Размещался Институт живого слова сперва в здании бывшего Павловского института (привилегированного женского учебного заведения) на Знаменской улице, дом 8 (ныне - улица Восстания, 8), а затем в доме 7 на площади Александрийского театра (ныне - площадь Островского, 7).
      Нагрузка, которую взвалил на свои плечи семидесятипятилетний, согбенный дугою, с больными ногами, передвигающийся на двух костылях старик, может показаться поистине феноменальной. В университете - четыре лекции в неделю; в Институте живого слова - шесть лекций в неделю; в Железнодорожном университете - две лекции в неделю. А сколько лекций и выступлений с воспоминаниями в самых различных аудиториях - перед красноармейцами, курсантами, рабочими, медиками... И все это - в нетопленых, промозглых помещениях, в разных частях города, а то и в пригородах. Как только у него хватало сил и характера, сколько надо было иметь мужества и доброй воли, чтобы так вот повсюду поспевать, не теряя оптимизма и веры!
      В фонде А. Ф. Кони, хранящемся в Отделе рукописей Государственной Публичной библиотеки имени М.Е. Салтыкова-Щедрина, есть листок с автобиографией Анатолия Федоровича, написанной им собственноручно и озаглавленной "Curriculum vitae с 1907 г." (краткое жизнеописание - лат.). Перечислив учебные заведения, в которых он преподавал после Октября, Кони далее пишет:
      "Лекции в Доме ученых, в городской думе (на съезде психиатров); в Доме литераторов; в Доме Герцена; в Пушкинском доме; в Толстовском музее; в клубе Института гражданских инженеров; в Доме просвещения (на Владимирской, 12); в Обществе охраны и изучения Петербурга; в Обществе охраны материнства и младенчества; в училище св. Анны, в Политехническом институте; в Военно-медицинской академии; в Пироговском обществе; в Женском медицинском институте и др., а также в Детском Селе и в санатории Дома ученых там же".
      Кажется, не было в Петрограде начала 20-х годов такого учреждения, куда бы не приглашали выступить Анатолия Федоровича, и никто никогда не знал от него отказа.
      Отметим, что упомянутый Кони Дом литераторов размещался в доме II по Бассейной улице (до 1917 года там находился игорный дом). Его деятельностью руководила коллегия по управлению домом, имелась также литературно-научная коллегия. А. Ф. Кони был членом Дома литераторов. В январе 1921 года, в 84-ю годовщину со дня гибели А. С. Пушкина, он произнес там взволнованную речь, посвященную поэту, которого горячо любил и высоко чтил. Кроме того, Кони являлся также членом литературного отдела Дома искусств (набережная Мойки, 59), объединившего писателей, художников и музыкантов и ставшего в те трудные дни активно действующим очагом культуры для всего города. Кони выступал там с воспоминаниями о Тургеневе, Достоевском, Толстом. Его воспоминания послужили темой двух вечеров. В числе других писателей и художников, проживавших тогда в Доме искусств и слушавших Кони, были также баронесса В. И. Икскуль, старая знакомая Анатолия Федоровича, и старейшая писательница Е. П. Леткова-Султанова.
      Кони не только читал лекции в институтах, не только выступал перед самыми различными аудиториями. Не обходились без его участия и собрания Союза деятелей художественной литературы, проходившие обычно в помещении издательства "Всемирная литература", созданного после революции А. М. Горьким (оно размещалось в особняке на Моховой улице, 36). Горький же вовлек большинство писателей Петрограда и в названный выше союз, предпринимал шаги к его активизации, стремился обратить внимание этой профессиональной организации прежде всего на проблемы творческие. Заседания членов союза проходили иногда и в квартире Горького - в доме 23 по Кронверкскому проспекту (ныне - проспект М.. Горького, 23), а однажды - это было в марте 1919 года - заседание состоялось в квартире К. И. Чуковского (Манежная улица, 6). На одном из заседаний Кони наряду с Горьким и Куприным был избран в арбитражную комиссию, а также в редакционную коллегию, в которую вошли А. М. Горький, А. А. Блок, Ю. Л. Слёзкин, В. Я. Шишков и другие писатели.
      В апреле 1919 года Кони участвовал в публичных выступлениях перед трудящимися Петрограда вместе с журналистами А. В. Амфитеатровым, А. А. Измайловым, писателями А. И, Куприным, Вас. Ив. Немировичем-Данченко, артистом Александринского театра Г. Г. Ге (племянником известного художника). Вечера проходили в Тенишевском зале на Моховой и посвящались Чехову. В нетопленом зале было ужасно холодно, люди сидели в пальто, шубах, шапках, и лишь выступавшие, поистине героически, выходили на эстраду в костюмах, при белых воротничках и галстуках, без головных уборов.
      Союз деятелей художественной литературы просуществовал недолго. В конце апреля того же 1919 года он прекратил свою деятельность, поскольку Народный комиссариат просвещения отказал ему в финансировании. Некоторое время спустя его преемником стало Петроградское отделение Всероссийского союза писателей, правление которого проводило свои заседания также в помещении издательства "Всемирная литература" на Моховой. "Союз ставит себе целью, - говорилось в его статусе, - объединение всех писателей на почве защиты их профессиональных и духовных интересов". Кони не только вошел в него, но и был избран наряду с четырьмя другими литераторами в состав судей чести.
      Всюду Анатолий Федорович "выступал с величайшей охотой и с неизменным успехом, - свидетельствует К. И. Чуковский. - Читал о Пушкине, о Льве Толстом, о Пирогове, о воспитании детей, о перевоспитании преступников, об этике общежития и, конечно, о своем любимом человеколюбце Гаазе. У него было великое множество тем, но, о чем бы он ни читал, всякая его лекция звучала как моральная проповедь, всякая упорно твердила о том, как прекрасна человеческая совесть, сколько счастья в служении добру. О чем бы он ни говорил, в каждой лекции слышался один и тот же неизменный подтекст:
      Напутствовать юное хочется мне поколенье,
      От мрака и грязи умы и сердца уберечь.
      Голос у него тогда был слабый, стариковский, простуженный, но слушали его с таким жадным вниманием, что шепот его доходил до самых далеких рядов".
      Кони постоянно думал о юном поколении, о его будущем, общение с молодежью доставляло ему особенное удовольствие и радость. Но и молодых тоже влекло к нему, притягивало словно магнитом.
      А. П. Андреева, которая проработала в органах советской юстиции тридцать пять лет и которой, по собственным ее словам, посчастливилось не только видеть Анатолия Федоровича Кони и на протяжении трех лет слушать его лекции в Петроградском кооперативном институте, но и быть принятой им лично и с ним беседовать, свидетельствует: "Студенчество ревностно следило за тем, где и когда предполагается лекция Анатолия Федоровича, стараясь не пропустить ни одной из них... На какие только запросы не откликался Кони! Каких проблем он не затрагивал!.. С его лекций мы уходили в приподнятом настроении, взволнованными и счастливыми от сознания, что не в пример большинству профессоров-наставников... Анатолий Федорович делился с нами сокровищами своих разносторонних знаний и с готовностью отвечал на любые вопросы".
      Следует, однако, заметить, что, хотя имя Кони для начинающего юриста было, можно сказать, легендарным и молодое поколение считало его "живущей вечностью", юридический факультет, как таковой, не был тогда в моде и привлекал к себе не многих. Царские законы и суды революция сдала в архив истории, новых кодексов, за исключением трудового, а также о браке и семье, еще не было. Более того, многие смотрели на юристов как на классовый пережиток, как на никчемный осколок недавнего прошлого. Были и такие, кто доказывал вредность и ненужность юридических факультетов в социалистическом государстве, где не должно быть места ни преступникам, ни преступлениям. Такие рассуждения, довольно популярные в те годы, действовали на молодежь дезориентирующе. Они зародили серьезные сомнения и в сердце девятнадцатилетней Анны Андреевой, приехавшей в Петроград с Рязанщины и поступившей на юридический факультет. "С кем поговорить? Кому открыть душу и получить наставление и совет?" Анна решилась обратиться к Кони и написала ему лихорадочное исповедальное письмо. Некоторое время спустя она получила приглашение на Надеждинскую.
      В кабинете Кони было холодно - на дворе зима. На Анатолии Федоровиче летнее пальто, шапочка на голове, а на руках перчатки без двух пальцев на правой руке. Он сидел за письменным столом, очень усталый и болезненный на вид. В ответ на извинение Анны за то, что она затрудняет его, Анатолий Федорович пригласил ее сесть и тотчас начал говорить:
      - Я с волнением прочитал ваше письмо. - Голос Кони звучал глухо, чувствовалось, что ему трудно говорить, и девушка напряженно ловила каждое слово, только бы не пропустить. - Отрадно, что среди молодежи есть такие трепетные натуры, ищущие свое место в жизни. Мне хочется скорей успокоить вас и убедить в том, что стоите вы на правильном пути и видите свое определенное место в жизни. Вам говорят окружающие, что адвокатура и вообще судебно-прокурорская деятельность не женское дело и что юристы вообще не нужны. Это неверно! Юристы нужны в любом обществе и любом государстве. Не сможет обойтись без них и современное молодое государство. Появятся кодексы, неизбежно будут созданы судебно-прокурорские учреждения, будет и адвокатура.
      Немного передохнув, Кони продолжал: - Не правы те, кто утверждает, что юстиция не женское дело. Еще во времена старого правительства я всячески пытался доказать необходимость участия женщин в судебной деятельности. Поставленные молодым государством задачи грандиозны. Народ темен и неграмотен, очень нужны грамотные, культурные люди, в том числе юристы.
      Кони встал, подошел к девушке, по-стариковски благословил и поцеловал в лоб. "Идите, идите по избранному пути и не думайте, что это утопия". Она горячо поблагодарила Анатолия Федоровича, его слова буквально окрылили ее.
      Выше упоминалось, что Кони читал наряду с другими лекциями также курс, озаглавленный им "Этика общежития". Раньше ни в одном учебном заведении такого курса не было. Анатолий Федорович разработал его впервые в расчете на определенную аудиторию. Курс целиком был обращен именно к рабоче-крестьянской молодежи, которой предстояло созидать новое, социалистическое общество. Что представлял собою курс этики общежития? Вот как расшифровывал это сам Кони в одном из автобиографических набросков-отчетов:
      краткий разбор нравственных учений выдающихся мыслителей;
      посильное разрешение вопросов, возникающих в областях:
      а) судебной (учение о поведении судебного деятеля);
      б) врачебной (врачебная тайна, явка к больному, откровенность с ним, гипноз, вивисекция и т. д.);
      в) экономической (различные источники дохода);
      г) политической (свобода совести, веротерпимость, права отдельных народностей и их языка и т. д.);
      д) в области общественного порядка (развлечения и жестокие зрелища);
      е) литературы, искусства и театра;
      ж) в областях воспитания и личного поведения.
      Таким представлялся Анатолию Федоровичу диапазон понятия "этика общежития", и это в те дни, когда некоторые "архиреволюционеры" причисляли этику, равно как и юстицию, к буржуазным пережиткам, вредным для победившего пролетариата. Однако молодежь, к чести ее, в массе своей охотнее внимала бывшему сенатору, чем пролеткультовским геростратам.
      ШАГИ ВРЕМЕНИ
      .
      В октябре 1919 года Петроград переживал трудные дни. Над ним нависла угроза белогвардейского нашествия. Войска генерала Юденича начали второй (первый состоялся в мае и потерпел неудачу) поход на Петроград и вышли на ближние подступы к городу. Были заняты Гатчина, Красное Село, Детское Село. 21 октября оборонявшая город 7-я армия при поддержке Балтийского флота перешла в контрнаступление, а 26-го-и 15-я армия.
      Именно в те дни .в Петрограде был раскрыт крупный белогвардейский заговор, участники которого намеревались нанести удар изнутри, способствуя захвату города войсками Юденича. Петроградская ЧК вскрывала звено за звеном заговорщическую сеть, ликвидировала ее очаги, испытывая инстинктивную подозрительность ко всем "бывшим", независимо от того, как и чем проявили они себя за минувшие после революции два года. Принцип "лучше схватить сто невинных, чем упустить одного виновного" уже начинал действовать. Да ведь и во главе заговора стоял один из "бывших" - полковник В. Г. Люндеквист, занимавший одно время пост начальника штаба 7-й армии.
      Проявила ЧК интерес и к бывшему действительному тайному советнику, сенатору, члену Государственного совета, почетному академику А. Ф. Кони. И вот 23 октября в квартире Анатолия Федоровича появились "комиссары с Гороховой" с ордером No 9871. Начался обыск...
      Согласно сохранившемуся протоколу, составленному неким комиссаром ВЧК Кондратьевым, "задержанный гражданин Кони Анатолий" был доставлен "куда следует" (по-видимому, на Гороховую, 2).
      В протоколе были перечислены и изъятые у задержанного ценности:
      * золотая медаль "От Академии наук";
      * золотая Пушкинская медаль (именная!);
      * еще одна такая же медаль;
      * серебряная медаль в честь 100-летия Министерства финансов;
      * такая же в честь 100-летия Министерства юстиции;
      * такая же в честь 100-летия Московского университета, принадлежавшая ранее профессору П. А. Плетневу (первому биографу Пушкина, многолетнему ректору столичного университета) и переданная затем его вдовой Анатолию Федоровичу;
      * такая же медаль к открытию памятника Александру II в Москве;
      * медаль с изображением памятника Лютеру в Вормсе;
      * бронзовые медали с изображением Гёте и Шиллера;
      * брелок, поднесенный Кони Александровским лицеем;
      * брелок, поднесенный мировыми судьями;
      * брелок, поднесенный литературно-художественным кружком имени Я. П. Полонского;
      * золотой юбилейный значок доктора уголовного права;
      * серебряный жетон "Вестника Европы";
      * юбилейный медальон благотворительного общества "Трудовая помощь".
      Перечень изъятых ценностей говорит сам за себя. Все они, без исключения, имели мемориальный характер и являлись уникальными историческими реликвиями, подлинная ценность которых для культуры, для общества несопоставима ни с какой номинальной их стоимостью.
      Никаких других сокровищ (если не считать книг библиотеки, но они ЧК не интересовали) в "буржуазной квартире" бывшего сенатора обнаружено не было, да их и не существовало, потому что он со студенческой скамьи жил только своими трудами и накопительством, каким бы то ни было, никогда не занимался. Ни золото, ни бриллианты ему были не нужны.
      24 октября Кони был освобожден из-под ареста. Остается, правда, неясным, кто конкретно распорядился о его аресте и от кого исходило распоряжение о его освобождении на следующий же день. Во всяком случае во всей ^этой истории Петроградская ЧК проявила себя не лучшим образом.
      Домой из комендатуры Кони вернулся налегке. Все, что находилось при нем, включая паспорт, тоже осталось "где положено", а потому, придя немного в себя от шока, Кони пишет письмо "гражданину коменданту Возе":
      "Покорнейше прошу Вашего распоряжения о передаче подательнице сего оставленных мною вчера в комендатуре вещей, взятых мною с собою при моем аресте.
      Вместе с [неразб.] очень прошу Вас, согласно Вашему вчерашнему обещанию, способствовать выдаче мне обратно [изъятых] у меня документов и моего личного паспорта, удостоверений о моей службе и т.п., а также записной книжки, без коих я не могу беспрепятственно следовать по улицам, а также иметь адресные и телефонные сведения о знакомых и необходимые мне ввиду моего преклонного возраста и болезненного состояния [...], и наличных у меня лишь 118 р., я просил бы Вашего [содействия] о выдаче мне [взятых] при аресте у меня денег, всего или, в крайнем случае, суммы в 10 т. р.
      Исполнением настоящей моей просьбы Вы меня премного обяжете".
      Надо иметь в виду, что деньги были уже совершенно обесценены и 10 тысяч рублей-это небольшая сумма, а 118 руб. - просто гроши. К примеру, один экземпляр журнала "Былое" стоил 100 рублей.
      Следующее письмо - "председателю Чрезвычайной следственной комиссии гражданину Бакаеву" (Кони назвал ЧК не совсем точно - видимо, по аналогии с Чрезвычайной следственной комиссией для расследования преступлений самодержавия, учрежденной Временным правительством.):
      "При освобождении моем, 24 октября с. г., из-под ареста - просьба моя о возвращении изъятых у меня при обыске вещей была признана Вами уважительной и был дан ордер об ее удовлетворении (за исключением цепи мирового судьи), которое, однако, не состоялось.
      [...] Обращаюсь к Вам с просьбой осуществить первоначальное распоряжение Ваше и тем самым избавить меня от совершенно незаслуженного мною лишения предметов, составляющих воспоминание о моих литературных и ученых трудах и об общественной деятельности.
      Профессор, академик Академии наук А. Кони. No ордера был 2087. С указанием на ордер No 9871".
      Кони абсолютно точен в своей ссылке на документы. 25 октября, на официальном бланке Чрезвычайной комиссии, был выписан ордер за No 2087 такого содержания:
      "Возвратить по ордеру No 9871 (по которому Кони был арестован. - В. С.)... гр. Кони мундира сенаторских 2,
      брелоки, медали, медную цепь (мирового судьи. - В. С.) конфисковать, квитанция No6431".
      Казалось бы, все ясно. Однако хлопоты о возврате изъятых вещей растянулись почти на полгода.
      .
      27 ноября 1919 года, то есть по прошествии уже месяца и двух дней после выдачи ордера за No 2087, ценности все еще не были возвращены. Отдел общих дел Комиссариата народного просвещения, куда Кони обратился за помощью и содействием, на своем официальном бланке отправил письмо в исполком Петросовета. В соответствии с "Положением о Всероссийской и местных чрезвычайных комиссиях", утвержденным Президиумом ВЦИК 28 октября 1918 года, местные чрезвычайные комиссии комплектовались местными Советами или их исполкомами на равных правах с остальными их отделами, причем члены местных ЧК назначались и отзывались исполкомами. Отсюда и обращение в исполком Петросовета, а не в ЧК непосредственно.
      "Отделу народного образования при Петроградском городском Совдепе, говорилось в нем, - известно, что вещи, отобранные у известного общественного деятеля и почетного академика А. Ф. Кони при его аресте, до сих пор не возвращены, несмотря на ордер ЧК за No 2087.
      Академик А. Ф. Кони является популярнейшим общественным деятелем, работающим с давних пор в тесном контакте с Наркомпросом и сыгравшим видную роль при демократизации преподавания. Читая лекции во многих высших учебных заведениях, в Пролеткульте и пролетарском железнодорожном политехникуме, он всюду пользуется огромной популярностью в пролетарских аудиториях.
      Имея в виду все вышесказанное, Компрос убедительно просит вернуть А. Ф. Кони отобранные вещи и медали, которые представляют из себя ценность исключительно как память о научной деятельности".
      Подписал документ товарищ народного комиссара по просвещению 3. Гринберг.
      В ответ на это обращение появляется новый документ - "Служебная записка" на бланке члена коллегий Отдела управления Петроградского Совета рабочих и красноармейских депутатов. Текст предельно краток:
      "Тов. Беляеву. С максимальной внимательностью прошу установить причины недоразумения с очень уважаемым А. Ф. Кони и о результатах поставить меня в известность.
      Б. Каплун".
      Время идет, но дело ни с места. Появляются на свет лишь всё новые и новые "авторитетные" бумаги.
      "РСФСР. Союз коммун Северной области. Отдел советского управления Комиссариата по внутренним делам (площадь Урицкого, 6). 11 декабря 1919 года.
      Удостоверение
      Настоящее дано сотруднице Отдела управления при Петроградском Совете рабочих и красноармейских депутатов тов. Марии Карловне Ойям в том, что она командируется по делу об отобрании вещей у почетного академика А. Ф. Кони.
      Вследствие изложенного Отдел управления Петроградского Совета просит все учреждения и лиц оказывать тов. Ойям всяческое содействие и не чинить никаких препятствий при исполнении ею служебных обязанностей, что подписью и приложением печати удостоверяется". (Подпись того же Б. Каплуна.)
      Для выполнения возложенной на нее миссии М. К. Ойям отправляется в ЧК, где 15 декабря получает на руки распоряжение за No 2761, подписанное членом президиума, дежурным секретарем и заверенное круглой печатью, которое гласит:
      "Возвратить по ордеру... гр. Ойям М. К. по доверенности Кони А. Ф. вещи по квитанции No 6431".
      Однако тут выясняется, что вещей А. Ф. Кони в кладовой ЧК... нет: они якобы отправлены в Народный банк. Б. Каплун срочно пишет заместителю комиссара Народного банка:
      "Согласно личным с вами переговорам вчера по телефону, направляю к вам сотрудницу информационно-инструкторского подотдела товарища М. К. Ойям для дачи сведений по вопросу о розыске личных наградных знаков профессора А. Кони, сданных в Народный банк Петроградской губчека. К сожалению, No документа, по которому были сданы эти знаки, установить не представляется возможным"...
      Прошло почти три месяца после злополучного обыска, а Кони все еще продолжал хлопоты. 14 января 1920 года он направил письмо, судя по обращению и содержанию, Б. Каплуну о том, что изъятые у него вещи Народный банк может "разыскать, лишь получив из кладовой ЧК указание о времени их отправления и No ящика, в котором они препровождены".
      Однако, сообщал Анатолий Федорович, получить эти сведения до сих пор не удалось. "Я писал в Народный банк, прося, в случае необходимости, пригласить меня для помощи в разыскании вещей, по большей части именных, но служащей у Вас М. К. Ойям (в оригинале - Оям. - В. С.), любезно принявшей на себя труд в наведении справок, указали на необходимость присутствовать [ ?] делегатам от Управления Петроградского Совета и ЧК - на этом дело, почти у самой цели, и остановилось. [Надеюсь], что вы не откажете мне в дальнейшем и окончательном [неразб.], и извините за беспокойство..."
      Но ни "дальнейшего", ни "окончательного" не было. В деле "Материалы о реквизиции ценных вещей" (архив Кони в рукописном отделе ИРЛИ) помимо приведенных имеются еще лишь две бумажки. Одна из них, неизвестно кому адресованная, без даты, а главное, невразумительная, такого содержания:
      "Вещи, превышающие вес 16 золотников (т. е. 68 граммов. - В. С.), гр. А. Ф. Кони в б[ывшем] Волжско-Кам[ском] комм[ерческом] ба[нке] изъято на основании постановления Нар. ком. фин. от 29 апреля с. г. [1919?] для [зачисления] в доход казны. Комиссар (подпись). Ревизор (подпись). Контролер (подпись)".
      На другом листе бумаги, чистом, без "фирмы", от руки написано: "Дело о реквизиции у Кони. Архив. Дело прекратить. Б. Каплун. 4/III.20".
      Этим все и кончилось. История исчезновения мемориальных вещей Кони так и осталась покрыта тайной.
      .
      * * *
      Анатолий Федорович, к счастью, был не одинок в то особенно трудное для него время. С ним рядом постоянно находились, поддерживая его, окружая заботой и оберегая, любящие, глубоко преданные ему друзья. Но к нему постоянно, неудержимо тянуло многих и совсем незнакомых людей. Они шли не только на лекции Анатолия Федоровича, на его публичные выступления, а и к нему на квартиру, шли без приглашения, за мудрым советом, за нравственной поддержкой. Хотя на двери квартиры 15, где жил Кони, висела передвижная дощечка "дома" и "нет дома", вспоминала Елизавета Александровна Садова, очень близкий Анатолию Федоровичу в последние годы его жизни человек, она никогда не видела, чтобы дощечка "дома" заменялась другой, да и разве это могло бы быть, когда Анатолий Федорович твердо раз навсегда приказал принимать всех, желавших его видеть.
      Когда домашние, оберегавшие его дни, уговаривали дать разрешение отказывать посетителям, Анатолий Федорович приходил в ярость и буквально кричал: "Нет и нет! Как вы не понимаете! Какая-нибудь старушка с 23-й линии Васильевского острова захочет видеть меня по делу, а у меня закрыта дверь! Нет! Никогда!" Эта мифическая старушка с 23-й линии Васильевского острова вечно стояла перед его духовным взором и открывала дверь всем, жаждавшим войти в нее".
      "В четверг у меня был еще ряд посетителей, - писал Кони Е. А. Садовой 12 февраля 1926 года (двумя днями ранее Анатолию Федоровичу исполнилось 82 года). - Я утомился чрезвычайно. Мы подсчитали с Леной (Е. В. Пономаревой, о ней дальше. - В. С.) их число 10-го. Оказывается - 62 посещения и 41 письмо + 8 телеграмм. "По грехам - кажись бы, и довольно"".
      Но то все же были не обычные дни, а, так сказать, именинные. Однако и в будни число посещений доходило до 18-20 ежедневно.
      Е. А. Садова сохранила для нас в своей неопубликованной рукописи воспоминаний детальное описание кабинета Анатолия Федоровича тех дней (ею был сделан также карандашный набросок интерьера, копия которого хранится в Отделе рукописей Государственной Публичной библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина). Все в нем, по свидетельству Елизаветы Александровны, дышало уютом и располагало к серьезной или задушевной беседе.
      "За большим письменным столом видит сам хозяин, сгорбленный старик с лучистым и в то же время проникновенным взглядом, с большим чудесным лбом, изрезанным глубокими морщинами, и седой пушистой бородкой. Над ним большая картина "Христос, идущий по водам", около двери в столовую небольшой, писанный маслом портрет Александра II... в углу образа с сияющей тихим светом лампадкой, а кругом - по стенам, на столах, на книжных шкафах - портреты и портреты с автографами - всё друзья и почитатели, крупные общественные деятели, русские и иностранные писатели и художники. На столе перед ним небольшой портрет красивой женщины - Н. П. Лансере - с седыми пушистыми волосами. За ним на этажерке - портрет Е. В. Пономаревой. Слева на столе у окна портрет Л. Ф. Грамматчиковой. Справа на столе (поставленная так, чтобы ее не трогали беззастенчивые посетители) - моя фотографическая карточка. Над камином большой портрет Тургенева, пониже слепок с головы Пушкина работы Опекушина, портрет Чехова с автографом, риcунок Елизаветы Бем и др. На столе и около него большие картонные ящики с надписями: "Гончаров", "Л. Толстой", "Самоубийство", "Женское равноправие"..."
      В начале вышеприведенного отрывка упомянуты самые близкие и дорогие Анатолию Федоровичу люди, которые на последнем и, наверно, самом трудном этапе его жизненного пути окружили его своей заботой и любовью.
      Надежда Павловна Лансере происходила из известной в истории русской культуры семьи Лансере. Преподавательница русского языка и литературы в Литейной женской гимназии (Бассейная, ныне улица Некрасова, 15), она на протяжении многих лет была не только другом, но и помощником Кони в его литературных трудах. Когда в августе 1920 года Надежда Павловна скончалась в одной из клиник Военно-медицинской академии, потрясенный Анатолий Федорович посвятил ей такие слова, вырвавшиеся из самой глубины сердца:
      "Я до сих пор, несмотря на массу дела, не могу вполне отрешиться от едкой скорби по поводу смерти этого прекрасного существа, исполненного чувства долга и чести, правдивого до крайнего предела, самоотверженного и вместе с тем всегда жизнерадостного и бодрого. Она была настоящим "сотрудником жизни", а мне специально облегчала мои литературные труды, написав значительную часть моей книги "На жизненном пути" под мою диктовку. Она составляет одно из лучших и светлых воспоминаний моей жизни за последние 17 лет - и не дождалась моей, уже недалекой кончины, чтобы так мучительно погаснуть" (из письма к Е. А. Садовой).
      Второй женщиной, самозабвенно заботившейся (после смерти Н. П. Лансере) об Анатолии Федоровиче, была Елена Васильевна Пономарева - дочь его старого друга. Прирожденная общественная деятельница, она задолго до революции основала в Харькове, преимущественно на собственные средства. Народный дом наподобие Народного дома графини Паниной в Петербурге. Вопросы общественного и личного воспитания, вопросы о бирже труда, народных домах, домах для рабочих она изучала в разных странах - в Германии, Бельгии, Голландии, Англии. Этим вопросам, а также проектировавшемуся Музею мира (здесь слово "мир" в значении отсутствия войны, вражды), о котором мечтала не одна она, борьбе с алкоголизмом, охране природы, значению изучения естествознания в школах Е. В. Пономарева посвятила ряд статей, опубликованных ею в журналах и газетах. Потеряв во время революции все свое состояние (весьма значительное), Елена Васильевна бросила апартаменты в доме на Фонтанке (No 56), где в предреволюционные годы в ее салоне собирались на литературные чтения до пятидесяти человек и где некоторое время перед переездом на Надеждинскую проживал Кони, переехала в его большую квартиру и поддерживала его своей неусыпной заботой.
      Она за самую мизерную плату давала частные уроки музыки, чтобы приобрести для Анатолия Федоровича яблоко или стакан молока, и преподавала музыку в школе (размещавшейся там, где на первых порах находился Институт живого слова, то есть на улице Восстания, 8), дорожа возможностью принести домой хоть немного съестного из своего скромного пайка. Ведь Анатолий Федорович, как мы знаем, тоже потерял все свое состояние, и немалое, персональная же пенсия от Советского правительства была назначена ему благодаря стараниям Академии наук лишь за полтора года до смерти. А до этого, чтобы обеспечить свое существование, ему приходилось продавать кое-что из вещей и ценных книг, а также опираться на помощь и поддержку близких людей.
      По свидетельству К. И. Чуковского, самое имя Анатолия Федоровича Елена Васильевна в разговоре со всеми произносила особенным голосом, с благоговением, словно в этом имени для нее воплотилось все самое благородное, человечное, что только есть на земле.
      Третья женщина, глубоко любившая и почитавшая Анатолия Федоровича, - это Людмила Федоровна Грамматчикова-Кони, его сводная сестра, которая была на двадцать два года моложе. До революции она служила в Постоянной комиссии по техническому образованию, была организатором помощи учащейся молодежи и политическим ссыльным, читала лекции по литературе в Народном доме Паниной, а в начале 20-х годов работала на Волховстрое. Людмила Федоровна, которая еще в детстве проявляла большие артистические способности. владела прекрасным даром чтения стихов, и Анатолий Федорович, строгий ценитель красоты языка и речи, иной раз просил ее почитать. Такие минуты доставляли ему огромную радость. А когда после кончины Анатолия Федоровича друзья собирались в его кабинете по памятным дням, Людмила Федоровна выразительно читала отрывки из его произведений, и все слушали ее чтение затаив дыхание.