Глава 17

Ядумала, что подготовлена ко всему.

Но ошиблась.

В течение первых трех дней воздержания Николаса от наркотика я наблюдала за ним все время, ни на минуту не оставляя его. Каждый раз, глядя на меня, он вопрошал взглядом: почему? Почему ты это делаешь? Я отворачивалась и плакала. То, что он считал меня причиной своих страданий, было почти непосильным бременем для меня.

Мало-помалу прекратилось дрожание рук. Галлюцинации стали мучить его гораздо реже, головная боль ослабела. И сам Николас будто отдалялся от меня. Я становилась для него чужой и начала опасаться, что мои самые скверные предчувствия оправдываются. Я начала подозревать, что потеря памяти у Николаса не была временной — возможно, это не имело ничего общего с наркотиком. Возможно, человек, которого я любила все эти годы, больше не существовал. А может быть, его не существовало никогда.

В четвертый вечер Николас спал достаточно крепко, настолько крепко, что я позволила себе покинуть комнату и добраться до большого зала, готовясь отвечать на лавину вопросов, которые неминуемо должны были обрушиться на меня. Я не позволяла его родственникам входить в наши комнаты, как бы настойчиво они ни стучали в дверь, требуя объяснений. И встретиться с ними было для меня нелегко. Но теперь я была уверена, что кто-то в этом доме регулярно добавлял опий в еду или напитки моего мужа, и я решила узнать, кто это делал и почему.

Когда я вошла в комнату, Адриенна поднялась мне навстречу.

— Ну наконец-то, — сказала она. — Что там у вас происходит? Что вы делаете с моим братом?

— Он был болен, — ответила я. — Теперь ему лучше.

— Болен? Что вы хотите сказать? Если он болен, то почему, ради всего святого, вы не разрешали Тревору осмотреть его?

— Таково было желание моего мужа.

— Вы лжете, — твердо заявила она. — Вы выдумали эту болезнь. Подумать только! А ведь я вам доверяла. Вы такая же, как Джейн. Хотите держать его в своей власти, боитесь, что я внушу ему, что ваш брак — обыкновенный фарс. Я так и сделаю, если мне будет предоставлена возможность поговорить с ним. Я не позволю вам присвоить себе мои права в этом доме, как это пыталась сделать она.

Налив себе чашку чаю, я закрыла глаза, чувствуя страшную усталость, потом сказала:

— Мне жаль, что вы так считаете, Адриенна/ Я надеялась, что мы станем друзьями.

— Не сомневаюсь, что теперь мои знакомые будут еще больше презирать меня. Когда они узнают, что новая леди Уолтхэмстоу всего лишь обычная маленькая…

— Хватит, — услышала я голос Тревора и, оглянувшись, опустила свою чашку на столик для игры в карты в стиле чиппендейл, стоявший возле окна.

Тревор стоял в дверях, гипнотизируя взглядом сестру.

— Прошу прощения, леди Малхэм, за дурные манеры своей сестры. Видимо, сказывается ее беспокойство.

Удовлетворенный тем, что пристыдил и заставил замолчать Адриенну, он вошел в комнату.

— Как мой брат, мадам?

— Спит.

Адриенна упала в кресло и прижала к глазам носовой платок.

— У него был полный упадок сил, нервный срыв, верно?

— Конечно, был. Тревор, ради Бога, не будь идиотом!

— Вы в порядке? — обратился ко мне Тревор, и голос его звучал сочувственно и тепло. — Мой Бог, Ариэль! Мы чуть ума не лишились от беспокойства. Вам не под силу в одиночку справиться с его болезнью.

— Но я с ней справляюсь.

Он приподнял мое лицо за подбородок.

— У вас на щеке синяк, Ариэль? Он был буен?

Я отпрянула и сказала:

— Он задел меня случайно. У него были ночные кошмары. Сейчас мой муж в порядке, — уверила я его, мысленно желая, чтобы это оказалось правдой. — Еще два дня постельного режима и покоя, и я уверена, вы его не узнаете.

Тревор, скрестив руки на груди, смотрел на меня, подняв бровь и улыбаясь.

— Вы, конечно, лжете, я в этом не сомневаюсь. Мы уже некоторое время ожидали чего-нибудь подобного. Очень сожалею, что это случилось теперь, когда он женился снова. Для вас это должно быть тяжким испытанием.

Я бросила взгляд на Адриенну, потом уставилась в окно слева от себя. У меня не было сил спорить. Я была истощена своим бдением и уже сожалела о том, что решила встретиться с новоиспеченными родственниками и умерить их любопытство. Возможно, если бы я была более уверена в полном выздоровлении мужа, я легче перенесла бы их обвинения. Но такой уверенности у меня не было. Я чувствовала себя разбитой и беспомощной и в эту минуту искренне жалела, что вернулась в Уолтхэмстоу.

Когда в комнату вошел Реджинальд, я почувствовала облегчение.

— Сэр, ваш гость прибыл, — обратился он к Тревору. — Я провел его в приемную.

Взяв меня за руку и прочувствованно пожав ее, Тревор сказал:

— Поговорим об этом позже, Ариэль. Еще увидимся, дамы.

Повернувшись на каблуках, он вышел из комнаты.

Чувствуя себя неловко и не желая подвергаться нападкам Адриенны, я тоже извинилась и направилась к двери. Однако, выйдя из комнаты, я была остановлена Реджинальдом:

— Миледи, доктор Брэббс здесь и хочет вас видеть. Он желает поговорить с вами наедине.

Я последовала за ним в маленькую гостиную в восточном крыле дома. Там я нашла Брэббса, стоявшего рядом со столиком на вычурных гнутых ножках и смотревшего в окно. Когда он повернулся ко мне, я тотчас же поняла, что случилась неприятность.

— Леди Малхэм, Розина Барон умерла, — сказал он. — Я думал вы захотите узнать об этом.

Я молча смотрела на него — внезапная печаль душила меня и лишала дара речи.

Уронив шляпу на столик, Брэббс раскрыл мне объятия. Мне хотелось броситься в них, зарыться лицом в его влажный плащ, но усталость и отчаяние лишили меня сил. Я с трудом протянула ему руку. Он слишком поздно понял мое состояние. Ноги мои подкосились, и я рухнула на пол.

— Мэгги! Мэгги, детка, ради всего святого! Он поднял меня и поспешил усадить на диванчик орехового дерева у противоположной стены.

Я снова переживала всю тяжесть утраты Джерома. Я любила Розину, как собственную мать. И все эти долгие годы после кончины отца она заменяла мне мать. А теперь ее не стало. Не стало их обоих. И мой мир с каждым днем все больше пустел.

Отведя спутанные черные волосы с моего лба, Брэббс потрогал его, в его взгляде читалась жалость.

— Боже мой, что он уже успел сделать с тобой! — покачал головой доктор. — Мэгги, да ты как перышко!

— Пожалуйста, — попросила я его, — не надо говорить об этом. Вы только что сообщили, что мой друг умер…

И я разразилась слезами.

Утирая платком мое лицо, он качал головой:

— Милая Мэгги, твои слезы вызваны не только смертью Розины. Есть что-то еще. Скажи мне что.

Отдавшись своей скорби, я обхватила руками его шею, как делала, когда была ребенком, и плакала, прижимаясь к его груди.

— Что мне делать? Они не хотят, чтобы я была здесь. Я только хотела помочь, но они винят меня во всем. Даже Николас замкнулся в себе. Он не дотрагивается до меня. В бреду он выкрикивает имя Мэгги, а не мое. Он любит Мэгги, а не меня…

— Детка, ты понимаешь, что говоришь? Ты и есть Мэгги!

— Нет, Мэгги умерла. Она погребена в его памяти и, похоже, останется там навсегда.

Он баюкал меня в своих объятиях и утешал, как мог, но не понимал.

— Ему нравится образ, отражающийся в зеркале, но он ненавидит женщину из плоти и крови, давшую ему жизнь! — продолжала рыдать я.

— Расскажи мне, что случилось.

Я поднялась с дивана, вытирая глаза.

— Я была права. Кто-то подсовывает или подливает опий в его еду или питье. Кто-то пытается убить его.

Я подошла к окну и уставилась на покрытую снегом землю.

— Я думала, надеялась, что когда он будет лишен этого ужасного зелья, то снова станет самим собой. Но ошиблась. Чем острее становится его ум, чем яснее рассудок, тем дальше он уходит от меня. Он смотрит на меня с подозрением и недоверием, считая меня причиной боли, которую испытывал в последнее время.

— Он сказал тебе это?

— Нет, не проронил ни слова, но в этом и нет нужды. Он просто смотрит на меня своими невероятными серыми глазами, будто я призрак из преисподней, посланный ему в наказание и заставляющий его страдать.

— Я уверен, что ты делаешь из мухи слона. Ты всегда отличалась необузданной фантазией.

— Но опий из области реальности, а не фантазий.

Брэббс помедлил с ответом, потом спросил:

— Ты понимаешь, что говоришь, Мэгги? Ты обвиняешь кого-то в преступных намерениях по отношению к его светлости. Кто мог бы это делать? И зачем?

Подняв голову и встретив его взгляд, я снова понизила голос:

— Адриенна очень возбудима и сильно ожесточена тем, что Николас, по ее мнению, лишил ее надежды на замужество. Она постоянно твердит об этом и ни на минуту не позволяет ему забыть. Би ненавидит его, потому что подозревает, что он убил Джейн. Я много раз слышала ее пророчества о том, что его постигнет жестокая кара, что он заплатит за свое преступление. Есть еще Тревор. Ему как врачу легче всего раздобыть опий.

Брэббс покачал головой.

— Он получает все медикаменты от меня, Мэгги. Я знал бы, если бы он использовал слишком большое количество лауданума, в расходе которого не мог бы отчитаться. И какая у него может быть причина желать смерти Николасу? Он ничего не унаследует. В случае смерти Николаса титул и поместье унаследует Джордж, живущий теперь в Бостоне.

— Да, — ответила я задумчиво, — с самого моего приезда Тревор был очень добр и внимателен. — Я посмотрела на Брэббса. — Ну и наконец есть вы, мой друг.

Он не двинулся с места и не дрогнул ни одним мускулом, только смотрел на меня выцветшими от возраста глазами, лишенными выражения.

Сердце мое обливалось кровью, но я продолжала:

— Я вас не подозревала до самого утра своей свадьбы, когда узнала, как вы злы на Николаса. А только что вы сказали мне, что именно вы располагаете запасами опия.

Я молчала, ожидая, что он станет оправдываться. Не дождавшись, я сказала:

— Может быть, я даже понимаю вас. Вы привязаны ко мне, словно к родной дочери. Вы обвинили Николаса в том, что он развратил и погубил меня. Вы считали его причиной моей смерти. Вы хотели бы стереть его с лица земли. А так как вы часто навещаете Тревора, вы имели возможность подсыпать или подлить опиум в шерри милорда. Мне кажется, сделать это достаточно просто.

Он слегка опустил голову, и теперь взгляд его упирался в пол.

— Станете вы это отрицать? — спросила я.

— А мне будет от этого легче? Чем мне это поможет?

Брэббс снова посмотрел на меня, и я заметила в его глазах слезы.

— Моя Мэгги, если мысль можно счесть преступлением, то я виновен. В своих мечтах я убивал его снова и снова в течение двух последних лет.

Он встал, распрямил плечи, подошел к столу взять шляпу, потом сказал:

— Вижу, что мое присутствие здесь больше нежелательно. Прощай, Мэгги.

Я смотрела, как он уходит, я хотела, но не могла окликнуть его и позвать обратно. Теперь мне казалось, что я оттолкнула от себя единственного человека, который знал и любил меня, пожертвовав им ради того, кто меня не узнавал и, судя по всему, не стремился узнать, кто не любил меня теперь, а возможно, и никогда не любил. Но ведь я вышла за него замуж, за Николаса Уиндхэма, графа Мал-хэма, лорда Уолтхэмстоу и обещала быть с ним в радости и в горе. И несмотря ни на что, я любила его.

Мой друг дошел до двери и остановился. Не поворачивая головы, он сказал:

— Думай головой, а не сердцем, Мэгги, и ты постигнешь одну простую истину: Джейн умерла. Ее череп был раскроен, а тело обгорело. Безумие, убившее ее, глубоко укоренилось в нем, и оно смертоноснее, чем любой опиум. Возможно, скоро тебе станет ясно, что лучше было бы не лишать его наркотика. Как бы не получилось, что ты выпустила джинна из бутылки.

Его слова наполнили мое сердце леденящим страхом. Я все еще хранила в памяти портрет Джейн со слегка склоненной головкой, синими, как китайский фарфор, глазами, и волосами, золотыми, как летнее солнце. Представлять себе ее жестоко сбитой с ног было для меня пыткой. Подумать о том, что это мог сделать мой муж, — было мучительно. Это причиняло мне невыносимую боль.

Сомнение! Сомнение продолжало грызть меня, сколько бы раз я ни уверяла себя, что Николас не способен на убийство. Но ведь он ударил ее. Он явственно помнил, что ударил.

Проведя рукой по глазам, я бросилась к двери в коридор, но Брэббс уже ушел.

В сердце мое заполз холод и распространился по всему телу, проник до костей. Я совсем пала духом, мне было хуже, чем когда бы то ни было со времени заключения в Оукс. Голова моя раскалывалась. Я была так одинока. Сегодня утром у меня было два близких друга в этом мире: Розина Барон и доктор Брэббс. Одна умерла, другого я жестоко и непоправимо оскорбила.

Я продолжала свой путь по коридору, желая теперь только одного — поскорее попасть в свою комнату. Мне была видна открытая дверь приемной Тревора. Я замедлила шаги, а приблизившись к двери, затаила дыхание и прислушалась.

Осторожно заглянув в комнату, я обшаривала взглядом каждый угол тускло освещенной комнаты. Никого не увидев, я вошла. Я по-новому подозрительно оглядывала ее, полная особого интереса, обдумывая, взвешивая, осматривая каждый тигель, каждую склянку, каждый перегонный куб. Я брала в руки и обнюхивала каждый флакон, запах которого казался мне горьким, пробовала на вкус каждый порошок, который находила там.

Я уже собралась уйти, когда услышала тихий шелест платья, легкие шаги, приближавшиеся к приемной. В поисках укрытия, я оглядывала комнату. И нашла выход: дверь, ведущую во двор, наружу. Быстро! Инстинкт говорил мне, что я должна скрыться, что меня не должны здесь застать. Я попыталась повернуть ручку двери. Она не поддавалась, я никак не могла ее открыть. Я сделала новую попытку, сжимая зубы, я старалась заставить дверь отвориться. И она открылась. Я вышла в полумрак и закрыла за собой дверь. Остановилась и подождала, затаив дыхание.

Кто-то задвинул болт изнутри, оставив меня во дворе.

Лицо мое быстро покрыла изморось. Я все продолжала прислушиваться, чувствуя, как тело мое леденеет от холода. Подойдя к окну, я раздвинула плети плюща, отчаянно цеплявшиеся за кирпичную стену, потом осторожно вытерла пыль со стекла и попыталась разглядеть, кто был в комнате, сквозь неплотно задвинутые шторы.

Я разглядела какую-то фигуру, как мне показалось, женскую, одетую в белое. Эта фигура грациозно двигалась среди длинных теней. Я не могла ее разглядеть как следует. Мысленно я уговаривала ее: остановись на мгновение, постой спокойно, чтобы я могла тебя разглядеть, но без особого успеха.

Отойдя от стены, я бросилась бежать по льду и снегу.

Ночной воздух, морозный и свежий, был тихим: не было слышно ни звука. В эту ночь все было окутано каким-то особенным туманом, светящимся, потому что он отражал снег, покрывавший землю. Странность состояла в том, что луны в ту ночь не было видно.

За стеной тумана послышался вой собак и печальный звук, отражавшийся эхом от сарая и исходивший, как мне показалось, из низины, где была расположена конюшня. Однако я просто регистрировала все это, не проявляя особого интереса, потому что целью моей было попасть назад в дом как можно скорее и вернуться в комнату, пока там оставался таинственный гость.

Я ворвалась в дом через кухонную дверь, и, испуганная моим неожиданным появлением, Матильда уронила свиную ногу, из которой собиралась что-то приготовить. Полли всплеснула руками, рассыпав по столу муку и расплескав тесто для пуд-динга, которое сбивала.

— Леди Малхэм! — вскричала Тилли. — Что случилось? Что вы делали на улице в такую погоду без… О, миледи, в чем дело?

— С дороги! — закричала я.

— Она рехнулась, как и ее муженек, как пить дать! — выпалила Полли.

Я мчалась по коридору, достаточно хорошо зная дорогу, чтобы не натыкаться на мебель. Я повернула за угол. Тени здесь были гуще. Обогнула еще один. В тишине был слышен звук моих торопливых шагов. Когда наконец я добежала до нужной двери, она оказалась закрытой. Я схватилась за дверную ручку одной рукой, другой опираясь о стену, и что есть силы толкнула дверь. Она легко поддалась.

Комната была пуста.

— Как это может быть? — спросила я себя вслух.

В отчаянии я ударила кулаком в стену и вернулась в коридор, откуда пришла. Слева от меня коридор упирался в стену. Единственный путь отсюда был тот, которым я пришла.

Я ждала, пока мое сердцебиение не утихло, прежде чем вернуться в коридор. И тогда я его увидела — лоскуток белой ткани, зацепившийся за гвоздь и оторвавшийся от платья. Я наклонилась и взяла его.

Я поспешила назад, в большой зал. Там никого не было. В одиночестве я села к секретеру, пододвинула ближе сальную свечу и расправила клочок ткани, чтобы получше рассмотреть его. Я ошиблась — это был не клочок платья, а женский носовой платок, изящный, из тонкого полотна, отороченный кружевом.

Я легонько провела пальцем по затейливой вышивке в углу платка, потом поднесла его к лицу и ощутила слабый аромат цветов.

Этот запах вызвал у меня смутное воспоминание, но, как ни пыталась, я не могла вспомнить, откуда он мне знаком.

Я размышляла, перебирая в уме варианты. Должно быть, он принадлежит Адриенне, потому что в доме не было никого, кто мог бы пользоваться столь изящной вещичкой из полотна и кружев. Я могла бы притвориться перед собой, что его не существовало или могла встретиться лицом к лицу с его владелицей и спросить, что она делала в приемной своего брата. И решив, что сделаю последнее, направилась в комнаты Адриенны.

Она полулежала на кровати, читая томик Руссо в кожаном переплете. Это был «Общественный договор». Удивленная, что я вошла без стука, Адри-енна подняла голову, потом закрыла книгу и отложила в сторону.

— О Господи! — вздохнула она. — Вы все— таки наконец пришли выселять меня.

— Нет, мне не нужна эта комната, Адриенна. Я не кривила душой.

— Ладно, значит, вы хотите сказать, что с этой минуты я буду получать от вас содержание? Я понимаю. Скажите мне только, насколько жалкое содержание вы мне определили, чтобы я могла приспособиться к нему заранее.

Я почувствовала, что гнев мой рассеивается.

— Нет, таких новостей я вам тоже не принесла. Ради нас обеих я надеюсь, что не так жестокосердна, как первая леди Уолтхэмстоу.

Адриенна наклонила голову. Мягкие каштановые волосы рассыпались по ее плечам.

— В таком случае зачем вы здесь? — спросила она.

На мгновение я забыла о платке. Сейчас, опустив глаза, я увидела, что держу его в руке, и сказала:

— Чтобы вернуть вам вот это.

Она перевела взгляд на мои руки и спросила:

— Что это?

— Ваш платок, конечно. Вы обронили его в коридоре.

Адриенна соскользнула с кровати, подошла ко мне, взяла у меня платок и принялась его разглядывать.

— Он не мой, — сказала она наконец.

— Прошу прощения?

— Он не мой, — повторила она.

Вытащив свой платок из-за манжеты, Адриенна расправила его и показала мне.

— На моих, как видите, простая монограмма и ничего больше.

Я почувствовала, как во мне вновь поднимается гнев.

— Возможно, — сказала я сурово, — один у вас есть без монограммы.

Адриенна отступила, удивленная моим напором и резкостью тона.

— Вам нужны доказательства? — спросила она.

Она надменно вскинула бровь, что сделало ее похожей на моего мужа. И это сходство придало мне решительности.

— Да, — сказала я, — покажите мне.

Она пересекла комнату и подошла к высокому комоду, выдвинула один из многочисленных ящиков.

— Смотрите сами. Здесь нет ни одного кусочка ткани без моей монограммы — «А. У.».

Там было не менее трех дюжин носовых платков, но я не поленилась осмотреть каждый.

Наконец, удовлетворенная тем, что Адриенна сказала правду, я осторожно задвинула ящик и повернулась к ней. Она уже вернулась в кровать.

— Прошу прощения, Адриенна. Но если платок не принадлежит вам, то чей он?

— Где вы его нашли?

— Возле приемной Тревора.

— Ну, в таком случае он скорее всего принадлежит одной из его пациенток.

Я тотчас же опровергла такое предположение:

— Дама, способная покупать такие платки, не поедет на прием к врачу в Уолтхэмстоу. Она бы вызвала врача на дом.

— Да, тут вы, несомненно, правы. Но почему бы не спросить самого Тревора?

Принимая во внимание обстоятельства, я едва ли могла сделать это.

— А почему это так важно? — спросила она.

Глядя на изящный надушенный лоскуток ткани, я сказала:

— Может быть, это и неважно. Боюсь, что я придаю слишком большое значение этому платку. Прошу прощения.

— Больше вам не стоит меня ни о чем просить, — услышала я ее ответ и подняла на Адриен— ну глаза. — Вы леди Малхэм, помните об этом.

— И должна признаться, что мне уже до смерти надоело это слышать.

Это ее удивило. Адриенна с любопытством и недоверием смотрела на меня.

— Но вы в завидном положении.

— В завидном? Скажите почему.