- Нет, - решительно оборвал его Генерал, - вот как раз этого мы и не можем себе позволить. Эти двери могут оказаться ловушками. Откроешь дверь, сделаешь шаг через порог, и обнаружишь, что нет больше ни двери, ни порога, а ты уже там, откуда нет возврата.
      - Вы не верите ни во что, - буркнул Пастор. - Всюду видите только ловушки.
      - Это воинская выучка, не раз сослужившая мне добрую службу и спасшая меня от множества глупых шагов.
      - Остался еще один мир, - сообщила Лэнсингу Мэри, - и это печальнейшее зрелище на свете. Не спрашивай, почему. Просто так, и все.
      Мир действительно был печален. Прижав лицо к смотровому окошку, Лэнсинг увидел сумрачную лесистую лощину. Деревья, росшие на склонах окаймлявших ее холмов, были угловатыми и покореженными. Эти кривые деревья напоминали ковыляющих древних старцев, хотя в этом мире не шевелилось ничто - не было даже играющего листвой ветерка. "Быть может, - подумал Лэнсинг, - в том-то и состоит печаль: быть навечно скованным в мучительном движении". Среди деревьев там и тут виднелись утонувшие глубоко в земле замшелые валуны, а еще Лэнсинг догадывался, что по дну рассекавшего склон глубокого оврага должен бежать поток - но вряд ли его воды весело журчат. И все-таки Эдуарду никак не удавалось докопаться до причины печали - ну да, это унылое зрелище, подобный вид не может не внушать тоску, но откуда взялась печаль?
      Отвернувшись от глазка, он взглянул на Мэри, но та лишь покачала головой.
      - Не спрашивай. Я и сама не пойму.
      16
      Костер они развели ради тепла и уюта: солнце уже закатилось, и внутри здания стало довольно зябко. Теперь же они расселись вокруг костра и повели беседу.
      - Я бы предположил, - начал Генерал, - что двери могут содержать в себе разгадку причины нашего прибытия, но мне это кажется маловероятным.
      - Мне совершенно ясно, - заметил Пастор, - что двери ведут в иные миры. Если мы попытаемся войти в них...
      - Да говорю я вам, - перебил Генерал, - что двери - это ловушки. Только попробуй начать с ними возиться, враз обнаружишь, что обратной дороги нет.
      - Очевидно, - сказала Мэри, - что жителей этого города весьма занимали иные миры. Мы располагаем не только дверями, но и графостатом. То, что в нем по-прежнему виднеется - наверняка другой мир.
      - Вот чего мы не знаем, - проговорила Сандра, - это являются ли они реальными мирами, или это ландшафты воображения. Мне приходит в голову, что это своеобразный жанр изобразительного искусства - быть может, с нашей точки зрения несколько нетрадиционный, но не можем же мы заявлять, что познали все возможные виды искусства.
      - По-моему, это полнейшая бессмыслица, - возразил Генерал. - Ни один пребывающий в здравом уме художник не заставит зрителя глазеть на свое творение через какую-то дыру! Он предпочтет повесить его на стену, где оно будет видно всем и каждому.
      - Вы просто подходите ко всему несколько узколобо, - не согласилась Сандра. - Откуда вам знать, чего желает художник или какие он изберет средства? Быть может, взгляд сквозь глазок - единственный способ подвести зрителя к творению вплотную, заставить его сосредоточиться на произведении и забыть об отвлекающем от созерцания окружении? А настроения? Вы заметили, что каждому глазку присуще единственное, четко выверенное настроение - и каждое из них апеллирует к чему-то новому, к иной части эмоционального спектра? Одно это уже делает их истинным искусством.
      - А я все равно не верю, что это искусство, - стоял на своем Генерал. - Я считаю, что это двери в иные миры, от которых лучше держаться подальше.
      - Сдается мне, что мы кое-чем пренебрегли, - вмешалась в этот спор Мэри. - А именно - найденными Эдуардом и Юргенсом картами. Насколько я понимаю, ни одна из них не относится к месту нашего пребывания. Наверно, это карты некоторых из увиденных нами миров. В таком случае, должен иметься способ войти туда и вернуться обратно.
      - Быть может, это и так, - согласился Генерал, - но они знали, как это сделать, а мы - нет.
      - На картах могут быть показаны другие районы мира, в котором мы находимся, - предположил Юргенс, - а мы этого не знаем, потому что видели лишь малую его часть.
      - Сдается мне, - Лэнсинг потянулся за картами, - что вот на этой показан тот район, в котором мы находимся. Да, вот она. - Он развернул карту и расстелил ее на полу. - Смотрите, вот здесь может быть наш город: покрытый крестиками район может быть общепринятым обозначением города, а вот это, пожалуй, дорога, которой мы сюда прибыли. А этот черный квадрат может означать таверну.
      Генерал подался вперед, чтобы взглянуть на карту.
      - Да, это может означать и город, а место, с которым он соединен вот этой линией - таверна. Но как насчет куба? Тут нет ничего похожего. Картограф вряд ли упустил бы куб из внимания.
      - Быть может, карта была сделана до постройки куба, - подсказал Юргенс.
      - Вполне возможно, - согласилась Сандра. - Я бы сказала, что куб построен недавно.
      - Нам еще придется поломать над этим голову, - сказал Генерал. - А сейчас нам грозит просто заболтать друг друга насмерть, ведь каждый несет, что вздумается. Пожалуй, будет лучше, если каждый обдумает ситуацию самостоятельно, а потом мы снова потолкуем.
      Пастор медленно встал.
      - Пойду пройдусь. Глоток свежего воздуха может прочистить мозги. Никто не желает составить мне компанию?
      - Пожалуй, я, - встал Лэнсинг.
      Над площадью уже сгущались сумерки. Солнце уже зашло, надвигалась ночь. На фоне закатного неба темнели неровные силуэты полуразрушенных задний. Шагая бок о бок с Пастором, Лэнсинг вдруг впервые ощутил окружающий город ореол древности.
      Должно быть, Пастор ощутил то же самое; он вдруг встрепенулся и сказал:
      - Должно быть, сей город лишь вполовину моложе самого времени, и потому напоминает о нем. Будто на наши плечи ложится груз столетий. Время источило даже камни, и город стал един с почвой, на которой стоит. Вы заметили это, мистер Лэнсинг?
      - Пожалуй, да. Тут ощущается нечто необычайное.
      - В этих краях история свершилась, выполнила свое предназначение и умерла. И сей град стоит напоминанием о наполнявших его тварях земных, напоминанием, что сама история есть лишь иллюзия. Подобные места дарованы человеку, чтобы он мог обозреть сделанные промахи. Ибо сие есть мир промахов. Мне кажется, что здесь сделано множество промахов, куда более, нежели в прочих мирах.
      - Может, вы и правы, - не зная, что на это сказать, ответил Лэнсинг.
      Пастор умолк и зашагал вперед, заложив руки за спину и высоко вздернув подбородок, лишь время от времени озираясь, чтобы оглядеть площадь. Затем он снова заговорил:
      - Надо поближе присмотреться к Генералу. Сей человек крайне безумен, но его безумие пронизано такой несокрушимой логикой и обаянием, что требуется немалая проницательность, чтобы обнаружить ее. Он упрям и негибок, его невозможно ни в чем убедить. Он заблуждается намного сильнее, чем любой, кого я когда-либо знал - и все это из-за его военного стиля мышления. Вы никогда не обращали внимания, насколько узколобы военные?
      - В своем времени я почти не встречал военных.
      - Ну, так оно и есть, уж поверьте. Они разумеют лишь один способ действий. Их умы ничто иное, как сборники уставов, и живут они согласно этим уставам. Они надевают на себя невидимые шоры, не позволяющие им зреть ни направо, ни налево, а лишь вперед. Я полагаю, что нам с вами следовало бы приглядывать за Генералом. Ибо в противном случае он доведет нас до беды. И вот в чем суть: ему необходимо быть вождем. Стремление к лидерству превратилось для него в фобию, вы наверняка заметили это.
      - Да, пожалуй. Если припоминаете, я даже говорил с ним об этом.
      - Итак, вы заметили. Кое в чем он напоминает мне одного моего соседа, каковой жил через улицу от меня, а в конце улицы обитал дьявол. Мы были добрыми соседями и не подозревали о близости дьявола, но он жил неподалеку от нас. Я полагаю, распознали его немногие, но я-то распознал, и подозреваю, что вышеупомянутый сосед распознал его тоже, хотя мы ни разу и не говорили об этом. Но суть в том, что сказанный сосед, даже распознав дьявола - а он распознал его, говорю я - сохранил с ним добрососедские отношения. При встрече на улице он желал дьяволу доброго утра и даже задерживался с ним потолковать. Я убежден, что в их речах не было ничего греховного - они просто останавливались, чтобы перемолвиться словцом-другим. Но неужто вы не разумеете, что зная, где сокрыт диавол, мой сосед не уподоблялся ему? Если бы я упомянул об этом в беседе с ним, указав, что ему не следует уподоблять себя означенному дьяволу - чего, разумеется, я не сделал - я уверен, что он уведомил бы меня, что он веротерпим, и не питает предубеждения ни против евреев, ни против черных, ни против папистов или прочих людей иного сорта; а не будучи предвзятым по отношению к упомянутым, он не может предвзято подходить и к проживающему по соседству диаволу.
      Мне кажется, во Вселенной есть нравственный закон, что есть вещи добрые и есть вещи скверные, и каждому из нас надлежит отделить доброе зерно от плевел. Ежели мы намерены быть нравственными людьми, то должны знать отличия меж ними. Причем я вещаю не об узости религиозных воззрений, хотя и должен признать, что зачастую они оказываются весьма близорукими, а о человеческих поступках во всем их многообразии. Я прекрасно сознаю, что мнения некоторых совершенно неверующих людей являются весьма и весьма существенными, хоть я и не согласен с ними. Я не соглашаюсь, ибо полагаю, что человек нуждается в опоре, предоставляемой ему верой, нуждается в собственной, испытанной вере, дабы настоять на своей правоте, или на том, что он принимает за правоту. - Пастор остановился и повернулся лицом к Лэнсингу. - Я провозглашаю сие, хотя не исключено, что поступаю подобным образом только по привычке. Дома, посреди своей грядки турнепса и в белом доме, обращенном к тихой зеленой улице - тихой несмотря на близость дьявола, жившего на расстоянии всего лишь квартала, - я знал, что к чему. Я ощущал такую же решительность, такие же самоуверенность и уверенность в собственной правоте, как и всякий иной. В своей приходской церквушке, такой же тихой и белой, как мой дом, я мог стоять и вещать пастве о добре и зле по любому поводу, как бы глубок или тривиален он ни был. Но ныне я пребываю в растерянности. Ныне часть моей прочной самоуверенности испарилась. Прежде я испытывал уверенность - но теперь я не уверен ни в чем.
      Пастор прервал свою речь и по-совиному взглянул на Лэнсинга.
      - Не знаю, зачем говорю вам это. Именно вам, а не кому-либо иному. Знаете, почему я заговорил с вами?
      - Даже не представляю, - отозвался Лэнсинг. - Но раз вы хотели поговорить, я выслушал вас с удовольствием. Если вам стало легче, то я рад, что выслушал.
      - А разве вы этого не ощутили? Что вас бросили?
      - Я бы не сказал.
      - Пустота! - воскликнул Пастор. - Ничто! Это ужасное место, это подобие ада! Именно это я всегда и возвещал, я говорил своим прихожанам: ад - не собрание пыток или унижений, но небытие, утрата, потерянность, завершение любви и надежд, чувства человеческого достоинства, силы верования...
      - Человече, - заорал в ответ Лэнсинг, - да возьмите же себя в руки! Не позволяйте себе поддаться влиянию этих мест! Не думаете же вы, что мы все...
      Пастор простер руки к небу и взвыл:
      - Боже мой, Боже мой, для чего Ты меня оставил?! Почему, о Господи...
      А с холмов за городом ему откликнулся другой вой, другой вопль отчаяния. И этот вопль отчаяния был полон такого одиночества, что оно ледяным прикосновением останавливало сердце в груди - такого одиночества и потерянности, что в жилах стыла кровь. Подвывающий, хнычущий вопль летел над брошенным тысячелетья назад городом, вонзался в жестокое небо и обрушивался на город. Такой вой мог принадлежать только бездушной твари.
      Зарыдав, Пастор сжал голову руками и отчаянно ринулся в сторону стоянки, выбрасывая ноги далеко вперед и раскачиваясь из стороны в сторону. Порой он спотыкался и, казалось, вот-вот упадет, но всякий раз он ухитрялся удержаться на ногах и продолжить бегство.
      Лэнсинг устремился следом, не питая, впрочем, особых надежд догнать Пастора, в глубине души испытывая благодарность за то, что того не удастся догнать. Да если и догнать - что с ним делать?
      И все это время небо содрогалось от доносившегося с холмов жуткого воя - там выплакивало свою тоску нечто ужасное. Лэнсинг ощутил, как его грудь сковывает холод чужой боли, будто медленно сжимающаяся исполинская ладонь. Он задыхался - но не от бега, а от этих ледяных тисков.
      Пастор достиг здания и затопал по ступеням. Бежавший следом Лэнсинг остановился лишь на самой границе озаренного костром круга. Священник рухнул на пол у самого огня, подтянув ноги к груди, охватив их руками и прижавшись лбом к коленям, как плод во чреве матери, словно надеялся таким способ укрыться от всех бед мира.
      Генерал опустился на колени рядом с ним, а остальные вскочили на ноги и с ужасом смотрели на Пастора. Услышав шаги Лэгнсинга, Генерал поднял голову и встал.
      - Что случилось? - громовым голосом спросил он. - Лэнсинг, что вы с ним сделали?
      - Вы слышали вой?
      - Да, мы недоумевали, что это.
      - Вой и напугал его. Он зажал уши и побежал.
      - Просто струсил?
      - По-моему, струсил. Он уже давно не в себе. Он завел там беседу со мной, да только в ней было мало смысла, он то и дело перескакивал с одного на другое. Я пытался его утихомирить, но он воздел руки горе и начал вопрошать, почему Бог его покинул.
      - Невероятно, - поразился Генерал.
      Сандра, занявшая место Генерала возле Пастора, встала, прижав ладони к лицу.
      - Он оцепенел. Сплошная судорога. Что мы можем сделать?
      - Оставить его в покое, - ответил Генерал. - Сам помаленьку оклемается. Если нет, то мы бессильны.
      - Хороший глоток спиртного не повредит, - предложил Лэнсинг.
      - И как вы его дадите Пастору? Готов побиться об заклад, что зубы у него стиснуты. Вам придется сломать ему челюсть, чтобы влить в горло хоть каплю. Разве что потом.
      - Как ужасно, что с ним это случилось! - воскликнула Сандра.
      - Он сам напрашивался, - отозвался Генерал, - с самого начала.
      - Как вы думаете, он оправится? - спросила Мэри.
      - Я видел нечто подобное в боях. Порой это проходит, порой нет.
      - Надо держать его в тепле, - распорядилась Мэри. - У кого-нибудь есть одеяло?
      - У меня есть парочка, - сообщил Юргенс. - Я взял на всякий случай.
      Генерал отвел Лэнсинга в сторону.
      - А что, этот вой среди холмов оказался настолько скверным? Разумеется, мы его тоже слушали, но тут он был сильно заглушен.
      - Там было очень скверно.
      - Но вы-то выстояли?
      - В общем, да. Но я не был на грани нервного срыва, а он был, и притом давно. Он едва-едва закончил рассказывать мне, как Бог его покинул, и тут эта дрянь!
      - Трус, - с отвращением сказал Генерал. - Жалкий, инфантильный трус.
      - Он не мог ничего поделать. Он утратил контроль над собой.
      - Дебелый большеротый религиозный задира, - не утихал Генерал. - Наконец-то его поставили на место!
      - Вы будто даже рады этому, - со злостью в голосе оборвала его Мэри.
      - Ну, не то чтобы вообще, но все-таки он меня уже начал доставать. Теперь при нас двое калек.
      - А почему бы вам просто не поставить их к стенке? - вклинился Лэнсинг. - Ах, пардон, я и забыл, что у вы оставили свою пушку дома!
      - Вот чего вы все не поймете, - невозмутимо отозвался Генерал, - это то, что в подобном предприятии непреклонность является ключом ко всему. Чтобы пройти до конца, надо быть непреклонным.
      - Вы настолько непреклонны, - заметила Сандра, - что этого с избытком хватит на всех.
      - Я вам не нравлюсь, но мне на это плевать. Никто не любит суровых командиров.
      - Но в том-то и дело, - бросила Мэри, - что никто не ставил вас командиром над нами. Мы прекрасно обойдемся и без вас.
      - А вот теперь я думаю, - сказал Лэнсинг, - что пора поставить точку. Генерал, я сказал вам кое-что нелицеприятное, и готов подписаться под каждым словом. Но я готов взять их обратно, если и вы забудете их. Если мы будем так цапаться, то предприятие, как вы выразились, завершится весьма плачевно.
      - Восхитительно, - согласился Генерал. - Слова настоящего мужчины. Лэнсинг, я рад, что вы на моей стороне.
      - А я вовсе и не переходил на вашу сторону. Просто я очень стараюсь уладить дело.
      - Слушайте, - сказала вдруг Сандра. - Замолчите и послушайте. Помоему, вой прекратился.
      Наступило молчание, и все прислушались. Вой действительно стих.
      17
      Когда Лэнсинг проснулся, остальные еще спали. Съежившийся под грудой одеял Пастор уже немного расслабился. Он по-прежнему пребывал в позе младенца во чреве, но уже не был скован судорогами.
      У огня на корточках сидел Юргенс, приглядывавший за кипящим котелком с овсянкой. Кофейник он поставил сбоку от костра на кучку тлеющих углей - чтобы тот не остыл.
      Лэнсинг выполз из спального мешка и присел рядом с Юргенсом.
      - Как там наш страдалец?
      - Спал он довольно спокойно, в последние часы он был в полном порядке. До того его немного полихорадило, он весь так и трясся. Будить я никого не стал, потому что все равно ему бы никто не смог помочь. Я присматривал за ним и поправлял одеяло, чтобы Пастор не раскрывался. Потом он наконец перестал дрожать и уснул. Знаете, Лэнсинг, нам следовало бы взять какую-нибудь аптечку. Почему никто не сообразил?
      - У нас есть бинты, обезболивающие и дезинфицирующие средства, и по-моему, в таверне только они и были. Да и потом, остальные лекарства нам вряд ли пригодились бы: среди нас нет ни одного, кто разбирался бы в медицине. Так что даже имея лекарства, мы все равно не смогли бы ими воспользоваться.
      - Сдается мне, что Генерал был с ним чересчур груб.
      - Генерал напуган, у него и своих проблем по уши.
      - Что-то я не заметил.
      - Он считает, что отвечает за нашу безопасность, и со стороны такого человека, как он, это выглядит вполне естественно. Его тревожит каждый наш шаг, каждое неверное движение. Он ведет себя, как оберегающая цыплят квочка, и ему это дается нелегкой ценой.
      - Но ведь мы и сами с усами, Лэнсинг!
      - Ну да, только он так не думает. Наверно, за историю с Пастором, он винит себя.
      - Но ведь он терпеть не может Пастора!
      - Это так. Пастора никто не любит, он плохой попутчик.
      - Так зачем же вы пошли с ним гулять?
      - Не знаю. Пожалуй, мне было жаль его - он такой одинокий. Нельзя бросать человека в одиночестве.
      - Вы один печетесь за нас за всех. Исподволь, не подавая виду, вы заботитесь о каждом из нас. Вы никому не сказали ни обо мне, ни о том, что я вам рассказал - кто я и откуда.
      - Когда Мэри спросила тебя об этом, ты уклончиво попросил прощения, и я решил, что ты не хочешь, чтобы остальные знали.
      - Но ведь я же сказал вам. Вы понимаете, о чем я говорю. Я рассказал вам все, я вам доверился. Уж и не знаю почему, но я был уверен, что поступаю правильно. Я хотел, чтоб вы знали.
      - Наверно, у меня внешность отца-исповедника.
      - Дело не только в этом, - отмахнулся Юргенс.
      Лэнсинг встал и направился к выходу. Остановившись на ступенях крыльца, он оглядел площадь. Сейчас она выглядела удивительно мирно. Солнце еще не взошло, хотя восток уже окрасился в нежные тона рассвета, и его мягкий свет расцветил окружающие площадь дома розовым. Позже, при свете солнца, они опять станут рыжими и выгоревшими, но это будет потом. Воздух был напоен ароматом прохлады, а где-то в развалинах чирикали птицы.
      Сзади послышалась тяжелая поступь, и Лэнсинг обернулся: по ступеням спускался Генерал.
      - Пастор вроде бы немного оправился, - сообщил он.
      - Юргенс сказал мне, - откликнулся Лэнсинг, - что под утро его немного лихорадило, но потом он стих и вроде бы уснул.
      - Он поставил перед нами проблему.
      - Ну-ну?
      - Надо заняться делом, прочесать город. Я убежден, что тут есть что поискать.
      - Давайте потратим несколько минут и обдумаем это дело. Мы еще ни разу не пытались обмыслить сложившуюся ситуацию. По-моему, вы уверены, что где-то лежит ключ, который откроет нам дверь отсюда и выпустит нас обратно по домам.
      - Нет, - возразил Генерал, - вовсе я так не думаю. Я вообще сомневаюсь, что мы когда-либо сумеем вернуться в родные края. Дорога домой отрезана. Но должна найтись дорога куда-нибудь еще.
      - Выходит, вы считаете, что нас притащили сюда какие-то чудаки, чтобы разгадали головоломку и нашли путь, на который эти чудаки хотят нас наставить, но собственными силами - вроде крыс в лабиринте?
      - Лэнсинг, вы играете роль адвоката дьявола, - пристально посмотрел на него Генерал. - Вот только зачем это вам?
      - Пожалуй, это оттого, что я не представляю ни почему мы здесь, ни что должны сделать. Да и надо ли?
      - Значит, вы предлагаете поднять лапки кверху и ждать, пока события пойдут своим чередом?
      - Этого я не предлагаю. Нам действительно надо поискать какойнибудь выход, но я даже отдаленно не представляю, что искать.
      - Я тоже, но искать-то все равно надо! Вот потому-то я и говорю, что перед нами стоит проблема. Мы все должны отправиться на розыски, но оставлять Пастора в одиночестве нельзя. Кому-то придется остаться с ним, и это уменьшит наши силы. Мы теряем не одного, а двоих.
      - Тут вы правы - Пастора нельзя оставить одного. Я думаю, Юргенс охотно согласится побыть с ним. Ему по-прежнему трудно передвигаться.
      - Юргенс не годится, он нам нужен. У него хорошая голова на плечах. Он по большей части отмалчивается, но соображает. У него острый глаз, он все замечает.
      - Ладно, берите его с собой. Останусь я.
      - И не вы, вы мне нужны. Как вы думаете, а Сандра не согласится? В деле она стоит немногого. Соображает она в лучшем случае довольно смутно.
      - Вот ее и спросите, - ответил Лэнсинг.
      Сандра согласилась остаться с Пастором, и после завтрака все остальные двинулись в путь. Экспедицией заправлял Генерал.
      - Лэнсинг, вы с Мэри возьмите на себя вон ту улицу и идите вдоль. Если она кончится, тогда переходите на соседнюю и возвращайтесь. Мы с Юргенсом возьмем вот эту, и поступим точно так же.
      - А что мы ищем? - поинтересовалась Мэри.
      - Любые отклонения от нормы. Все, что привлекает внимание, даже ели это лишь наитие. Интуиция вполне себя окупает. Жаль, что у нас нет ни времени, ни людей, чтобы тщательно осмотреть дом за домом, так что понадеемся на случай.
      - Мне подобный поиск кажется чересчур беспорядочным, - возразила Мэри. - От вас я ждала более последовательного плана.
      И они с Лэнсингом пошли по указанной улице. Довольно часто дорогу преграждали груды осыпавшейся кладки. Ничего необычного не было видно: их окружали самые обыкновенные каменные дома, притом в весьма плачевном состоянии и практически неотличимые один от другого. Дома были вроде бы жилыми, но утверждать это наверняка никто не решился бы.
      Они посетили и осмотрели несколько домов, хотя те, в общем-то, ничем не отличались от остальных, но пренебречь осмотром значило бы уклониться от обязанностей - но так ничего и не нашли. Комнаты были пусты и унылы, а на покрывающем полы ковре пыли не было ни единого следа недавних посещений. Лэнсинг мысленно попытался наполнить эти комнаты счастливыми и радостными жильцами, гомоном голосов и смехом, но эта задача оказалась почти невыполнимой и он в конце концов сдался. Город мертв, дома мертвы, комнаты мертвы. Они умерли слишком давно, и теперь не могут дать пристанища даже призракам. Они утратили память. Не осталось вообще ничего.
      - По-моему, это безнадежно, - сказала Мэри. - Мы вслепую ищем нечто неопределенное. Даже если оно здесь, а свидетельства скорей говорят об обратном, на розыски могут уйти многие годы. Если хочешь знать мое мнение, то Генерал просто сумасшедший.
      - Пожалуй, он не сумасшедший, просто этим человеком движут безумные побуждения. Даже когда мы были у куба, он был убежден, что предмет наших поисков находится в городе. Разумеется6 тогда он еще думал о городе в другом смысле. Он считал, что здесь мы встретим людей.
      - Но раз уж мы их не встретили - наверное, было бы разумнее изменить образ мыслей?
      - Для тебя и для меня - пожалуй. Мы способны признать собственные ошибки, мы можем приспосабливаться к меняющейся ситуации, а Генерал - нет. Он намечает план действий и неукоснительно исполняет его. Если он что-то сказал - значит, так оно и есть; он нипочем не передумает.
      - И что же нам делать?
      - Принять его игру. Прогуляемся вместе с ним еще на несколько миль. Быть может, настанет момент - надеюсь, довольно скоро - когда он начнет поддаваться на уговоры.
      - Боюсь, ждать придется слишком долго.
      - В таком случае мы сами решим, что делать дальше.
      - Первое, что я предложу - это стукнуть по его пустой башке.
      Лэнсинг ухмыльнулся, и Мэри ответила ему улыбкой.
      - Быть может, это чересчур кровожадно, - продолжала Мэри, - но порой эта мысль согревает меня.
      Они отдыхали, сидя на каменной плите, и когда уже поднялись, чтобы идти дальше, Мэри вдруг встрепенулась и бросила:
      - Слышишь? По-моему, кто-то кричал.
      Мгновение они оцепенев стояли бок о бок, а затем пропущенный Лэнсингом мимо ушей звук донесся снова: слабый, далекий, искаженный расстоянием женский визг.
      - Сандра! - крикнула Мэри и бегом бросилась по улице в сторону площади. Она бежала легко, как на крыльях, а Лэнсинг тяжело топал в арьергарде. Путь был нелегок, узкую улицу то и дело преграждали груды камня.
      Несколько раз до них донесся визг.
      Когда Лэнсинг вырвался на простор площади, Мэри была уже на полпути к зданию. На крыльце стояла все еще визжавшая и яростно размахивавшая руками Сандра. Лэнсинг попытался наддать ходу, но усталые ноги отказались повиноваться.
      Мэри взмыла по ступеням и обхватила Сандру руками. Так они и стояли, прижавшись друг к другу. Краем глаза Лэнсинг заметил примчавшегося на площадь Генерала. Тяжело дотрусив остаток пути, Лэнсинг взбежал на крыльцо.
      - Что такое? - пропыхтел он.
      - Пастор, - кратко ответила Мэри. - Он исчез.
      - Исчез?! Но ведь Сандра должна была за ним присмотреть!
      - Мне надо было в ванную, - завопила Сандра, - надо было кое-куда зайти. Только на секундочку.
      - Ты искала? - спросила Мэри.
      - Искала, - взвизгнула Сандра. - Я везде посмотрела.
      По лестнице, отдуваясь, поднялся Генерал. Следом за ним по площади тащился Юргенс, подскакивая на одной ноге и отчаянно размахивая костылем, чтобы хоть немного ускорить свой ход.
      - Что за переполох? - сурово поинтересовался Генерал.
      - Пастор пропал, - доложил Лэнсинг.
      - Значит, наш трусишка сбежал. Этот трепло сделал ноги.
      - Я пыталась его найти, - всхлипнула Сандра.
      - Я знаю, где он, - заявила Мэри. - Я уверена, что он там.
      - Я тоже, - бросаясь к двери, выдохнул Лэнсинг.
      - Фонарь в моем спальнике, - крикнула ему вслед Мэри. - Он был при мне всю ночь.
      Лэнсинг увидел фонарик, подхватил его на бегу, не задержавшись ни на секунду, и кинулся к лестнице в подвал. Сбегая по ступеням, он бормотал под нос:
      - Дурак! Непроходимый, беспросветный дурак!
      Оказавшись в подвале, Лэнсинг ринулся по центральному коридору, освещая себе путь мечущимся лучом фонарика.
      "Может, еще не поздно, - твердил он себе, - может, время еще не ушло", - но знал, что это лишь самообман, что он опоздал.
      И оказался прав: он прибыл слишком поздно.
      В большой комнате в конце коридора никого не было, и лишь ряд глазков мягко светился в темноте.
      Подбежав к первой двери - к той, что выходила в яблоневый мир - Лэнсинг осветил ее фонариком. Засовы, державшие дверь закрытой, были сняты и раскачивались на болтах.
      Он потянулся к двери, и тут его сзади настиг удар невероятной силы, швырнув Лэнсинга на пол. Горящий фонарик покатился, отбрасывая во тьму конус света. Лэнсинг ударился головой, и перед глазами вспыхнула россыпь звезд и вспышек света, но он все-таки нашел в себе силы сопротивляться навалившейся сверху гнетущей тяжести.
      - Идиот! - орал Генерал. - Что это вы удумали?!
      - Пастор, - сдавленно промямлил Лэнсинг. - Он вышел сквозь дверь.
      - А вы за ним?
      - Ну да, конечно. Я мог бы его найти...
      - Вы круглый дурак! - завопил Генерал. - Это дверь в одну сторону. Войдете и не выйдете. Ладно, если я вас отпущу - обещайте вести себя прилично.
      Мэри подобрала фонарик и направила его луч на Лэнсинга.
      - Генерал прав, - сказала она. - Эта дверь действительно может оказаться односторонней, - и крикнула во тьму. - Сандра, сейчас же отойди!
      Одновременно с этим из темноты вынырнул Юргенс и швырнул своим костылем в Сандру. Костыль попал ей по ребрам и опрокинул женщину на бок.
      Генерал вскочил на ноги и привалился спиной к двери, обороняя ее от вторжений.
      - Ясно? Через эту дверь не пройдет никто. Никто к ней не прикоснется.
      Лэнсинг, пошатываясь, встал. Юргенс помог встать Сандре, которую сам же и повалил костылем.
      - Вон он, - повела Мэри лучом фонарика по полу, - гаечный ключ, которым он открутил болты.
      - Я видел его вчера, - сообщил Юргенс, - он висел на крючке рядом с дверью.
      Мэри наклонилась и взяла ключ в руки.
      - А теперь, - заявил Генерал, - когда все мы по очереди прошли через период буйного помешательства, давайте уладим это дело. Установим засовы на место, закрутим болты и выбросим гаечный ключ.
      - Но откуда вы знаете, что это односторонняя дверь? - настойчиво спросила Сандра.
      - Не знаю, а только предполагаю.
      "То-то и есть, - подумал Лэнсинг, - никто ничего толком не знает, даже Генерал. И пока не узнаем, причем наверняка, чтобы не осталось ни малейшего сомнения, через дверь никто не пройдет".
      - А мы ничего и не узнаем, - заметил Юргенс, - пока не пройдем в дверь. А тогда будет поздно.
      - Как это верно, - согласился Генерал. - Но тем не менее никто в эту дверь не войдет. - Он протянул вытянутую руку в сторону Мэри, и та вложила в нее ключ. - Посветите мне, чтобы я видел, что делаю.