Сообщение по телетайпу для ГАИ г. Фрунзе и городского управления. внутренних дел.
 
       19 мая, примерно в 22 часа, из Алма-Аты со стоянки возле центральной бани неизвестным преступником угнана автомашина «Волга» 19-35 ШД. Приметы машины: темно-серого цвета, правая задняя дверца после ремонта имеет более светлый цвет, чехлы из обивочного материала, синего, в мелкую клетку, на крыше кузова сварной багажник, покрашенный под общий колер.
       Предположительно машина угнана под ложным номером 09-76 АТЖ. При обнаружении сверить номер двигателя 27698, номер шасси 35772 и принять меры к задержанию преступника.
 

 
      Ночь. Мчится «Волга» по пустынной дороге. Все реже и реже встречные. Мелькают дорожные указатели, ночью их кажется больше, чем днем, только они и видны в свете фар. Взмывают километровые столбики, будто вскакивают на свет и сразу падают в темноте, срезанные скоростью.
      Сейчас ничего не нужно Решетову, только скорость, ветер, движение, вихрь. Гул двигателя, педаль газа под ногой, упругая боковая сила на вираже, скорость и скорость до рези в глазах, до дрожи в спине, до полного изнеможения. Как алкоголику бесконечно нужна последняя рюмка, так и ему нужна и нужна дорога, сотни и сотни километров, подъемы, и спуски, и посвист шин на крутом вираже при бешеной скорости. Он чумеет, блаженствует от запаха бензина, масла, автомобильного жаркого духа, он никогда от этого не откажется — гнать и гнать живое железо, жадно и яростно, вдаль, в ночь, к рассвету, к последнему вздоху удовлетворения от ночной работы, для других непосильной, позорной, а для него радостной. Завтра будет снова Керим, деньги и мертвый сон в самолете.
      Через два часа Решетов уже поднимался на перевал Курдай, в ста семидесяти километрах от Алма-Аты.
      Но до самолета он еще должен встретиться с недотепой Насыровым и вернуть ему деньги. Швырнуть ему деньги. Не хочешь ездить, ходи пешком.
      Горы темной громадиной дыбились по сторонам. Дорога шла по ущелью извилисто, и фары выхватывали, высвечивали то слева склон, то справа, то скалу, то кустарник, дорога виляла и как будто играла с огнем, перебрасывая его со склона на склон. Последний поворот, за ним тяжелый подъем, белый олень в конце — и снова прямо по ровной, как стол, спине перевала, и опять стрелка спидометра полезла за цифру 100. Семьдесят километров до Фрунзе, не больше часа езды.
      Так с чем же этот олух Насыров попался там, в своем Андижане? Заверил: всюду родственники, и в ГАИ и в милиции, помогут, если у Решетова что-нибудь не получится в мелочах. Так к чему они там могли придраться? А не пошел ли Насыров на вымогательство?..
      Георгиевка, здесь пост ГАИ. Решетов сбавил скорость до шестидесяти, проехал поселок и — снова на газ.
      Так к чему они там могли прискрестись? Осмотрели документ под лупой? Но если они заметили подделку, то как же они его отпустили?
      Как же они его отпустили, если заметили?
      А если шантаж? Насыров мог преспокойно поставить машину на учет, сговориться со своими родственниками, и теперь они будут грозить и вымогать деньги?
      Не дрожи, Решетов, не трусь. Переиграй ситуацию еще раз, представь, как было, как могло быть. Насыров на вымогателя не похож. Итак, Насыров идет в ГАИ. Предъявляет техпаспорт в отделе учета. Объясняет, где купил, у кого. А за сколько, написано в копии чека из магазина «Тулпар». Чек подделан, но это мелочь, цена машины не должна интересовать автоинспекцию. Главное — техпаспорт.
      Мост через реку Чу, граница между республиками. До Фрунзе восемнадцать километров, чуть больше десяти минут езды.
      Итак, в отделе учета замечают подделку и говорят... Что они говорят? Машину вашу на учет не ставим, идите отсюда с миром, товарищ.
      Черта с два! Они изъяли у Насырова документ. Составили протокол. Допросили. А скрывать ему нечего, он честный человек, черт бы тебя побрал с твоей честностью.
      Восемь километров до Фрунзе.
      Они уговорили Насырова, они послали его к Решетову довести дело до конца. Вместе с тем, вторым, возле будки. Не брат он ему и не сват!
      Пять километров до Фрунзе.
      Лицо у второго — не покупателя и не свидетеля. Взгляд с прищуром, цепкий, холодный. Такие глаза повидали всяких. По долгу службы. В руках фотоаппарат. На ремешке, без чехла. И виноватая спина подходящего к нему Насырова.
      «Тихий ход. Пост ГАИ 200 м».
      Мост через канал при въезде в город. По бокам стеллы. Мост высок, за ним ничего не видно.
      А в сейфе на работе бирка!
      «Тихий ход. Пост ГАИ 50 м».
      Бирка с номером шасси и двигателя. С машины, брошенной на окраине Фрунзе в ночь на Первое мая.
      «Волга» будто сама, уже без участия водителя вынеслась на мост, как на трамплин. И сразу бездна — пост ГАИ слева, а прямо — желтый мотоцикл на проезжей части. Двое с погонами. И слева у дороги еще один в штатском.
      Полосатый жезл, как шлагбаум — стой!
      Последним усилием на тормоз. Выжать сцепление уже не хватило сил. Двигатель заглох.
      Сразу трое с двух сторон. Спящая улица, слабо освещенный асфальт с белой полосой посредине.
      — Документы!.. Поднимите капот!..
 

 
       Заключение экспертизы Научно-технического отдела Управления внутренних дел г. Алма-Аты.
 
       Два следа участков ладоней рук, изъятые на темные дактилоскопические пленки в ходе осмотра 2 мая с. г. в г. Фрунзе места обнаружения угнанной «Волги» М-21 — оставлены правой и левой ладонями Решетова Игоря Геннадиевича».
 

 
      Д о р о г а я м а м а!
 
       Не знаю, с чего начать, но скрывать от тебя не могу. У нас случилась беда, несчастье. Твоего бывшего зятя, а моего бывшего мужа осудили на десять лет. Если сказать тебе за что — не поверишь, но лучше сказать сразу, чтобы потом, когда ты приедешь, не говорить об этом никогда, не вспоминать ни единым словом.
       И кто бы мог подумать! Инженер, человек с высшим образованием, с хорошим положением, имел семью, работу, — и все это, оказывается, было для него не главным, а второстепенным, главным же было преступление. Судья мне так и сказала: «Когда мы не видим мотива, значит, что-то с психикой».
       Он воровал машины, угонял их одному жулику в Андижан, а тот перепродавал по спекулятивной цене.
       Весь город говорит об этом. Приходит Ирина из садика и спрашивает: «А где наш папа? Он правда машины воровал? Его в тюрьму посадили?» А что я ей могу сказать? Что она может понять своим детским разумом? Ведь для нее папа, родной человек, она вступается за него, бедная девочка, плачет: «Мой папа инженер, мой папа начальник, мой папа не вор».
       Он все скрывал от меня, я не знала, но предчувствие какой-то неминуемой беды у меня было. Мы прожили пять лет, ты знаешь, и все пять лет я с тревогой ждала какого-то именно вот такого ужасного конца. Не сразу, не с первых дней, а постепенно и все больше и больше. Сначала он мне понравился своей серьезностью. Чувствовалась в нем какая-то целеустремленность, собранность. Он что-то изобретал, придумал систему сигнализации, вносил рационализаторские предложения. А потом постепенно я стала понимать, какая у него цель, ради чего он такой серьезный и собранный. Деньги! Как можно больше денег! Все ради них — и рационализаторство, и не пил из-за денег, и калькуляцию мне составлял на каждый день, что покупать, а что не надо. Когда нам удавалось потратить в день два рубля вместо трех, он радовался, как еще одному новому изобретению. А мне было стыдно в этом кому-либо признаться. Вспоминать про мелочи невыносимо тягостно. Как я могла терпеть, сама себе удивляюсь теперь.
       Он на все был готов ради денег, буквально на все. Сейчас мне просто страшно думать о прошлом. Если бы я узнала как-нибудь нечаянно про машины, — он бы меня мог убить. Не в приступе гнева, а спокойно, расчетливо. Изобрел бы, как от меня избавиться, и никто бы не разгадал, умерла — и все. Сердце стынет — не просто чужой человек, а твой враг жил рядом, и у нас с ним дочь. Изо дня в день он исподволь готовил своей семье несчастье, позор, муки, на долгие годы.
       Отец его без конца звонит и требует, чтобы я не продавала машину, что они подарили машину своему сыночку, когда он еще был студентом, и что машина принадлежит им. Человек пропал, семья пропала, а ему — машина, машина! Да пусть он ее забирает, мне совершенно наплевать на все, что связано с прошлым.
       Следователь говорит, что я, как член семьи, должна оплатить стоимость ремонта тому колхознику, у которого он угнал «Волгу», разбил ее и бросил во Фрунзе. Там ее разграбили, и все это на сумму 2400 рублей. А описывать у нас нечего. Был обыск, в подвале нашли тайник с деньгами, 1800 рублей, и ворох каких-то счетов. Следователь говорит, что счета липовые и что деньги, не меньше 20 тысяч, он где-то спрятал. И что самое ужасное — он так и не признался где. Я знаю: не признается никогда, даже если его на расстрел поведут. Он надеется продолжать то же и через десять лет, ничто его не исправит — ни тюрьма, ни горе.
       «Что-то с психикой, — говорит судья. — Вы за ним ничего не замечали?» А что я могла заметить, кроме его скупости, алчности? Но это ведь не клинический диагноз, и потому нет никакого лечения. Все пять лет он для меня двоился, как в плохом телевизоре, но я сама пыталась создать его четкий образ. И вот наконец все стало ясным. Для всех было неожиданностью, но только не для меня. Как только мне сказали, так сразу в моем сознании выстроилась цепочка — и почему он не брал меня с собой на, так называемую, рыбалку, почему возвращался таким помятым, побитым и почему седел и седел день ото дня.
       Я была на суде, но не все помню, теряла сознание.
       Ничего не было для него святого, ни семьи, ни дружбы. Хорошего человека, Льва Москвитина, который ему верил, он так подвел, что чуть не осудили самого Льва. Он взял себе его имя, и во время своих махинаций так себя и называл — Львом. Он инстинктивно прятался под честного, глубоко порядочного человека, прикрывался его именем.
       Наши врачи от меня не отходили, но помочь ничем не смогли. Я родила недоношенного ребенка, восьми месяцев, девочку, и пишу тебе из роддома. Молока нет. Какое-то отупение не проходит. Медсестра возле меня дежурит, успокаивает. А я знаю, недоношенные дети всю жизнь болеют, впереди у нас будут с ней одни страдания. Я не хочу жить. Вот только Иринка держит да твое горе.
       Приезжай скорее!
 

 
      — Здравствуй, Тоня, наконец-то я к тебе дозвонился!
      — Здравствуй, Лев.
      — Звоню, звоню, никак не могу застать. Знаю, что ты выписалась, а какая-то бабка мне отвечает — нет, причем, грубо так, отстань, мол.
      — Это наша санитарка, Семеновна, она почти живет у меня. А я думала, куда ты пропал?
      — Да что ты, Тоня, звоню, звоню!
      — Я не подхожу к телефону, мне свекор надоел. Ему Семеновна отвечает, гонит.
      — Чего ему надо?
      — Все того же, Лев. Не меняй квартиру, где деньги, мой сын не такой, чтобы оставить семью без средств. И так далее.
      — Ох сволочь, ну и сволочь!
      — У меня в ушах звенит. Причем он именно ночью старается. Я трубку сниму, положу рядом, а телефонистка начинает трезвонить — вы неправильно положили трубку.
      — Тоня, если разрешишь мне прийти, я сделаю регулятор. Это очень просто, звонок будет почти не слышен. Или совсем отключу звонковую катушку. Ты сможешь звонить, кому пожелаешь, а к тебе звонки не пойдут, только разреши зайти.
      — Пожалуйста, Лев, приходи, мы с Иринкой будем рады.
      — А как... девочка? Имя уже дали?
      — Маму жду. Вместе придумаем. А девочка ничего...
      — Ты не болеешь, Тоня? Голос у тебя глухой.
      — Да так...
      — А вообще... н-новости какие?
      — Телеграмму от мамы получила, завтра приезжает.
      — Тоня, а если я ее встречу? Ты, наверное, не сможешь?
      — Семеновна обещала.
      — Да что они, две старушки, еще заблудятся. А я лучше встречу. Тоня, возьму такси и встречу. Во сколько она приезжает?
      — В девять вечера.
      — А вагон она сообщила?
      — Пятый.
      — Тоня, я ее обязательно встречу, хорошо? А то ей, знаешь, сиротливо будет...
      — Спасибо, Лев.
      — Ты не унывай, Тоня, у тебя дети, ты вообще такая хорошая, себе цены не знаешь.
      — Не могу я здесь, Лев, уехать хочу.
      — Я понимаю, Тоня, поступай так, чтобы твоей душе легче было.
      — Мама к себе зовет.
      — Это хорошо, родной дом, и все такое.
      — В деревне... с двумя детьми. Слухов будет. А маме переживать.
      — Можно куда-нибудь в другое место, врачи везде нужны.
      — А как ты ее узнаешь?
      — Кого?
      — Маму мою. Ты ее не видел.
      — Ты имеешь в виду, на вокзале? Да моментально узнаю, Тоня, чутьем, честное слово! А для страховки по радио объявлю: гражданка такая-то, подойдите к справочному бюро, вас встречают. Я знаю, она приезжала, когда я на Сахалине был.
      — Приезжала... Она еще тогда что-то почувствовала, мне не сказала.
      — Старые люди больше видят, глубже.
      — А хорошо там?
      — Не понял, Тоня, где хорошо?
      — На Сахалине.
      — Народ замечательный, климат, работа, мне все понравилось.
      — А почему вернулся?
      — Да как сказать... В общем-то... Я тебе потом скажу, Тоня. Я, между прочим, не пью, Тоня, совершенно! И впредь не буду, к черту, только по великим праздникам.
      — Молодец.
      — А вообще, Тоня, почему бы тебе на Сахалин не поехать? Там очень здорово! У меня там знакомых тьма, я тебе адрес дам, примут хорошо. Там все другое: климат, люди, океан рядом. Врачи там позарез нужны, ясли есть, детсады, школы, я тебе помогу, Тоня.
      — Спасибо, Лев.
      — Поезжай, Тоня, на Сахалин, не пожалеешь... Если разрешишь, я буду тебя сопровождать, дорогу знаю и все такое. Помогу тебе там устроиться. А здесь, у нас... перемены всякие, и вообще душа не лежит. Там мне уже квартиру обещали, работы было много интересной, а тут... Я ведь из-за тебя вернулся, Тоня...
      — Поедем, Лев. Я больше не могу здесь.
 
      43
 
       В Главное управление исправительно-трудовых колоний от Решетова Г. И., осужденного по ст. 132, ст. 76, ст. 177 сроком на 10 лет.
 
      З а я в л е н и е
 
       Направляю Вам и прошу рассмотреть разработанный мною принципиально новый способ прокладки подземных переходов методом «продавливания». Предлагаемый способ гарантирует 1000 рублей экономии на каждом погонном метре тоннеля. Если взять в масштабах всей страны, то экономия от моего способа будет исчисляться в миллионах рублей, что позволяет мне просить Вас ходатайствовать перед соответствующими инстанциями о сокращении мне срока наказания и переводе меня в другую ИТК, где я, работая по специальности, смог бы принести больше пользы своей Родине.
 
      П р и л о ж е н и е:
 
       1) Пояснительная записка на 16 стр.
       2) Чертежи на 2-х листах.
 
       Декабрь, 1972.