Полировка грубой кожи в благородном доме

Чего только не придумают современные модницы! Пониже спины, на самом выпуклом месте, у них висит пояс, разукрашенный по краям фиолетовыми кругами. Повсюду он лезет в глаза: до чего же неприятная мода! Как упали наши нравы!

И я тоже чем больше старела, тем ниже падала. Целый год я служила простой судомойкой. Поверх застиранного ветхого косодэ я носила грубое платье из бумажной ткани и должна была чистить самую дешевую утварь в каморке рядом с кухней. Каждое утро и каждый вечер мне давали есть только черный неочищенный рис и наспех заправленную похлебку. Понемногу нежный цвет моего лица поблек, и я сама ужасалась своему неприглядному виду.

Но изредка все же, два раза в году, весной и осенью, наступали долгожданные дни, когда нас, служанок, отпускали домой на побывку и можно было встретиться с возлюбленным. Я спешила перейти через дощатый мостик позади дома с таким чувством радости, точно я — звезда Ткачиха и иду на свидание с Пастухом. Я просто ног под собой не чуяла от счастья.

Помню, для такого случая я нарядилась не так, как в будни: поверх гладкого желтого платья надела еще одно, узорчатое. Модный синий пояс изящно завязала сзади и туго стянула лиловой перевязью. Волосы убрала в шиньон, низко спадавший на шею, и перехватила упругим шнурком, а вокруг лба уложила так, чтобы лоб напоминал своими очертаниями башню маяка: книзу шире, а кверху все уже. Брови густо навела тушью. Голову обмотала черным шелком так, что только глаза были видны.

Старый слуга нес за мной мешок, сшитый из лоскутов. В нем находилось мое жалованье: три сё четыре-пять го [111] очищенного белого риса и, кроме того, немного костей с остатками мяса соленого журавля да шелуха из ящика для сластей, чтобы угостить хозяйку дома для тайных свиданий.

У ворот Сакурада я вынула из рукава мелкие деньги и предложила сопровождавшему меня старику слуге:

— Здесь только мелочь, но все же возьми себе за труды, купи табаку покурить.

— Покурить у меня душа просит, но взять от тебя подарок и подумать не могу. Что особенного в моей услуге? Я ведь на господской службе, и если бы не пошел тебя проводить, то пришлось бы мне черпать воду из колодца. Так что пусть это тебя не смущает.

Странно было слышать такие слова от простого слуги. Тем временем мы миновали дворцы знатных людей в Маруноути и вышли на улицу, где живут простые горожане. Мне было досадно, что я, как женщина, не могу идти очень быстро. Чтобы старик не последовал за мной в Симбаси, где в доме одного моего приятеля у меня бывали любовные встречи, я много раз кружила вокруг одного и того же места, но мой спутник, видимо, плохо знал город и шел все время за мной, ничего не замечая. Солнце уже готово было скрыться позади западной башни Замка [112].

Вдруг вижу, что старику просто не терпится что-то мне сказать.

Я улучила время, когда на улице не было прохожих, и, спрятавшись возле какой-то калитки, приблизила ухо к его губам и прошептала:

— У тебя есть ко мне дело?

Спутник мой с просиявшим от радости лицом не дал мне ясного ответа, а только вертел в руках кинжал в сломанных ножнах.

— Для тебя мне и жизни не жаль, — сказал он наконец, — не побоялся бы даже гнева моей старухи на родине. Мне уже семьдесят два исполнилось, так разве я стану лгать? Если ты изволишь думать обо мне, что я дерзкий обманщик, воля твоя, но боги и будды любят правду. Пропали бы все мои молитвы, если бы я выманил у кого-нибудь обманом хоть зубочистку… — так нескончаемо долго бормотал он сквозь свои усы.

Мне стало смешно.

— Скажи лучше одно только слово, что влюблен в меня, и конец делу!

Старик прослезился.

— Это жестоко! Если ты так верно постигла мои чувства к тебе, так зачем позволила изливаться перед тобой понапрасну? — стал он беспричинно упрекать меня, но моя досада на него уже прошла. Мне стало жаль честного и добродетельного старика, полюбившего в такие преклонные годы. Настроение мое совсем изменилось, я заторопилась пойти с ним вместе в тайный дом свиданий.

Позабыв всякий стыд, вне себя от нетерпения, мы вбежали в первую попавшуюся харчевню на берегу реки возле моста Сукиябаси. Мы заказали для вида немного лапши, а хозяин тем временем взглядом указал нам на лестницу.

Мы поднялись на второй этаж. Хозяйка нас остерегла:

— Берегите головы!

И в самом деле, потолок там был такой низкий, что трудно было встать во весь рост. Маленькая клетушка, величиной в две циновки, была обклеена внизу, у самого пола, грубой бумагой. В углу было маленькое чердачное окошко, а на полу лежали два деревянных изголовья. Видно было по всему, что не первый раз сюда приходят на свидание.

Я легла рядом со стариком и стала говорить о радостях любви так долго, что самой надоело, но он весь как-то сжался и сделал вид, что никак не может развязать пояс, будто бы узел туго затянут.

Старик немного одурел.

— Не думай, что нижний пояс у меня грязный. Я его стирал всего четыре-пять дней тому назад…

Нашел в чем извиняться! Схватив его за уши, я притянула его к себе и стала тереть так усердно, что даже поясницу заломило. Билась-билась, а толку никакого! Какая досада!

— Солнце еще не зашло, — сказала я старику и крепко обхватила его руками, но он уже с трудом поднялся на ноги.

— Был успех? — спросила я его.

— Увы, прежний меч стал простым кухонным ножом. Он побывал в горе сокровищ, но возвращается бесславно.

С этими присловьями он стал завязывать на себе пояс, но я снова потянула его на ложе.

Пока велись между нами такие речи, хозяин поднялся к нам по лестнице и нетерпеливо крикнул:

— Извините, пожалуйста, но лапша потеряет вкус. — И старик совсем отступился.

Я поглядела вниз. Туда пришел какой-то слуга самурая, с головой, выбритой почти до самого затылка, вместе с молодым дзоритори [113] лет двадцати четырех — двадцати пяти, с челкой на лбу. Заметно было, что они тоже явились по любовным делам.

Слуга сказал:

— Нам нужна комната, и поскорее.

«Ого! В каком он нетерпении», — подумала я и поторопилась достать немного мелких денег из платочка, в который они были завернуты, положила на край круглого подноса и, поблагодарив хозяев, поспешила к выходу. Но не успели мы еще дойти до ворот, как меня разобрал страшный смех:

— Выпало мне счастье, какое и во сне не снилось: такой старикашка! Во всем огромном Эдо лучшего не нашлось!

— Обидно, когда щупают живот, который не болит! Напрасно ты это… В молодости все легко удается, а старость тяжела на подъем. Чем я, старик, виноват! — так сетовал он о бренности всего земного на краю отверстой могилы.

Наконец я вошла в дом для свиданий в Сим-бас и.

— Все ли у вас по-старому? — спросила я. Хозяева заплакали:

— Наша дочка О-Камэ умерла этой зимой, не проболев и трех дней. Она так вас любила! Все о вас говорила до последнего вздоха: «Тетушка то, тетушка это…»

— Невинное дитя, она еще не знала мужской любви…

Но, впрочем, что мне-то за дело? В кои-то веки я вырвалась на свободу — не затем, чтобы слушать эти россказни. Скажите-ка мне лучше, не знаете ли вы какого-нибудь мужчины моложе того самурая, с которым я встретилась в прошлый раз?

Молитва о том, чтобы в следующей жизни родиться мужчиной

Женщина может встретить много интересного, бродя по свету в поисках работы. Я долгое время служила у разных хозяев в Эдо, Киото и Осаке, а однажды осенью отправилась в город Сакаи [114] в провинции Сэнсю, надеясь и там увидеть немало любопытного.

На западном краю Парчовой улицы, в том месте, которое называется Накабама, жил посредник по имени Дзэнкуро. У него-то я и поселилась в ожидании работы. Я платила ему шесть бу в день, и мне не терпелось скорее найти службу. Через несколько дней понадобилась горничная для го-инкё-сама [115] в семье одного богача с улицы Дайдосудзи, только для того, чтобы стелить и убирать постель в спальне.

Ко мне пришла старушка, как видно давно служившая в этом доме, и, увидев меня, сразу сказала:

— Эта женщина как раз подходящего возраста, ногти на руках у нее красивые, манеры и обхождение самые приятные. Она придется по душе хозяевам. — И дала мне задаток в счет жалованья, не торгуясь.

Старуха с радостью взялась проводить меня в господский дом, а по дороге стала давать советы, полезные на моей новой службе. Лицо у нее было довольно неприятное, но сердце доброе. «Во всем широком свете черта не встретишь», — вспомнила я пословицу и навострила уши.

— Во-первых, нужно тебе сказать, что младшая невестка — настоящая ханжа. Она не любит, чтобы служанки болтали с приказчиками из лавки, и напускает на себя такой вид, будто бы не то что между людьми, а и между птицами на дворе никаких любовных дел никогда не видела. Потом имей в виду, что она из секты Нитирэн [116], так что не вздумай при ней читать молитвы во славу Амитабы. Госпожа очень любит белую кошку в ошейнике — не гони ее, даже если стащит рыбу. Когда старшая невестка будет чваниться и задирать нос, делай вид, что ничего не замечаешь. Она пришла к нам в дом с первой женой старшего сына, и тогда она была простая девица для услуг по имени Сюн, не более того, а когда ее госпожа померла от заразной простуды, молодому господину взбрело в голову жениться на этой самой Сюн. И что только он в ней нашел! А теперь, как все выскочки, она не знает удержу своим прихотям. В паланкин велит накладывать горы подушек, чтобы, видите ли, спина у нее не покривилась. Чудеса, да и только! — так всю дорогу злословила старуха про своих хозяев, а я потешалась…

— В других домах на завтрак и ужин варят дешевый красный рис, но у нас в ходу только самый лучший, из Харимы. Мисо по мере надобности берут самое дорогое, у зятя в винной лавке. Каждый день греют воду для горячей паровой ванны. Какой убыток из-за того, что не желают помыться холодной водой!

В канун Нового года от всех родственников к нам приносят столько рыбы и моти [117], что просто страх берет. Уж на что велик наш город Сакаи, а не найдешь в нем никого к югу от улицы Осёдзи, кто не был бы должен нашему семейству.

Примерно в двух те отсюда стоит «под дьявольским углом» [118] один домик. Им владеет приказчик, который прежде служил в нашем доме и, как видишь, вышел в люди. Тебе, верно, не случалось еще видеть праздника в честь бога Сумиёси? [119] До него еще долго ждать. Уже с вечера накануне мы всей семьей отправляемся на праздник. А затем, когда расцветают глицинии в Минато [120], мы ездим на них любоваться. Дно складного ларца устилаем листьями нандина и берем с собой целые горы риса с красными бобами. Большое счастье попасть на службу в такой богатый дом! Ты помни, что если будешь служить у нас честью и правдой, то, может быть, тоже заживешь своим домком. Только сумей понравиться го-инкё-сама! Что тебе ни прикажут, не вздумай перечить. Никогда не рассказывай чужим про наши домашние дела. У го-инкё-сама характер от старости стал раздражительный, но зато отходчивый. Ты будь внимательна, старайся во всем угождать. Если го-инкё-сама завтра закроет глаза навеки, то неизвестно, какое счастье тебе выпадет. Может, много денег откажет! Ведь уже за седьмой десяток перевалило, все тело покрыто морщинами. Старость неизбежна, что ни говори, бесполезно об этом печалиться. Мы с тобой еще не знакомы, но я обо всем тебе рассказываю, жалея тебя, — так болтала мне обо всем без утайки старая служанка.

Я слушала ее рассказы краем уха и все поддакивала, а в голове строила разные планы. Вот бы хорошо прибрать к рукам старика! Если бы связь эта продолжалась годами, я бы уже нашла способ завести себе мужчину на стороне, а если бы я забеременела и родила сына, то, может быть, старик отписал бы мне все свое добро, чтобы мне дожить мой век в довольстве.

— Вот мы и пришли. Входи, пожалуйста! — с этими словами старуха прошла вперед. У входа на внутренний двор я сняла свои соломенные сандалии и присела в комнате позади кухни.

Как вдруг выходит ко мне старуха лет семидесяти, но очень крепкая на вид, и прямо сверлит меня взглядом насквозь:

— Ну что ж, она не хуже других. Подойдет! Конец всем моим мечтам! Я точно с облаков на

землю свалилась. Знай я, что го-инкё-сама — старуха, а не старик, навряд ли я пошла бы к ней на службу. Но, сдавшись на ласковые слова, я все же решила наняться на полгода — срок небольшой. Пришлось мне, как говорится, мочить ноги в соленой воде этого залива.

Внешняя часть дома, где находилась лавка, была такая же, как в столице, но внутри кипела работа. Слуга обдирал рис при помощи ножной мельницы, служанки шили носки не покладая рук. Во всем был строгий порядок.

В доме этом было пять-семь служанок, каждая исправляла особую работу. Я одна смотрела на все сложа руки, словно мне и дела нет. Только к ночи мне говорили: «Постели постель».

Мне было очень противно спать на одном изголовье со старой хозяйкой. Но нельзя же было ослушаться господского приказа! Велит потереть ей поясницу, а потом начинает вести себя как мужчина с женщиной, всю ночь напролет забавляется. В немалую беду я попала! Свет широк, у каких только господ мне не довелось служить!

Эта старуха все время молилась, чтобы ей в будущей жизни родиться мужчиной и делать все, что душе ее хочется.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

СОДЕРЖАНИЕ ПЯТОЙ ЧАСТИ

Крушение «каменной ограды» любви [122]

Мнe вконец опостылело ремесло продажи любви, но нужда заставила меня к нему вернуться. Выучившись уловкам столичных потаскушек из чайного домика Курумия, я снова принялась торговать собой. Не хотелось мне вырядиться в платье с длинными разрезными рукавами, словно юной девушке, но что было делать! Для женщины выгодно иметь невысокий рост. Если маленькая женщина даже в пожилых годах наденет девичье платье, то кажется, что к ней возвратилась молодость.

И в Китае, и в Японии больше всего ценят юных. Недаром поэт Дун-по [123] сложил стихи:

И день и ночь она не знает покоя на ложе любви.

Но все же быть продажной женщиной — интересное ремесло: у нее бывают гости всех жизненных состояний. Иной раз она принимает приказчика, другой раз ремесленника или бонзу, а случается, и актера. Правда, иметь дело все время с разными людьми не очень-то весело. Только-только женщина начнет надеяться, что любовный союз продлится некоторое время, как прости-прощай! И хороший гость, и неприятный гость равно покупают ее для недолгой забавы, пока паром для переправы не причалит к берегу.

Я охотно вела разговоры с гостем, который мне нравился, но не открывала никому своего сердца. Когда же любовью со мною занимался противный для меня человек, я считала доски потолка и думала о посторонних вещах, отдавая свое тело на поругание так безучастно, как течет вода, мутная от нечистоты нашего суетного мира.

Когда я служила на улице Каменных оград, со мною тайно встречался в комнате хозяйки чайного домика белолицый мужчина из высшей знати, великолепный кавалер с холеным, нежным телом. После я узнала от сведущих людей, что он — высший сановник столицы в ранге министра, и мне даже стало как-то совестно.

Подчас к нам жаловали посетители самого изысканного вида, люди с именем. В самом захудалом чайном домике к услугам гостей всегда несколько девиц. Прислуживая богато разодетым гостям, я знакомилась с обычаями веселого квартала Симабары. Чарочки я подносила так искусно, что даже самые знатные богачи из Верхней части Киото хвалили меня:

— Какая ловкая девица!

Я училась искусству забавлять гостей у самого Гансая, остроумию — у Кагуры, умению подносить чарки по чинам — у Рансю, веселым шуткам — у Ому [124]. Все мне давалось без труда, само собой, и скоро я стала очень искусна в своем деле. Но я снова стала очень плохо выглядеть, и мне дали расчет.

Как будто ремесло одно, а между тем как не похожи друг на друга дома любви! Везде свои нравы. В чайном домике Ясака на улице Гион назойливо зазывают прохожих через занавеску томным голосом: «Заходите, пожалуйста!» Задумав навестить чайный домик такого пошиба и спустившись вниз с холма Киёмидзу до Саканосити, гость по нескольку раз ходит вверх и вниз по крутой дороге, выбирая себе девушку по сердцу, и до того выбьется из сил, что ноги у него станут как деревянные палки. Соберутся компанией ремесленники, которые делают украшения из серебра, а то и кровельщики, и, обсудив погоду, сговорятся весело провести время. Сложатся по два моммэ с человека, и это для них такой праздник, какой случается один раз в тысячу лет, словно камень расцвел цветами!

Девиц всего две, а гостей явится пятеро. Не успеют сесть, как уже бросают жребий, кому первому. Набрасываются на соленое мясо ракушек прежде, чем подадут вино. Хотя под рукой стоят горшки для мусора, эти мужланы бросают ореховую скорлупу на табачный поднос. Смачивают гребни в цветочных вазах. Когда им подносят вино, они возвращают чарку назад, как это делается только на новогодней церемонии. Недогадливые гости засиживаются допоздна, так что трудно удержать зевоту. Наконец хозяйка выйдет из терпения и попросит их пройти в соседнюю комнату: «Скоро гости в доме начнут вставать, пройдите, пожалуйста, туда!»

А тем временем другая компания рассядется вокруг кипящего чайника на кухне:

— Хозяйка, дела у тебя идут что надо!

Хозяйка решает:

— Ну, с этими простаками особенно церемониться нечего. Сюда пожалуйте! — и спровадит их на второй этаж, подальше.

Смотришь, еще несколько гостей заявилось у входной двери.

— Мы ходили на поклонение в храм Рёдзан и завернули к вам на обратном пути, — говорят они.

Все удовольствие на скорую руку. Отгородят для них угол небольшими ширмами, положат рядом две подушки на подставках. Второпях сбрасываешь с себя пояс. Выполняя тяжелую обязанность, кое-как бормочешь песню, проглатывая слова. Потянешь за уши мужчину, который старается придать себе немного важности:

— Денег с вас не требуется… Позабавьтесь со мною, сюда, поближе. Ай, какой ужас! Руки, ноги ледяные…

Когда мужчина наспех кончит дело, спросишь его сквозь сон:

— Вы как изволите называться? — и сразу захрапишь. Но не тут-то было! Мужчина начинает будить тебя, щекотать, пока не натешится вволю. Наконец вымоешь руки, и тебя сейчас же пошлют к другому гостю. Только с этим управишься, как наверху уже нетерпеливо хлопают в ладоши:

— Вино в горло не идет, пошлите к нам хоть одну девицу. Вы что же — хотите спровадить нас? Мы вам платим не хуже других, а нас оставляют скучать в одиночестве. Безобразие какое! Мы побывали в ста девятнадцати чайных домиках, но нам нигде не подавали к вину одних только ракушек да медуз! А мы всегда платили полновесной монетой, и никогда еще не бывало, чтобы мы, одолжив зонт, не вернули его! Плохо, что здесь гостей встречают по платью. На нас, правда, бумажные халаты на вате, да зато мы в заплатах никогда не ходили…

И разобиженные гости с гордостью показывают свои широченные по последней моде рукава.

Стараешься их всячески ублажить и успокоить, а в это время слышится крик:

— О-Камэ, мокрое белье с шеста упало! Бросишься на помощь, а в другой комнате вопли:

— Ай-ай, кошка карася с блюда стащила!

В самый разгар переполоха первый гость уходит, положив сверточек с деньгами. Проворно схватив деньги, взвешиваешь их на ладони. Не успеет гость скрыться из виду, как уже торопливо глядишь на самое верхнее деление на раме весов и бежишь показать соседке, полный ли вес у серебра. Словом, хлопот больше, чем у актера, который исполняет сразу несколько ролей.

Сколько ни говори себе, что идешь на эти мучения ради того, чтобы хоть как-нибудь прожить на свете, но от этого не легче! Какое жалкое занятие так изводить себя за сущие гроши! Правда, постепенно можно набрать триста, пятьсот и даже восемьсот моммэ, но ведь платья надо шить за свой счет. Мало того, все нужно купить самой, что требуется для туалета: пояса, и верхний и нижний, косимаки, даже такие мелочи, как ханагами, гребень, щеточку для зубов, масло для волос… И если б на этом дело кончалось! Надо послать деньги родителям и кормиться в свободное от гостей время, словом, тысячи расходов.

Как ни старалась я быть воздержанной, но надежды найти себе постоянного господина у меня больше не было, и за год я от вина до того подурнела, что сама себя перестала узнавать. После того как я потеряла остатки своей былой красоты, меня стали нанимать на короткие сроки, не больше месяца, вместо заболевавших молодых женщин, в доме, где бывает много гостей. Как я ни пробовала набелиться и нарумяниться, но на моем лице выступали кости и жилы, кожа покрылась пупырышками, как у ощипанной птицы. Гости, не считаясь с тем, что я их слышу, громко возмущались:

— Эту уродину мы не возьмем, даже если нам приплатят!

Тяжело мне становилось на душе, и я стала думать, нет ли другого способа прожить на этом свете. Мне сделался ненавистен Айдзэн-мёо… [125]

Так постепенно увядал цветок любви, но, как говорится, иной червяк и полынь любит. Вдруг мне выпало неожиданное счастье! Один гость пленился мной, несмотря на мои пожилые годы, стал часто навещать меня и даже подарил платье из черного индийского шелка. Он дал мне возможность отказаться от своего ремесла, поселив меня в собственном доме на улице Мондзэнтё. Там я стала жить как его наложница.