Уничтожить Израиль

Бен Омар нехотя вышел из машины, подошел к радиатору. Бросил взгляд на фару и с удивлением обнаружил, что она разбита вдребезги, даже зеркало рефлектора смято сильным ударом.

— Как же так?!

Бен Омар хотел обернуться к полицейскому, который стоял за его спиной, как вдруг мир погас в его глазах, и тупая глухота поглотила все…

Колени Бен Омара подогнулись, и он стал падать на капот машины.

Арон Гаспар подхватил араба под руки, легко приподнял его, подтащил к дверце и втиснул в машину.

Тут же подъехал и остановился рядом белый «Кадиллак».

Хлопнула дверь, и к Арону подошел Мозес Ашкенази, облаченный в арабский наряд.

Вместе они погрузили Бен Омара в багажник «Кадиллака», и Мозес тут же укатил.

Арон сменил номера «Мерседеса», на котором приехал Бен Омар, снял форменную тужурку и фуражку, сел за руль, развернулся и поехал в город.

В одном из фешенебельных районов, населенном местной знатью, он припарковал машину у небольшого особняка, оставил ключ в замке зажигания и ушел, не оглядываясь.

Свою часть задачи Арон выполнил в абсолютном соответствии с планом. Он нашел в заранее обусловленном месте небольшой пикап японского производства, сел за руль и уехал, совершенно не думая о том, почему требовалось оставить «Мерседес» там, где было приказано. В задачу, которую выполняли другие, его не посвящали, да он и сам не стремился к тому, чтобы узнать лишнее.

Арон еще не дошел до ближайшего перекрестка, когда из особняка вышел мужчина в арабской одежде, вынул ключ из замка «Мерседеса», взял кейс, лежавший на заднем сиденье, запер машину и вернулся в дом.

Особняк этот принадлежал боделю — сотруднику «Моссада», который содержал здесь конспиративную явку. За день до начала операции к нему из Египта приехали два эксперта, которым предстояло исследовать содержимое кейса курьера ибн Масрака, не оставив при этом никаких следов.

Проведя поистине ювелирную операцию, в ходе которой не был затронут ни один секрет, охранявший тайны, эксперты вскрыли кейс. В нем были обнаружены документы и несколько плотных пачек американских долларов.

Уже на другой день в «Моссаде» читали послание шейха Джамала ибн Масрака.

ИСЛАМСКИЙ БОЕВОЙ СОЮЗ

«ПЛАМЯ ДЖИХАДА».

Амман. Иордания

Его Величеству Хану сардару Шир-Али Коканди.

Во имя Аллаха милостивого и милосердного!

Глубокоуважаемый Хан!

С этим письмом направляем к вам нашего надежного человека, который на словах изложит суть благочестивых дел, призванных послужить утверждению истинных ценностей Ислама в этом безбожном мире.

Мы, доверяя Вам, Ваше Величество, как верному хранителю истинных ценностей ислама, прямо называем нашу благородную цель. Она в том, чтобы уничтожить Израиль.

Когда мы будем обладать желанным оружием, мы постараемся провести во всем мире силами сынов ислама активную пропаганду.

Надо детально объяснить людям, что уже однажды Аллах огненным мечом благочестия уничтожил земную скверну безбожия и разврата. В иудейской и христианской верах воспоминания об этом зафиксированы в истории сожжения Содома и Гоморры и спасения праведника Лота, который на самом деле носил имя Лута, о чем говорится с Книге книг Коране.

Иудеи не сделали правильных выводов. Они враги ислама. Придет время, Аллах поднимет сверкающий меч возмездия и обрушит его на Израиль.

Наш человек — Мехди Бен Омар — передаст вам 1500 тысяч долларов на проведение подготовительных работ в Ульген-Сае. На остальные расходы деньги будут переданы в том объеме, который потребуется для обеспечения реального успеха дела.

Мы обещаем Вашему Величеству полностью профинансировать очищение земель Средней Азии от неверных и их пособников и восстановление Ферганского Халифата в границах, которые пролягут по всем землям северной страны, населенным последователями ислама.

Мы молимся с вами. О Аллах, ниспославший Писание и скорый в расчетах, нанеси поражение этим людям, о Аллах, разбей и потряси их!

Для личного ознакомления прилагаем для Вашего Величества текст беседы с одним из бывших советских участников ядерных испытаний в Казахстане, записанный нашим другом, корреспондентом газеты «Шариат». Отдельные детали, названные собеседником нашему другу, помогут вашим людям уточнить место, о котором идет речь, и определить, как можно извлечь то, в чем сегодня так нуждается движение за чистоту Ислама.

Запись беседы с Сабитом Каспаевым, касающаяся непосредственно интересующего вас объекта.

Вопрос: Когда вы закончили работать на Минатом СССР?

Ответ: В последний раз мне пришлось бить штольню в расселине Ульген-Сай. От штольни прошли два небольших штрека вправо и влево. Получилась Т-образная выработка.

Вопрос: Готовились какие-то испытания?

Ответ: Конечно, иначе не стали бы тратить средства.

Вопрос: Вы всегда знали, какие испытания готовятся?

Ответ: Где готовятся, знали всегда. Какие именно, нам не сообщали. Секретность на всех испытаниях была страшно высокая. Мы приезжали, по проекту выполняли работу, а когда она была сделана, нас увозили.

Вопрос: Вы никогда не интересовались целью своей работы?

Ответ: Это было опасно. За рабочими следили, чтобы они не болтали лишнего и не интересовались чем не положено. За молчание или, как у нас говорили, «за мертвый язык», выдавали дополнительную плату. Я знал двух любопытных. Их убрали из бригады очень быстро. Причем одного обвинили, будто он собирал секретные сведения и даже отдали его под суд. Чем кончилось дело, не знаю. Для меня главным было то, что хорошо платили.

Вопрос: И все же, Сабит, не могло быть, чтобы какие-то слухи до вас не доходили? Да и сами вы могли по объему работы, которую выполняли, представить мощность устройства на испытаниях?

Ответ: Конечно, выработки каждый раз бывали разными. Последняя, что в Ульген-Сае, оказалась самой маленькой.

Вопрос: Вас это не удивило?

Ответ: А чему удивляться? Есть проект, его и выполняли.

Вопрос: Неужели позже, когда все прекратилось, вы ни с кем не обсуждали прошлое? Не интересовались, дала ли ваша работа пользу?

Ответ: Конечно, обсуждали. Мы ведь, пока работали, видели разное. Например, белую гору.

Вопрос: Что это такое?

Ответ: Когда мы готовили штольню для испытаний, гора была серая. Известняк. После того как там взорвали заряд, высокая температура обожгла известняк, и гора стала белой.

Вопрос: А насчет Ульген-Сая с кем-нибудь были разговоры?

Ответ: Сейчас подумаю. Так… Да, однажды такой разговор был. Это после того, как русский генерал… Ну, как его? Да ладно, шайтан с ним. Он рассказал о ядерных чемоданчиках. Мой старый приятель Иван Ищенко при встрече сказал, что в Ульген-Сае мы копали для испытаний как раз такого чемоданчика.

Вопрос: И как прошло испытание?

Ответ: Говорят, его отменили в последний момент".

— Где я?

Люди, приходящие в сознание после обморока, часто задают дурацкие вопросы.

Мехди Бен Омар на локтях приподнялся над ложем и огляделся. Он лежал на низкой деревянной кровати с упругим матрасом из морской, плотно спрессованной травы. Комната с чистыми белыми стенами, с узорчатыми металлическими решетками на двух окнах казалась просторной. Откуда-то издалека доносились звуки арабской мелодии.

Человек, сидевший на стуле возле кровати, встал.

— Лежите, господин. Вы у меня. Я дипломированный врач. Доктор Багдади.

Бен Омар, почувствовав слабость, опустился на ложе и глубоко вздохнул.

— Что со мной?

— Об этом, уважаемый господин, мне следует спросить вас самого. Я ехал в аэропорт, когда увидел вашу машину. Она стояла на обочине, вы лежали рядом на земле и были без сознания.

— Позвольте, — Бен Омар приподнялся и, преодолев слабость, сел на постели. Он пытался вспомнить, но мысль словно дразнила его: воспоминания витали в голове, но нужные образы зафиксировать не удавалось. Он достаточно четко помнил лишь то, как прощался перед отъездом с женой Сакаяной. Он растрепал ей волосы, уложенные в модную прическу, и те упали на круглые матовые плечи мягкой иссиня-черной волной. Он расстегнул одну за другой перламутровые пуговки ее цветастого шелкового халата, распахнул полы и жадными руками стал ласкать ее тело — белый живот, тяжелые груди — жаркие и возбуждающие. А вот когда и как он поехал в аэропорт, вспомнить не мог.

Сакаяна долго не отпускала его, обхватив ногами поясницу и прижимала к себе. Ах, да! Был полицейский. Из обрывков воспоминаний выплыла и причина, по которой его остановили.

— Доктор, я помню! Меня остановил полицейский. Я не знаю, когда и как это случилось, но у моей машины оказалась разбита правая фара.

— Благослови вас Аллах и помилуй. Когда я нашел вас на дороге, я ехал со своим слугой. Мы перенесли вас в мою машину и привезли сюда. Мой слуга пригнал ваш автомобиль. Он стоит во дворе. На нем нет ни одной царапины. Все фары целы…

Бен Омар обессилено лег, прикрыл глаза. И опять ожили воспоминания о Сакаяне. Своей грудью он давил на нее, и прелестные шары упруго пружинили. Ее ноги касались его бедер, сжимали их. Он тяжело дышал. Сакаяна стонала, но то был стон восторга и радости…

— О Аллах, избавь меня от наваждения шайтана! — пробормотал Бен Омар, испугавшись видений, от которых никак не мог отвязаться. — Доктор, как вы полагаете, что со мной?

— Не хочу вас обидеть, эфенди, но впечатление такое, что вы перебрали наркотиков.

— Нет, доктор, это невозможно. Я собирался лететь в Дубай. Спешил к самолету. Наркотики исключены… — Бен Омар резко сел на постели. — О Аллах! Мой самолет! Я опоздаю.

Багдади положил руку на плечо Бен Омара.

— Вы уже опоздали, господин. Так что не торопитесь.

— Сколько я здесь нахожусь?

— Двое суток. Пошли третьи.

— Мой багаж?! — Бен Омар не мог скрыть испуга. — Где мои вещи?!

— Не волнуйтесь, они в сохранности.

Багдади встал, прошел к сейфу, который стоял в глубокой нише стены. Открыл дверцу, вынул кейс.

— Это ваш?

— Да! — Бен Омар обеими руками схватил кейс и прижал к себе. Потрогал замки, пытаясь их открыть.

— Не волнуйтесь, господин. Ваши вещи никто не трогал. Если там были деньги, вы можете их пересчитать.

Деньги, упакованные в аккуратные пачки, оказались на месте. Пакет с документами находился в нетронутом состоянии. Бен Омар проверил секретные знаки, удостоверявшие целостность упаковки и облегченно вздохнул.

— Когда же я улечу?

— Не раньше чем завтра. Сегодня самолета в Дубай нет. Ко всему вам полезно полежать у меня хотя бы еще день. Я вам во всем помогу, эфенди.

Дорог в жизни много, путь у судьбы — один

Оперативный сотрудник Службы по борьбе с незаконным оборотом наркотиков Министерства внутренних дел России капитан милиции Гордов прилетел в Ташкент ранним утром. Едва вышел из самолета на трап, почувствовал, что попал в раскаленную духовку. Мгновенно вспотело под мышками, лоб взмок. Подумалось, что белому человеку терпеть такую жару ни к чему, особенно если поселиться здесь и терпеть всю жизнь.

Машину к самолету не подали, и пассажиры, растянувшись по бетонке, добирались к аэровокзалу на своих двоих.

У таможенного поста таможенник — скуластый узбек с острыми глазами и красными припухшими веками — взял паспорт Гордова и небрежно перелистал его страницы. Так же небрежно бросил на стойку. Сказал по-русски без какого-либо акцента:

— Москвич? Клади сюда двадцать долларов.

Узбек постучал ладонью по стойке, указывая место, куда следовало положить деньги.

Гордов удивленно вскинул брови:

— Это почему?!

Узбек что-то пробормотал себе под нос по-своему. Скорее всего ругательство. Потом поднял глаза на Гордова.

— Слушай, москвич! Я не обязан каждому объяснять, но тебе скажу. Ты здесь великодержавный шовинизм не разводи. Узбекистан — свободная страна. У нас свой президент, свои порядки, свои законы. Понял? И все гости должны их выполнять.

— Хорошо, где закон, по которому я должен платить таможеннику? Покажите.

Узбек гневно сверкнул глазами на упрямого русака. Повернул голову в сторону молодого парня в таможенном мундире, который стоял в сторонке без дела.

— Э, Абдулатип. Надо хорошо досмотреть этого москвича. Мне он не нравится. И раздень его для личного досмотра. Загляни во все дыры, куда можно контрабанду спрятать. Пальцем пощупай.

— Хорошо, раис.

Молодой лениво шагнул к Гордову.

Тот, трезво оценив обстановку, вынул бумажник, достал две купюры по десять долларов и швырнул на стойку.

Таможенник ухмыльнулся:

— Видишь, вас, русских, тоже можно учить. Верно?

Гордов промолчал. И тогда узбек смягчился:

— Э, москвич, ты не обижайся. Я здесь сижу, чтобы быстро и хорошо обслуживать вас, пассажиров. А знаешь, сколько мне платят? Даже плов хороший на эту зарплату не сделаешь. Теперь ты мне заплатил, я для тебя стараться буду и досмотр отменю. — Он повернулся к молодому, который все еще не сделал разделявших их пяти шагов. — Э, Абдулатип, не надо досмотра. — И опять Гордову. — Вы наш гость. Мы москвичей уважаем. Добро пожаловать в свободный солнечный Узбекистан.

Гордов взял паспорт, снял со стойки так и не раскрытый чемоданчик и вдруг увидел встречавших. Пересекая таможенный зал, к нему приближались офицеры в милицейской форме. Первым шел полковник Нурисламов, с которым они учились в Москве в Академии МВД.

— Саня! Салам! Хош кельдиниз! Добро пожаловать, гость дорогой.

Нурисламов распахнул объятия, обнял Гордова, обдав его крепким запахом пота. — Как долетел? Как тебя здесь встретили? Не обижали?

Таможенник, увидев милиционеров, стремительно, повернулся к Нурисламову, прижал правую руку к сердцу.

— Ассалом алейкум, Умит-ака.

И тут же, быстро перевел взгляд на Гордова, бросил ему:

— Гражданин, вы забыли деньги. Будьте добры, заберите.

Нурисламов, человек искушенный в подобного рода делах, сразу понял в чем дело.

— Саня, забери доллары. А до тебя, Карабаев, — он показал таможеннику кулак, — я еще до тебя доберусь, погоди!

Таможенник, так и не отрывая руки от своего щедрого сердца, еще долго смотрел им в след.

— Теперь, Саня, надо ехать в Бухару. Ты там бывал? Нет?! Э, уртак, это живая история. Пользуйся моментом. Тем более там я тебе передам фигурантов. Заодно покажу немало интересного. Крепость Арк, которая возникла в пятом веке, и еще в двадцатом служила цитаделью бухарских эмиров. Минарет Калян, примерно 1127 года рождения, представляешь?

Что-то дернуло Гордова, и он не удержался от подковырки:

— Заодно будешь говорить, как некоторые улицы у вас там назывались еще не так давно. Идет?

— Зачем куда-то ехать? Я тебе навскидку назову такие улицы. Но сперва скажу: ученые считают, что Бухара возникла не позже первого века нашей эры. Седая старина, так у вас говорят? И вот в этой седой старине появились улицы Ульянова, Урицкого, Чапаева, Чкалова, Курчатова… Потом еще три улицы Жуковского. Просто улица, потом Первая и Вторая. Затем улицы Кирова, Куйбышева, Правды, Толстого, Гоголя, Достоевского…

Гордова, хотел он того или не хотел, упоминание фамилий писателей неприятно царапнуло. И он попытался возразить:

— Толстой, Гоголь, Достоевский — все же великие писатели.

— Не возражаю, — сказал Умит. — Только и обижаться не надо. Скажи, какое отношение имел Достоевский к Бухаре, которой при его жизни уже было больше чем полторы тысячи лет? Можешь мне объяснить?

Гордов понял, что метод защиты недавнего прошлого, избранный им, не очень хорош, поскольку он легко побивается аргументами седой старины. Спросил:

— Теперь, Умит, откровенно, ты веришь, будто какой-то русский мудак из Москвы приказывал вам называть улицы узбекских городов именами Ульянова, Орджоникидзе, Достоевского, Пабло Неруды или еще кого-то, кто к вашим городам не имел никакого отношения? Не кажется ли тебе, что это в угоду Москве делали ваши партийные баи из узбекского ЦК партии?

— Все, Саня, — Умит протянул руку Гордову, — не стану спорить. Ты, наверное, прав. Только учти, мнение о зловредной роли Москвы в нашем народе посеяно умело. И уже дало крепкие ростки.

— Я это вижу. И все же ради уважения можно было назвать какую-нибудь улицу Московской или даже Ижевской. От автоматов Калашникова вы не отказывались, а они — ижевские. Тем более в Москве есть Ташкентская и Ферганская улицы, Самаркандский бульвар.

— Саня, только больше никому не говори об этом. Наши националисты тут же объяснят это как имперские притязания России. Скажут, что вы не забываете узбекские города потому, что снова постараетесь присоединить наши земли к себе. Тем более ни Вашингтонской, ни Лондонской улиц вы не завели.

— Спасибо, ты меня просветил. А я все еще думал, что дружба народов оставила какие-то следы в умах.

— Давай не будем о дружбе народов. Это все хренота. Дружба может быть только между людьми. Как между мной и тобой. А народы — понятие расплывчатое. Народы сами не знают, чего хотят.

Они сидели в бухарской чайхане на деревянном помосте. Ветерок продувал веранду насквозь, но облегчения это не приносило: Гордову казалось, что его охлаждают горячим феном.

Принято считать, что горячий зеленый чай хорошо утоляет жажду, однако оказалось, что пить его на жаре, обливаясь липким потом, не так-то просто. Для этого нужны опыт и немалое терпение.

— Ты пей, пей, — то и дело подбадривал Гордова Умит. — Наслаждайся.

Судя по тому, с каким видом он сам держал в руке пиалушку, как подносил ее ко рту и отхлебывал чай, можно было понять, — он действительно наслаждался.

Принесли плов. Гордов ожидал, что еду подадут в тарелках, разделенную на равные порции, но ошибся. Чайханщик, пылая жаром красного лица, в белой рубахе и панталонах до колен, подпоясанный белым кушаком, на правой руке, поднятой над плечом, нес огромное фаянсовое блюдо, на котором лежала горка, нет, не горка, а скорее гора риса, янтарного, дымившегося ароматами специй. Такого количества еды хватило бы на то, чтобы утолить голод, по меньшей мере, пяти едоков.

— Это нам? — задал вопрос Гордов с тайной надеждой услыхать, что нет, конечно же, не для них двоих.

— Мало? — спросил Умит, и тревога послышалась в его вопросе: восточное гостеприимство не позволяет оставить гостя голодным.

— Что ты! Много! — поспешил объяснить свои сомнения Гордов. Он похлопал себя по животу. — Лопнет.

— Ха! — засмеялся Умит довольно. Сообщение, что пищи много, сделанное гостем, услаждало слух хозяина, который не ударил в грязь лицом.

— Ты знаешь разницу между животом и бочкой? — Умит задал вопрос и тут же сам на него ответил: — Чтобы бочка не лопнула, на ее бока набивают железные обручи. Чтобы не лопнул живот, достаточно распустить ремень.

Он потянулся к кейсу, который лежал рядом с ним на ковре помоста, открыл крышку и вынул бутылку коньяка. Пояснил:

— Здесь пить не положено.

Гордову дуть коньяк в такую жару совсем не хотелось, и он с облегчением предложил:

— Если нельзя, может, и не будем?

— Надо, — сказал Умит. — Сюда и ходят для того, чтобы бацнуть стакашечку.

Нурисламов, прекрасно знавший русский, любил иногда вставить в разговор редкое слово или выражение. Гордов улыбнулся. «Бацнуть стакашечку» не часто говорят даже русские.

— Видишь тех, что сидят у окна? Приглядись внимательно. С кем-то из них, скорее всего, тебе придется ехать в поезде. Слева с конячьей физиономией… Я правильно сказал «с конячьей»?

— Точнее, если сказать «с лошадиной». Я на него сразу обратил внимание.

— Он у них главный. Абдужабар Хакимов. Слева от него Усман Рахимов. Милиционер, между прочим. Имеет разрешение на ношение оружия. Справа — Алим Темирбашев. Мастер спорта по карате.

— А кто этот русский?

Умит взял пиалушку, морщась, сквозь зубы, выцедил водку. Посопел, снял с блюда стручок красного перца и стал сосредоточенно жевать.

Гордов последовал его примеру, но едва надкусил стручок, чуть не задохнулся от жаркой горечи. Перец оказался свирепым.

— Так кто он? — повторил вопрос Гордов.

— Не знаю, — Умит сказал и тут же поправился. — Пока не знаю.

Признаваться в некомпетентности ему не хотелось, тем более что появление незнакомого русского, впервые объявившегося в городе, уже было замечено и были приняты меры, чтобы за ним проследить. Удалось установить совсем немногое. Агент, водивший его по городу, доложил только об одном: если на русского не смотреть, то отличить его от узбека нет никакой возможности. Русский говорил без какого-либо акцента, при этом, как определил топтун, язык им усвоен не в учебном заведении, а в долгом непосредственном пребывании в национальной языковой среде.

Подозрительных встреч у русского в то время, когда он находился под наблюдением, не было, разговоры, которые он заводил с прохожими, интереса не представляли. Однако на базаре в толчее овощных рядов наружник потерял сопровождаемого. И вот русский оказался в чайхане в компании людей, которые и были объектом пристального внимания службы Умита. Вот почему он и сказал:

— Пока…

Умит поднял руку и громко щелкнул пальцами. Было похоже, что он пытается привлечь внимание чайханщика, поскольку тот стоял к ним спиной, но сигнал не сработал, и чайханщик не повернулся. Тем не менее Умит сказал:

— Все в порядке. Снимки будут.

Кто принял команду Умита, Гордов не заметил.

Гордов сел в московский поезд на степной узловой станции, пыльной и вонючей. Здесь царствовало запустение. Мусорные урны вдоль облупленной стены вокзала были переполнены отбросами.

Асфальт на перроне ощеривался выбоинами, которые, должно быть, никто не собирался заделывать. Но главным наказанием были мухи. Они летали огромными темными стаями, нахально лезли в глаза и уши, не боялись рук, которыми от них отмахивались.

Чтобы не мучиться, Гордов и вышел на платформу, которую со всех сторон продувал горячий ветер, поднимавший тучи пыли.

На вокзале, в последний раз пожав руку Гордову, Нурисламов вдруг спохватился и достал из кармана пакет из серой оберточной бумаги.

— Здесь бухарские фотографии. Возьми, может, пригодятся. Да, еще того русского, которого мы видели в чайхане в Бухаре, зовут Андрей. Он человек мутный, но наркотиками не занимается. Его видели в обществе ребят из ИДУ.

— Не понял.

— ИДУ, это всего-навсего Исламское движение Узбекистана. Организация воинствующих исламистов. Но это уже не по нашей линии. Ими занимается безопасность.

— Боевик?

— Нет, в этом не замечен. Скорее всего, случайный знакомый крутых ребят.

— Для меня главное, что за ним нет наркоты.

— И все же, ты к нему приглядись.

Гордов вошел в купе. Было душно, пахло табачным дымом и хлорамином. Трое попутчиков встретили его настороженными взглядами.

— В очко будешь? — с ходу спросил Гордова сидевший с краю азиат и облизал толстые губы под неухоженной щетиной жиденьких усов.

Гордов оглядел его с головы до ног. Широкоскулое лицо, узкие щелки глаз с припухшими веками, а главное — голова, часть волос на которой съел лишай и оттого над левым ухом от виска до макушки тянулась красная плешь, делавшая этого типа запоминающимся.

Ответил просто:

— Нет, в очко не буду. У меня нормальная сексуальная ориентация.

Бросил на полку авоську с продуктами и вышел в коридор.

Двое пассажиров, сидевших у столика засмеялись, а третий, сделавший предложение Гордову, обиженно надулся и тоже вышел из купе.

В кругах железнодорожной шпаны и опытных наркокурьеров этот тип был известен под кличкой Бурге, что в русском переводе означало Блоха.

Кличка с точностью до ста двадцати процентов определяла существо опустившегося попрыгунчика, провонявшего потом, мочой, никотином и перегаром. Все, что удавалось украсть, выпросить или заработать, Бурге тратил на табак и водку.

Работники линейной милиции трех республик, между которыми, как цветок в проруби, болтался в поездах от Ташкента до Оренбурга гражданин свободного Казахстана Арслан Кожахметов, он же Бурге, прекрасно знали его, но не имели ни одного надежного способа, который мог избавить их от регулярных появлений ханурика.

Когда Бурге проходил мимо одного из купе, оттуда вышел человек. Скосив глаза, Гордов узнал в нем Абдужабара Хакимова — погонщика группы «мулов», перевозивших в Россию наркотики.

— Стой! — Абдужабар махнул рукой Бурге, поморщился, почувствовав смрадный запах, исходивший от Бурге, и тут же предупредил: — Ближе не подходи.

Бурге остановился. Он тут же угадал в Абдужабаре крутого и понял: возражать такому опасно. Только спросил:

— Не керек? Что надо?

— Есть небольшая работа.

— Если дело, возьмусь, — предупредил Бурге, — за работу — нет.

— Конечно, дело, — поправился Абдужабар.

— Тогда говори.

— Вот это, — Абдужабар заглянул в свое купе, взял с полки небольшой тючок, завернутый в газету. — Держи.

Бурге принял пакет, придвинул к нему нос и с громким свистом втянул в себя воздух. Закатил мечтательно глаза, зашелся гнусавым речитативом:

— Уй ты, мечта всей жизни! Терьяк, афьян, кукнар, хошхош, лолахосок, план, анаша! — он знал, этот поганец, названия всех наркотиков и балдел от удовольствия, даже произнося их. — А ла! Прекрасно!

— Тихо ты, урод! Будешь болтать, оторву голову!

— Все, командыр. Что надо сделать?

— В третьем купе едет русский. Сейчас он ушел в ресторан. У него черная сумка с молнией. Надо это туда положить.

Бурге вошел в купе, в котором ехал Андрей. Сейчас все его пассажиры ушли в вагон-ресторан. Огляделся. Сумка русского лежала на нижней полке у окна. С такой беспечностью свои вещи в поезде мог бросить только человек, который не будет жалеть, если их «уведут» умелые ручки. В то же время опытный вор не схватит брошенную таким макаром сумку, даже если ее легко увести. Он поймет: будь внутри нечто ценное, хозяин постарался бы засунуть ее подальше от чужих глаз или носил с собой.

Бурге быстро раздернул молнию, вынул из-за пазухи пакет, сунул его в сумку, затем задернул молнию.

Отряхнув ладони, сунул руки в карманы и вышел из купе.

Андрей, вернувшись из ресторана, вошел в купе и потянул носом. Огляделся, не понимая, что здесь изменилось, пока он уходил завтракать. В купе, пропахшем запахами хлорки и табака, он уловил тонкий конопляный запах.

Дух анаши был прекрасно знаком Андрею. Среди рабочих на промысле нередко попадались «планакеши» — наркоманы, курившие «план» — наркотик из пыльцы канабиса — индийской конопли.

Откуда здесь мог ни с того ни с сего появиться этот запах? Андрей пытался понять, где расположен его источник и вдруг догадался — тянет коноплей из его собственной сумки. Он осторожно раздернул молнию. Сверху лежал пакет, завернутый в газету. Андрей помял его. Внутри захрустело. Вот, суки, кто это ему сунул в сумку? Но заниматься выяснением не было времени. Андрей перегнулся через столик и потянул вниз поручень окна.

Пакет, завернутый в старую казахстанскую газету, полетел наружу.

Некоторое время спустя в дверях с обоих сторон коридора появились люди в форме с укороченными автоматами в руках. И сразу прозвучал приказ на узбекском и русском языках: «Всем занять свои места! Будет проверка».

И сразу коридор наполнился шумом. В вагон вошли три офицера. Один вел на поводке вислоухого сеттера.

Гордов очень быстро понял, что пришедшие имеют вполне и заранее определенную цель. Вся группа остановилась перед третьим купе. Песик замер возле открытой двери, помотал хвостиком и вопросительно посмотрел на хозяина.

— Ищи, Джеф, — сказал тот. — Ищи.

Песик покрутил головой, оглядываясь, и, потягивая носом застарелые вагонные запахи, двинулся внутрь купе. Обнюхал выставленные чемоданы пассажиров и вдруг, водрузив передние лапы на полку, уткнулся носом в спортивную сумку Андрея. Тявкнул довольно и закрутил хвостом.

— Ай, молодец! — похвалил пса хозяин. — Ай, Джеф, молодец!

И сразу, уже не умильным, а протокольным милицейским голосом спросил:

— Чья сумка?

— Моя, — выступил вперед Андрей.

— Понятые, подойдите! — приказал капитан. — Собака указала наличие наркотиков. Будет произведен досмотр вещей.

Понятые, одним из них оказался Бурге, вторым — Абдужабар Хакимов, остановились в дверях.

Капитан торжественно поднял сумку Андрея и высыпал содержимое на полку. Пошуровал рукой, раздвигая вещи, и приказал песику обнюхать каждую.

Собака, виновато виляя хвостом, отошла от полки. Она ничего не нашла.

— Где наркотики? — с холодной яростью спросил капитан. Выглядеть дураком, обмишурившимся на глазах сослуживцев и понятых, ему явно не хотелось.

Андрей пожал плечами:

— Не понимаю, о чем вы?

Капитан нагнулся к сумке, принюхался.

— Она у вас пахнет коноплей.

— И что из того? — спросил Андрей. — Существует запрет на то, чтобы вещи чем-то пахли?

Капитан одернул тужурку, яростно сверкнул глазами.

— Погоди, ты еще мне попадешься! — Он повернулся к своим. — Уходим. А вы, — это уже понятым, — свободны.

Колеса вагонов громко стучали на стыках. Поезд змеей перегибался на стрелке, сворачивая на главную магистраль. Андрей видел, как под тяжестью вагонов дышат бетонные шпалы. Когда локомотив притормаживал, вагоны набегали один на другой и металл автосцепок звенел и ухал.

— Казахстан! — Проводница объявляла эту торжественную новость, заглядывая поочередно в каждое купе. — Проверка документов!

Вскоре в вагоне появился представитель власти. Он шел по проходу тяжелой походкой, суровый, массивный, уверенный в себе и своем праве действовать от имени и по поручению… Непроницаемое лицо каменного изваяния блестело от пота. Мятая несвежая форма с белыми соляными разводами под мышками, похоже, не знала стирального порошка и утюга. Он остановился у входа в купе, оперся обеими руками о косяки, навис мощной фигурой над пассажирами.

— Россия, — прозвучало не вопросом, а утверждением. — Все ездите и ездите?

Лысый взял со стола сложенные один на другой паспорта и протянул контролеру: