Боря выпрыгивает за борт и по грудь уходит в сугроб. Обтаптывается, отыскивая острым щупом твердь под снегом. Кричит, багровея лицом, и машет руками:
      – Можно сидеть!
      Вертолет оседает в снег по самое брюхо, под выхлопными трубами тает, чернеет снег.
      – А люди где? – спрашивает Кеша, перестав бодаться с бочкой, протирает заспанные глаза.
      «Вот мы и свиделись снова, Туруланда, – думаю я. – Где-то все тут и было. Где-то тут, где-то тут», – стучит в висках кровь.
      – Привет аборигенам! – кричит Борис.
      По сугробам, утопая почти по грудь, проминается эвенк, скаля зубы и улыбаясь.
      – Ты что, тут один? – спрашивает из кабины командир.
      – Еще другой есть, Васка, брат мой. И Коля Бобыль, и я с бабой… Дети есть, мои дети. – Весело смеется. – Васка болеет, однако, грипп у него. Эпидемия. Айда чай пить!
      – Тебя-то как звать? – спрашивает Борис.
      – Шурка.
      – А волки есть?
      – Волки есть.
      – Ну, тогда показывай, мы их всех побьем…
      – Покажешь их, – смеется Шурка, – они ух какие хитрые! Умные, сволоть! Умнее человека…
      – Тебя – да! – острит Борис.
      Но Шурка не обижается, а, наоборот, очень доволен остротой. Идем пить чай.
      В снегу пробита достаточно широкая дорожка. По ней, обогнав всех, Шурка катит санки, в которых молча и солидно сидят его дети – двое. Кеша спешит за Шуркой, а следом весело и шумно идут вертолетчики. Я отстаю.
      Где-то тут все и было…
      Широкие выполья оленьих пастбищ, в реденькой таежке – крохотные лиственки, ползучая березка, наволоки мелкой сосны, но кое-где исполинами протыкают небо листвени, рогатые и огромные.
      За пастбищами тайга погуще и чище, там стойбище эвенков. Но чумов не видно. Под соснами натянуты палатки с черными коленами печных труб. От дерева к дереву, под самыми макушками, антенна.
      В палатке душно и жарко. Васька лежит на надувном матрасе, подсунув под локоть черную от копоти подушку, чихает и кашляет. Громко жалуется на «эпидемию гриппа», которая косит всех без разбору. Но лицо веселое, даже довольное, и он, демонстрируя нам, пьет лекарства, высыпав с десяток таблеток в маленькую мягкую ладошку. Смачно жует, щурится:
      – Спирт есть?
      – Нету! Нету! – говорит Борис – Нынче везде сухой закон.
      – Лекарство на спирту должно быть, – объясняет Шурка.
      Жена его разливает по кружкам чай, раскладывает подмокшие куски сахара, черные сухари.
      – Все тайге, тайге! Подохнешь тайге этой! Где условия? – громко кричит Коля Бобыль, ни к кому не обращаясь. Но его никто и не слушает.
      Пьем чай, смеемся, болтаем ни о чем. А Коля Бобыль все кричит:
      – Ты условий создай! В тайга, в тайга… Нету условий! Подыхай! Жену не видишь. Детей не видишь… Какая жизнь, а?!
      Ни жены, ни детей у Бобыля нет.
      – Волк умный, – говорит Васька. – Научно-технический прогресс знает!… Ты летишь, – Васька обращается к командиру, – он слышит. В снег ляжет и лежит. Закопается, сволоть.
      – Не выпугнешь? – спрашивает Борис.
      – Нет.
      – Выпугну, – говорит командир. – Не стерпит. Вон она, керосинка, черт-те как гремит. – И вдруг весело ко мне: – Улетали – ей шесть часов оставалось. Три часа сюда летели. Значит, три осталось.
      – До капитального, что ли?
      – Не… До списания! Все, точка. Отходила. А машина легкая, хорошая. Может, купим в складчину?
      Я отказываюсь.
      – А жаль, – говорит Борис. – Недорого, Николаич, подумай. Жаль в утиль.
      – Продай мне, – вдруг говорит Шурка.
      – Почему в палатках живете? – спрашиваю я у Васьки.
      – Дают, – отвечает. – А где же жить?
      Палатки большие – экспедиционные, добротные, с окошками и хорошо запахивающимися двойными пологами. Но натянуты небрежно, кое-как, без умения. Черные, проржавленные трубы выткнуты в одно из окошек. В палатке грязно, куль у входа с белой дорожкой просыпанной муки, обрубки полуоттаявшего мяса, старая одежда, бродни кучей, поломанные, застеленные стегаными одеялами раскладушки с черными постелями на них.
      – А в чуме чего не живете?
      Шурка задумался ненадолго, но с ответом нашелся:
      – Строить надо…
      – А ты умеешь?
      Коля Бобыль закричал, замахал руками:
      – Кто умеет? Он? Хрену! Он в интернате жил! В доме! Ему что? Кроватка! Печка! Жратва от пуза! Зачем ему чум? Он в интернате жил. Ни хрена не умеет…
      – А ты умеешь? – спрашиваю.
      – Я умею… Не хочу… Условий нету! Где забота? Вон Васька гриппом болеет. Эпидемия. Завтра я заболею, потом Шурка, потом Танька и дети. Все подохнем! Где забота? Не хочу…
      – Рация испортилась, – говорит Шурка.
      – Никому дела нет! – кричит Бобыль. – Сяду с вами на вертолетку и улечу.
      – Я тебя не возьму, – говорит командир. – Тебе работать надо. Ты ведь сколько в центре без дела шатался. Месяц? Два?
      – Его пьяного изловили! – хохочет Шурка. – Его директор сюда в мешке привез.
      – Как в мешке? – Борис аж подпрыгнул.
      – А он в спальнике спал. Его так в вертолет и положили… И сюда! – хохочет Васька. – Проснулся, под сосной лежит, в стаде. Его олени лижут. С того и орет.
      Бобыль слушает, широко открыв рот, пытаясь что-то произнести, молчит, вскакивает и выбегает из палатки.
      – Обиделся, – говорит Борис.
      – Не-е-ет, – машет рукой Шурка. – Он не умеет…
      – Чего?
      – Обижаться. Кричит только… Всегда кричит.
      – Когда трезвый, – добавляет Васька.
      – Зачем он вам тут? – спрашиваю.
      Все, даже дети, что мусолят по куску сахара, удивленно смотрят на меня.
      – Он тайга знает… Оленей. Он знает!
      – А ты знаешь?
      – Я знаю! – кричит почему-то Васька. – Я соболя в глаз бью. Я тебя куда хочешь выведу. Я знаю. Оленей только боюсь, они меня топчут.
      И снова все смеются.
      – Гоняй его туда, сюда… – имея в виду оленей, говорит Шурка. – А зачем? Не знаю. Надо, чтобы механический пастух был…
      Возникает разговор, что пора бы и автоматизировать труд оленевода, а то лучше следить за стадом по телевидению, и чтобы у пастуха был маленький такой вертолетик – сел верхом и – та-та-та – полетел. Или того лучше, чтобы робот летал, а ты кнопки сиди и нажимай.
      – Можно пункт диспетчерский сделать, – говорит серьезно Шурка.
      Где-то слышно, как покрикивает на оленей Бобыль, как разговаривает с ними, уходя все дальше и дальше от палаток.
      – По стаду пошел. В обход, – прислушиваясь, говорит Васька.
      – Распугали вы стадо. Его сбить надо. Дикие ходят. Увести могут, – объясняет Шурка. И добавляет: – Без Бобыля нельзя. У меня дети, у Васки грипп. Мы и так без него полтора месяца вкалывали. Совсем устали…
      Выходим на волю под красные сосны. Даже Васька, забыв про «эпидемию гриппа», вылазит из палатки.
      – Шур, а в чуме хуже жить? – спрашиваю.
      – Старики живы были, всегда в чуме жили. Хорошо.
      – Ты правда не можешь поставить чум? Не умеешь? Он качает головой.
      – Хороший не смогу…
      Идем молча к вертолету. Летчики уже в машине, Борис хлопочет вокруг. Шурка думает, шагая рядом, бредет по сугробам, сойдя с тропы, и вдруг как-то очень по-детски вздыхает:
      – Я из интерната бегал… Меня привезут, а я убегу. Учитель за мной на стойбище едет. Опять в интернат привезут, а я опять убегу. Сам стойбище находил. Наказывали… Потом отвык бегать. – И вдруг засмеялся: – Нам учитель картинку покажет, кра-а-а-сивая машина. Рисуйте. Я рисую, рисую – не умею. Возьму оленя и нарисую. Хорошо… И ребята другие – тоже оленя. Учитель ругается.
      Я грустно улыбаюсь, вспоминая стихи Алитета Немтушкина, как дети эвенков рисуют оленя. Проносятся над тайгою самолеты, совершают свое кружение спутники, ракеты перечеркивают громадное северное небо, гудят на буровых бульдозеры, и ревут двигатели, а дети все рисуют и рисуют оленей. И Шурка рисовал оленей. И брат его, Васька, тоже рисовал, а теперь вот боится, что затопчет его стадо.
      – Ваш род Почогиров? – спрашиваю. Шурка удивленно пожимает плечами.
      – Не знаю.
      – Тебе сколько лет?
      – Двадцать три…
      Ну, конечно, он еще не родился, когда мы с Ганалчи кочевали тут совсем неподалеку.
      – А ты знаешь, кто такой Ганалчи?
      – Нет…
      Неужели и памяти не осталось о нем?
      Мы подходим к вертолету, и Шурка ловко запрыгивает в машину. Будет корректировать полет, выводя на волчью стаю. Второй пилот уступает свое кресло, а сам встает за спиной командира. Шурка удобно устраивается в кресле, знаемо напяливает на голову наушники, ощупывает пальцами ларингофон.
      – Поехали, – говорит командиру.
      «Керосинка» отчаянно гремит, сотрясаясь в какой-то неудержимой дрожи, завывает и спустя время неохотно выбирается из снегов и вдруг стремительно по наклонной взлетает над тайгою.
      Из-за спины второго пилота я вижу, как Шурка, переговариваясь с командиром, указывает ему пальцем на ориентиры.
      Мы идем в облет стада, и где-то глубоко внизу мелькнула черной букашечкой фигура Бобыля, а рядом с ним две точечки – собаки.
      Волки вышли к стаду пять дней назад. Стая давно петляла вокруг да около, пятная снег, но держалась от пастбищ довольно на большом расстоянии. В их диком и благополучном сообществе было много молодняка, еще не обученного охоте.
      Бобыль, доставленный в тайгу необычным способом – в мешке, сразу же ушел в стадо. Шурка с Васькой не больно убивали ноги, и олени разбрелись по громадной территории. Тут были тучные ягельники, снежный храп рыхлый и сугробы неглубокие.
      Бобыль двое суток сбивал разбредшихся оленей, считал их, все еще тем счетом, который унаследовал от предков и который так и не удалось никому узнать, кроме тех, что всегда жили среди оленей. Удивительная способность – одним взглядом охватить громадное, в несколько сотен голов постоянно движущееся и перемещающееся стадо и тут же определить – нет трех: матки с двумя тугудками, или: учага, матки и тугудки. Трех! Из трехсот! Бывал и я свидетелем такого.
      – У тебя сколько в стаде оленей, Афанасий? – спрашивал инспектирующий стада.
      – Счас?
      – Да, сейчас.
      – Триса, однако, – вмельк глянул он на собранное стадо. – А в тайге еще гоняются ребята за отбившимися оленями.
      – А всего сколько?
      – Пятнасать, ребята, однако, счас пригонят. Будет триса пятнасать. Всего и есть.
      Из тайги выгоняют одного, другого, третьего… десятого… четырнадцатого… Пятнадцатого нет.
      – Однако Степка за ним бегат. Считай, начальник. И начинается долгая утомительная работа: считают по головам, отгоняя просчитанных и сдерживая остальных. Счетчики в мыле, инспектирующий охрип от крика. Наконец суммирует счет – триста четырнадцать.
      – А пятнадцатого съел?
      – Зачем съел?… Нельзя… Вот он…
      Степка верхом выезжает на учаге из тайги, объясняет:
      – За дикой маткой да-а-алеко учаг убегал…
      Бобыль знал счет. А Шурка с Васькой нет. Он с темна до темна бегал тайгою, собирал оленей, делал стадо. Ругался на молодых оленух, отчитывал маток, стыдил вожаков – распустили семью, бродят сами по себе, лишь бы нажраться. Выговоры были строгие, но без криков, которые он позволял только по отношению к совсем глупым оленям, которые, сколь ни живи на свете, не поумнеют.
      Вожаков Бобыль уважал и даже немного заискивал перед ними. Как ни крутись, а хороший вожак в стаде – большая помощь человеку.
      Олени понимали Бобыля, стыдились, выгуркивая что-то в свое оправдание. И, совестясь, подходили к Бобылю, тыкались мягкими губами в его руки. Он их гладил по мордам, рассказывал, какой он плохой, променял оленей на водку.
      Шел дальше. Так и выбрел на волчьи тропы. Глянул на следы, на испятнанный мочой снег и все понял. Стая была сильная и пока сытая. Несколько маток, трое самцов, могучий вожак, а остальные (много их) молодняк. Это напугало Бобыля.
      Стая пришла не просто на охоту, чтобы утолить голод. Старшие привели молодежь учить резать добычу.
      Еще два дня кряду и по ночам уже втроем обходили стадо, выстрелами отпугивая волков. Но Бобыль знал, что волки не боятся ни криков, ни выстрелов и не нападают потому, что молодняк должен привыкнуть к стаду.
      Рация, которую вот уже полгода изо дня в день чинил Шурка, неожиданно заработала, и они успели передать о стае на центральную усадьбу…
      Бобыль брел вдоль стада, отмечая, что волки подошли к нему вплотную, накинули петлю и теперь затягивали ее. Ночью начнется резня.
      Бобыля очень обрадовал прилет вертолета, ему понравились пилоты, охотники, он даже хотел попроситься в машину, чтобы показать тот распадок, куда уходили отпугнутые им звери, да вот раскричался некстати, навел критику и сам же себя наказал. Молчать бы надо. Но молчать Бобыль не умел. Все не так делалось вокруг него, все поперек. Ему нравились слова «забота», «условия», а еще больше часто повторяемые другими фразы, которые он выучил наизусть и к месту и не к месту выкрикивал их, размахивая руками. Это ему нравилось.
      Бобыль шел в противоположную сторону от лежек зверей не потому, что боялся попасть под выстрелы, – он верил охотникам, но потому, что знал: стадо, напуганное пальбою, двинется к гольцам, и там его надо перехватить и повернуть руслом Туруланды на водораздел, где тоже хорошие ягельные места.
      – Приготовиться! – крикнул второй пилот, спрыгивая в пассажирскую кабину.
      Он распахнул дверцу, укрепил ее так, чтобы не захлопнулась. Кабина вмиг промерзла, и жестокие потоки ветра хлынули в распахнутый проем, ослепив и оглушив на миг. Кеша не торопясь надел и застегнул несколькими замками широкий пояс, напрочь соединенный с вертолетом стальным тросиком в мизинец толщиной, лег у левого края двери на бок, прикинул к плечу карабин и стал внимательно глядеть за борт. Мы со вторым пилотом полулегли на сиденье у иллюминаторов, с которых сняли плексигласовые окошки.
      Вертолет, почти касаясь брюхом вершинок деревьев, шел вдоль широкой падушки. Тут где-то в густом молодом еловом подгоне, в зарослях непроходимых кустарников залегли волки.
      Бобыль водил сюда Шурку. И они долго следили с сопки над падушкой, выискивая лежки. Бобыль видел их и, считая, показывал Шурке. Шурка не увидел ни одного волка и лежек их не разглядел, но места, указанные Бобылем, запомнил. На них и выводил вертолет.
      Волки лежали прочно. Первый заход ничего не дал. Тогда командир, снизившись, вошел в падушку и, почти касаясь колесами снега, помчался по пси, оглушая все окрест грохотом и воем.
      Тайга летела перед самым лицом, казалось – ветви хлещут по обшивке. Стало муторно, и на миг ушло сознание.
      Еще момент, и вертолет влипнет в частолесье. Но командир выдергивает машину, взмывая в небо.
      – Нет их там! – кричит на ухо второй пилот.
      – И не было! – орет Борис и поднимается с пола. Лежал за спиной Кеши, страховал.
      Но в это время что-то кричит командир, и второй влетает к нему в кабину и так же стремительно скатывается к нам.
      – Подняли! – Он уже плюхнулся на сиденье подле иллюминатора, изготовился к выстрелу.
      Молодой волчишка, не выдержав нашей атаки, оставил лежку и теперь мчит вниз по падушке к руслу Турулаиды весь как на ладони.
      Командир закладывает вираж, и нам хорошо виден зверь. Мосластая парнишковая стать, длинные и оттого неуклюжие ноги (но несут они его быстро), чуть вжатая в лопатки шея, и во всем неудержимый страх.
      – Как реактивный прет! – успевает выкрикнуть Боря, и перед нами только небо, только далекие перистые облачка. Когда и распогодило – не заметили.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.