Затем он отправился к Антону. Прибирая Антонов коттедж, он продолжал размышлять. В конце концов не все потеряно. Тахорги, надо признаться, уже основательно приелись. Пандора, если говорить честно, это всего-навсего очень модный курорт. Можно только удивляться, как я там высидел три сезона. Какой стыд, — подумал он вдруг с энтузиазмом. Ведь было время, когда я хвастался ожерельем из зубов тахорга и разводил несусветную пандориану! Швырять в Самсона черепом тахорга — какая банальность! Самсон достоин большего, и Самсон будет увековечен. Неизвестная планета — это неизвестная планета.
      По неизвестной планете бродят неизвестные звери.
      Они, бедняги, еще не знают, как их зовут. А я уже знаю. Там я добуду первого в истории “самсона непарноногото перепончатоухого” или, скажем, “самсона неполнозубого гребенчатозадого”… Запустить в Самсона черепом самсона — такого еще не было.
      Когда он вернулся на лужайку, “Корабль” был готов к старту. Верхушка его больше не следила за солнцем, иней на траве вокруг исчез.
      Вадим удобно устроился в люке, свесив ногу. Он смотрел на Антонов коттедж с распахнутой стеной, на зеленые кроны сосен, на низкие облака, в которых то появлялись, то исчезали голубые проталины. Да, друг Самсон, непарноногий брат мой, мстительно подумал он. Может быть, ты и не плох против какого-нибудь библейского льва, но где тебе тягаться со структуральным лингвистом… Но что забавно: мне бы и в голову не пришло тащиться отдыхать на неизвестную планету, если бы не этот старик в белом.
      До чего же мы косный народ, даже лучшие из структуральных лингвистов! Вечно нас тянет на обжитые планеты…
      На лужайку вышел эрдель Трофим. Он зевнул, сел и принялся чесать задней ногой у себя за ухом.
      Жизнь была прекрасна, и многообразна.
      Проще предположить, что историк Саул никакой не историк, а просто соглядатай какой-нибудь гуманоидной расы у нас на планете. Как Бенни Дуров на Тагоре… Это было бы славно — целый месяц неизвестных планет и таинственных незнакомцев… И как все отлично объясняется! Самостоятельно с Земли он выбраться не может, собак он боится, а на неизвестную планету ему нужно, чтобы за ним туда прислали корабль — на нейтральную, так сказать, почву. Вернется он к себе и расскажет: так, мол, и так, люди они хорошие, полны оптимизма, и завяжутся у нас с ними нормальные гуманоидные отношения…
      Вадим спохватился и~ крикнул в коридор:
      — Антон, я на борту!
      — Наконец-то, — откликнулся Антон. — Я было решил, что ты дезертировал.
      Из-за деревьев, безобразно крутя хвостом, появился тощий красный “рамфоринх” и, неестественно завывая, начал описывать вокруг “Корабля” круг почета. Дядя Саша, откинув дверцу, махал чем-то белым. Вадим помахал в ответ.
      — Старт! — предупредил Антон.
      “Корабль” пошевелился и, мягко подпрыгнув — Вадим успел оттолкнуться от земли ногой, — стал подниматься в небо.
      — Димка! — крикнул Антон. — Закрой-ка люк! Сквозняк.
      Вадим в последний раз помахал дяде Саше, поднялся и зарастил люк.

II

      Антон передал управление на киберштурман и, сложив руки на животе, задумчиво глядел на обзорный экран. “Корабль” шел на север по меридиану.
      Вокруг было густо-фиолетовое небо стратосферы, а глубоко внизу белела мутная пелена облаков. Пелена эта казалась гладкой и ровной, и только кое-где угадывались провалы исполинских воронок над макропогодными станциями — синоптики, пролив над Северной Европой дождь, загоняли облака в ловушки. Антон размышлял над странностями человеческими. Он вспоминал странных людей, с которыми встречался. Яков Осиновский, капитан “Геркулеса”, терпеть не мог лысых. Он их просто презирал. “А вы меня не убеждайте, — говорил он. — Вы мне лучше покажите лысого, чтобы он был настоящим человеком”. Наверное, с лысыми у него были связаны какие-то нехорошие ассоциации, и он никогда никому Не говорил какие. Он не переменился даже после того, как начисто облысел сам во время сарандакской катастрофы. Он только восклицал с заметной горечью: “Единственный! Заметьте — единственный среди них!” Вальтер Шмидт с базы “Гаттерия” так же странно относился к врачами “Врачи… — цедил он с неприличным презрением” — Знахарями они были, знахарями и останутся. Раньше была пыльная паутина и гнилая змеиная кровь, а теперь психодинамическое поле, о которой никто ничего не знает. Кому какое дело до того, что у меня внутри? Головоногие живут по тысяче лет безо всяких врачей и до сих пор благополучно остаются владыками глубин…” Волкова звали Дредноут, и он был этим очень доволен: Дредноут Адамович Волков. Канэко никогда не ел горячего. Ралф Пинетти верил в левитацию и упорно тренировался… Историк Саул Репнин боится собак и не хочет жить с людьми. Я не удивлюсь, если окажется, что, он не хочет жить с людьми именно потому, что боится собак. Странно, правда? Но он от этого не станет хуже.
      Странности… Нет никаких странностей. Есть просто неровности. Внешние свидетельства непостижимой тектонической деятельности в глубинах человеческой натуры, где разум насмерть бьется с предрассудками, где будущее насмерть бьется с прошлым. А нам обязательно хочется, чтобы все вокруг были гладкие, такие, какими мы их выдумываем в меру нашей жиденькой фантазии… чтобы можно было описать их в элементарных функциях детских представлений: добрый Дядя, скучный дядя. Страшный дядя. Дурак..
      А вот Саулу нисколько, не странно, что он боится, собак. И Канэко не кажется странным, что он не терпит ничего горячего. Так же, как и Вадиму никогда в голову не придет, что его дурацкие стишки кое-кому кажутся не забавными, а странными. Галке, например.
      Возьмем теперь меня. Вот я собрался было на Пандору. Если бы об этом узнал, скажем, капитан Малышев, он бы с изумлением на меня посмотрел и сказал: “Если ты собираешься отдыхать, то лучшего места, чем Земля, тебе не найти. А если ты решил поработать, то возьми черную систему ЕН 8742, которая, стоит на очереди в плане, или возьми гиганта ЕН 6124 — им почему-то интересуются специалисты на Тагоре”. И Малышев был бы прав. И чтобы Малышев меня понял и перестал смотреть с изумлением, пришлось бы сказать, что я соскучился по Димке и что Димка хочет стрелять тахоргов.
      Антон усмехнулся. Зачем так сложно? Просто теперь все летают на Пандору, и однажды Галка сказала мне, что слетала бы туда. Так организуются в наше время перелеты. И так легко меняются планы. А мог бы я признаться Малышеву, что все дело в Галке? Почему человек никак не научится жить просто? Откуда-то из бездонных патриархальных глубин все время ползут тщеславие, самолюбие, уязвленная гордость. И почему-то всегда есть что скрывать. И всегда есть чего стесняться.
      Антон посмотрел на букетик гвоздики, лежащий перед экраном. “Эх, Галка”, — подумал он. Он подышал на пульт и написал пальцем на исчезающем матовом круге: “Эх, ты, Галка”. Буквы быстро растаяли, он даже не успел поставить восклицательный знак. Тогда он еще раз родышал на пульт и поставил восклицательный знак отдельно. Потом он снова откинулся в кресле и в сто первый раз попытался логически решить задачу: “Я люблю девушку, девушка меня не любит, но относится хорошо. Что делать?” Что, собственно, изменилось бы, если бы она меня полюбила? Можно было бы обнимать её и целовать. Можно было бы быть все время вместе с ней.
      Я бы гордился. Все, кажется. Глупо, но все. Просто исполнилось бы еще одно желание. Как все это убого выглядит, когда рассуждаешь логически. А по-другому рассуждать я не умею. Пустой я человек, циник. Он увидел Галку, как она говорит, — немного через плечо, и глаза у нее прикрыты ресницами…
      Почему все устроено так глупо: можно спасти человека от любой неважной беды — от болезни, от равнодушия, от смерти, и только от настоящей беды — от любви — ему никто и ничем не может помочь… Всегда найдется тысяча советчиков, и каждый будет советовать сам себе. Да и потерпевший-то, дурак, сам не хочет, чтобы ему помогали, вот что дико.
      — Позвольте, однако же, куда вы? — громко спросил Саул.
      — Подождите! Ведь по существу, еще не познакомились…
      Дверь в рубку была открыта. Антон все время краем уха слышал, как в кают-компании бубнят что-то о тахоргах, о зарослях и о теории исторических последовательностей. Теперь он стал слушать внимательней.
      — Ведь вас, кажется, зовут Вадим? — сказал Саул.
      — Как правило, — серьезно ответил Вадим. — Но иногда меня зовут Структуральнейшим, иногда Летающим Быком, а в специальных случаях — Димочкой.
      — Стало быть, Вадим… И сколько же вам лет?
      — Двадцать два локально-земных.
      — Локально… Ну да, разумеется… Как вы сказали? Локально-земных?
      — Два. В старых звездных я не участвовал.
      — Совершенно верно. Я так и думал. А отец ваш?
      — Кем будет? Наверное, так и останется мелиоратором.
      — Э-э… Я это, собственно, и имел в виду.
      Наступила пауза.
      — Очень изящный стол, — стесненно сказал Саул.
      Снова пауза.
      — Стол хороший. Прочный.
      — А мамаша ваша?
      — Мамаша? Она у меня… это… станционный смотритель. Работает на мезоядерной станции.
      Было слышно, как Саул нервно забарабанил по столу пальцами.
      — Не надо так, Вадим, — попросил он. — Вы не должны обращать на это внимания… Конечно, я странно говорю, и это, вероятно, смешно немножко… Здесь, видите ли, вот какое дело… Мой образ жизни… Мой, так сказать, модус вивенди… Я узкий специалист. Весь в двадцатом веке. Как говорилось когда-то, книжный червь. Вечно в музеях, вечно со старыми книгами…
      — Влияние обстановки.
      — Да-да, вот именно. Я редко бываю на людях, а теперь вот пришлось. Вы знаете профессора Арнаутова?
      — Нет.
      — Очень крупный специалист. Мой идейный противник. Он попросил меня проверить некоторые аспекты его новой теории. Ведь я не мог не согласиться, правда? Вот так мне и пришлось… покинуть, пенаты. Вот… Но что это мы все обо мне да обо мне!.. Вы, кажется, структуральный лингвист?
      — Да — Интересная работа?
      — А разве бывает неинтересная работа?
      — Да, конечно. И чем же вы занимаетесь?
      — Я занимаюсь структурным анализом. Но учтите, Саул, я отрешился от земного. Давайте я расскажу вам еще что-нибудь про тахоргов.
      — Да нет, благодарю вас, про тахоргов не надо. Лучше расскажите, как вы работаете.
      — Саул, я же сказал, что отрешился.
      — Ну как же это так — отрешился? Что ж, вы теперь совсем не думаете о работе?
      — Наоборот. Все время думаю. Я всегда думаю о той работе, которой занят в данный момент. Сейчас я суперкарго и второй пилот — это на тот случай, если у Антона вдруг случится отложение солей. Впрочем, об этом я, кажется, уже… Так вот, мне сейчас очень хочется пойти и немножко поводить “Корабль”.
      — Да вы еще успеете поводить! И потом я прошу рассказать не о сущности вашей работы, а о внешней форме, так сказать… Вот вы приходите на работу. Обычные трудовые будни…
      — Хорошо. Будни. Я ложусь на вычислитель и думаю.
      — Ну-ну… Постойте — на вычислитель? Ну да, понимаю. Вы лингвист — вы ложитесь на… И что же дальше?
      — Час думаю. Другой думаю. Третий думаю…
      — И наконец?..
      — Пять часов думаю, ничего у меня не получается. Тогда я слезаю с вычислителя и ухожу.
      — Куда?!
      — Например, в зоопарк.
      — В зоопарк? Отчего же в зоопарк?
      — Так. Люблю зверей.
      — А как же работа?
      — Что ж работа… Прихожу на другой день и опять начинаю думать.
      — И опять думаете пять часов и уходите в зоопарк?
      — Нет. Обычно ночью мне в голову приходят какие-нибудь идеи, и на другой день я только додумываю. А потом сгорает вычислитель.
      — Так. И вы уходите в зоопарк?
      — При чем здесь зоопарк? Мы начинаем чинить вычислитель. Чиним до утра.
      — Ну, а потом?
      — А потом кончаются будни и начинается сплошной праздник. У всех глаза на лоб, и у всех одно на уме: вот сейчас начинай думать сначала.
      — Ну, ладно. Это — будни. Однако же нельзя все время работать…
      — Нельзя, — сказал Вадим с сожалением. — Я, например, не могу. В конце концов заходишь в тупик, и приходится развлекаться.
      — Как?
      — Как придется. Например, гоняю на буерах. Вы любите гонять на буерах?
      — Э-э… Мне как-то не приходилось.
      — Что же вы, Саул! Я вас обязательно покатаю. Какой у вас индекс здоровья?
      — Индекс здоровья? Я вполне здоров. А над чем вы теперь работаете?
      — Над свертками разобщенных структур.
      — А зачем это нужно?
      — Что значит — зачем?
      — Ну, кому от этого будет польза?
      — Каждому, кто этим заинтересуется. Вот сейчас проектируют универсальный транслятор. Универсальный транслятор должен уметь свертывать разобщенные структуры.
      — Скажите, Вадим, а здесь, на “Корабле”, можно послушать музыку?
      — Конечно. Что бы вы хотели? Хотите “Трели” Шеера? Под эту музыку изумительно ведется “Корабль”.
      — А Бах?
      — О, Бах! По-моему, у нас есть и Бах. Слушайте, Саул, а ведь с вами, наверное, слушать музыку будет очень приятно.
      — Почему?
      — Не знаю. Всегда приятно слушать музыку с человеком, который хорошо ее знает. Мендельсона вы…
      — Вы знаете Мендельсона?
      — Саул! Мендельсон — это лучший из старых! Я надеюсь, вы любите Мендельсона. Правда, его плохо слушать в “Корабле”. Вы меня понимаете?
      — Пожалуй… Я слушаю Мендельсона в своем уютном кабинете…
      Разговорились наконец, подумал Антон. Он взглянул на часы. “Корабль” входил в стартовую зону над Северным полюсом. На экране в фиолетовой глубине возникли темные точки звездолетов, ожидающих старта. Антон крикнул в дверь:
      — Простите, что прерываю. Скоро старт. Димка, покажи Саулу, как пользоваться безинерционной камерой.
      Антон послал на контрольную станцию запрос о программе предстоящего перелета и через тридцать минут, в течение которых “Корабль” плавал в стратосфере вместе с двумя десятками других больших и малых звездолетов, получил программу на переход, семь вариантов программы обратного пути и разрешение на выход в Подпространство. Тогда он попросил пассажиров укрыться в камерах, вошел в камеру сам, произвел перекличку и дал “Кораблю” Команду на старт.
      Как всегда, Антона сильно затошнило. Антон осоловелым взглядом следил, как красная стрелка рывками прыгает по шкале, отмечая стремительно меняющуюся кривизну пространства. Двести риманов… четыреста… восемьсот… тысяча шестьсот риманов на секунду…
      Пространство вокруг “Корабля” скручивалось все туже. Антон знал, как это выглядит со стороны. Четкий черный конус “Корабля” становится зыбким, медленно тает и вдруг исчезает совсем, а на его месте вспыхивает на солнце огромное облако твердого воздуха. Температура на сто километров вокруг резко падает на пять-десять градусов… Три тысячи риманов. Огненная стрелка остановилась. Эпсилон-деритринитация закончилась, и “Корабль” перешел в состояние Подпространства. С точки зрения земного наблюдателя он был сейчас “размазан” на протяжении всех полутораста парсеков от Солнца до ЕН 7031. Теперь предстоял обратный переход.
      При выходе из Подпространства всегда существует опасность слишком близко к какой-нибудь тяготеющей; а может быть, даже и внутри неё. Правда, опасность эта является чисто теоретической. Корабль Антона благополучно выскочил в нормальное пространство на расстоянии двух астрономических единиц от желтого карлика ЕН 7031.
      Антон отдышался, вытер пот со лба и вышел из камеры. В рубке все было в порядке. Он прошелся вдоль пульта, скользнул взглядом по обзорному экрану, затем выключил автоматику перехода. На пульте перед экраном по-прежнему лежал букетик гвоздики.
      Антон остановился. “Жалко”, — пробормотал он. Он коснулся букетика пальцем, и цветы рассыпались в зеленоватую пыль. “Бедняги, — подумал Антон. — Не выдержали. Да и кто выдержит?” Он вспомнил о пассажирах, и спустился в кают-компанию.
      Зал кают-компании был круглый, сюда выходили двери всех восьми кают и люк в нижний этаж, где были кладовые, кухня-синтезатор, душ и прочее.
      Антон оглядел стол, кресла, поправил крышку мусоропровода и направился в каюту Вадима. Там он отодвинул заслонку камеры, и Вадим вывалился на него. Он был белый и мокрый, как мышь.
      — Плохо? — участливо спросил Антон.
      Вадим трудным голосом пропел:
      Воет ветер дальних странствий,
      Раздается жуткий свист —
      Это вышел в Подпространство
      Структуральнейший лингвист.
      Впрочем, он сейчас же откинул диван и сел.
      — Вот почему я не стал звездолетчиком, — сказал он немного хрипло и прилег.
      — Каждый раз ты это говоришь, — сказал Антон. Вадим промолчал. — Пойду освобожу Саула, — сказал Антон.
      — Ты слышал нашу беседу? — спросил Вадим, не открывая глаз.
      — Да..
      — Интересный человек, а?
      — Не знаю, — сказал Антон. — По-моему, он человек в беде.
      — Еще бы. Другого бы ты на “Корабль” не взял. Стоит нам собраться куда-нибудь вдвоем, как ты начинаешь альтруировать. Постой, не уходи…
      Антон остановился в дверях.
      — Ты несешь болезненную чепуху, — сказал он, — а Саулу там сейчас, наверное, плохо. Это трудно представить, но он, я думаю, еще более хилый межпланетник, чем ты.
      Вадим неожиданно вскричал трагическим шепотом:
      — Слепец! О слепец!.. Нет, не уходи — мне тоже плохо… Неужели ты еще не понимаешь, кто он?!
      — Что ты имеешь в виду?
      Вадим, наконец, сел.
      — Он же ничего не смыслит в лингвистике, — сказал он. — Надеюсь, это ты заметил?
      — А что ты понимаешь в истории?
      — Ты мне еще скажи, что он книжный червь. Мы все знаем одного такого червя. Его зовут Бенни Дуров. Поговори о нем с тагорянами.
      Антон нехотя улыбнулся.
      — Ладно, — сказал он. — Только ты все-таки воздерживайся. Я-то тебя переношу в любых дозах, а вот на свежего человека ты иногда производишь совершенно удручающее впечатление. Поменьше жеребячьего оптимизма и побольше такта.
      — Слушаю, шкип, — серьезно сказал Вадим. — Есть, шкип.
      Антон вышел. Огибая стол, он опять улыбнулся: с Вадимом не соскучишься. В каюте номер три он прежде всего откинул диван и только тогда откатил заслонку, готовясь подхватить падающее тело. Вместо этого из камеры повалил синий дым. Антон отпрянул.
      — Что, разве уже? — раздался из клубов дыма голос Саула.
      Антон вгляделся. Саул сидел на своем портфеле, поставленном на попа, и курил длинную черную трубку. Вид у него был рассеянный.
      — Вас не тошнит? — спросил Антон, попятился и сел на диван.
      — Отнюдь нет. Что, можно выходить?
      — Прошу вас, — сказал Антон.
      Саул поднялся, взял портфель и, наклонясь, вышел из камеры.
      — Мы почти на месте, — сказал Антон. — Остается только выбрать планету и решить, где высадиться. — Саул сел рядом с ним.
      — Мы далеко от Земли? — опросил он.
      — Полтораста парсеков. Почти на пределе для нашего “Корабля”.
      Вадим заорал из своей каюты:
      — Саул! Требуйте землеподобную планету! В скафандре вам не понравится, а кислородная маска — это еще туда-сюда…
      Антон встал и плотно прикрыл дверь.
      — Мне все равно, какую планету, — тихо сказал Саул. — Но, конечно, лучше такую, где можно дышать, — он вдруг усмехнулся. — Это очень важно, чтобы можно было дышать. — Антон внимательно смотрел на него. — Но самое важное — чтобы там никого не было…
      — Вот что, Саул, — сказал Антон. — Планету мы вам найдем. Это пустяки. У нас на борту есть жилой купол на шесть человек, есть глайдер, есть запас пищи для инициирования цикла, есть хорошая радиостанция. Мы поможем вам устроиться и сейчас же уйдем. Хорошо?
      Саул сидел, опустив голову.
      — Да, — сказал он хрипло. — Так будет лучше всего. Наверное.
      — Ну, вот и хорошо, — Антон толкнул дверь. — Я пойду в рубку, а вы… Если захотите, тоже приходите в рубку.
      В рубке Антон включил бортовой каталог и просмотрел сведения о системе ЕН 7031. Сведения были неинтересные. Вокруг желтого карлика крутились четыре планеты и два пояса астероидов. Пожалуй, больше всего подходила вторая планета: она была землеподобна и находилась на расстоянии полутора астрономических единиц от своего солнца. Антон подал эфемериду на киберштурман.
      Из кают-компании доносились голоса.
      — Как вы перенесли переход, Саул?
      — Какой переход? Я не заметил никакого перехода.
      — Я так и думал.
      — Что?
      — Что вы не заметите. Хотите душ?
      — Нет. Нам долго еще?
      — Наверное, нет. Чувствуете? — “Корабль” шевельнулся, и пол поплыл из-под ног. — Это он ложится на курс. Пойдемте в рубку, а?
      — А мы не помешаем?
      — Конечно, нет… Вот в десантном или рейсовом звездолете нас бы не пустили… Зачем вы носите с собой портфель?
      — Он мне дорог…
      — Тогда не ставьте его на крышку мусоропровода.
      Антон внимательно рассматривал изображение планеты на обзорном Экране. Планета была голубая, как Земля, покрытая белой пеленой облаков, но очертания материков были незнакомые — один большой материк тянулся вдоль экватора, другой, поменьше, тяготел к полюсу.
      — Вот ваши планета, Саул, — сказал Антон и взял листок, выпавший из вывода антенны-анализатора. — Прекрасная планета. Сжатия нет. Сутки — двадцать восемь часов, масса — один и одна десятая. Вредных газов тоже нет. Кислорода много. Маловато углекислоты, но пусть это вас не беспокоит.
      Он поглядел на Саула. Саул смотрел на свою планету с каким-то странным выражением. Мохнатые брови его поднялись дугами. Антон был тронут.
      — Товарищи! — сказал Вадим. — Давайте назовем эту планету Саулой.
      — Нарекается Саулой, — сказал Антон.
      Он пригнул к себе раструб бортового дневника и продиктовал:
      — Юлианский день двадцать пять сорок два девятьсот шестьдесят семь. Вторая планета системы 172 ЕН 7031 нарекается Саулой, по имени члена экипажа историка Саула Репнина.
      Все это не имело ровно никакого значения. Планеты нарекались по названиям кораблей и городов, по именам любимых литературных героев, названиями приборов и просто громкими звукосочетаниями.
      А у кого не хватало фантазии, тот брал какую-нибудь книгу, открывал на какой-нибудь странице, выбирал какое-нибудь слово и как-нибудь его переделывал.
      И тогда получалось что-нибудь вроде Смеховины, Падраки или Бровии. — Но Саул был растроган необычайно. Он бормотал “спасибо, спасибо, друзья” и жал Вадиму руку. Это было очень трогательно. А между тем планета росла. Когда на экране остался только материк, растопырившийся вдоль экватора, Антон спросил:
      — Так где же мы будем высаживаться, Саул?
      Саул ткнул пальцем почти в центр материка. Антону показалось, что он сделал это, зажмурившись.
      — Това-арищи, — протянул Вадим. — Давайте поближе к побережью.
      Было ясно, что ему хочется искупаться. Искупаться в океане Саулы, в волнах, которые не омывали еще ни одного землянина, которые не омывали, может быть, вообще ни одно разумное существо.
      — Н-ну… К побережью так к побережью, — неуверенно сказал Саул. Он посмотрел на Антона. — Для моих целей, — он кашлянул, — выбор места не является существенным.
      — Чудесно! — сказал Вадим. Он проворно уселся в кресло рядом с Антоном. — Хватит! — заявил он. — Капитана разбил паралич, и он в дурном состоянии отнесен в каюту. Широкоплечий и статный второй пилот взял управление на себя. — Он положил пальцы на контакты биоуправления, и “Корабль” сейчас же повалился в пропасть. Материк на экране стал тошнотворно поворачиваться. Вадим провозгласил:
      Все от ужаса рыдает
      И дрожит как банный лист!
      Кораблем повелевает
      Структуральнейший лингвист.
      Саул с шумом уронил портфель и вцепился Антону в плечо.
      — Димка, скажи хоть, куда ты целишься, — попросил Антон.
      — Туда, — смутно ответил Вадим. — Где синие волны ласкают песок.
      Корабль завалило на правый борт.
      — Легче, легче, — сказал Антон. — Меньше эмоций. В материк не попадешь.
      — Авось попаду.
      — Тормоза! Ты же видишь — заносит!
      — Я все вижу.
      — Ох и грохнет он нас сейчас, — сказал Антон в пространство.
      — Небось, небось, — приговаривал Вадим.
      Экран помутнел. “Корабль” вошел в атмосферу.
      Вспыхнула и пропала радуга на тучах твердого воздуха. Замелькали белые и черные пятна.
      — Обдув, — посоветовал Антон.
      — Знаю…
      — Ох и валит тебя и кривит!
      Вадим быстро сказал:
      — Перехватишь управление — я тебе не друг.
      — Вы, Вадим, и в самом деле не промахнитесь, — сказал Саул осторожно.
      Карусель на экране прекратилась. Быстро надвинулось белое поле, потом экран потемнел и погас.
      Корабль вздрогнул.
      — Вот и все, — сказал Вадим. Он потянулся, хрустнув пальцами.
      — Что все? — спросил Саул. — Сломали?
      — Сели, — сказал Антон. — Добро пожаловать на Саулу.
      — Однако же вы лихой пилот, — сказал Саул Вадиму.
      — Весьма лихой, — согласился Антон. — Знаешь, на сколько ты промахнулся, Димка? Километров на двести. Но экран выключить успел, молодец.
      — Привычка, — небрежно сказал Вадим.
      Антон встал.
      — Между прочим, что такое “банный лист”? — спросил он.
      Вадим тоже встал.
      — Это, Тошка, вопрос темный. Есть такая архаическая идиома: “дрожать как банный лист”. Банный лист — это такая жаровня, — он стал показывать руками. — Ее устанавливали в подах курных бань, и, когда поддавали пару, то есть обдавали жаровню водой, раскаленный лист начинал вибрировать.
      Саул неожиданно захохотал. Он смеялся густо и с наслаждением, вытирая слезы ладонью и топая башмаками. Никто ничего не понимал, и через минуту смеялись уже все.
      — Забавный обычай, верно? — сказал Вадим, кашляя от смеха.
      — Правда, Саул, отчего вы смеетесь? — спросил Антон.
      — Ох, — сказал Саул. — Я так рад, что прибыл на свою планету…
      Вадим перестал смеяться.
      — В конце концов я не славяновед, — сказал он с достоинством. — Моя специальность — структурный анализ.
      — Ну ладно, — сказал Антон, — пойдемте наружу.
      Все пошли из рубки. Вадим, придерживая Саула под локоть, говорил:
      — Это не мой вывод. Это наиболее распространенная гипотеза.
      — Неважно, неважно, — быстро отвечал Саул.
      Он стал серьезным.
      — Эта ваша гипотеза настолько далека от истины, что я не мог удержаться. Если я вас задел — простите…
      — А вы как считаете? — спрашивал Вадим.
      Саул раздраженно сказал:
      — Нет такого выражения: “дрожать как банный лист”. Есть выражения: “дрожать как осиновый лист” и “липнуть как банный лист”.
      — Но липнуть как лист — это примитивная метафора. Она восходит к липким листьям липы. Как может липнуть банный лист? Это же не лист растения. Чего ради листья каких-то растений попадут в баню? Это смешно!
      Антон вскрыл мембрану люка. Крепкий морозный воздух хлынул в “Корабль”. Саул оттолкнул Вадима и крикнул:
      — Подождите! Пропустите меня, пожалуйста!
      Антон, уже перенесший ногу через порог, остановился. Саул, держа над головой скорчер, протиснулся вперед.
      — Хотите ступить первым? — спросил Антон, улыбаясь.
      — Да, — пробормотал Саул. — Лучше я.
      Он пролез в узкий люк и остановился, загораживая дорогу. Антон, лезший следом, боднул его головой.
      — Вперед, Саул, — сказал он.
      Саул был как каменный. Сзади Вадим нетерпеливо постучал Антона по согнутой спине.
      — Дайте же пройти, Саул, — попросил Антон.
      Саул, наконец, посторонился, и Антон выбрался наружу. Вокруг был снег. И сверху падал снег большими ленивыми хлопьями. “Корабль” стоял среди однообразных круглых холмов, едва заметных на белой равнине. Под ногами из снега торчала короткая бледно-зеленая травка и много мелких голубых и красных цветов. А в десяти шагах от люка, припорошенный снегом, лежал человек.

III

      Вадим вылез из “Корабля” последним и сейчас же обратился к Саулу:
      — Проще всего было бы проверить это по старинным словарям Даля и Ушакова. Но на борту…
      Тут он заметил, что Саул его не слушает. Саул держал скорчер наизготовку — стволом на согнутом локте, — и лицо у неге было обеспокоенное. Глаза его бегали. Вадим быстро огляделся и тоже увидел человека.
      — Вот тебе на, — растерянно сказал он.
      Антон подошел к лежащему, а Саул остался на месте. Неужели я сбил его “Кораблем” при посадке? — с ужасом подумал Вадим. Внутри у него все сжалось от этой мысли. Он бросился вслед за Антоном и тоже наклонился над телом. Он только взглянул, затем сейчас же выпрямился и стал смотреть в сторону. Вокруг тянулись унылые холмы, заснеженные и одинаковые, небо было затянуто низкими облаками, а на горизонте угадывались бледные очертания горного хребта. “Какая печальная планета”, — подумал он.
      И поля и горы —
      Снег тихонько все украл…
      Сразу стало пусто.
      Антон опустился на колени и осторожно потрогал руку лежащего. Рука была узкая, белая, с тонкими фарфоровыми пальцами, длинные ногти отливали золотом.
      — Ну? — сказал Вадим и глотнул.
      Антон поднялся и тщательно стер снег с голых колен.
      — Замерз. Несколько дней назад. И он очень истощен.
      — Безнадежно?
      Антон кивнул.
      — Это уже камень.
      — Камень… — повторил Вадим. — Как же так? Смотри, он совсем мальчишка… — он заставил себя смотреть на лицо мертвого. — Смотри, он похож на Валерку! Помнишь Валерку?
      Антон положил ему руку на плечо.
      — Да, похож.
      — Я так испугался. Я думал, что сбил его при посадке.
      — Нет, он лежит уже несколько дней. Он упал от слабости и замерз.
      — Слушай, Антон, а почему он в рубашке?
      — Не знаю. Пойдем на “Корабль”.
      Вадим не двинулся.
      — Я не понимаю. Значит, мы не первые?
      Он огляделся, ища взглядом Саула. Саула не было.
      — Антон, может быть, ты ошибся? Может быть, еще можно что-нибудь сделать?
      — Пойдем, пойдем, Димка.
      — А как же… он?
      — Откуда я знаю? Пойдем.