Острые шипы ежевики рвали ему кожу, опавшие сучья цеплялись за ноги, нижние ветки деревьев хлестали по лицу, когда он яростно сражался с бесконечным кустарником, который, как злоумышленник, крепко держал его в своих когтистых лапах. Именно обо всем этом, понизив голос, рассказывали охотники, собираясь у очага.

Страх, разгуливающий по лесу и леденящий душу… Дрэм никогда прежде не ощущал его, но охотник, живший в нем, знал, что он существует; неслышно ступая, Страх подкрадывается к пещере и бродит у входа, привлеченный отсветом костра.

Задыхаясь от слез, обливаясь потом, Дрэм с усилием пробился сквозь густой ольшаник на краю небольшой вырубки и, не устояв на ногах, покатился по склону, шурша сухими прошлогодними листьями. Когда он снова обрел дыхание, то понял, что лежит в яме на комьях переворошенной земли среди корней огромного дуба, поваленного зимним ураганом. Дерево служило неплохим убежищем, как бы маленькой пещерой, где можно было спрятаться от рыскающего снаружи Страха. Громко всхлипнув, Дрэм подполз под мягкую шелестящую листву и, забравшись поглубже, скорчился там, зажатый со всех сторон перекореженными жесткими корнями.

Он еще долго сидел так, скорчившись. Дрожь не унималась, лоб покрылся испариной, сердце громко стучало, в то время как Страх сопел и вздыхал у входа в его укрытие. Но постепенно Страх стал затихать, а потом совсем ушел. Мальчику казалось, что он набирается живительной силы и крепости от вывороченных корней огромного дерева, еще недавно гордого властелина здешних лесов; сердце теперь билось ровнее, дыхание стало спокойнее, и постепенно отодвинулись куда-то все несчастья и ужасы. Он не осознавал, что медленно засыпает, словно маленький измученный зверек

Проснулся он будто от удара — горло перехватило от ощущения какого-то неотвратимого кошмара. Он почувствовал на лице жаркое дыхание, потом зверь принялся обнюхивать ему плечо.

Он лежал неподвижно, боясь пошевельнуться — внутри все сжалось и заледенело. Он знал, что стоит сделать хоть одно движение и волк — а это мог быть только волк — вцепится ему в глотку, прежде чем он успеет выхватить нож.

— Что же там такое? — вдруг неожиданно произнес тихий голос. — Быстроногий, фу! Фэнд, назад!

Всмотревшись, Дрэм увидел человека, или какое-то человекоподобное существо; человек наклонился к нему, голова и плечи темным силуэтом выделялись при свете восходящей луны.

Зверь, обнюхивающий его плечо, заскулил и неохотно отошел.

Затем послышалось короткое восклицание и к нему потянулась рука. Он крепко прижался спиной к корневищу с висящими на нем комьями земли и, как зверек, загнанный в угол, у которого только и остается, что слепой инстинкт самосохранения, хватил эту руку зубами — и тут же был отброшен назад. Затем рука сжала его плечо и он рывком был вытянут из-под корней к поставлен на ноги. Он лягался и вырывался, пытаясь снова укусить державшую его руку. Полная луна освещала всю эту сцену. Рука, стиснувшая ему плечо, была будто из железа, и сбросить ее он не мог, хотя извивался и вывертывался, как выдренок. Однако в голосе человека, когда он заговорил снова, не было жесткости, несмотря на прокушенный палец.

— Ну, ну, потише! Нет нужды так рычать и кусаться.

И Дрэм, успокоенный этим голосом, прекратил сопротивляться.

— Да это же внук старого Катлана!

Теперь Дрэм больше не вырывался — он внимательно разглядывал стоящего перед ним человека, у ног которого сидели, высунув языки, три огромных пса. Глаза их блестели при лунном свете. Человек был гибкий и смуглый, непривычно смуглый для племени Золотоволосых. От него исходил слабый лисий запах. Но даже сейчас, когда он неподвижно стоял, крепко сжав плечо Дрэма, в его спокойствии угадывалась затаенная звериная сила. Вся его одежда состояла из лисьей шкуры, дважды обернутой вокруг чресл. При свете луны сверкнуло лезвие длинного охотничьего ножа, заткнутого за пояс, и чешуйки змеи из кованой меди, свисавшей с предплечья: голова змеи приходилась на уровне локтя, а хвост кончался крючком, выполняющим функции левой руки.

— Так это ты ходил сегодня ночью по лесу и всполошил все Дебри? — спросил Тэлори-охотник. Дрэм кивнул. — Такой маленький щенок, совсем маленький, и вдруг спит в лесу.

— Я уже прожил девять весен, а сплю я в лесу потому, что мне нравится тут спать, — запальчиво сказал Дрэм.

— Что ж, причина не хуже любой другой В голосе охотника слышался едва сдерживаемый смех. — Ну, а теперь, мне думается, пора возвращаться домой.

Они стояли молча среди обступивших их деревьев. Наконец Дрэм сказал:

— Оставь меня тут Я вернусь немного погодя.

— Никакого «погодя».

Тэлори смотрел сверху вниз на маленькую фигурку, освещенную луной, и от его острых глаз не укрылись отчаяние и горе на лице мальчика.

— Этот лес не место для щенят, да еще когда нет никого вокруг. Поэтому мы пойдем вместе, ты да я. Ну, а теперь в путь.

Он отпустил плечо Дрэма и, наклонившись, ловким грациозным движением извлек из-под бурой листвы и белой цветущей крапивы свое копье и шкуру, только что снятую с убитого им бобра.

Затем, перекинув шкуру через плечо, он повернул к Холму Собраний.

Дрэм, все еще не смирившийся с глухой обидой, был озадачен и сбит с толку тем, как неведомый Ужас, которому он прокусил руку, вдруг обернулся Тэлори-охотником, и, невольно подчиняясь власти этого человека, двинулся за ним. Страх ушел из леса и предрассветная прохлада приятно освежала лицо, когда он, вместе с тремя собаками, шел по следу охотника, неслышно ступавшего по оленьим тропам; неожиданно оказалось, что все они, давно знакомые и привычные, и ведут туда, куда должны вести. У Дрэма было чувство, что он выпотрошен и опустошен, словно выплакал все слезы. Нереальной казалась минувшая ночь, темная, хаотичная, — от нее во рту остался привкус ужаса, какой остается в глубине сознания после кошмарного сна. Ему хотелось сказать об этом Тэлори. Ему казалось, что Тэлори, со змейкой вместо руки, поймет его, как никто другой. Как хорошо было бы поговорить с ним. Но он также знал, что, если охотник вдруг обернется и спросит: «Щенок, что заставило тебя бежать в лес?», он не выдавит из себя ни слова. Так что лучше об этом не думать.

Быстро светало, и сквозь деревья, там, где они росли пореже, было видно, как лунный свет растворяется в дневном. Когда они подошли к узкому ручью, в ольхе вовсю распевал щегол. Они двинулись вверх по течению, и Дрэм вдруг узнал эти места — узнал ручей и старую иву, нависшую над водой там, где ручей разливался, образуя цепь небольших прудов. А дальше за деревьями, среди холмов, пролегала дорога, точно повторяющая путь тропы наверху, вдоль Большой Меловой. Едва он успел все это осознать, как они, свернув, вышли на край вырубки и Тэлори вдруг застыл неподвижно в зарослях бузины, резким жестом остановив мальчика и собак.

Лежавшая перед ними вырубка была залита светом, притом таким ярким, что окрасились — даже цветы наперстянки; летний утренний туман алмазной паутинкой стелился по низинам среди папоротника. Дрэм затаил дыхание, напряженно всматриваясь сквозь ветки бузины: на другом конце вырубки паслось стадо косуль, — молодняк, как обычно, чуть в стороне. Крупная самка, немного отстав, щипала траву как раз между стадом и кустами бузины. Дрэм оценил расстояние — один бросок копья. Опытному охотнику, он это хорошо знал, достаточно тридцати или сорока шагов. Он почувствовал, как по телу собаки, стоявшей у его ног, пробежала дрожь, хотя ни она, ни два других пса ни одним звуком не выдали своего возбуждения. Они стояли против ветра, и поэтому косули, не чуя в воздухе опасности, продолжали безмятежно пастись. Дрэм ждал, что Тэлори вот-вот бросит копье, но время шло — и ничего не происходило. Он украдкой взглянул на охотника: сквозь белые цветущие гроздья кустарника Тэлори смотрел на стадо, радостно прищурив темные глаза, в то время как копье мирно покоилось у него в руке.

Через несколько секунд он тихо свистнул. Услыхав странный низкий звук, косуля, ближайшая к ним, подняла голову и, видимо нисколько не испугавшись, двинулась к стаду. Еще две косули встрепенулись, одна из самок что-то сказала своему олененку, и мгновение спустя все стадо растаяло за деревьями в утреннем тумане.

Дрэм озадаченно посмотрел на Тэлори и впервые с начала их совместного путешествия заговорил с ним:

— Ты же легко мог убить ее, ту, что стояла с нашей стороны?

— Мог, конечно. — Тэлори, сделав шаг, остановился и внимательно поглядел на мальчика.

— Так почему ты не убил ее?

— Сегодня ночью я уже убил одного зверя. Дома у меня достаточно мяса, а торговцы сейчас почти ничего не дают за оленьи шкуры. — Видя по-прежнему недоумевающий взгляд Дрэма, он добавил: — Никогда не убивай, если не можешь употребить в дело добычу. И если ты убиваешь, чтобы достать шкуру, убей столько зверей, сколько тебе нужно. А если ты убиваешь для того, чтобы добыть пищу, наполни свой живот и живот собаки, и животы женщины и ребенка У твоего очага, сделай запас, чтобы все были сыты и впредь, но никогда не убивай ради убийства. Это повадка ласок и лис, а если так поступает охотник, он навлечет на себя гнев лесных богов. Не забывай об этом, когда станешь взрослым и будешь охотиться с мужчинами.

— Я, наверное, никогда не буду охотиться с мужчинами, когда стану взрослым.

Слова вырвались сами собой, помимо его воли.

И еще минуту назад он не поверил бы, что способен такое произнести. Наступило молчание; ветерок пробежал по веткам бузины и с них дождем

посыпались белые лепестки.

— С кем же тогда? — спросил Тэлори.

— С полулюдьми.

— Кто это тебе сказал?

— Старый Катлан, мой дед.

Опершись на копье, Тэлори стоял и смотрел на мальчика с каким-то новым любопытством.

— Ну, а теперь скажи мне, почему он так сказал?

Дрэм помрачнел: старая обида сдавила горло и он не мог вымолвить ни слова.

Тэлори вдруг махнул медной змейкой в сторону висящей, как перебитое крыло у птицы, руки мальчика:

— Из-за этого?

Дрэм кивнул.

— Ясно. Люди меня называют Тэлори-однорукий почти так же часто, как Тэлори-охотник. Однако никому не приходит в голову оспаривать мое право носить алую повязку.

— Сабра, моя мать, говорила что-то об этом. Но ты ведь был воином и знаменитым человеком в клане, когда потерял руку в схватке с похитителями скота?

Тэлори хмуро улыбнулся — неожиданная улыбка обнажила сильные, как у собаки, резцы в углах рта.

— Это тоже дед сказал?

Дрэм снова кивнул, и снова Тэлори, облокотившись на копье, посмотрел на него долгим, внимательным взглядом.

— Щенок, послушай меня. Если у тебя есть нечто, за что стоит драться, — дерись и не слушай никакого деда. Пути бывают разные — есть прямые, в обход, кружные. И если у тебя нет второй руки для лука, научись метать копье, да так ловко, чтобы ни враг, ни друг никогда не вспомнили, что ты это делаешь не по доброй воле.

Дрэм поглядел на него с изумлением. Откуда Тэлори знает про лук Драстика? Но тут же догадался, что Тэлори, очевидно, говорил не об этом луке, а о луке, который у него был когда-то, а теперь он, как и Дрэм, не мог из него стрелять. Мальчик не решался взглянуть в лицо Тэлори; низко опустив голову, он с трудом выдавил из себя:

— Ну, а если вдруг я все сделаю, как ты говоришь: научусь метать копье с расстояния шести шагов, а потом убью волка, может даже самого крупного, самого свирепого, — найдется тогда кто-нибудь среди воинов, кроме, конечно, деда, кто замолвит за меня слово, когда придет время мне предстать перед кланом?

— Когда настанет время заправить алую пряжу в станок, вспомни этот рассвет в лесу и проси деда послать предупредить меня.

В первое мгновение он подумал, что ослышался. Медленно подняв глаза, которые внезапно стали совсем золотыми, он посмотрел на Тэлори.

— Тебя?!

— A y кого же, меньшой брат мой, на это больше прав?

Они поглядели друг на друга, как бы закрепляя договор. Затем Тэлори выпрямился и взял в руку копье.

— Ну, а теперь тронулись. Совсем рассвело. Дома у тебя, наверное, все с ума сходят. Ты найдешь отсюда дорогу?

Дрэм кивнул.

— Тогда мы здесь расстанемся. Хорошей охоты, щенок!

Подождав, пока Тэлори скроется за деревьями, держа путь к дому вверх по ручью, Дрэм двинулся вдоль опушки к круглым склонам Меловой.

Когда он, пройдя по тропинке, выбитой прямо в мелу, добрался наконец до ворот своего дома, день был в разгаре и прозрачный месяц едва заметно светлел в безоблачном небе. Рыжие волы, тяжело переминаясь, шевелились в загоне. Рогатина была отброшена, и ворота распахнуты настежь. Миновав двор, он подошел к двери хижины и тут же услыхал голос Драстика: «Его нет у Долая. Одни боги знают, где его носит и что с ним стряслось». Брат стоял возле деда, тот, зябко кутаясь в одеяло, сидел на корточках перед очагом, который, видимо, так и не гасили всю ночь. Прислушавшись, Дрэм уловил ворчливый ответ: «Мальчишка непутевый. Я это всегда говорил. У него нет уважения ко мне, его деду. Если угодно будет Повелителю Солнца, он явится, когда захочет есть».

Они увидели его одновременно, и тут же старая Ки, мать собак Драстика, поднялась на лапы, громко зевнула и, радостно виляя хвостом, направилась навстречу Дрэму. Но Драстик ее опередил — в два прыжка он очутился подле брата и, схватив его за шкирку, швырнул в освещенный угол перед очагом.

— Нечистая сила, где ты пропадал?!

Дрэм, потирая шею, молча глядел на него.

— Ночь была светлая, и я решил половить рыбу, — сказал он наконец. — Она, правда, уснула.

Дед презрительно фыркнул, и непонятно, чего было больше в дедовом смешке — недоверия или презрения.

— Ему, видите ли, захотелось рыбку половить, — сказал Драстик. — И мать поэтому должна бегать по лесным опушкам и искать его всю ночь, а брат — карабкаться по Большой Меловой, чтобы узнать, не взбрело ли ему в голову пасти овец у Долая.

Драстик снял со стены кнут из сыромятной бычьей кожи, который держал для собак, и теперь стоял, пропуская темные ремни между пальцев.

— Ты знаешь, как поступают со щенком, который убегает подобным образом от стаи?

— Бьют, — сказал Дрэм, поглядев в глаза брату.

Он знал, что ему не избежать наказания и был внутренне готов к этому. Драстик вопросительно взглянул на деда, хозяина дома, но дед только

глубже закутался в одеяло и сплюнул в огонь.

— Нет, я слишком стар и мне не под силу воспитывать щенков. Этим придется заняться тебе. Смотри, не жалей руки.

— Будь спокоен, не пожалею, — отрезал Драстик. Было видно, что он очень зол и его юное румяное лицо даже потемнело от гнева. Со всего размаха он дал Дрэму затрещину, от которой тот полетел на охапку дров возле очага. Дрэм скорчился, голова гудела от удара, однако он крепко стиснул зубы. Он знал, что в конце концов не выдержит и начнет скулить, как щенок, но пока можно терпеть, он не издаст ни звука. Он почувствовал, что брат занес руку и, сжавшись, ждал удара хлыста по плечам.

Но удара не последовало. Какое-то маленькое свирепое существо неожиданно кинулось на Драстика из темного угла и прокусило ему руку, точь-в-точь как он, Дрэм, ночью укусил Тэлори-охотника.

Драстик вскрикнул от изумления и боли и, отбросив обидчика, снова поднял кнут, но тут вдруг Дрэм услыхал голос матери.

— Нашелся! — крикнула она с порога. У нее вырвался вздох облегчения. — Не надо, Драстик, нет!

Теперь все смешалось и перепуталось, и Дрэму стало казаться, что он избежал порки. Он поднялся на ноги. Мать бросилась к нему — ее густые волосы выбились из-под сетки и рассыпались по плечам, юбка была перепачкана и разорвана.

— Щеночек, где же ты был? У Долая?

Драстик стоял неподвижно, будто врос ногами в землю, — гнев еще не остыл, но он был обескуражен поведением матери. В растерянности, он сосал укушенный палец, а из-за собачьих спин его буравил злобный взгляд Блай, которая так и лежала в углу, куда Драстик отшвырнул ее. Он сплюнул кровь в огонь.

— Ты ошибаешься, мать, если думаешь, что он был у Долая. Он только что изволил явиться, гордый, как царь в крепости на холме. Ему, видите ли, захотелось рыбку половить.

Он обернулся к брату:

— А ну-ка, ложись! Я еще с тобой не кончил!

— Нет, Драстик, не смей его бить! Только не сегодня!

Дед поднял большую золотисто-седую голову. Зрачки у него, как у Дрэма, делались золотыми, когда он радовался или сердился. Сейчас он был явно зол.

— Женщина, это мужская работа. Занимайся своей прялкой и не вмешивайся в дела мужчин.

Мать как будто не слышала слов старика.

— Только не сегодня, — повторила она.

— Но почему? — Драстик в недоумении хмурил брови. — Может, я вообще не могу проучить щенка? Но скажи, почему?

— Потому что я не разрешаю, я, давшая жизнь вам обоим.

Она вырвала кнут из рук Драстика и забросила его в дальний угол. Протянув руки, она повернулась к Дрэму. В ее голосе была мурлыкающая нежность, что случалось нечасто.

— Щеночек мой, почему ты убежал? Я дала бы тебе еще мяса — миска ведь не разбилась.

Глаза ее искали его взгляда. «Она догадалась, что это не крыса на чердаке», — подумал Дрэм. Она догадалась, из-за чего он убежал, и поэтому не дала его бить. Но она не была до конца уверена и не решалась заговорить с ним об этом. Да и сам он не хотел этого разговора.

Он сделал шаг назад и стоял, широко расставив ноги и подняв голову, Драстик пожал плечами, подобрал с полу кнут и повесил его на место.

— Я не хотел больше мяса, мне хотелось половить рыбу. Потому я и пошел на реку, но вся рыба там уснула.

— А что ты делал один всю ночь в лесу? Ты весь в ссадинах. Смотри, от пояса одни клочья остались! Ты, наверное, голоден как волк?

— Да, я хочу есть, — сказал Дрэм. — Еже вика в лесу очень колючая. Я залез в нору под дубом и спал там.

Он не забыл о Большом Страхе, хотя и старался отогнать воспоминания о нем.

— А потом в лесу я встретил Тэлори-охотника и мы вернулись вместе и поговорили по дороге, как мужчины.

Мать достала овсяную лепешку из корзины, висящей на конце балки.

— Ешь, сразу станет легче. — Она сунула ему в руку лепешку. — Подумать только, Тэлори-охотник! И о чем же вы могли говорить с Тэлори-охотником?!

С матерью всегда было так — она вечно хотела знать больше, чем ей следовало.

Дрэм хвастливо выпятил грудь. Рот у него был набит лепешкой.

— Я ведь сказал, это был мужской разговор. — Он бросил через плечо взгляд на брата, который все еще продолжал дуться. — Мне надоело бить рыбу. Может, ты дашь мне свое старое копье? Знаешь, какое? То, что с тремя насечками на острие. Оно ведь сейчас у тебя стоит без дела.