Савин Виктор Афанасьевич
      Прошу к нашему шалашу
      (сборник)
      СОДЕРЖАНИЕ
      О Викторе Савине и его книгах
      Повесть
      Лесная книга.
      Рассказы
      К солнцу
      Кешкина купель
      Хитрый заяц
      Качканарский проказник
      На рожон
      Евстигней Поликарпович
      Закалка мужества
      Гибель сохатого
      Друзья лесника
      Весна в разгаре
      Охотник Вечка
      Куцый
      Юванко из большого стойбища
      Лицензия
      О ВИКТОРЕ САВИНЕ И ЕГО КНИГАХ
      С литературным творчеством Виктора Савина мы познакомились еще в тридцатые годы. Книги Савина привлекали тем, что их автор отлично знал уральскую природу, вдохновенно любил ее и, как видно из его повестей и рассказов, природа отвечала ему взаимностью: раскрывала свои тайны, которые Виктор Афанасьевич скуповатыми, но точными красками передавал читателям, особенно молодым - бесхитростным, любознательным и чутким к правде и к фальши. У него своя палитра, которая дает ему возможность точно и четко выписывать детали природы. Он видит характерные черточки лисьего следа на снегу и как на каждой хвоинке "нанизаны лучи солнца", слышит, как вода в ручейке "играет слюдяными блестками" и звенят в зимнюю морозную ночь "точно хрустальные, торжественные звезды", различает запахи осенней тайги и "искринки изморози" в воздухе, наполненном прозрачными лучами октябрьского солнца...
      Хорошую жизненную школу прошел писатель Виктор Савин. Родился он на Урале в 1900 году в семье горнорабочего. Окончил начальную сельскую школу, а затем высшее начальное училище. (Вот ведь какие были в царской России учебные заведения! Высшее начальное!)
      Сын рабочего должен был заработать себе на учебу. И Виктор Савин во время летних каникул где и кем только не работал: гонщиком на подвозке золотоносных песков, водоливом на драге, добывающей ценный металл, грузчиком на сенном складе под Ишимом, токарем на Лисьвенском заводе. К восемнадцати годам Виктор Савин познал всю тяжесть труда на хозяев, полуголодную жизнь, несправедливость существовавшего тогда строя. И не случайно, а осознанно, с убежденностью в правоте большевистской партии, поднявшей народные массы России на Октябрьскую революцию, он вступил в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии и не жалея жизни вместе с многими тысячами беззаветных героев дрался на фронтах гражданской войны, защищая завоевания Великого Октября. Особенно запомнились ему на всю жизнь бои за Перекоп - одну из укрепленных линий белогвардейцев в Крыму.
      После демобилизации из армии Виктор Савин в 1923 году поступил в Московский литературно-художественный институт им. В. Я. Брюсова, учился у Брюсова, Рукавишникова, Сакулина, Ушакова - выдающихся преподавателей того времени. Вместе со своими однокашниками по институту Артемом Веселым, Михаилом Светловым, Алексеем Кожевниковым, Федором Каманиным, Яковом Шведовым, впоследствии ставшими видными писателями молодой Советской республики, весело переживал все невзгоды и трудности студенческой жизни. Изредка публиковался в столичных журналах, а в 1925 году его рассказы о беспризорниках - сиротах гражданской войны - были изданы отдельным сборником под названием "Шаромыжники". Эта книжка положила начало литературной работе Виктора Горного - такой псевдоним избрал себе Виктор Афанасьевич. Под этим псевдонимом он издал еще две книги - "Петяш" и "Беспризорный круг" (в 1926 году в Москве и Ленинграде).
      По окончании института Виктор Горный - Савин был направлен на Урал и почти четверть века находился на журналистской работе. Сотрудничал в городских и районных газетах в Соликамске, Златоусте, Усолье, Челябинске и Кусе, был очеркистом, фельетонистом, рассказчиком. Его произведения публиковались в журналах и коллективных сборниках.
      В журналистских заботах и хлопотах пролетели годы. В 30-е годы в Свердловске вышли книги Савина "Поход энтузиастов", "Дружки с рабочей окраины", "Косотурские художники".
      Наиболее весомой из них была историческая, документальная повесть "Косотурские художники" - произведение о знаменитых земляках, чье творчество ценилось и до сих пор высоко оценивается не только в пределах нашей страны, но и за ее рубежами. Эта книга очень обрадовала друзей Савина по литинституту. Один из них - Николай Богданов - писал: "Эта повесть об уральских умельцах прошлого века, об их трудной судьбе, была открытием. Мы не знали об этой сокровищнице русского народного искусства, скрытой в глубине седых Уральских гор. Как интересно было читать эту повесть прошлых лет и как радостно, что ее написал наш близкий товарищ..."
      После этой книги в творчестве В. А Савина наступила пауза, затянувшаяся более чем на 20 лет. И только в 1959 году вышла новая книга сборник рассказов "Волчье логово". В ней Виктор Савин проявил себя незаурядным рассказчиком и мастером художественного слова. Это книга о юных и для юных, о делах и приключениях юннатов, охраняющих родную природу дорогую и любимую писателю.
      За "Волчьим логовом" последовали сборники повестей и рассказов об охоте и охотниках, о рыбаках и рыболовстве: "Старший в доме" (1960 г.), "Закалка мужества" (1962 г.), "Хитрый заяц" (1963 г.), "Юванко из Большого стойбища" (1968 г.) и роман "Чарусские лесорубы".
      Все эти книжки тепло были встречены читателями.
      1970 год - юбилейный год для Виктора Афанасьевича: ему исполняется 70 лет со дня рождения.
      Семьдесят лет - зрелый возраст. Но мы думаем, что из-под его пера выйдет еще не одна добрая книга.
      Борис Мещеряков
      ЛЕСНАЯ КНИГА
      Сыновья охотника Якова Тимофеевича Векшина, Семен и Георгий, семь лет учились в школе и жили в интернате в большом таежном стойбище. И вот дети возвращались домой, плыли на лодке долбленке. Старший сын, Семен, сидел на корме с рулевым веслом, а младший, Георгий погодок, стоял в лодке и ловко гнал ее шестом вверх по течению. Старик-отец встречал пареньков на берегу реки Кипсия.
      Еще издали увидев лодку в излучине реки, Яков Тимофеевич подумал: "Семен-то, однако, не утруждает себя. Большой ведь, поздоровше Гошки, а за руль сел. Уезжал - ленивый был, и опять ленивый едет... Посмотреть надо, какой из него лесовик получится!"
      Утлая лодочка, точно стрела, врезалась в песчаную косу. Яков Тимофеевич подхватил ее за носовую часть и вытащил на берег вместе с детьми, с чемоданами и прочими пожитками.
      Векшинский стан находится недалеко от берега. Большой деревянный дом с маленькими окнами стоит на высоком бугре, окруженный седыми елями, будто частоколом.
      Расцеловав дорогих гостей, старый охотник в обе руки подхватил их вещи. Но Георгий тут же отобрал у него свой тяжелый чемодан и пошел рядом с отцом. Семен этого не сделал. Он пошел к дому налегке, чуть отстал, сорвал придорожную метличку и стал разжевывать ее сладкий желтоватый корешок.
      После того как дети хорошо поели, отдохнули, Яков Тимофеевич поставил на стол в переднем углу тарелку с кедровыми орехами, позвал к себе парней:
      - Орехи вот. Ешьте. Давно не ели... Как, однако, вам наука далась? Как жить станете?
      Старший сын, круглолицый голубоглазый холеный подросток, не спеша раскрыл свой чемодан, наполненный книгами, достал свидетельство об окончании школы-семилетки, подал его отцу и сел на лавку за столом, приняв независимую, самодовольную позу. Яков Тимофеевич, держа в одной руке бумагу, а другой растирая поясницу, подошел к стене, снял с гвоздика очки с толстыми стеклами, приблизился к окну и стал внимательно читать документ, полученный Семеном.
      - Так. Молодец! - сказал он, возвращая сыну свидетельство. - Все пятерки. Похвалить можно. Однако как насчет охоты? Насчет рыбной ловли? Одному-то мне плохо ведь. Глаза тупые стали. В ушах словно труха наложена. Векшины испокон веков зверя бьют, птицу стреляют, рыбу ловят. А Семен что будет делать?
      - Охоте и рыболовству нас, отец, не учили, - с достоинством ответил сын. - Школа дает только общее образование. Политехнизация до нас еще не дошла. Однако скоро введут. Уж ружья какие-то привезли, мишени, ниток много - сети вязать.
      - Мудреные слова у тебя, Семен. И куда теперь ты с этим, как говоришь, образованием?
      Отец пристально из-под густых бровей посмотрел сыну в глаза.
      - Отличникам учебы везде дорога открыта, отец. Можно на счетную работу, можно в библиотеку, в красный чум.
      - Тебе, выходит, надо жить в большом стойбище?
      - Меня уже звали в охотколхоз, в правление. И в аймачную библиотеку приглашали.
      - Приглашали, Семен? О, приглашали, так это все равно что в гости, на почетное место. Ты им что сказал?
      - С отцом, мол, надо посоветоваться, как так-то.
      - Хорошо сказал, Семен, хорошо! Отцовский совет не путо, ноги не свяжет.
      Старик прошелся по избе, приосанился.
      - А ты, Гошка? Давай твой документ.
      - А зачем его казать? - глянув на брата не то с усмешкой, не то с издевкой, сказал младший сын - вихрастый, веснушчатый, с бойкими карими глазами. - У меня пятерок мало. Даже одна тройка затесалась.
      - Зачем тройка? Пошто тройка? - Отец покачал головой.
      - Отвечаю так, медленно, слова трудно подбираю. Язык у меня, что ли, толстый...
      - Виноват ли тут язык? - заметил Семен. - Утром не успеешь продрать глаза - бежишь на лыжах. После уроков на катке кружаешь. Вечером-то опять в техническом кабинете. Оно и некогда было пятерки получать.
      - В пятерках не самая цель. Я везде поспевал, - огрызнулся Георгий. А ты вставал с книжкой и засыпал с книжкой. У тебя и в голове-то бумага. Пойдешь на охоту, попадешь под дождик - одни клочки от тебя останутся, как от промокашки.
      Братья вскинули головы, как петухи, готовые кинуться в драку.
      - Ладно, парни, - примиряюще сказал отец. - Для чего ссориться? Будем жить, будем глядеть.
      Как и в прежние годы, во время школьных каникул старик Векшин не приневоливал своих детей к каким-либо занятиям. Он дал им полную волю. Пускай, дескать, пока отдохнут, наберутся сил, позреют, как брусника в бору, а затем уж пойдут в дело.
      Семен целыми днями лежал с книгой в гамаке, растянутом между двумя елями за лужайкой, недалеко от дома. Под вечер, когда одолевали комары и мошка, он раскладывал возле гамака курево и дымом отгонял гнуса. В ненастную погоду валялся на кровати в избе и все читал, читал. Временами, отложив книгу, он отдавался мечтам. Весь мир, каким он представлял его по книгам, был у него точно на ладони: большой, огромный и понятный. И вот только окрестности вокруг отцовского охотничьего стана были для него действительно тайгой, темным лесом. Он знал, что влево от дома течет речка Кипсия, вправо, километрах в пятнадцати, - ее приток Виляй. На стыке этих рек, несущих воду на север, находится большое охотничье стойбище Глухариное. На юго-западе лежит цепь высоких Каменных гор, то белых, то синих - в зависимости от погоды. Главная жизнь, казалось Семену, проходит за этими горами. Там и солнце-то не такое: оно намного больше, теплее, ласковее. Да и звезды совсем другие: здесь мелкие, как горошины, а там крупные, как лимоны, как апельсины. Там и люди - не чета здешним: они лучше, красивее, у них все хорошо, все прекрасно. А тут, в треугольнике между двумя реками и скалистым хребтом, люди какие-то неуклюжие, все равно что медведи, и не знают они настоящего счастья, настоящей радости. И что это за жизнь? Раскусишь - так не малина, не морошка, а клюква.
      Младший сын Георгий, или Гошка, как его называли все в доме, читал, пожалуй, больше не для себя, а для родителей. По воскресеньям к берегу возле стана причаливал голубой почтовый катер. Он привозил для Якова Тимофеевича скопленные за неделю газеты. Георгий усаживал отца с матерью в переднем углу и по своему выбору вычитывал новости. А его самого в газетах больше всего интересовали охота и рыбная ловля. Однажды он прочитал заметку о единоборстве охотника с пятью бурыми медведями. Человек в этой схватке хотя и сильно пострадал, но вышел победителем. Подвиг охотника произвел на парня сильное впечатление. И ему потом несколько ночей подряд снилось, как он сам сражается с огромными зверями.
      С утра до вечера Георгий был на реке: купался, загорал, ловил рыбу. А в ненастье, забравшись под навес сарая, строгал, пилил, стучал молотком. Вокруг него валялись стружки, проволока, обрезки жести. На вопросы родителей, что он мастерит, Георгий отвечал уклончиво: "Потом узнаете..."
      И вот это "потом" наступило. Было воскресенье. В такие дни в доме царил обычно праздничный покой. Пахнет пирогами, сдобой, жареным и пареным. Крашеные полы, лавки, стекла в окнах поблескивают особой свежестью. Георгий торжественно извлек из-под лавки лакированный ящик, отражающий солнечные блики, поставил его на стол и подцепил к проводам, протянутым с улицы через окно. В ящике вспыхнули огоньки, похожие на яркие пуговки, что-то зашумело. Яков Тимофеевич ухмыльнулся в бороду, многозначительно посмотрел на жену. Старая женщина с голубыми, точно вылинявшими глазами приподнялась на месте и выжидающе глядела на ящик с огоньками. Это для нее была диковинка. Наконец из ящика раздался отчетливый голос: "Внимание! Говорит Москва..."
      - Ай да Гошка! Ай да молодчина! - Старик Векшин, большой, сутулый, встал, подошел к сыну и крепко прижал к себе. - Спасибо! Не зря учился!
      Растроганный отец вернулся на лавку. Его поблекшие, старческие глаза цвета осенней травы стали влажными.
      Осенью Яков Тимофеевич подозвал к себе сыновей и сказал:
      - Погуляли, отдохнули - теперь в лес надо, заняться другой наукой, большой наукой. Большой книгой. Эту книгу в сундук не положишь, на полку не поставишь. А выучишь - человеком станешь, счастье найдешь. А без счастья какая жизнь на свете!
      Торжественный, подтянутый, старый охотник по-молодому подошел к стене, снял висевшие на лосиных рогах два ружья и вручил их сыновьям. Семену, как старшему, он подал почти новую двустволку, а Георгию - старую одноствольную переломку.
      - Вот вам, получайте... Другие отцы дают своим детям кто пилу и топор, кто длинный шест - хорей, чтобы на олешках ездить, а в нашем векшинском роду все получают ружья. Ты, Семен, и ты, Георгий, не обижайтесь, кому что досталось. Встанете на свои ноги, науку в лесу возьмете, купите себе ружья по душе. Пока стреляйте этими. С ними ходили за зверем и птицей ваши деды и отец. Их руки никогда не тряслись. Они ходили на рысь, на росомаху, на медведя. Никаких трудностей они не боялись. Самый опасный враг в лесу - это страх. Он бьет под коленки, отводит руки с ружьем в сторону, закрывает глаза, застилает уши. Так-то недолго и пропасть...
      На другой день чуть свет Яков Тимофеевич поднял парней с постели. Сам проследил за их сборами, проверил, все ли у них при себе. Вышел на крыльцо, проводил, пожелал удачи.
      Семен направился в сторону Каменных гор, а Георгий - большого стойбища. Охотиться вместе братья отказались. У каждого был свой нрав, свои принципы. Однако ни у которого не было еще охотничьего опыта, навыка. Оба ушли в тайгу, как в неведомый путь.
      Первым вернулся домой Семен. Он пришел к обеду. Ему повезло. Наткнувшись на непуганый глухариный выводок, он снял с дерева поднявшуюся из травы копалуху, а потом разыскал и попрятавшийся, затаившийся молодняк.
      С достоинством выслушав похвалу отца, Семен прошел на кухню, небрежно выкинул на стол перед матерью глухарей, разделся, тут же на кухне поел, взял книгу и пошел к своему гамаку.
      Лишь к ночи, после заката солнца, пришел Георгий. В его сетке маленьким сереньким комочком лежал один рябчик. Видно было, что парень устал, намаялся.
      - Коленки, сынок, убил? - ласково сказал отец. - Всяко бывает. Падать духом не надо! Удачи на сосне не растут, не крупянки это - подошел да сорвал. Удачи надо искать, добывать трудом. Труд-то зря не пропадает. Не сегодня, так завтра скажется.
      Достав рябчика из сетки брата, Семен взвесил его на ладони, усмехнулся и кинул на кучу глухарей.
      - Что ж, и Гошкина копеечка не щербата, - сказал он с издевкой, зевнул, потянулся и улегся спать.
      Георгию тоже хотелось лечь в постель. Последние километры перед домом он еле тащил ноги и думал только об одном: скорей бы прийти, не есть, не пить, а бухнуться сразу на кровать, уснуть, восстановить иссякшие силы. А дома, когда поел, мысли стали работать по-иному. Он переломил в себе усталость, сон. И, когда уже все в доме спали, он начал чистить ружье. Ибо отец всегда, вернувшись с охоты, в первую очередь приводит в порядок свое ружье. Ведь в стволах образуется пороховой нагар, перемешанный со свинцовым налетом, а в затворе, в курках бывает сырость. Не убери все это, не смажь испортишь ружье.
      Управившись со своей переломкой, заткнув ствол чистой тряпкой, Георгий взялся за рябчика. Отеребил его, прибрал перо, а потом достал из кармана складной ножичек. Сначала вырезал у птицы зоб, распорол его и стал рассматривать перед лампой. Зоб казался красновато-розовым, он был наполнен брусникой. Затем, выпотрошив рябчика, парень принялся за тугой, плотный желудочек. В нем оказалось много мелких округленных разноцветных камешков кварца, хризолита, яшмы, перемешанных с истертой брусничной кожицей. После этого Георгий взял глухаря, добытого Семеном, и тоже внимательно исследовал его зоб, желудок. Там были те же ягоды, такие же камешки.
      На другое утро, поднявшись раньше всех, Георгий неслышно собрался, взял ружье и вышел из дому. Рассвет только чуть брезжил. В низинах вокруг стана над лесом стлался молочный туман. Острые вершинки елей, казалось, торчали из воды. Юный охотник спустился к реке и берегом пошел по тропинке, проложенной в высокой траве слезящейся росой. Не успел он пройти и сотни метров, как с песчаной косы, врезавшейся в зеленоватую воду, грузно поднялся старый глухарь и полетел в сторону Мохового болота. Георгий моментально вскинул ружье, прицелился и выстрелил. Тяжелым мешком птица упала в траву. Не чуя под собой ног, парень кинулся к добыче. Это был огромный с сединкой, словно обомшелый, глухарь. Положив его в сетку, юноша с бьющимся сердцем пошел дальше.
      С песчаных отмелей то и дело поднимались глухари и тетерева. И все они держали направление к Моховому болоту, куда Георгий много раз ходил с матерью по бруснику, где пережил, будучи малышом, немало страхов от шума взлетавших из-под самых ног больших, тяжелых птиц. Теперь ему все было ясно. Он свернул с тропинки и лесом, напрямик, пошел к заветному болоту, поросшему кудрявым карликовым соснячком, с трудом пробиваясь через густую, дремучую урему и завалы мертвых деревьев, поверженных бурями.
      Домой он вернулся с тяжелой ношей. Он весь бы увешан птицей. Глухари и тетерева, связанные попарно, были перекинуты через плечи, висели на поясном ремне, мешая идти. Усталый, вспотевший парень еле передвигал ноги, но на сердце у него было легко и радостно.
      - Ай, вот как! Много набил, - говорил отец, помогая сыну снимать добытую дичь. - Шибко ладно. Так-то хороший охотник будешь.
      - А Семен что принес? - первым делом спросил Георгий отца.
      - Семен не пришел, замешкался где-то.
      - Ладно ли что с ним?
      - Придет. Далеко ходит. Глухарь увел, косач увел. Много принесет.
      Старший сын вернулся очень поздно, в потемках. Его сетка была пуста. Не отвечая на вопросы отца, он разделся, со злобой взглянул на Гошкину добычу, отказался от ужина и сразу лег спать.
      С этого дня Георгий постоянно был с удачей, а Семен возвращался из лесу налегке и все жаловался на отсутствие птицы.
      - А Гошка где берет птицу? - спрашивал отец.
      - Гошка-то счастливый. Мама говорит, он в рубашке родился. Как не повезет так-то.
      - Птица разве сама на ружье к Гошке лезет? Неправильно говоришь, Семен! У счастья нет ног, счастье к людям не прибежит. Его надо искать. А как искать? Думать надо, шибко думать. Гошка лучше думает. Лес большой ведь. Без ума пойдешь - только ноги намнешь... Пошто задираешь перед Гошкой нос? Зачем корчишь из себя большака? Надо вместе с Гошкой ходить, надо учиться у Гошки, Ты идешь в лес все одно что приезжий гость. Гошка идет в лес как хозяин и как работник.
      Ничего на это не ответил Семен отцу.
      И по-прежнему один измерял лес в треугольнике между двух рек и скалистым горным хребтом.
      Какое постылое это место стало для Семена!
      Наступила глубокая осень, пора добычи пушного зверя. Оделись в белые шубы леса, полегли травы под мягкими одеялами, выстроченными лапками зайцев, лисиц, куниц, белок, горностаев. Яков Тимофеевич съездил в Глухариное стойбище и привез из своего колхоза выращенных в питомнике двух собак - лаек Звонкого и Стрелу, пополнил боеприпасы.
      Вечером, накануне выхода на промысел, когда отужинали и погасили лампу, в доме долго еще не спали. Посредине избы топилась железная печка. Семен и Георгий лежали на кроватях. Звонкий, Стрела и свой домашний одряхлевший пес Хриплый были у порога и, положив головы на лапы, казалось, прислушивались к голосу старика Векшина, говорившего с полатей. Старик сообщил, что завтра будет большой праздник, охотники со всего края пойдут искать мягкое золото: шкурки белок, куниц, песцов, соболей.
      В Глухарином в правлении колхоза Векшин сказал: "Нынче мы дадим в три раза больше мягкого золота". Это записали на бумагу. А в бумаге он расписался. Три раза поставил "Векшин".
      - Нас ведь трое: Яков, Семен, Гошка. Вон как! - пояснил он.
      Старик слез с полатей, положил в красную, раскаленную печку, дышащую жаром, несколько полешков и снова забрался наверх, под потолок, где обжигало уши, как в бане.
      - Вы не забыли, сынки, - продолжал он, - я говорил вам про большую книгу. То "лесная книга". Ее составили наши люди, деды и прадеды. Она передается из рода в род, от охотника к охотнику. Кто не знает этой книги, тот выходит в лес как слепой. Куницу ему не видать как своих ушей, его обманет даже зайчонок, родившийся нынешним летом. Вот какая это книга!
      Старик на минуту притих, прислушался.
      В избе отчетливо раздавался храп. Не сильный, а так, ровный, спокойный.
      Старый охотник рассердился:
      - Семен, Гошка, вы спите? Кому я говорю? Кому науку даю?
      - Нет, нет, не спим!
      - Что ты, тятя!
      - А кто храпит?
      - Это пес, Хриплый. Разморило его у печки-то.
      И верно. Спал Хриплый, растянувшись на полу. Яков Тимофеевич успокоился.
      - Старый стал мой пес. Плохо слышит. Вот и спит.
      Потом он начал рассказывать детям о повадках пушных зверей, где их искать, как добывать. Страницу за страницей раскрывал "лесную книгу".
      А на другой день в пестром, пегом лесу, куда вышли по морозцу трое Векшиных с собаками на сворках, Яков Тимофеевич сказал:
      - Теперь начнем. Вот какая книга! - И он очертил рукой в воздухе полукруг; перед ним были заснеженные поляны, островки ельника, кусты ольховника. - Хорошо! Ночью-то как раз снежок выпал. Удача будет.
      На небольшой прогалине старый охотник остановился. На снегу, искрящемся, точно сахарный песок, были отчетливо видны не крупные и не мелкие следы: две продолговатые вмятины рядышком и две, почти круглые, стрелкой впереди, потом опять и опять две вмятины вместе и две впереди, напоминающие букву "Т" вверх ногами.
      - Чьи это следы? - поглядывая на сыновей, спросил Яков Тимофеевич.
      Георгий улыбнулся и устремил глаза на брата.
      - Заячьи, - сказал тот. - Не знаю, что ли?
      - Верно, Семен, - заключил отец. - Зайчишко прошел, косой. Тихонько прошел, не торопился. Где-нибудь тут он, недалеко ушел. Сейчас мы его найдем. Наш будет.
      Старик Векшин спустил с поводка свою рыжеватую собаку, рвущуюся по следу, и подбодрил:
      - Хриплый, возьми! Давай, давай... Гони его сюда.
      Пес перебежал полянку, покрутился возле мелкого осинника, потом углубился в ельник. А через несколько минут послышался его визг, а затем задорный, настойчивый лай. И, хотя лай удалялся и становился чуть слышным, Яков Тимофеевич заявил:
      - Скоро сюда косой придет. Тут у него лежка. Круг сделает и придет. По старому следу пойдет.
      Старик расставил сыновей цепочкой вдоль прогалины, сам отошел в ее конец и тоже приготовился.
      И действительно, лай снова стал приближаться. Хриплый уже не спешил, не горячился. Он уверенно шел по горячему заячьему следу, взлаивая, давая знать о себе.
      Вскоре зайчишка выбежал на край елани, приподнялся на задних лапках, вытянул шею, повел ушами, прислушиваясь, оглядываясь. А когда увидел направленные на него три ружья и двух собак, вздыбившихся на поводках, страшно перепугался, припал к земле, но тут же, видимо, сообразил, что так делать не годится, приготовился к отчаянному прыжку, собрав все свои силы. В это время раздался выстрел и эхом плеснулся в сухом, морозном воздухе, загудел громовыми раскатами и заглох где-то в дальних перелесках.
      Звонкий и Семен побежали к добыче.
      Возбужденный, с пылающими щеками, Семен схватил беляка, торжествующе взметнул его над головой, потом прижал к груди, погладил пушистую шерстку и сунул в сетку.
      - Нет, погоди! - остановил его отец. - Погоди в сетку класть. Ты про собак забыл. Задаром тебе Хриплый зайца гонял? Гляди, пес облизывается. Отрежь лапку, дай ему... Звонкому и Стреле тоже по лапке дай. Больше азарта будет у собак. Лесные порядки нельзя нарушать.
      Собаки были спущены. Охотники углубились в ельник, Шли по мягкому, чуть запорошенному белой крупкой мху, снег лежал лишь на широких лапчатых ветвях деревьев, образующих внизу шатер, похожий на подземные выработки в шахтах, освещенных блеклым светом.
      - Ну, а здесь-то кого мы будем искать? - спросил старый охотник сыновей, следовавших за ним по пятам. - Медведя, что ли, будем искать?
      Георгий приметил хитринку в глазах отца и сказал в задор ему:
      - А что косолапому делать тут?
      - Как что?
      - А где он гойно1 устраивать будет, берлогу-то? Медведя надо искать в горах, в Каменном хребте. Кроме белки, тут никого нет.
      - Пошто нет? А птица?
      - Птица - она как самолет: ей простор нужен. Как она взлетит здесь? В ветках запутается. Тут только белке можно жить, бегать, взбираться на деревья. Тут вон и шишек еловых полно. Живи да жирей, шерстку-то бархати.
      Глаза у Якова Тимофеевича потеплели.
      - Гошка, ты молодец! У тебя есть охотничья сметка. Хорошо соображаешь. Без этой сметки человеку в лесу делать нечего... Тише, чу!
      В стороне, слева, послышался лай. Сначала редкий, неуверенный, потом частый, задорный.
      - Это Звонкий лает, - заметил Георгий, - на белку.
      - Всяк из-под своей собаки бьет, - заявил Семен, словно опасаясь, что кто-то другой воспользуется зверем, облаянным его псом.
      - Это тоже лесной закон, - подтвердил Яков Тимофеевич. - Нельзя брать из-под чужой собаки ни птицу, ни зверя. А взял - все равно что украл. У охотника должна быть чистая совесть... Ступай, Семен. Белку бей в голову. Дробинкой бей, из вкладыша. Шкурку нельзя дырявить.
      Когда старший сын скрылся за деревьями, отец сказал младшему:
      - Семен-то в азарт входит. На елани я нарочно поставил его с краю. Знал, что косой на него выбежит. Он убил, задорнее стал. Так-то охотником будет. А то говорит: "Скучно здесь на стану. В Глухариное поеду. Либо в колхоз, либо в библиотеку". Жалко мне отпускать Семена. В нашем роду все охотники были. Какой толк в конторе сидеть, бумагу марать!
      Яков Тимофеевич и Георгий долго ждали выстрела, но его все не было. Тогда они пошли на лай. Звонкий на задних лапах стоял у ствола огромной седой, словно бородатой ели, надрывно лаял и скреб когтями кору, будто сам хотел взобраться на дерево. Стрела и Хриплый были тут же. Они сидели поодаль, поглядывали на острую вершину ели и подлаивали Звонкому. Семен ходил вокруг дерева и никак не мог разглядеть затаившегося в густых ветвях маленького зверька.
      - Семен, ты отойди от дерева подальше, скорее увидишь, - сказал отец.
      Еще с подхода Георгий заметил белку, зарядил дробинкой свою одностволку и начал целиться. Серый зверек, вскинув вверх распушенный хвостик, спокойно сидел меж золотистых шишек и умывался лапкой. Видимо, прошло достаточно времени, для того чтобы он успокоился, забыл об опасности и занялся своим делом. То, что происходило внизу, теперь его уже не касалось. Он был очень высоко, над ним висело ясное бирюзовое небо, перед ним без конца-краю расстилалась дремотная тайга, посеребренная первыми снегопадами. Так о чем же волноваться? Мало ли что происходит внизу. Внизу происходит всякое. А здесь неприятен бывает только верховой ветер.
      Яков Тимофеевич задержал руку Георгия.
      - Не надо, Гошка, не тронь! Семен, иди-ка сюда, - позвал отец.
      Когда старший сын стал рядом, он молвил:
      - Посмотри-ка на четвертую ветку. Вон, справа от вершины.
      Лицо Семена просияло. Он вскинул двустволку и выстрелил. Собаки в ярости заметались возле дерева, но к их ногам упала лишь пропоротая дробинкой, выщербленная еловая шишка.
      - Не торопись, Семен, не торопись, - спокойно проговорил отец. - Это белка, не глухарь ведь. Не улетит. Снизу подводи мушку, под мордочку. И курок-то плавно спускай.
      После второго выстрела белка комышком свалилась с дерева. Собаки кинулись к ней, чтобы схватить, жамкнуть зубами.
      - Туба! - прогремел на них Яков Тимофеевич.
      Три пса как вкопанные стояли вокруг распластавшейся возле дерева белки, и ни один не осмелился дотронуться до нее.
      Подбежал Семен. Он подхватил свою добычу и начал разглядывать.
      - В глаз попал, в глаз! - торжествуя, крикнул он. - Глядите!
      - Это случайно, - заметил отец.
      - Как же, "случайно"! Куда нацелился, туда и попал.
      - Ну, коли так - молодец! - похвалил Яков Тимофеевич.
      - Опять лапки собакам отрезать? - тиская в руках пушистого зверька, спросил Семен.
      - Лапками-то они только облизнутся, - молвил отец. - Им нужно разделить всю тушку. Освежевать и разделить.
      - А как свежевать?
      Старый охотник перочинным ножичком распорол шкурку белки на задних лапках, сделал надрезы у хвоста и на голове, а затем стянул мех, как варежку.
      - Так-то вот, - отдавая сыну шкурку и тушку, проговорил отец. Хороший охотник не портит шкурку, первым сортом сдает. Убить зверя еще не все, надо ладно с него шубку снять.
      Из ельника старик Векшин вывел детей к реке. Лед уже стал, и только в буях, на быстрине, бурлила и дыбилась синяя, живая, чуть парящая вода.