чувствовать себя ее гражданином, в какой бы части света ни находился и по какому договору бы ни работал. Только ощущая себя гражданином своей страны, можно чувствовать себя уверенно в роли человека, которому доступен весь мир; к этому выводу Милов пришел еще в пору первой своей зарубежной операции. Так что надо было что-то сделать для своей страны - по этой вот причине и еще по некоторым другим.
      Что же, придется выкроить время и для таких делишек... А сейчас надо сосредоточиться на окрестностях: чем ближе к станции, тем становится опасней. Не хотелось бы снова наследить.
      По счастью, действовать жестко больше не пришлось. На станции не было видно даже дежурного, но зал ожидания оказался открыт, и на массивной скамье уже сидело двое.
      Картина технетского мира, новая для Милова, выглядела точно такой, какой была бы, если бы здесь по-прежнему обитали люди, а двое, что сидели поодаль друг от друга, каждый на своем конце лавки, ничем не отличались от любого разумного существа на Земле - от самого Милова хотя бы. Во всяком случае, на взгляд не отличались. И одеты они были примерно так же, как он, а вернее, это Милов был одет подобно им, потому что вопрос о том, как он должен выглядеть, глубоко и серьезно обсуждался во время его подготовки к операции. Фотографии, как-то попавшие в мир, давали приблизительное представление о том, что и как носят технеты у себя дома; ничего особенного - в основном те же самые джинсы и соответствующие куртки или джинсовые же комбинезоны, вряд ли с престижными лейблами; вот и Милова так одели и, как теперь оказалось, поступили совершенно правильно. И хорошо, что свою замшевую куртку он предусмотрительно засунул в сумку перед тем, как зарыть ее поблизости.
      Он уселся в середине скамьи, на равном расстоянии от одного и другого, чтобы можно было боковым зрением наблюдать сразу за обоими, в случае каких-то их действий успеть принять контрмеры, а если такой надобности не возникнет - просто привыкнуть к соседству человекоподобных механизмов, научиться воспринимать их как нечто естественное и дружественное, если же он заметит какие-то специфические их особенности жесты, слова и тому подобное, - постараться запомнить их и взять на вооружение. До ближайшего поезда, как сообщило висевшее на стене расписание, оставалось более трех часов, так что времени для привыкания было вполне достаточно.
      Милов хотел оставаться совершенно спокойным; внешне это ему, похоже, удавалось, но внутренне он был напряжен, казалось, до мыслимого предела. Потому что рядом с ним сидели вроде бы люди, но на самом деле они не были людьми. Ему было бы гораздо легче, если бы они не были похожи на людей, и чем меньше были бы похожи, тем он был бы спокойнее, хотя это сразу выдало бы его первому встречному, а он ведь не знал, каким был сейчас тут статус людей, и никто вовне не знал: может быть, им вовсе не полагалось пользоваться железной дорогой, или входить в здание вокзала, или как существам подчиненным полагалось каким-то образом приветствовать технетов хозяев этого маленького провинциального мирка, но тем не менее хозяев... Однако на взгляд это были люди, натуральные люди; они никак не походили на серийные изделия, напротив - обликом разительно отличались один от другого, что было бы совершенно естественно у людей и казалось неверным, ненужным, невероятным - у машин. Не поворачивая глаз, Милов наблюдал так пристально, что уже глаза заболели, отмечал всякое случайное движение, пытался найти признак, по которому можно было бы безошибочно отличать технета от человека - и не находил. Вероятно, творцам этих биологических аппаратов было свойственно определенное эстетическое чувство, и они понимали, что сотни тысяч и даже миллионы одинаковых фигур вызывали бы уныние не только у посторонних, но и у самих технетов - не исключено, что и им было свойственно ощущение личности, и уж во всяком случае (об этом Милова предупреждали), пока что, не создав оригинальной структуры своего общества, они в очень многом просто подражали людям, пользовались готовыми стереотипами и алгоритмами. И тем не менее надо было смотреть и искать...
      Три часа протекли спокойно; за сто восемьдесят минут и один, и другой пассажир не произнесли ни слова; один из них выкурил три сигареты - из чего следовало заключить, что технеты, в числе прочего, унаследовали от людей и их - во всяком случае, некоторые - пороки; в основном же и тот и другой дремали, и Милову пришлось немало постараться, чтобы не последовать их примеру и остаться бдительным до конца. В шесть часов утра открылась касса: совершенной расе приходилось оплачивать проезд точно так же, как ее предшественникам, теперь неизвестно куда канувшим. Милов, услыхав какое-то шевеление за пока еще закрытым окошком, неторопливо поднялся и вышел на перрон, в то время как соседи его подошли к окошку и замерли в ожидании. Потом вошел снова и встал за ними. Жаль было тратить местные деньги на билет - денег ему дали очень, очень немного, - но еще глупее было бы рисковать; сейчас задачей было - не выделяться среди технетов, и раз они брали билеты, следовало взять и ему. Кто знает, может быть, они сохранили среди прочих достижений цивилизации и билетных контролеров?
      Поезд подошел без опоздания - самый обыкновенный поезд, какие и раньше здесь ходили, не с креслами самолетного типа, но с давно и прочно знакомыми жесткими полками. Билетов никто не проверял, да это было бы весьма затруднительно в плотно набитом вагоне; в нормальной обстановке Милов избегал толчеи, но сейчас теснота его обрадовала: он почувствовал себя растворенным в массе, невидимым, а значит, находящимся в безопасности.
      Все было как у людей, если не считать молчания, полного безмолвия, в котором проходила поездка. Каждый (чувствовалось) был здесь сам по себе, обособлен и одинок, и до всех остальных ему не было никакого дела, гори они синим огнем. "В общем, не удивительно, - подумал об этом Милов, - все-таки только людям свойственно сочувствие и сопереживание, ну, еще собакам, может быть, но уж никак не механизмам".
      До Текниса поезд шел три часа, дольше, чем в старые времена, останавливаясь, как говорится, у каждого столба; с каждой остановкой народу все прибавлялось, так что под конец даже дышать стало затруднительно. Это, кстати, убедило Милова в том, что технеты вдыхают и выдыхают воздух точно так же, как люди; весь этот механизм был скопирован идеально точно. Но еще более поразило Милова то, что роботы эти обладали - как если бы они были людьми - каждый своим обликом, отличаясь от других и фигурой, и чертами лица; технеты вовсе не походили друг на друга, как походят продукты крупносерийного производства, они действительно были - каждый сам по себе. Это было приятно, но и опасно: совсем немного нужно было расслабиться, чтобы поверить, что ты находишься в нормальном человеческом окружении, и внутренне разоружиться, а этого делать было никак нельзя.
      И только глаза напоминали о том, что это все же не люди: даже не равнодушный, но по-настоящему пустой взгляд ничего не выражающих глаз, которые у технетов вряд ли можно было назвать зеркалом души. Да у них и души, надо полагать, не было. Если только она не является всего лишь производным достаточно сложно организованных тканей - на чем продолжают настаивать убежденные материалисты.
      (Но - каждому воздается по вере его...)
      Когда поезд остановился наконец у столичного перрона, пассажиры стали выходить без лишней толкотни, старались не мешать один другому; возможно, и здесь сказывалось стремление к обособленности. На вокзале не было никакого контроля (чего Милов в глубине души опасался), все было тихо-спокойно, не чувствовалось, что в этой стране чего-то боятся. Да, собственно, бояться им было и нечего.
      Кроме, быть может, самих себя? Трудно сказать. До сих пор и в поведении человеческих масс слишком много неясного, а поведение массы андроидов никто до сих пор вообще не изучал - по причине отсутствия предмета исследования.
      Так или иначе, Милов благополучно покинул вокзал (ничуть не изменившийся с той поры, когда он уезжал отсюда в последний раз) и, старательно подражая окружающим, направился к недалекому отсюда центру.
      Глава третья
      1
      (164 часа до)
      В последний, двадцать восьмой, день месяца Сетей, иными словами, в канун первой недели Провозглашения, в двадцать два часа с минутами в Текнисе, на углу Шестой Юго-Восточной Спицы и Третьего Внутреннего Обода (в том месте, где он носит название Сквера Четырех Единиц) случилось необычное. На широком тротуаре, по которому двигалось еще довольно много прохожих (движение в столице иссякает обычно к двадцати трем), вдруг возникла какая-то сутолока. Шагавшая по своей стороне тротуара, среди многих других, техналь первого рабочего срока, чей вид не вызывал никаких сомнений относительно ее состояния, оказалась на деле неисправной; внезапно ни с того ни с сего она участила ритм дыхания, сбилась с нормального темпа движения, создавая тем самым неудобства для двигавшихся вслед за ней, несколько раз, ухе совсем остановившись, переступила ногами - и медленно опустилась на тротуар; мгновение удержалась в сидячем положении, а затем и вовсе улеглась горизонтально - не то чтобы поперек тротуара, но наискось, так что приходилось переступать через нее, чтобы задержка движения не стала серьезной.
      Несколько шедших позади нее технетов и техналей так и сделали, и это было вполне обычно и естественно, потому что никто из них не принадлежал к Службе исправности. Однако шедший в нескольких метрах за ними технет неожиданно и неоправданно увеличил скорость и опасно устремился вперед, для чего ему пришлось войти в соприкосновение с передними; они еще не успели отреагировать на его действия, как он уже поравнялся с упавшей техналью, резко остановился, опустился на колени, обнял ее за плечи и начал приподнимать с тротуара, хотя ничто в его облике, начиная с цвета комбинезона, не говорило о принадлежности ни к Службе исправности, ни к Системе порядка. Да, именно опустился на колени рядом с нею, окончательно прервав движение по тротуару, обнял и начал поднимать, не имея на то никакого права.
      Он подсунул ладони под плечи упавшей и ощутил тепло ее тела. Приподнял ее, чтобы удержать в сидячем положении, сильно подул ей в лицо ничего другого и не сделать было. Она медленно открыла глаза, большие, карие.
      - Вам плохо? - Но тут же он поправился: - Вы неисправны?
      - Я... Трудно дышать... я... - Но тут во взгляде ее зажегся страх. Я исправна, совершенно исправна, прошу вас...
      - Я помогу вам.
      - Прошу вас... Это случайность, у меня все в порядке, уверяю...
      - Но я ведь ничего...
      Ее взгляд, только что еще туманный, прояснился.
      - Вы... не слис? Нет, вижу... И не сипо? Но тогда...
      От нее исходил тонкий, горьковатый запах, и технет, стоявший на коленях, невольно вдохнул поглубже. Кто-то, чтобы пройти, толкнул его коленом, чья-то куртка мазнула по голове.
      - Вставайте, вы можете? Поднимитесь же! Как вас зовут?
      - Нет, голова кружится... Но вам нельзя...
      - Я провожу вас - вам снова может стать дурно...
      Кто-то с силой сжал его плечо. Технет поднял голову. То был слис. Второй остановился в двух шагах. Слисы всегда прибывали не позже чем через пять-шесть минут после проявления неисправности. И всегда не менее чем вдвоем.
      - Встаньте, - голос слиса был, как и полагается, ровен и негромок. Ваш номер? Постоянное место? Когда возникла неисправность? При каких обстоятельствах?
      Слис смотрел не на техналь, а на него - и спрашивал, следовательно, о его неисправности,
      - Я в порядке, слис.
      - Вы неисправны. Номер? Место Реализации Смысла?
      Он еще стоял на коленях, ни слова не говоря в ответ.
      Пальцы слиса на плече технета сжались жестче:
      - Встать.
      - Слис, я...
      Второй слис шагнул к нему:
      - Встать!
      Тут и произошло, собственно, необычное, потому что неисправность, постигшая технета прямо на улице, вовсе не такая уж большая редкость. Невероятное заключалось не в этом.
      Коленопреклоненный технет осторожно снял'ладони с плеч неисправной технали - она не опустилась после этого на тротуар, но усидела, опершись на руки, - и начал подниматься во весь рост.
      Но вместо того чтобы выпрямиться и застыть, ожидая дальнейших указаний слиса, технет, разгибая колени и еще согнутый в пояснице, неожиданно и резко, головой вперед, рванулся в сторону, пружинно оттолкнувшись ногами.
      Это было - да, это было неповиновение. Серьезнейшая неисправность, которая могла и даже должна была привести к...
      Нарушая общепринятый и привычно размеренный ритм пешего хождения, неисправный технет мчался по тротуару, петляя и все же натыкаясь на идущих, выскакивая то и дело на полосу встречного хождения, пугая горожан резкостью и непредсказуемостью движений, тем более странных, что лицо бегущего стремглав технета сохраняло общепринятое невозмутимое выражение, и только глаза метались. Лишь несколько долей секунды истекло с мгновения, когда он рванулся, - и оба слиса кинулись вдогон ему, почти точно повторяя его маневры, без стеснения проламываясь сквозь колонну и не произнося при этом ни звука в свое извинение. Лица их были точно так же невозмутимы, как и у бежавшего, лишь чиркали подошвы по асфальту и отработанный воздух с громким шорохом вырывался из предназначенных для окислительного процесса отверстий на лицах в наступившей вдруг тишине; по сторонам все уже остановились, не рискуя продолжать движение в такой непонятности. Но за те доли секунды, на которые беглец опередил слисов, он успел вырваться вперед на десяток метров и еще потом чуть увеличил дистанцию, пока те двое набирали скорость; зато потом расстояние между ними стало заметно сокращаться, и ясно было, что надолго эта погоня не затянется.
      Так и получилось, вернее, если быть по-технетски точным, не совсем, но почти так. Убегавший, вынесшись уже на самое острие угла Спицы и Обода, вдруг каменно застыл на месте, сколь бы это ни представлялось невероятным при его скорости; застыл, и только как бы волна от его движения покатилась дальше, а сам он словно сложился вдруг, присел на корточки, сразу же скрывшись от наблюдения поверх голов, и исчез, совсем исчез. Во всяком случае, когда слисы подбежали и тоже остановились - не так, впрочем, круто, - и стали смотреть сперва под ноги, а потом по сторонам, его уже не было видно. Это при том, что по проезжей части машины шли в затылок одна другой (близился час покоя, и все, кто еще не был в местах нерабочего пребывания, торопились туда) и ни одной подворотни не случилось по соседству, куда беглец мог бы укрыться. Был, правда, подъезд, но дверь его все время так и оставалась закрытой и, кто знает, может быть, даже запертой. И тем не менее аварийный технет исчез, исчез вопреки всем вероятностям. Осмотревшись, слисы встретились взглядами; не будь они технетами, во взглядах наверняка мелькнула бы растерянность, но они были, и глаза их выразили всего лишь признание факта, приятие неудачи. Постояв на месте менее двух секунд, они согласно повернулись и двинулись от Сквера обратно - туда, где неисправная техналь нуждалась в помощи. Теперь они шагали столь же размеренно, как и все остальные, как бы невольно попав в такт неслышимой музыке. Все было хорошо, мерно, ровно, однако невезение есть род беды и потому тоже не приходит в одиночку; применительно к сегодняшним событиям это означает, что неисправной технали на месте также не оказалось, и никакого следа, а спросить было не у кого, очевидцев не нашлось, потому что технетам быть очевидцами не полагается; если же им нужно что-то увидеть, их об этом предупреждают заранее, и чаще всего достаточно оказывается самого предупреждения, а видеть становится не обязательным. Так или иначе, слисы на сей раз не смогли похвалиться успехом. Но и неудач своих они не скрывают, и можно быть уверенным, что в их сегодняшнем отчете будут и сведения о двух неисправных технетах разного пола, уклонившихся от оказания помощи. Это значит, что начнется розыск нарушителей, так что инцидент никак нельзя полагать исчерпанным.
      Пока же больше ничего не произошло, если не считать того - не шепота даже, но как бы дуновения, что побежало сразу во все стороны от перекрестка: Человек это был! Человек! - и один-другой технет рискнул оглянуться - как бы случайно, невзначай, потому что порядочный технет смотрит только перед собой и никак не в стороны. Оглядывались. Но все спокойно было вокруг.
      2
      (162 часа до)
      Он осторожно втиснулся между невысокой кирпичной стенкой и мусорными контейнерами, опустился на грязный асфальт, перевел дыхание. Прислушался, но вокруг было тихо - а погоня не бывает беззвучной, - и ощутил вдруг, как мелко задрожали руки, и позволил себе на несколько минут расслабиться: нервы требовали. Только на лице по-прежнему висело безразличие - как вывеска, свидетельствующая о полном благополучии. Он даже прикрыл глаза, хотя сейчас ему лучше бы двигаться, давая выход волнению, однако технеты не совершают лишних действий, и потому им не свойственно метаться по улице из конца в конец: глаз вокруг много, заметят и сообщат...
      "На грани провала, - думал Милов о себе, пытаясь увидеть все так, словно не сам он то был, но кто-то другой, незнакомый, далекий, а ему следовало лишь спокойно оценить ситуацию и сделать вывод. Не получалось, однако же; все-таки с ним это происходило, а не с воображаемым чужаком. На грани провала, а может быть, уже и за гранью. И как все просто оказалось! Тебе чудилось, что ты полностью сумел забыть все, что полагалось забыть, отрешиться от того, от чего необходимо было отрешиться. Но есть же что-то такое - человеческое, - от чего избавиться нельзя, можно подавить в себе усилием, но для этого надо успеть осознать надобность такого подавления, а если не успеваешь - действует автоматизм, не технетский, наш, человеческий, автоматизм; и вот ты бросаешься на помощь упавшей женщине, и в этот миг куда-то проваливается твердое знание того, что технеты так не поступают, каждый технет знает о себе и всех остальных, что они - лишь машины, и если в какой-то из них возникла неисправность, заботы надо предоставить специалистам, самим же - спокойно следовать своим путем; все, что происходит за пределами твоих предписаний, тебя не касается - вот альфа и омега, вот стержень технецианской мудрости, их конституция, их священное писание. А исправностью технетов занимаются слисы и ремсы - Служба исправности и Ремонтная служба. Слисы и ремсы. Твое же дело - спокойно пройти мимо...
      Вот черт, - подумал Милов, - вот всю жизнь так: когда нужно поторопиться, на тебя нападает стих размышлять; шевелишь мозгами, когда нужно шевелить ногами, а бывает и наоборот. Сейчас надо исходить из того, что внешний номер твой запомнили и с минуты на минуту нагрянут, чтобы забрать тебя и сдать в ремонт. А уж там в два счета разберутся в том, кто ты таков на самом деле: это ведь только мне кажется, что разницы нет, а она есть, просто я ее не улавливаю. Давай, давай, в темпе, думать будешь потом, в безопасности...
      Где обретет он эту безопасность, Милов совершенно не знал, однако было ему ясно, что сейчас более опасного места, чем этот вот закоулок, ему во всем Текнисе (ранее называвшемся Омнисом) не найти. Правда, закоулок этот был не первым горячим местечком; пожалуй, самой большой опасности Милов подвергался (или мог подвергнуться) полчаса тому назад, когда, оказавшись наконец в городе, пешком направился по тому адресу, где его должны были ждать, принять, снабдить необходимой информацией и прочим, что могло ему понадобиться. Он шел не прямым путем, сворачивая по давно знакомым улицам вправо, влево, и снова вправо, и опять влево, привычно стараясь выделить из прохожих возможного преследователя; хвоста он, однако же, не обнаружил и благополучно добрался до нужного места - старого особнячка в запрудной части Текниса.