Других машин не было. Никто ему не поможет. Да и какой дурак рискнет ехать через перевал в снег? Замерзать ему здесь, пропадать в одиночестве...
Поднял капот, заглянул — и все понял. Удар был так силен, что крыльчаткой водяного насоса разворотило трубки радиатора. Вода вытекла, двигатель перегрелся. Он оставил капот открытым — быстрее остынет. На капоте нелепо торчал кустарный олень.
Через полчаса ему удалось завести двигатель. Развернул машину и поехал обратно.
То включая, то выключая двигатель, давая ему остыть, к рассвету он добрался до окраины Фрунзе. Здесь, возле длинного забора, за которым виднелись недостроенные здания, он оставил машину. Снял номера спереди и сзади, взял портфель и быстро пошел, свернул за ближайший угол.
Снега в городе не было, шел дождь, здесь было теплее, но у пешехода стучали зубы. Увидев троллейбусные провода, он пошел по ним, высматривая остановку. Скоро должны пойти первые троллейбусы. Он доедет до автовокзала, сядет в рейсовое такси и еще успеет на демонстрацию.
24
Начальнику милиции Советского р-на г. Алма-Аты от гр-на Загоруйко, работающего механизатором в колхозе «Горный гигант»
З а я в л е н и е
30 апреля я вместе с друзьями приехал на своей машине «Волга» М-21 в город на хоккей с шайбой. Я живу в «Горном гиганте» рядом с Алма-Атой и всегда приезжаю на футбол, на хоккей и на ипподром, смотреть скачки и бега. Я болельщик. Машина у меня с двумя хитрыми секретами, и я ее оставляю смело.
30 апреля я вышел с друзьями из Дворца спорта, приблизительно, в 10.30 вечера и увидел, что мою машину увели.
Приметы: синего цвета, на капоте самодельный олень, выточенный на станке, пробег 52 тысячи, вместо чехлов постелен на сиденья ковер, старый, разрезанный пополам, цвет ковра пестрый, красноватый и желтоватый. Госномер 21-12 АТД. В багажнике находится зап. колесо, инструмент, буксирный трос капроновый, 8 бутылок пива «Жигулевское», 500 гр. колбасы в газете, для друзей, сам я в рот не беру.
Один секрет у меня под капотом, спрятан за аккумулятором, размыкает массовый провод. Второй секрет я придумал сам, приделал задвижку в конце выхлопной трубы, по принципу, как для трубы в печке. При закрытой задвижке машина пройдет метров 15-20 и заглохнет, что я сам пробовал.
Номер шасси и двигателя прилагаю.
25
Семейные торжества Решетовы проводили скромно, без гостей. На день рождения Игоря приходили его родители, Геннадий Иванович и Мария Рудольфовна, оба инженеры-строители, исколесившие всю страну с новостройки на новостройку. Приходили они и на день рождения внучки Ирочки. А вот дня рождения Тони свекор и свекровь не помнили, и к Решетовым являлся один только Лев Москвитин.
Он и сегодня пришел, 3 мая, в день, когда Антонине Петровне исполнилось двадцать восемь лет. Явился без приглашения, как и два года назад и три. Когда Тоня открыла дверь после звонка, она увидела сначала некое сооружение из неструганых реек, а внутри желтый картон упаковки. В таких клетках продают обычно стиральные машины.
— Па-асторонись! —пропел Лев голосом носильщика на вокзале. Тоня отступила, а Лев торжественно пронес свой подарок прямо в гостиную, не забыв на ходу вытереть ноги. Поставил на пол рядом с ковром, довольно быстро распаковал и осторожно извлек огромную, больше метра высотой японскую вазу — темно-синюю, мерцающую, с золотистым рисунком.
— Поздравляю, желаю и прошу принять, — сказал Лев.
— Да ты в своем уме! — воскликнула Тоня.
— Скромно, недорого, — попытался оправдаться Лев. — А вид, как у сторублевой. — Он уже был навеселе, галстук съехал набок, на новом костюме виднелись следы упаковочной стружки и бумажной пыли.
— Она стоит сто двадцать рублей, — сказала Тоня с упреком. — Я видела эту вазу в ювелирном, — продолжала она без всякой радости. — Ты просто пьян, Лев.
— Когда я пьян, а пьян всегда я-а-а, — пропел он. — Можно хотя бы ручку поцеловать? В честь дня рождения.
— Ох ты, Лев, непутевый, — вздохнула Тоня. — Бить тебя некому. — И поцеловала его в щеку.
Решетов стоял в двух шагах, засунув руки в карманы, и, покачиваясь с носков на пятки, любовался вазой. Он рассеянно улыбался, будто тоже опьянел от вида Льва, давнего своего приятеля, а еще больше — от вазы: Решетов любил дорогие вещи.
— Не зря, значит, на Сахалин съездил, — сказал он. — Соришь деньгами?
— Ха, привет! — воскликнул Лев. — Тех денег уже давно тю-тю. После Сахалина целый год прошел.
Подбежала Иринка с большим розовым, как заячьи уши, бантом в волосах, ухватилась за вазу, привстала на цыпочки, пытаясь заглянуть внутрь, но не смогла заглянуть, ваза была выше ее головы.
— А там больше ничего нет? — спросила Иринка.
Лев рассмеялся от ее маленькой хитрости, незаметно для девочки достал из кармана шоколадку, сунул руку в вазу и — как будто оттуда извлек.
— На сегодня последняя, — сказал он. — Остальные потом. — И прикоснулся ладонью к торчащему банту девочки.
Сели за стол, раскупорили шампанское. Лев сказал тост — общие слова насчет здоровья, счастья, хотя ему наверняка хотелось сказать и не общие, а особенные слова. Он знал Тоню давно, еще когда она была студенткой медицинского института и Решетова в глаза не видела. Тоня ему нравилась, если сказать приблизительно. Если же говорить точнее, что ж — не судьба...
Решетов отпил глоток, и Тоня отпила глоток, а Лев выпил до дна. Решетов вообще не пил, все знакомые знали об этом и давно перестали его уговаривать. Он и не курил, кстати, совсем, никогда. Игорь Решетов был полной противоположностью Льву Москвитину.
— Что мне у вас нравится, — проговорил Лев, — можно локти на стол. И не залезешь в салат или в соус. — Он заметил, что Тоне его слова не по душе, и быстро уточнил:— Терпеть не могу, когда стол ломится от закусок. Когда все для обжорства. А у вас все в меру, идеально. Культура стола.
— Спасибо, — пробормотала Тоня. Какая-то обида, связанная со столом, все-таки в ней сидела. Лев понял, что всколыхнул ее обиду нечаянно, но что теперь делать — он хотел похвалить хозяйку.
— А как вы насчет коньяка? — спросил Лев.
— Мы как всегда, — Решетов сидел откинувшись на спинку стула и медленно что-то жевал. — А ты будь как дома.
— Дома у меня сухой закон, — с показным унынием сказал Лев. — Трезвое одиночество.
Тоня откупорила коньяк, налила Льву. Чем-то она все-таки опечалена. Но не подарком же.
— А что тебе муж подарил? — поинтересовался Лев.
— Сердце, — ответила она. — Как всегда.
— Самый дорогой подарок, — заключил Лев.
— Дарит и дарит, — сказала Тоня с улыбкой. — Сердце и сердце. Не меняет ассортимент.
— Через год подарю тебе сердце в томате. — Решетов скупо улыбнулся. — Есть такие консервы. Семипалатинского мясокомбината.
Лев выпил коньяк. Супруги прикоснулись к своим бокалам с шампанским. За них старалась Иринка, все подливала себе и подливала лимонаду и громко чокалась со Львом.
— Да вы не так! — восклицала она. — Надо, чтобы звенело! Двумя пальчиками надо держать. — Она тоже успела выдуть целую бутылку.
— А кто пьет на ночь? — строго сказал Решетов. — На горшке будем спать?
— На горшке, — согласилась Иринка, не обижаясь.
Тоня подала на стол небольшой лист прямо из духовки, на листе — бурый цельный кусок мяса и вокруг россыпь пропеченных румяных картофелин.
— Предупреждаю, — сказала Тоня, — это не телятина, а...
— Нетелятина это прелесть! — воскликнул Лев, хватаясь за нож. — Обожаю нетелятину, сто лет не ел! Где вы ее раздобыли?
— Простая говядина, — продолжала Тоня, — и, наверное, жестковата.
— Да что ты, Тоня, она просто тает во рту, — отозвался Лев, не отведав еще и ломтика, а лишь начав пилить ножом кусок мяса с краю.
— Говядина — не сайга, — заметил Решетов.
— И очень хорошо, что не сайга, — сказала Тоня.
Решетов не спеша отрезал себе мяса, перенес на тарелку, сказал:
— Она у нас сайгу не любит. А французы закупают ее десятками тон. Как деликатес.
— Очень люблю, — возразила Тоня. — Она в два раза дешевле баранины.
Лев уже догадался, что попал либо на продолжение супружеской размолвки, либо на ее начало. Лев знал — Решетов скуповат, а Тоня с этим, видимо, не всегда мирилась.
— Давай, Лев, к мясу. — Решетов налил ему коньяку.
— Тоня, а почему ты не пьешь? — возмутился Лев. — У меня, что ли, день рождения? Раньше-то мы с тобой — на равных.
— То было раньше... — Тоня чуть сконфуженно улыбнулась. — А теперь... я бы сейчас грибов соленых, груздей! — Глаза ее заблестели от детского вожделения. — Ведро бы съела!
Лев не мальчик, Лев понял сразу, как вошел, что она ждет ребенка. Пополнела, губы припухли, лицо стало совсем детским и еще более миловидным.
— Груздей бы и я сейчас, — сказал Лев с неожиданной грустью. — С удовольствием бы... Ну, а как у тебя, Игорь? Как твои тюбинги, способ продавливания?
— Готовлю.
— Пора бы, пора, принцип новый. А то другие дорогу перебегут.
Решетов не ответил, не поддержал тему.
— Ну, а как машина? — продолжал Лев. — Бегает?
— Моя-то бегает, — отозвался Решетов, не замечая перемены настроения у Льва. — А вот как твоя? Сколько лет ты ее собираешь?
—Да собрал давно, будь она проклята! Но-я-на-ней-и ша-гу-не-сде-ла-ю! — воскликнул Лев. — В гробу я ее видал! Тебе этого не понять.
Решетов следил за ним с едва уловимой усмешкой. У него всегда было такое лицо, не поймешь, что он думает, что чувствует, непроницаемое лицо. А Лев продолжал яриться:
— Чокнулся народ, осатанел! В «Неделе» писали, что у нас в стране каждый пятнадцатый житель стоит в очереди на машину.
— Закономерно, — отозвался Решетов. — Век техники, больших скоростей. Растет благосостояние.
— Левачат, халтурят, рвачеством занимаются! — не унимался Лев. — Машину, машину, скоро уже по улице не пройдешь. Но это еще полбеды, люди меняются, вот в чем беда. Механизированное мещанство! Уже не фикусы в полхаты и не перины до потолка, а мотор, мотор! Рубли, рубли, тысячи, десятки тысяч.
— И отлично, — сказал Решетов. — Время больших скоростей, время больших чисел. Миллионы пудов, миллионы киловатт-часов, миллионный посетитель выставки. И мы этим гордимся. Большие числа сами по себе имеют притягательную силу. И тебе, как механику...
— Да при чем здесь механика! — перебил Лев. — Здесь психика, а не механика. Будь моя воля, я бы везде понавешал «Берегись автомобиля!» В ЦУМе, в ГУМе, в гастрономе. И в спальне у каждого, чтобы человек засыпал и просыпался с мыслью: берегись психоза. Таблетки пей. И в морг почаще заглядывай.
— Смешно, — Решетов фыркнул. — По всей земле идет научно-техническая революция, процесс необратимый, новой техникой оснащается не только промышленность, но и весь быт людей, их досуг, а человек с высшим техническим образованием рассуждает, как обыватель. Ты плохой марксист, Лев.
— Согласен, пусть. Но Маркс что говорил? «Каждая вещь как бы чревата своей противоположностью». Почему люди не хотят замечать вот эту самую чреватость? Не автомобиль для человека, а человек для автомобиля, с потрохами — со своей зарплатой, со своими днями отдыха, со своей возможностью почитать книгу, пойти в театр, в кино, просто прогуляться пешком.
— Действительно, какое-то сумасшествие, — согласилась Тоня.
— Да! — подхватил Лев. — Шествие с ума. — Он поперхнулся, глотнул коньяку. — Ты, кстати, почему на демонстрации не был? Заварзина тебя разыскивала. Ну эта, из партбюро треста. Я говорю: болен, простудился, ангина у него. Она тебе домой позвонила, а Иринка ей говорит: дома никого нет, мама ушла на демонстрацию, папа уехал на рыбалку. — Лев спохватился, погладил девочку по голове и, чтобы не получилось, что он ее обвиняет, — ведь отца выдала, проговорилась, — добавил для Иринки: — Ты правильно сказала тете, все правильно, молодец. — И замолчал.
— Я тебя предупреждала, Игорь, — озабоченно сказала Тоня. — Все-таки демонстрация, праздник, не просто выходной день.
Решетов спокойно отрезал еще ломоть мяса, перенес на тарелку.
— Ну, а что дальше? — спросил он.
— Я, похоже, не туда заехал, — пробормотал Лев. — Автобум меня ошарашил.
— Кушай, Лев, — сказала Тоня, — ты совсем не закусываешь.
— Ну, а что она еще говорила, Заварзина? — монотонно продолжал Решетов, неторопливо прожевывая.
— Как водится... Начальник СУ, а ответственности настоящей нет. И текучесть у него большая, и зарплата опережает выработку на одного рабочего.
— Все знает, — ровно сказал Решетов и налил себе минеральной воды.
— Нет, Игорь, это возмутительно! — проговорила Тоня с досадой. — Ты как будто сам не знал, что именно так получится. Пойди к ней и сам с ней поговори. Извинись, объясни или как-нибудь еще, не знаю... Но — возмутительно. Едешь на рыбалку в канун такого праздника. Сам же ставишь себя в дурацкое положение.
— Не спорю, — согласился Решетов. — Пойду поговорю.
— С ним вообще что-то творится неладное в последнее время, — заговорила Тоня, обращаясь ко Льву. — Смотри, как поседел, просто сивый стал.
— Лучше быть седым, чем лысым. — Лев легонько почесал свои поредевшие на темени волосы.
Решетову было тридцать лет, как и Льву, но выглядел он гораздо старше.
— Есть от чего поседеть — текучка, — Решетов слабо усмехнулся. — Выработка, понимаешь, отстает. Оставим.
— Нет, не оставим, — возразила Тоня. — Если Лев тебе друг, а я тебе жена, то мы и должны поговорить втроем.
— Нет, оставим, — тверже проговорил Решетов. Запахло скандалом.
— Я с ним сам поговорю! — угрожающе сказал Лев, но — слишком угрожающе, несерьезно. Не мог он, не умел он «поговорить» ни с кем, а с Решетовым тем более.
Тоня замкнулась. Молча собрала косточки со стола, тщательно завернула их в газету.
— Опять санитарке? — спросил Решетов.
— Опять санитарке, — с вызовом ответила она.
— Сме-ешно, — решил Решетов.
Лицо Тони потемнело.
— Понимаешь, Лев, у нас нянечка работает, Семеновна, пожилая, одна живет, с двумя детьми. Частный домик, собака там у нее. Семеновна просит: не выбрасывайте косточки, приносите мне. Вот я и приношу. Что здесь плохого?
— Ничего, — ответил за Льва Решетов. — Просто несолидно врачу таскать кости для санитаркиного барбоса.
Лев не слушал Решетова и смотрел на Тоню с нежностью. Налил себе коньяка, оставив в бутылке чуть-чуть, на донышке.
— Да уж выливай весь, — подсказал Решетов.
— Не-ет, — запротестовал Лев. — Так меня еще дед учил — оставляй на донышке. Для близиру. А косточки — это хорошо, Тоня, ты — человек.
Тоня выпроводила Иринку спать, молча подала чай.
— Кушай, Лев, кушай, — рассеянно сказала она. — Вот варенье, вот сахар...
Решетов вышел проводить гостя. Свернул в сторону гаража, но Лев стал отказываться:
— Пешком пойду, хочу проветриться. Тепло, хорошо.
— Не лишай меня удовольствия посидеть за баранкой, — сказал Решетов. — Я только этого и ждал весь вечер.
Он вывел машину, открыл дверцу Льву, тот сел, поехали.
— Сколько лет она у тебя, а все новая, — подивился Лев.
— Технику надо любить, Лев. Как женщину. — Теперь, в машине, Решетов стал другим. Странная улыбка блуждала по его лицу. Слабый свет со щитка приборов шел чуть снизу и делал лицо Решетова неузнаваемым. — Как женщину, ее надо любить и даже больше. Она и похожа на женщину, Лев. Посмотри на капот, как живот у женщины, а боковые утолщения для фар — как бедра, особенно ночью, посмотри внимательней. — Глаза его похотливо светились, и Льву стало неприятно.
— Я пил коньяк, — сказал он, — а тебя развезло.
— А на сиденья глянь, — продолжал Решетов не слушая, — какие они округлые, какие упругие, так и тянут к себе — наваливайся, слушай, как вздыхают пружины, особенно ночью, когда тихо, интимно...
Лев старался на него не смотреть. «Волга» шла плавно, перед перекрестками тормозила мягко. Льва даже не качнуло ни разу. И руки Решетова не дергались, не метались к рычагам, а делали едва заметные плавающие движения.
— Когда будут приличные скорости, километров триста, — продолжал Решетов, — произойдет отбор, шваль в сторону, за баранкой останутся боги техники, избранники, крылатые ангелы...
— Черти, — продолжил перечисление Лев, не желая сдавать позиций, — рвачи, маньяки.
— Ха и еще раз ха! — отозвался Решетов и неожиданно сменил тон. — А техпаспорт ты мне так и не достал. Год прошел. Или обещанного три года ждут?
— Ты же не просил больше! — возмутился Лев. — Не напоминал, а я подумал, значит, отпала нужда.
— Левицкий опять звонил, перед маем.
— Какой Левицкий?
— Да тот, с авторемонтного, нужный человек, просил помочь. Они там опять левую машину собрали, документ нужен. Ты для себя-то хоть достал техпаспорт?
Лев помедлил с ответом.
— Ты только не ори на меня, Игорь, не надрывай голосовые связки, если можешь.
— Ну?
— Я променял свою машину без документов на старый «Москвич» с техпаспортом. От греха подальше.
— Кузов от «Победы», волговский мотор, всё в ажуре, променять на старый «Москвич»! — возмутился Решетов. — Ну и олух ты, Лев, прости меня, олень рогатый, кто так делает?!
— Вот брошу пить, — осторожно пообещал Лев, — и начну ездить, стану богом техники.
— Ладно, променял так променял, — примирительно сказал Решетов. — Но если ты пока не ездишь, может быть, сможешь дать мне свой техпаспорт? Через неделю-другую верну.
— Да пожалуйста. Только не понимаю, зачем тебе чужой паспорт на чужую машину?
Решетов поморщился.
— Не мне, а Левицкому этому самому. Имеешь свою машину, имей связи с технарями, помогай им, отзывайся на просьбы, унижайся.
— Избранники, — пробурчал Лев. — Крылатые ангелы!..
26
Лев угадал, ссора все-таки состоялась, хотя супруги к этому и не стремились. Тоне просто хотелось отвести душу и прийти к мирному соглашению. За пять лет совместной жизни, наверное, в пятый раз ей захотелось выслушать доводы Игоря, высказать также свои и на том успокоиться.
— Ты меня прости, Игорь, но нам надо поговорить, — сказала Тоня, как только муж, проводив Льва, вернулся из гаража.
— Надеюсь, не о трех рублях снова, — спокойно отозвался Решетов.
Они жили на лимите — три рубля в день на троих. Игорь все рассчитал сам, составил калькуляцию, что и почем брать на каждый день, учел наличие витаминов и число калорий и даже оставил копейки на «прочие расходы». Ему нравилась такая работа, своего рода хобби, делал он ее с увлечением и говорил, что знакомство со справочником по витаминам и калорийности помимо всего прочего расширяет кругозор.
— Можно и о трех рублях тоже, — сказала Тоня. — Эта частность выражает кое-что общее. Только ты не сердись сразу, я, возможно, заостряю, у меня сейчас такое состояние неустойчивое, то одного хочется, то другого, то от всего тошнит. А тут еще мама опять прислала посылку...
— Понимаю тебя. Давай пересмотрим свои планы, вместе сядем, возьмем бумагу, карандаш, пофантазируем, — охотно предложил Решетов.
— Бумагу, карандаш, — неприязненно повторила она, — пофантазируем в пределах трех рублей.
— А что, это интересно. Ты беременна, надо разнообразить наш стол.
— А мне не это интересно, — сумрачно отозвалась Тоня. — А другое.
— Что же другое?
— Все то же, Игорь, к сожалению, все то же — для чего мы копим деньги?
Решетов терпеливо вздохнул, как бы желая сказать: дитя ты неразумное, бестолковое, хотя и жена моя.
— Я знаю, сейчас ты мне все исчерпывающе и вразумительно объяснишь, — продолжала Тоня. — Но я никогда все-таки не пойму — для чего мы копим деньги? Ты получаешь двести пятьдесят, не считая премиальных, я получаю сто тридцать. Каждый месяц мы откладываем по пятьдесят рублей. Ты мне не показываешь сберкнижку, и я не люблю считать, даже боюсь, но думаю, что у нас уже наверняка больше трех тысяч.
— Наверняка больше, — согласился Решетов.
— В этом году у тебя страховка кончилась, значит, еще тысяча.
— Еще тысяча, — согласился муж. Странно, ему такой разговор нравился — подсчеты.
— У нас хорошая квартира, гараж, своя «Волга», специальность, как ты сам говоришь, надежная и у меня и у тебя, мы любим свою работу, у нас дочь, семья, вот скоро, может быть, сын будет... — На глазах у Тони навернулись слезы, она торопливо достала платок, но сдержалась, не заплакала. — Все у нас вроде бы хорошо, но зачем мы копим? Зачем? Тысячи, тысячи, у меня от этих нулей просто круги в глазах. Ты вот сказал сегодня: большие числа сами по себе имеют притягательную силу. А я встревожилась. Мне кажется, это мания, причем нездоровая.
— Ты права, — сдержанно сказал Решетов. — У нас все есть, все хорошо. Вот потому мы и откладываем. А если бы у нас ничего не было и все было бы плохо, то мы бы тратили и тратили, это логично.
— Все у тебя логично! — с досадой сказала Тоня, не зная, чем его можно пронять, какие убедительные факты привести. — Ты хотя бы вспомнил, как приезжала мама прошлым летом. Ты нас повез на Кок-Тюбе, мы там за один только обед заплатили четыре рубля.
— Но это же ресторан. Повышенные расценки.
— Я понимаю, что ресторан. Но ты не заметил, что мама уехала и стала мне высылать посылки. Окорок, домашнюю колбасу, сало, мед и даже крупу гречневую. Как будто я студентка. — На глазах ее снова заблестели слезы. — И все пишет: хороший у тебя муж, такие сейчас редкость, не пьет, не курит и все в дом несет.
— Но ты же сама говорила, на Алтае всего полно, богатый колхоз и прочее.
— Говорила, а... все равно. Почему-то, пока мама не побывала у нас, она не думала присылать посылки.
— В таком случае, давай напишем ей, чтобы не присылала больше, если тебя это так беспокоит.
— Меня не это беспокоит, вернее, не только это.
— А что?
— Для чего мы копим, почему ты не ответишь мне на такой простой вопрос?
— Я не вижу в этом ничего плохого.
— А я вижу, я чувствую — это гадко!
— Но если ты мне докажешь, что транжирить деньги лучше, чем их беречь, то мы так и сделаем, начнем транжирить. Но только, будь добра, докажи.
— Разве тебе докажешь? Это у вас родовое, семейное. Любимая поговорка отца: деньги не люди, лишними не будут. Из-за этого меня и твои родители не любят. Не могу забыть, как отец в день нашей свадьбы сказал: у нас с матерью «Победа», а у сына «Волга», такой семьи, чтобы сразу две машины, во всей Алма-Ате нет.
— Но так ведь оно и было, две машины, два гаража. Что тебя возмущает? Или ты не любишь поехать за город, а летом — на Иссык-Куль?
— Но это же совсем другое!
— Почему другое? Это взаимосвязано, вытекает одно из другого.
— С тобой невозможно говорить! — воскликнула Тоня.
Решетов пожал плечами, посмотрел на часы.
— А что мне твоя мать говорила? «Он у нас такой, еще когда студентом был, пятьсот рублей имел на своей сберкнижке».
— Так оно и было, имел. Чертил другим курсовые работы, а за это принято платить. И опять ничего не вижу плохого.
— А в первый год на восьмое марта ты мне книжицу подарил. Я ее всю жизнь не забуду. Разграфил сам, рейсфедером, тушью, красиво написал: «Дневные траты Решетовой Антонины Петровны». И каждый день проверял. Как дневник у нерадивой школьницы.
— В результате ты привыкла к системе, у тебя появилась рациональная мера. И ты даже увлеклась. Ты сама как-то показывала мне статью в «Литературной газете», где говорилось о семейном бюджете примерно в нашем плане.
— Все это гадко, гадко! — вскричала Тоня. Она исчерпала весь несложный запас своих доводов, ничего не добилась и наконец заплакала от бессилья. — Деньги не люди. Вот именно: не люди. А из-за них мы сами — не люди!..
Она разрыдалась. Решетов принес валерьянки, у них висела аптечка на кухне, и стакан воды.
— Успокойся, Тоня, успокойся... Тебе нельзя волноваться, подумай о ребенке.
Она жадно отхлебнула воды, зубы ее клацали о стакан.
Кое-как успокоилась, сказала тихо:
— Так бывает... при беременности. Я сама знаю, что нельзя... Но почему-то все волнует. Какие-то дурные предчувствия. А оттого, что нельзя волноваться, опасно для ребенка, я волнуюсь еще больше...
— Спать тебе надо, Тоня, спать побольше, — посоветовал Решетов. — Ложись спать и ни о чем не думай.
27
5 мая в управление внутренних дел города Алма-Аты поступил документ, присланный из Фрунзе, в котором, в частности, сообщалось:
«2 мая с. г. в 15 часов, около забора газгородка, при въезде в город обнаружена автомашина «Волга» М-21 без госномера. Кузов окрашен синей краской. Оборван кронштейн переднего бампера справа, значительно поврежден радиатор. Машина разграблена. Снят замок зажигания, приемник, крюк капота обломан, с мотора сняты стартер, бензонасос, карбюратор и другие детали. (Подробный перечень прилагается).
На ободке левой фары имеется отпечаток ладонной поверхности руки человека. В машине на зеркале заднего вида имеются следы пальцев рук. Обнаруженные следы ладони и пальцев опылены порошком черного цвета и перекопированы на дактилоскопическую пленку.
В пустом багажнике обнаружена скомканная газета «Вечерняя Алма-Ата» за 30 апреля с. г.
Просим вас проверить, не было ли угона автомашины на обслуживаемом вами участке. При обнаружении владельца машины направить его к нам».
28
Телеграмма из Алма-Аты во Фрунзе.
«Просим немедленно направить изъятые с места происшествия отпечатки рук на экспертизу в Научно-технический отдел УВД гор. Алма-Аты для определения их пригодности к идентификации».
29
На другой день, после того как отметили день рождения Тони, Лев Москвитин принес Решетову в служебный кабинет техпаспорт на свою машину и три банки соленых груздей.
— Передашь Тоне, — сказал он.
— Когда тебе деньги? — спросил Решетов.
— За грибы?
— За грибы само собой, а за паспорт?
— Вернешь через неделю-другую, как обещал.
Решетов поблагодарил. Спросил, как Лев намерен отмечать день Победы.
— Достойно, — ответил Лев.
— Может быть, на рыбалку съездим?
— Посмотрим. Только ты не забудь: седьмого отмечаем фронтовиков, а то опять укатишь.
30
Начальнику Советского райотдела милиции г. Алма-Аты от сотрудника Министерства геологии Хабибулина Ф. Г.
З а я в л е н и е
7 мая в нашем Министерстве было собрание в честь Дня Победы над фашистской Германией. Я, как бывший фронтовик, принимал участие. В конце был концерт художественной самодеятельности. Вечер закончился в 10 часов, я вышел из здания своего Министерства и обнаружил, что принадлежащая мне автомашина «Волга» № 88-13 АТЖ угнана со стоянки. Машина была оставлена, как всегда, на площадке, справа от входа в здание.
Машина почти новая, прошла всего 20 тысяч км. Приметы: цвет светло-зеленый, чехлы на сиденьях желтые, шерстяные, на заднем стекле декоративная сетка из синтетики, цвет зеленый с желтым. В багажнике, кроме запасного колеса и инструмента, находится набор запасных частей, бензонасос, ротор прерывателя, индукционная катушка, ремень вентилятора, канистра с маслом на 5 литров и канистра с бензином на 20 литров. Наружный замок левой передней двери специально переделан под нестандартный ключ...
31
Утром в квартире Решетовых зазвонил телефон. Подошла Тоня.
— Нет, вы ошиблись номером. — Она положила трубку. Из туалета вышел Решетов, поинтересовался, кто звонил.
— По ошибке, — ответила Тоня, — какой-то Лев нужен.
— Может быть, кто-то Москвитина разыскивает? — предположил Решетов.
— У него есть свой телефон... Но, действительно, спрашивали Льва Ивановича, до меня как-то не дошло сразу. Незнакомый голос, говорит с акцентом.
Минуты через три снова зазвонил телефон.
— Я сам подойду, — предупредил Решетов. На этот раз звонил, вероятно, кто-то другой. Муж отвечал односложно:
— Да... Здравствуйте... Номера привезли? Хорошо... Сразу в ГАИ. Вверх по улице Космонавтов... Нет, лучше такси взять... Ровно в двенадцать.
Положив трубку. Решетов прошел к столу. Съел яичницу с колбасой, выпил чашку кофе.
— Тоня, ты не можешь сегодня отпроситься с работы?
— А что случилось?
— Ничего особенного, я хотел с тобой вместе съездить в ГАИ.
— Раньше ты меня никогда не приглашал в ГАИ. Что я там буду делать?
— Пустяки, поприсутствуешь — и все. Я за тобой заеду.
— Хорошо, во сколько?
— Без четверти двенадцать.
— Я постараюсь договориться с главным врачом.
— В твоем положении я бы каждый день отпрашивался, — пошутил Решетов. — Тошнит, то да се.
— Жена беременна, мужа тошнит. Раньше ты почему-то меня никогда не приглашал туда.
— Пустяки, — повторил Решетов. — Полчаса-час, не больше.
«Что тут особенного? — сказала себе Тоня. — Ничего особенного...»
И все-таки она с беспокойством ждала двенадцати. Договорилась с главным врачом. Без четверти приехал муж. И почему-то на такси, чего он себе никогда не позволял — лишняя трата.
— А почему не на своей машине? — спросила она. Решетов приостановился, они только что вышли из вестибюля больницы, взял ее за локоть.
