— Я решил, — сказал начальник. — Пусть они отправляются домой и принесут к моим ногам все варенье. И всю другую еду. У них нет угля?
      Хайра вопросительно посмотрел на Антона. Антон резко сказал:
      — Потребуй у него свободы этим преступникам!
      — Что он говорит? — спросил начальник.
      — Он просит, чтобы ты не убивал этих преступников.
      — А как ты понимаешь его речь?
      Хайра указал обеими руками на рожки мнемокристаллов у себя на висках.
      — Если приставить это к голове, то ты слышишь чужую речь, а понимаешь ее как свою.
      — Дай сюда, — потребовал начальник. — Это тоже принадлежит Великому и могучему утесу.
      Он отобрал у Хайры мнемокристаллы и после нескольких неудачных попыток пристроил их у себя на лбу. Антон сейчас же сказал:
      — Немедленно отпусти этих людей, заслуживших свободу.
      Начальник с удивлением посмотрел на него.
      — Ты не можешь говорить так, — сказал он. — Я прощаю тебя потому, что ты низкий и не знаешь слов. Ступай. И принеси также письмо и чертеж. — Он повернулся к копейщикам, которые почтительно ему внимали, и заорал: — Ну что вы тут стали, труполюбы? Нечего вам обнюхивать их штаны! Штаны всех людей, кто разговаривает со мной, воняют одинаково. За работу! Гоните эту падаль в котлован. Гей! Гей!
      Копейщики загоготали и трусцой побежали по улице, гоня перед собой бывших освобожденных. Начальник дружелюбно хлопнул Хайру по уху и приказал ему убираться. Хайра, шатнувшись от удара, юркнул в дверь. Оставшись один, начальник посмотрел на небо, посмотрел на хижины, протяжно, с прискуливанием зевнул, посмотрел на глайдер, лениво отхаркался и, глядя в сторону, сказал скучающим голосом:
      — Делайте, как я указал. Возвращайтесь в свой дом, принесите мне сюда все варенье и всю другую еду и идите в котлован, если хотите жить.
      Вадим смотрел на эту громадную грязную фигуру и испытывал странную слабость во всех членах.
      У него было такое ощущение, как будто он во сне пытается взобраться на скользкую отвесную стену.
      Антон пробормотал рядом:
      — Смотри, Димка, смотри хорошенько. Это тебе не мальчишка Хайра.
      — Не могу, — странным бесцветным голосом сказал Саул. — Я его сейчас удавлю.
      — Ни в коем случае, — сказал Антон.
      Начальник гаркнул в открытую дверь:
      — Зажарь мне мяса, Хайра, труполюб! И согрей ложе! Я сегодня весел. — Потом он встал к глайдеру боком и, глядя на горы, заговорил, подняв грязный указательный палец: — Сейчас вы еще неразумны и окаменели от страха. Но вам надлежит знать, что впредь, разговаривая со мной, вы должны согнуться в пояснице и прижать ладони к груди. И не смотреть на меня, потому что вы низкие и взор ваш нечист. Сегодня я вас прощаю, а завтра прикажу избить древками копий. И еще вы должны помнить, что самая Высокая добродетель состоит в повиновении и молчании. — Он сунул указательный палец в пасть и стал копаться в зубах. Речь его стала невнятной. — Когда вы вернетесь сюда с вареньем, письмом и чертежом, вы разденетесь и оставите все на крыльце. Я не выйду к вам. Потом пойдите в хижины и обдерите там рубахи с мертвецов. Две рубахи брать нельзя. — Он вдруг заржал. — А то вы вспотеете на работе. Можете взять рубахи и с живых, но только с тех, у кого золотые ногти…
      В полуоткрытую дверь просунулся Хайра.
      — Все готово, светлый и сильный, — сказал он.
      Начальник продолжал:
      — Ваша судьба будет легка. Великому и могучему утесу нужны люди, умеющие двигать машины. Ибо будет же, наконец, война за земли, которые ему принадлежат! И тогда Великий и могучий утес, — он поднял указательный палец, — сверкающий бой, с ногой на небе и с ногой на земле, живущий, пока не исчезнут машины…
      — Гад! — оглушительно рявкнул Саул. Над ухом Вадима тускло блеснул вороненый ствол скорчера.
      — Не надо! — крикнул Антон.
      Саул оттолкнул Вадима и схватился за руль.
      — Не надо? — закричал он. — А что же надо? Терпеть и ждать, пока не исчезнут машины? Хорошо!
      Страшный рывок повалил Вадима между сидений.
      Не закрывая фонаря, Саул бросил глайдер в воздух. Раздался треск, над кабиной пролетело расщепленное бревно. Ледяной ветер завыл в ушах, глайдер круто накренился, и Вадим успел увидеть, что начальник стоит на четвереньках на крыльце, задрав необъятный зад, а крыша дома, вертясь и разваливаясь, падает на середину улицы, Вадим попытался закрыть фонарь. Фонарь не закрывался.
      — Саул! — крикнул Вадим. — Сбросьте скорость!
      Саул не ответил. Он гнал глайдер над улицей, по которой уже двигались цепочки заключенных, прямо к котловану. Он скрючился, скрывая лицо за маленьким козырьком. Скорчер лежал у него на коленях. Глайдер шел неровными толчками, встречный ветер стремился перевернуть его.
      Вадим все пытался одной рукой закрыть фонарь.
      Другой он придерживал упавший ему на колени ящик анализатора. Саул говорил сквозь зубы:
      — Мерзавцы… подлецы… мучители… Машины вам? Будут вам машины!.. Земли воевать? Будут вам земли!..
      Вадиму, наконец, удалось вскарабкаться на сиденье, и он огляделся. Глайдер мчался прямо на котлован. Антон, вцепившись в подлокотники, щурясь от ветра, молча смотрел в спину Саула.
      — Варенье тебе? — рычал Саул. — Я тебе покажу варенье!.. Сладкую еду… труполюбы…
      Глайдер взлетел над котлованом. Саул замолчал и, перегнувшись через борт, выпалил из скорчера прямо вниз. Вадим отшатнулся. Ослепительное лиловое пламя выбросилось из котлована, громовой удар рванул уши, и все осталось позади.
      Вадим, напрягаясь так, что все у него внутри захрустело, захлопнул, наконец, фонарь. Стало тихо.
      — Я им внушу другие понятия о вечности, — сказал Саул и замолчал.
      — А может быть, не надо? — робко предложил Вадим. Он еще не понимал, чего хочет Саул. Ну, что с них взять, думал он. Тупые, невежественные люди. Разве на них можно сердиться по-серьезному?
      Глайдер с ревом несся над верхушками холмов, разбрасывая тучи снежной пыли. Саул был очень неважным водителем, он подавал на двигатель слишком много энергии, и двигатель работал наполовину вхолостую. Зато за глайдером тянулась плотная стена изморози. Несколько птиц кинулось наперерез и сейчас же пропало в снежном вихре. А позади, над искрящейся мутью, поднимался в небо дымный столб.
      — Одно жалко, одно… — снова заговорил Саул. Как жаль, что нельзя уничтожить одним махом всю тупость и жестокость, не уничтожив при этом человека… Ну, одну-то глупость в этой безмерно глупой стране!..
      — Вы летите к шоссе? — спокойно спросил Антон.
      — Да. И не пытайтесь остановить меня.
      — И не подумаю, — сказал Антон. — Только будьте осторожны.
      Теперь Вадим понял и уставился на скорчер. Кажется, начинается такое, подумал он, чего я никогда в жизни не смогу описать… и не смогу понять.
      На шоссе все было по-прежнему. Как и вчера, как и сто лет назад, бесшумно, ровными рядами шли машины. Из дыма выходили и уходили в дым. И так могло бы быть вечно. Но вот Саул посадил, глайдер в двадцати метрах от полотна, откинул фонарь и положил ствол скорчера на борт.
      — Я не терплю ничего вечного, — неожиданно спокойно сказал он и выстрелил.
      Первый удар пришелся по громадной черепахообразной машине. Панцирь вспыхнул и разлетелся, как яичная скорлупа, а платформа на одной гусенице завертелась на месте, сшибая и опрокидывая идущие за нею маленькие зеленые кары.
      — Нельзя изменить законы истории… — сказал Саул.
      С громом запылала огромная черная башня на колесах, а другая такая же башня опрокинулась и загородила часть шоссе.
      — …но можно исправить некоторые исторические ошибки, — продолжал Саул, целясь.
      Лиловая молния миллионовольтного разряда лопнула под днищем оранжевой машины, похожей на полевой синтезатор, и она, распадаясь на части, взлетела высоко в воздух.
      — …эти ошибки даже должно исправлять, — приговаривал Саул, непрерывно стреляя. — Феодализм… и без того достаточно… грязен.
      Потом он замолчал. Справа росла груда раскаленных обломков, а слева шоссе опустело — впервые, вероятно, за тысячи лет, — там пробегали только отдельные машины, случайно прорвавшиеся через огненную завесу. Потом пылающая гора распалась с шипением и треском, поднялся высокий столб искр и пепла, и сквозь облака дыма на шоссе хлынули новые ряды машин. Саул зарычал и снова припал к скорчеру. Снова загремели разряды, запылали, взрываясь, машины, и снова начала расти груда раскаленных обломков. Черные тяжелые клубы, прорезаемые фонтанами искр, повисли в небе. Из дыма мохнатыми хлопьями падал пепел, и снег вокруг почернел и дымился. У шоссе обнажилась земля.
      Вадим сидел, упираясь ногами в ящик анализатора, вздрагивая и щурясь при каждой вспышке. Потом он привык и перестал щуриться. Снова и снова вырастала на шоссе пылающая гора, снова и снова она рассыпалась, разбрасывая горящие обломки, шумно вздыхая волнами нестерпимого жара, а машины все шли и шли неодолимым потоком, равнодушные ко всему этому уничтожению, и не было им конца.
      — Наверное, хватит, Саул! — попросил Антон.
      Это бесполезно, подумал Вадим. Саул перестал стрелять — кончились заряды — и уронил голову на руки. Горячее дуло скорчера задралось в небо. Вадим поглядел на покрытые копотью голову и руки Саула и ощутил огромную усталость. Не понимаю, подумал он. Все зря. Бедный Саул. Бедный Саул.
      — История, — хрипло сказал Саул, не поднимая головы. — Ничего нельзя остановить.
      Он выпрямился и посмотрел на ребят.
      — Сердце не вытерпело, — сказал он. — Простите меня. Сердце не вытерпело. Я просто не смог. Надо было хоть что-нибудь сделать.
      Они сидели и долго глядели на шоссе. Машины ряд за рядом катились своим путем, сталкивая обломки на обочины, сметая пепел, и скоро все стало по-прежнему, только поперек шоссе медленно остывало багровое пятно, чернел испачканный снег вокруг и долго не рассеивалась над головой дымная пелена, сквозь которую, вздрагивая, глядел красный искаженный диск — желтый карлик ЕН 7031.
      Саул закрыл глаза и сказал непонятно:
      — Это как печи… Если разрушить только печи — построят новые, и все.
      Где-то неподалеку раздались знакомые до отвращения жалобные крики. Вадим неохотно повернул голову. На проселке возле шоссе стояла толпа измученных людей в мешковине, и стражники в шубах и с копьями суетились вокруг. Что им здесь надо? — равнодушно подумал Вадим. Стражники древками пик выгнали из толпы какого-то несчастного. Дрожа и оглядываясь, он прошел по черному снегу и вышел на шоссе. Громадная блестящая башня мягко катилась на него. Несчастный с отчаянием посмотрел на стражников. Те проорали что-то про руки. Преступник закрыл глаза и раскинул руки крестом. Машина сшибла его и покатилась дальше. Саул поднялся.
      Скорчер, глухо стукнув, упал на дно кабины.
      — Хочу набить им морду, — сказал Саул. Пальцы у него сгибались и разгибались.
      Антон поймал его за куртку.
      — Честное слово, Саул, — сказал он, — это тоже бесполезно.
      — Знаю. — Саул сел. — Вы думаете, я не знаю? Ну, почему я ничего не могу сделать? Почему я ни там, ни здесь ничего не могу сделать?
      Стражники вытолкнули на дорогу другого заключенного. Первый так и остался лежать, плоский, как пустой мешок. Второй раскинул руки и встал на пути красной платформы с кубическим ящиком. Платформа снизила скорость и остановилась перед ним в двух шагах. Стражники закричали. Заключенный поднял руки и, пятясь, стал сходить с шоссе. Красная машина, как привязанная, ползла за ним. Она съехала на проселок и тяжело закачалась на колдобинах.
      Заключенный все пятился и пятился, уводя ее от шоссе к котловану. А по шоссе все шли, шли и шли машины.
      — Чепуху я сделал, — горестно сказал Саул. — Ругайте меня. Но все равно начинать здесь нужно с чего-нибудь подобного. Вы сюда вернетесь, я знаю. Так помните, что начинать нужно всегда с того, что сеет сомнение… Ну, что же вы меня не ругаете?
      Вадим только судорожно вздохнул, а Антон сказал ласково:
      — За что же, Саул? Вы не сделали ничего плохого. Вы сделали только странное.

VIII

      — Димка, — сказал Антон, — пойди посмотри, как там Саул.
      Вадим поднялся и вышел из рубки. Он спустился в кают-компанию и заглянул к Саулу. На него пахнуло застоявшимся табачным дымом. Саул лежал на диване в той же позе, в которой они уложили его после перехода: вытянув ноги с огромными ступнями, закинувшись, выставив щетинистый кадык. Вадим присел рядом и потрогал его лоб. Лоб горел.
      Саул несвязно забормотал:
      — Сухари… сухари нужны… Что вы ко мне с ножницами?.. В портняжной ножницы… не маникюрные же… Я вас о сухарях спрашиваю… а вы мне ножницы… — Он вдруг сильно вздрогнул и прохрипел: — Цум бефаль, господин блоковый… Никак нет, бьем вшей…
      Вадим погладил его по бессильной руке. На Саула было тяжело смотреть. Всегда тяжело видеть сильного, уверенного человека в таком беспомощном состоянии. Саул медленно открыл глаза.
      — А… — проговорил он, — Вадим… Димочка… Ты ничего не думай… На допрос всегда противно смотреть… Ты не думай обо мне плохо… Я вернусь… Это была просто слабость… А теперь я отдохнул немножко и вернусь…
      Глаза его снова стали закатываться. Вадим с жалостью глядел на него.
      — Опять горим… — забормотал Саул. — Как дрова горим. Степанов горит! Да в рощу же, в рощу!..
      Вадим вздохнул и поднялся. Он оглядел каюту.
      Беспорядок здесь был страшный. На полу валялся, вывернув внутренности, нелепый портфель. Содержимое было разбросано — странные серые картонные чехлы, набитые бумагой, украшенные стилизованным изображением какой-то птицы с раскинутыми крылья- ми. Один из чехлов раскрылся, и, бумаги рассыпались по всей каюте. На столике тоже лежали бумаги. Вадим хотел было прибрать, но заметил, что Саул заснул. Тогда он на цыпочках вышел и прикрыл за собой дверь.
      Антон сидел за пультом, положив пальцы на контакты, и задумчиво глядел на обзорный экран. По экрану медленно проползали вершины сосен, далекие сияющие этажи домов, красные огоньки энергоприемников.
      — Плохо ему, — сказал Вадим. — Бредит. Сейчас, правда, заснул.
      Он присел на подлокотник и уставился на стену, разрисованную изображениями человеческих фигурок и предметов.
      — Вот стену я напрасно испачкал, — проговорил он. — Надо было у Саула попросить бумаги. У него, оказывается, полный портфель бумаги. Между прочим, Хайра до икоты испугался, когда я стал рисовать…
      — Ты знаешь, Димка, — сказал Антон задумчиво, — Саул, конечно, человек странный. Но чтобы у взрослого дяди не было прививки биоблокады… — он покачал головой.
      — Ты хоть представляешь, чем он болен?
      — Я тебе уже говорил — не представляю. Заразился чем-нибудь от Хайры…
      Вадим представил себе, чем можно заразиться от Хайры, поморщился и сполз в кресло.
      — Мне Саул нравится, — объявил он. — Он чудак с точкой зрения. И он восхитительно загадочен. Никогда в жизни я не слыхал такого загадочного бреда.
      — А сколько раз ты вообще слыхал бред?
      — Это несущественно. Я читал. Между прочим, он сказал, что его бегство с Земли было просто слабостью. Теперь, говорит, я отдохнул немного и вернусь. Я рад за него, Тошка.
      — Это он тебе в бреду говорил?
      — Нет. У него было прояснение. — Вадим посмотрел на экран. “Корабль” плыл над Хибинами. — Как ты думаешь, сколько времени прошло?
      — Тысяча лет, — сказал Антон.
      Вадим усмехнулся.
      — На редкость содержательный отпуск. Здорово мы там, верно? — блаженно улыбаясь, он стал вспоминать героические эпизоды, репетируя завтрашнее выступление перед Нели и Самсоном. Самсон зачахнет безо всяких черепов: я покажу ему шрам.
      — Жаль, — сказал он вслух.
      — Что?
      — Жаль, что он ударил меня в бок. Надо было по лицу. Представляешь? Шрам от левого виска и через глаз до подбородка!.
      Антон посмотрел на него.
      — Знаешь, Димка, — сказал он, — як тебе, кажется, никогда не привыкну.
      — А ты не беспокойся, Антон. Ты тоже был ничего. Мямлил, правда. Я расскажу Галке, что ты здорово командуешь.
      Антон скривился.
      — Нет уж, ты лучше ничего не рассказывай. — Он помолчал. — Здорово мямлил?
      — По-моему, да.
      — Понимаешь, ничего не мог с собой поделать. Никогда мне еще не приходилось так туго. Всякое бывало, но вот такой ситуации, Димка, когда нужно что-то делать и абсолютно ничего нельзя сделать, когда вот так нужно что-то улучшить и знаешь, что сделать можно только хуже… Мямлил, конечно.
      Вадим рассматривал Хибины.
      — А командовал ты все-таки хорошо. Любопытно было видеть тебя в таком амплуа… Послушай, а Хайра-то лежит сейчас на своих вонючих шкурах и думает: какие были ботинки, ни у кого таких нет! Антон, дружище, а ты не можешь побыстрее?
      — Не могу. Здесь нельзя быстрее.
      — Мало ли чего нельзя… Давай я поведу.
      — Нет уж, — сказал Антон. — И так вся эта эскапада будет, стоить мне пилотского права.
      — А что ты сделал?
      — Да уж сделал… Уверяю тебя, второй раз на Саулу я полечу уже не классным звездолетчиком, а плохим врачом-энтузиастом.
      Вадим удивился. А что мы сделали? Делали все, что могли, и все, что должны были делать. Как же иначе? Нас было-то всего трое. Будь нас человек двадцать, мы бы просто разоружили охрану, и конец делу. Во всяком случае, ругать нас не за что.
      Нехорошо, правда, получилось с теми ребятами, которые везли Хайру. Но откуда нам было знать? Да нет, что там говорить, разведку мы провели отлично.
      С честью. Теперь надо засучить рукава и собирать ребят. Сначала — комитет. Ну, я, Антон, несомненно.
      Саула я уломаю. Без Саула нельзя: нужен скептик.
      И человек он боевой и решительный, весь в двадцатом веке. Потом Самсон. Отличный инженер, при всей его ядовитости. Нели, артистка, пусть пленяет. Гриша Барабанов необходим: во-первых, он сам учитель, во-вторых, он знает бездну других учителей, судя по всему, людей настоящих… Врач! Врач нужен… Не может быть, чтобы в бездне учителей не нашлось ни одного врача. И охотников нужно.
      Вот что нужно так нужно. Выбить клювастых птичек-самсончиков. Вадим хихикнул. А потом мы всем комитетом выступим перед Землей, бросим клич…
      У Вадима сладостно замерло сердце, когда он представил себе весь размах этой новой ослепительной затеи. Эскадры рейсовых Д-звездолетов, битком набитых удалыми добровольцами, синтезаторами, медикаментами… целые тонны эмбриомеханических яиц, из которых в полчаса вырастут дома, глайдеры, синоптические установки… и двадцать тысяч, тридцать тысяч, сто тысяч новых знакомств!
      — Весь космофлот в разгоне, — сказал Антон.
      — Что?
      — Я говорю, весь космофлот в разгоне. Я прикинул: для начала нужно по крайней мере десяток рейсовых “призраков”, а их всего пятьдесят четыре, и все сейчас у ЕН 117 для броска за Слепое Пятно.
      — Построим новые, — решил Вадим.
      Антон покосился на него.
      — Опять у тебя в голове сверкающая каша… Ты, Димка, имей в виду, что на Саулу тебя скорее всего больше не пустят.
      — Как это так не пустят?
      — Очень просто, Там нужны не двадцатилетние рубаки, а профессионалы в самом серьезном смысле слова. Я вот представить себе не могу, чтобы столько настоящих профессионалов можно было оторвать от Планеты. И это еще полбеды.
      — Ну-ну, — поощрил Вадим. — А вторая половина?
      — А вторая половина, голубчик ты мой… — Антон вздохнул: — Существует уже два века такая незаметная организация — Комиссия по контактам.
      И что для нее характерно: во-первых, без ее разрешения ни один звездолетчик не сядет в кресло пилота, а во-вторых, в ее составе нет ни одного рубаки, а люди все, как на подбор, серьезные, умные и видящие последствия.
      Антон говорил серьезно, но Вадим все-таки спросил его:
      — Ты что, серьезно?
      — Совершенно серьезно. — Антон пробежал пальцами по контактам и сказал: — Дать тебе, что ли, снизиться в утешение… Нет, не дам. Хватит с меня мертвецов. “Корабль” мягко и бесшумно опустился на поляне почти на том же месте, откуда взлетел тридцать девять часов назад.
      Антон выключил двигатель и немного посидел, ласково гладя рукой пульт,
      — Значит, так, — сказал он. — Сначала — Саул.
      Вадим, надувшись, смотрел перед собой. Антон включил бортовой радиофон и настроился на волну скорой помощи.
      — Пункт одиннадцать—одиннадцать, — сказал спокойный женский голос.
      — Требуется врач-эпидемиолог, — попросил Антон. — Заболел человек, вернувшийся с новой планеты земного типа.
      Некоторое время приемник молчал. Затем голос удивленно переспросил:
      — Простите, как вы сказали?
      — Видите ли, — объяснил Антон, — у него не была привита биоблокада.
      — Странно. Хорошо… Ваш пеленг?
      — Даю.
      — Благодарю, приняла. Ждите через десять минут.
      Антон поглядел на Вадима.
      — Не дуйся, структуральнейший, обойдется. Пойдем к Саулу.
      Вадим медленно выбрался из кресла. Они сошли в зал и сразу увидели, что дверь в каюту Саула открыта. Саула в каюте не было. Не было и его портфеля и бумаг, а на столике лежал скорчер.
      — Где же он? — спросил Антон.
      Вадим бросился к выходу. Люк был вскрыт, снаружи стояла теплая звездная ночь. Громко кричали цикады.
      — Саул! — позвал Вадим.
      Никто не отозвался. Вадим в растерянности сделал несколько шагов по мягкой траве. “Куда же он ушел, больной?” — подумал он и снова крикнул:
      — Саул!
      И снова никто не отозвался. Налетел теплый ветерок и нежно погладил Вадима по лицу.
      — Димка, — негромко позвал Антон, — поди сюда…
      Вадим вернулся к освещенному люку. Антон протянул ему листок бумаги.
      — Саул оставил записку, — сказал он. — Положил под скорчер.
      Это был обрывок грубой серой бумаги, захватанный грязными пальцами. Вадим прочел:
      “Дорогие мальчики! Простите меня за обман.
      Я не историк. Я просто дезертир. Я сбежал к вам, потому что хотел спастись. Вы этого не поймете. У меня осталась всего одна обойма, и меня взяла тоска. А теперь мне стыдно, и я возвращаюсь. А вы возвращайтесь на Саулу и делайте свое дело, а я уж доделаю свое. У меня еще целая обойма. Иду.
      Прощайте. Ваш С.Репнин”.
      — Слушай, он совсем больной, — сказал Вадим растерянно. — Бежим его искать!
      — Посмотри на обороте, — сказал Антон.
      Вадим. перевернул листок. На обороте большими корявыми буквами было написано:
      “Господину рапортфюреру обершарфюреру СС господину Вирту от блокфризер шестого блока заключенного № 658617

Донесение.

      Настоящим доношу, что по собранным мною наблюдениям заключенный № 819360 не является уголовным по кличке “Саул”, а есть бывший бронетанковый командир Красной Армии Савел Петрович Репнин, взятый в плен немецкой армией еще под Ржевом в бессознательном состоянии. Указанный № 819360 есть скрытый коммунист и, безусловно, вредный для порядка человек. Он мною уличен, что готовит побег и участвует в той группе, про которую я Вам доносил в донесении от июля сего 1943. И еще настоящим доношу, что они готовятся…”
      На этом текст обрывался. Вадим уставился на Антона.
      — Не понимаю, — сказал он.
      — Я тоже, — тихо сказал Антон.
      Яркий свет упал на поляну. Над “Кораблем” медленно снижался санитарный “Огонек”.
      — Объясняйся с врачом, — сказал Антон с неопределенной усмешкой, — а я пойду и свяжусь с Советом.
      — Что же я ему объясню? — пробормотал Вадим, глядя на клочок бумаги.
      Заключенный № 819360 лежал ничком, уткнувшись лицом в липкую грязь, у обочины шоссе. Правая рука его еще цеплялась за рукоятку “шмайссера”.
      — Кажется, готов, — с сожалением сказал Эрнст Брандт. Он был еще бледен. — Мой бог, стекла так и брызнули мне в лицо…
      — Этот мерзавец подстерегал нас, — сказал оберштурмфюрер Дейбель.
      Они оглянулись на шоссе. Поперек шоссе стоял размалеванный камуфляжной краской вездеход. Ветровое стекло его было разбито, с переднего сиденья, зацепившись шинелью, свисал убитый водитель. Двое солдат волокли под мышки раненого. Раненый громко вскрикивал.
      — Это, наверное, один из тех, что убили Рудольфа, — сказал Эрнст. Он уперся сапогом в плечо трупа и перевернул его на спину.
      — Крайцхагельдоннерветтернохайнмаль, — сказал он. — Это же портфель Рудольфа!
      Дейбель, перекосив жирное лицо, нагнулся, оттопырив необъятный зад. Дряблые щеки его затряслись.
      — Да, это его портфель, — пробормотал он. — Бедный Рудольф! Вырваться из-под Москвы и погибнуть от пули вшивого заключенного…
      Он выпрямился и посмотрел на Эрнста. У Эрнста Брандта было румяное глупое лицо и блестящие черные глаза. Дейбель отвернулся.
      — Возьми портфель, — буркнул он и горестно уставился вдаль, где над лесом торчали толстые трубы лагерных печей, из которых валил отвратительный жирный дым.
      А заключенный № 819360 широко открытыми мертвыми глазами глядел в низкое серое небо.

Анатолий Днепров
ПОДВИГ