Романы о такой как ты - Моя судьба

Саша Канес

Моя судьба

Мои дети

Ко Кануй

и не только

Мое сознание часто изменяет мне и будто плавает в тумане. Порой я не до конца понимаю, что вокруг происходит. Живот продолжает болеть, тянут швы. Но я помню: главное мною сделано! Я подала все сигналы, какие могла! Мне что-то капают в вену, видимо, успокаивающее, и я на какое-то время теряю ощущение этой дурацкой объективной реальности, будь она неладна. Лекарства помогают спать. Когда я задремываю, передо мной возникают лица самых родных моих людей. Обидно открывать глаза и понимать, что пока это только сон. Но я знаю себя! Энергия первых часов борьбы не исчерпана! Просто мне надо прийти в себя, и силы непременно вернутся! Мой ребенок. Вот о ком я должна сейчас думать. Моя задача – сделать все, что возможно и даже невозможно для него, для себя и для… Впрочем, для него и для себя – этого достаточно!

Рядом кто-то шебуршится. Пока слышно только тихое кряхтение, но скоро оно перейдет в плач. Я должна приподняться на подушках и покормить. Должна, должна, должна… Мне еще есть чем кормить? Вроде да…

Время устроено очень странно. Его то совершенно не хватает, то, наоборот, оказывается слишком много, и нет никаких сил дождаться, когда оно наконец пройдет. Тут нет ничего оригинального или необычного, но в моих обстоятельствах не так уж важно быть оригинальной.

Я была уверена, что у меня будет сын! Я обожаю свою дочь Дашу, но от любимого человека я мечтала произвести на свет мальчика, который вырастет и станет настоящим мужчиной. Настоящим, то есть не таким, каких много, а таким, каких почти нет. В этом мире есть немало настоящих женщин, хороших и плохих, добрых и не очень, но, по крайней мере, личностей. А среди сильного пола, похоже, личностей почти нет. Не добавляю слово «сейчас», потому что не уверена, водились ли хоть когда-нибудь в изобилии настоящие мужчины…

Я провела здесь чуть меньше двух месяцев. Перед родами должна была прибыть «группа поддержки» – мама с Дашей и, разумеется, с Ромой. Куда же деться от Ромы! А потом я ждала Леню. Для Лени это должно было стать сюрпризом. Я надеялась, самым замечательным сюрпризом в его жизни. Главное было обеспечить его приезд точно в срок. Пока же считалось, что я в длительной командировке. Но судьба распорядилась иначе…

Я сразу сказала на фирме о предстоящем декретном отпуске и пообещала, что практически все четыре месяца, которые планирую уделить своему ребенку и себе самой, все равно буду на связи и не прекращу работу на своем направлении. Понятное дело, что коллегам ничего не оставалось, как принять это как данность.

Встал вопрос о том, где мне рожать. В Москве и вообще в России рожать второго ребенка я не была готова. С Дашей в свое время все получилось удачно, но отнюдь не «благодаря», а «вопреки». К тому же тогда я была моложе, и мое природное здоровье перебороло дикую родовспомогательную систему. Но повторять этот опыт не хотелось. Разумеется, теперь появилась возможность рожать, как это по-идиотски называется, «на коммерческой основе». Но те мои знакомые, что прошли через коммерческие акушерские услуги, не были в особом восторге. Цена вопроса для меня никакого значения не имела – я была абсолютно свободна в выборе места на Земле, где моему ребенку предстояло появиться на свет. Но в какую страну ехать? Передовой в этом плане Израиль по понятным причинам не подходил. Германию я не очень любила. И вот я подыскала одно из самых спокойных на земле мест.

Про поселок вегетарианцев и натуропатов, где действует еще и прекрасный родильный дом, я узнала от одного из своих бизнес-знакомых, Аркадия Аркадьевича Шевчука. Честно говоря, настоящего бизнеса Аркадий Аркадьевич со мной никогда не вел. Как, думаю, не вел он бизнеса и ни с кем другим. Нас познакомил один банкир на какой-то дурацкой презентации еще в «старые компьютерные времена». Что там тогда презентовали, я, убей бог, не помню. Однако с тех пор мы с господином Шевчуком время от времени общались. Он немало развлекал меня своими весьма специфическими, но забавными манерами, а кроме того, некоторое время укреплял мой оптимистический взгляд на окружающую действительность. Очевидно, успокаивала я себя, в тяжелые времена никто не помрет в Москве от голода и холода, пока у «деловых людей» типа Аркадия Аркадьевича есть крыша над головой и кусок хлеба во рту. Правда, через некоторое время после нашего знакомства я узнала, что истинным источником его материального благополучия была дача в Переделкине. Огромный кирпичный особняк, стоящий на участке площадью семьдесят соток, построил еще дед-композитор, лауреат Сталинской премии. Дом этот у Аркадия Аркадьевича снимало какое-то иностранное представительство, и арендная плата вполне обеспечивала ему, мягко говоря, сносное существование. Но ему почему-то было неловко ощущать себя рантье, и он регулярно обращался ко мне и к другим знакомым с бизнес-предложениями. Они всегда оказывались в итоге бессмысленными и бессодержательными, и, что особенно любопытно, в их ценность он и сам не верил ни на грош. Аркадия Аркадьевича, как я уже давно поняла, устраивал только такой бизнес, который не требовал от него никаких усилий – чтобы ему лично ничего не делать, никуда не ходить и никого не принимать у себя. Единственное усилие, на которое господин Шевчук мог согласиться, – самостоятельно открыть дверь посыльному и забрать у него деньги в конвертике. Разумеется, приносить деньги следовало не рано утром, не поздно вечером и не в то время, когда Аркадий Аркадьевич пребывает на отдыхе. А на отдыхе Аркадий Аркадьевич находился как минимум десять месяцев в году. В этом-то он знал толк! И я решила сделать то, что до меня не удавалось, думаю, никому – использовать Аркадия Аркадьевича с пользой для себя, причем по истинному его назначению. Как-то я услышала о том, что его двоюродная сестра, состоящая в браке с английским журналистом, донашивала и рожала младенца в каком-то райском местечке в Таиланде. Там же она и вскармливала это счастливое дитя первые несколько месяцев.

И после очередного визита к гинекологу, подтвердившему, что все в полном порядке и беременность развивается по плану, я позвонила господину Шевчуку и спросила, не хочет ли он заглянуть при случае ко мне в офис на чашечку кофе.

– Кофе я теперь не пью! – ответил мне в трубку вальяжный баритон. – Берегу здоровье! Годы, дорогая моя, годы! Необходимо помнить о них! Перешел, знаете ли, на японский чай. Я как раз рядом, и у меня есть с собой упаковочка – специально для вас. И именно о вас и о фирме вашей славной я сейчас думал. Ведь знаю, что ваша компания в чае – корифей, можно сказать. Так что если не побрезгуете отпить, то ваш секретарь сможет его заварить для нас. В соответствии с моими инструкциями, разумеется.

– Я вас жду, Аркадий Аркадьевич! – ответила я и попросила секретаршу Иру поставить чайник.

Господин Шевчук явился буквально через десять минут. Как всегда, одет он был чрезвычайно импозантно: в роскошный светло-кремовый костюм от Армани, на голове красовался колониальный английский шлем, головной убор, весьма нетипичный для окрестностей Курского вокзала, где находился мой офис. Освободив подбородок от кожаного ремешка, он снял шлем и церемонно поклонился.

– Приобрел тут, знаете ли, автомобиль. По случаю, можно сказать. У неких знакомых приобрел. Хорошая вроде бы колымажка, но без нормальной крыши. – Он махнул рукой в направлении окна.

Я выглянула на улицу и увидела небрежно припаркованный поперек тротуара «Порше»-кабриолет.

– Дешево купил, надо сказать, – задумчиво продолжил мой визитер. – Относительно, разумеется, дешево! – хихикнул он. – Но, знаете, под съемной крышей ездить вовсе не так приятно, как можно было бы ожидать! Тряпочка какая-то неуютная. Как ни крути, тот же брезент. Не то, не то! Ну а если ехать в открытом, так сказать, положении, так вообще ужас! Тут у нас не Монако, я извиняюсь, не Канн! Тут не бризом средиземноморским, а холодным отечественным воздухом дует! И дует, знаете ли… прямо в голову! То есть в рабочий, сами понимаете, орган дует! – Для большей убедительности он похлопал ладонью по шевелюре, чуть-чуть обрызганной благородным серебром ранней седины. – Там внутри – мозг! – он улыбнулся своему остроумию.

Затем Аркадий Аркадьевич пригладил слегка встревоженную прическу и костяшками пальцев той же руки гулко постучал по пробковому шлему.

– Вот шапочка меня и выручает. Из тропиков как сувенир привез, а оказалось к месту! – Он бережно протянул «шапочку» Ирине, чтобы та пристроила ее на вешалке.

Господин Шевчук проследовал в мой кабинет. Удобно развалившись в гостевом кресле, он вынул из кармана маленький зеленый пакет, испещренный иероглифами.

– Чай японский, зеленый – «кокейча», кажется, или, может, как ее… «гайманча». Не запоминаю я всего этого, уж простите. И так мозг всегда в авральном режиме работает! Упаковочка – двести граммов, извольте убедиться. Вес, слава тебе господи, они там, в Японии, на радость нам обычными цифирьками обозначают. Вы очень вовремя позвонили. Я как раз размышлял, кому бы бизнес с этим чаем предложить? Проношусь, так сказать, из одного конца нашей столицы в другой конец и размышляю. Я порой просто так раскатываю. Вам это, наверное, покажется странным, но на ходу, в движении, так сказать, мне думать как-то сподручнее. И хорошо, что вы мне позвонили. Судьба, может быть! Сама судьба! Ведь бизнес-то прекрасный может быть, красивый может быть бизнес! – Он распечатал чай и протянул мне понюхать. Зеленая масса пахла подгнивающими водорослями. Увидев мою реакцию, Аркадий Аркадьевич проворковал: – Не правда ли, пахнет омерзительно, тухлятиной морской пахнет, – он убедился, что я согласно кивнула. – Но, знаете ли, я вот притерпелся к вонище этой, и теперь мне прямо-таки хочется нюхать и нюхать! Так с сырами некоторыми тоже бывает!

– Не знаю, – я пожала плечами, – пусть Ира заварит. Может, не так мерзко получится…

– Да, да! Ирочка, голубушка! Вот здесь, на бочку, инструкция на английском языке – вы ведь знаете английский? – Он дождался, пока Ира кивнет. – Так вот, соблюдайте строго, Ира! Иначе улетучится ценный аромат, вызвавший сейчас столь сильное, как бы это сказать… да! аромат, вызвавший столь сильное омерзение у вашей начальницы, что ли… или, нет, как это правильно сказать… В общем, у вашего босса!

Ира пошла заваривать чай, а мы расположились друг против друга в креслах.

– Так в чем же заключается ваше бизнес-предложение, Аркадий Аркадьевич? – Я решила вначале выслушать гостя.

– Все элементарно. Мой друг знает производителя в Осаке. И у оного производителя на его фабричке такая вот упаковочка такого вот чая – а это очень дорогой, даже там, надо сказать, очень дорогой чай – стоит тридцать долларов. А здесь, в Москве, его вообще можно приобрести только в одном-единственном специализированном магазине за восемьдесят долларов США. Предложение следующее: я даю вам телефон моего друга в Осаке. Вы звоните ему, договариваетесь с ним и вместе покупаете в Японии несколько контейнеров по тридцать долларов упаковочка. Здесь вы все это распродаете по шестьдесят долларов, хорошо зарабатываете, а мне даете по десять долларов с пакетика. И все! Все довольны!

Гладко выбритое румяное лицо господина Шевчука преисполнилось счастливой, прямо-таки маниловской мечтательностью.

– Что вы как специалист по колониальным товарам, как бизнесвумен, так сказать, по этому поводу думаете? – обратился он ко мне.

– Боюсь, – ответила я, – что очень немного найдется здесь ценителей зеленого тухлого чая даже по шестьдесят долларов за двести граммов. И не скоро мы с вашим другом даже первый контейнер продадим!

Аркадий Аркадьевич помрачнел.

– Печально! Но, честно говоря, я боюсь, что вы правы, правы! Народ у нас дикий, дремучий, вкусы примитивные – цейлонский черный так называемый чай пьют! Или вообще индийский со слоном! Я все это знаю, знаю! А те сто человек в Москве, что по шестьдесят долларов купили бы, они и сейчас по восемьдесят берут. Вы тоже так думаете?

Я согласно кивнула. Ирина принесла чашки с чаем. Запахло морским берегом после шторма. В чае и впрямь что-то было. Аркадий Аркадьевич блаженно приложился к напитку.

– Чудесно заварили, Иринушка! Божественно! С истинно японским, можно так сказать, мастерством! Хоть в кимоно вас наряжай!

– Как начальство прикажет! – усмехнулась Ирина. Она относилась к Шевчуку с плохо скрываемым пренебрежением.

Аркадий Аркадьевич вернулся к своим грустным мыслям.

– Ну, вот видите, как тяжело все идет! Бизнес просто вытягивает из меня всю энергию. Я должен отправиться отдохнуть. Отправиться, так сказать, чтоб оправиться! Наверное, на Занзибар поеду. Этот чайный проект очень меня напряг. Разочарование опять-таки! Тяжело, тяжело жить в отечестве нашем, хоть и трудимся мы с вами не покладая, так сказать, рук, и добываем хлеб для пропитания в поте лица своего! – Хихикнув, он извлек из кармашка изящный надушенный платок и провел им по лбу. – Что можно ждать от народа, который воспитывался на грузинском чае и жигулевском пиве! Ужасно! Три дня назад из Таиланда прилетел – расслаблялся там, как мог, знаете ли: массаж, целебные обертывания, медитация! А сегодня сил уже опять никаких! Вот и думаю – надо попробовать съездить для приведения себя в чувство на Занзибар! Я там не был, но народ очень хвалит! Да, да, на Занзибар!

Он хотел было подняться, но я его остановила.

Ира долила нам чаю и вышла из кабинета, притворив за собой дверь.

– У меня к вам есть дело личного свойства, дорогой Аркадий Аркадьевич! – обратилась я к нему в его же манере.

На лице гостя изобразилось предельное внимание.

– Если вы еще не заметили некоторые изменения в моей фигуре, то докладываю вам, что я беременна.

Надо сказать, что я уже несколько недель как перешла на форму одежды, позволяющую, насколько возможно, скрывать уже вполне объемистое пузо. Я взяла паузу и с наслаждением понаблюдала за тем, как брови Аркадия Аркадьевича ползут вверх. Молчание было долгим.

– Что ж, – ответил он, промолчав не менее чем целую минуту. – Я очень рад! Это большое счастье, гм… Но, как бы это правильно сказать, я не припомню, честно говоря, чтобы мы с вами когда бы то ни было совершали соответствующие действия, или, как их еще называют, гм… телодвижения, способные привести вас к такому, безусловно, замечательному состоянию или, можно еще сказать, к положению…

От хохота я чуть не свалилась с кресла. А густые брови господина Шевчука тем временем продолжали свое движение в направлении затылка.

– Аркадий Аркадьевич! Простите, что не сделала упор на это сразу – я беременна не от вас!

Мой смех вызвал и у него некоторое подобие сдержанной улыбки. Допив чай, он поставил чашку на стеклянный столик.

– Я, признаться, так и предполагал, – промолвил он рассудительно. – Но посчитал, так сказать, оправданным шагом внести некоторую дополнительную определенность. В нашей жизни ничего нельзя знать до конца! – Улыбка господина Шевчука из сдержанной стала лучезарной.

Дальнейшая беседа, как я и предполагала, оказалась продолжительной и очень подробной, ибо затрагивала именно ту область, в которой Аркадий Аркадьевич был истинным знатоком. Я объяснила, что хочу взять у своих партнеров и у себя самой большой отпуск по беременности и родам. Мне необходимо не только произвести на свет здорового ребенка, но и на некоторое время отключиться от суеты этого мира. Уже сама моя идея отключиться от всего вызвала у господина Шевчука восторг.

– Таиланд и только Таиланд! – возопил он. – И не просто Таиланд, дорогая моя, а именно Ко Кануй! Там я отдыхаю душой и телом! И не только я так считаю – моя кузина Элен полностью со мной согласна! А ведь она рожала там почти в сорок лет – в пору, так сказать, уже чрезмерной зрелости.

Я попросила Аркадия Аркадьевича подробнее рассказать про божественный остров, вызвавший такой восторг у него и его кузины.

– Так как же иначе? Где еще вы найдете такой сладостный покой и сочетание европейского комфорта с истинным сервисом? Ну какой, к черту, сервис в Европе? Одни только пустые слова! В Европе любой официант считает себя в первую очередь полноправным членом их этого, с позволения сказать, демократического общества. Быть официантом для него – лишь одна из социальных функций, проходное, можно сказать, место на рынке труда… Сегодня он, назовем все своими словами, работник общепита, а завтра, может быть, – депутат Европарламента. Но все не так на Дальнем Востоке, не на наших гунявых окраинах, разумеется, а на настоящем Дальнем Востоке.

Аркадий Аркадьевич поставил чашку и потянул себя указательными пальцами за уголки глаз – так он и впрямь стал похож на преуспевающего мандарина.

– Там, на правильном Дальнем Востоке, – продолжал он, – каждый официант просто растворяется в вас. Для вас это – всего лишь ужин или, может быть, обед. А для него – высший смысл существования. Он не просто выполняет ваши желания – он предугадывает их! На Ко Кануй существует несколько деревенек для европейцев, для тех, кто желает наслаждаться чистейшим морским воздухом, вкушать истинно благотворную пищу, рожать и растить детей в покое и, не побоюсь этого слова, в неге! Для каждой тайской акушерки ваш ребенок дороже ее собственных детей. Это ментальность! Туда и только туда! Вы снимете себе домик возле самой полосы прибоя, и счастье охватит вас. Я лично, как вы понимаете, никого нигде и никогда не рожал, но это мое любимое место отдыха. Я повторяю, оное мнение не является только моим личным! Вы, кстати, непременно повстречаете там и моего доброго знакомого, Космонавта. Он всегда там… Этот по-своему, надо сказать, обаятельный и в известной степени милый человек вообще не намерен возвращаться в этот смог, в эту суету, в этот московский ад.

– А как же Звездный городок? Его там не ждут?

– Какой еще Звездный городок? – удивился Аркадий Аркадьевич.

– Ну, как же, ведь вы сказали, что ваш друг – космонавт! А значит, ему самое место или в Звездном городке, или на Байконуре, или на орбите, в конце концов.

Аркадий Аркадьевич негромко, я бы даже сказала, как-то особо вежливо рассмеялся.

– Что вы, что вы! Кто ж его с его комплекцией на орбиту-то выведет? Да и зачем? Мой друг Космонавт, в миру просто Алексей, никакого отношения к реальным небесным сферам не имеет. Он в прошлом весьма успешный штангист-тяжеловес, но после перестройки подался в коммерцию – продавал оптом китайские пуховые куртки и сапоги-луноходы. При этом у него самого была большая проблема приобрести для себя хоть какую-нибудь одежду подходящих размеров. Кроме старого тренировочного костюма и кроссовок, этот достойнейший из достойных много лет ничего не носил. А тут сразу два образца оной продукции оказались равно и огромного размера, и неимоверного, можно даже сказать невообразимого, серебристого цвета. Алексей в серебристой куртке и в серебристых же дутых сапогах выглядел, как бы это поточнее высказаться, футуристически, что ли… И вот тогда среди высшего общества, простите за иронию, московских оптовых рынков за ним закрепилось это прозвище, творческий псевдоним, так сказать, – Космонавт. Кроме меня никто, уже и не помнит, что родители назвали его при рождении Алексеем Степановичем.

– Как чудесно! А что он в Таиланде-то делает, на этом чудном острове?

Аркадий Аркадьевич просиял:

– Медитирует и еще продюсирует эзотерическую музыку!

– Какую музыку? – не поняла я.

– Эзотерическую. Он, во всяком случае, ее именует именно так! Вы, как приедете на Кануй, так сами все и увидите. Сказать откровенно, боюсь, что действительно вы не токмо увидите Алексея Степановича, но и услышите оные мелодии и песнопения, порожденные при его финансовом участии. Кстати, «Ко» на тайском языке и есть собственно «остров», а Кануй – его собственное название.

– Пожалуй, мне все же неудобно будет тревожить вашего друга только из одной склонности к меломании! Думаю, что там и так разобраться во всем не очень сложно…

– Нет, нет! Дорогая моя, вы непременно с ним встретитесь. Он уже три года как на Кануе проживает. Много любопытного и, смею утверждать, полезного вы через него узнаете. А Космонавту только в радость будет помочь вам добрым советом. Он ведь там даже веру новую основал – кришнохристианством называется. Религия Добра и Терпения. Пишет сейчас богодухновенную книгу, чтобы создать теологическую основу, так сказать. Предлагал мне редактировать оное бессмертное произведение. Но для меня это, увы, нереально! Вы же знаете, я все время занят! – Аркадий Аркадьевич сам же хихикнул, произнеся эти слова. – Но, несмотря ни на что, я всячески сочувствую новому учению и душой своей, так сказать, стремлюсь в эфирные выси и в астральные сферы…

Решение об отъезде на Ко Кануй я приняла быстро и с легким сердцем. Мой гинеколог, к моему немалому удивлению, полностью одобрил эту идею и даже пообещал связаться со своим коллегой в Таиланде, чтобы дополнительно застраховать меня от всяческих неожиданностей. Как выяснилось, я отнюдь не единственная его пациентка, решившая выносить и родить своего ребенка среди пальм на берегу океана.

В соответствии со своим планом я оставила офис, приобрела билеты, забронировала отдельный домик и в срок прибыла на остров. Со здоровьем у меня, слава богу, все было в полном порядке, и два перелета продолжительностью в общей сложности тринадцать часов почти не утомили ни меня, ни того, кто располагался в моем уже весьма солидном животе. Поселок любителей здорового образа жизни и впрямь оказался весьма неплох. Покоя и свежего воздуха хоть отбавляй. Я не стала разбирать вещи, надела заранее заготовленный купальник и направилась на пляж. В нескольких десятках метров от моего домика теплое ласковое море неспешно накатывалось на золотой песок и манило уставшее в долгой дороге тело. Я помню, с каким наслаждением вошла тогда в воду. Как прекрасна казалась жизнь! А ведь еще и двух лет не прошло с того момента, когда переводчик сообщил мне, что суд приговорил меня к пожизненному заключению.

Посол

и не только

В тюрьме Ха’Шарон мне все же пришлось просидеть два месяца. Честно говоря, я рассчитывала и на больший срок, но голова моя была настолько занята мыслями о моем Лене Ильине и ожиданием сведений о его здоровье, что я даже не могла сформулировать, что чувствую и чего жду. Несколько раз меня осматривали врачи. Особенно много внимания моей персоне уделил психиатр, приятный пятидесятилетний дядька родом из Львова. В отличие от прочих, этот доктор не искал во мне никаких чудовищных наклонностей, которые, по мнению его израильских коллег, должны присутствовать в женщине-детоубийце. Напротив, он высказал понимание моих преступных действий и приложил, видимо, немалые усилия для того, чтобы облегчить режим содержания в узилище. Главное, я получила в свое пользование компьютер. Психиатр весьма прозрачно намекнул на готовность бескорыстно помогать и впредь, но не рекомендовал, во всяком случае пока, притворяться психически больной. Врачебная комиссия на этапе следствия признала меня вменяемой в момент совершения преступления, и в том случае, если я решу в будущем это оспорить, вовсе не обязательно кричать сегодня, что я Елизавета Первая и Мария Стюарт в одном лице.

Мама, разумеется, примчалась сразу, как только все случилось. Но пребывала она в совершенно растерзанном состоянии, все время плакала, и я попросила ее не изводить меня своим присутствием, а вернуться в Москву, к Даше и несчастному Роме. Я знала, что помощь должна прийти в первую очередь от Семена, однако ни о нем, ни об Игоре Борисовиче, ни о ситуации на нашей фирме мне ничего не было известно. Но судя по тому, что уже на следующий день после случившегося ко мне прибыл один из лучших местных адвокатов, Ави Руденецкий, можно было надеяться, что я не брошена. Господин Руденецкий в ответ на вопрос о гонораре покачал головой.

– У вас хорошие друзья! – сказал он со значением. – И вы мне ничего не должны.

Пришел он не один, а со своим слегка приторможенным коллегой по имени Рами Мучник. Рами был молодым, не подающим никаких надежд юристом, работающим в его адвокатской конторе.

– Ну что вы сможете для меня сделать? – спросила я.

Тогда я еще была в состоянии аффекта и воспринимала свое положение как совершенно ужасное и безнадежное. Перед тем как мне ответить, Ави попросил господина Мучника оставить нас и отправил его в контору заняться подготовкой каких-то важных документов.

– Понимаете ли, дорогая моя, – усмехнулся он, глядя на мои дрожащие пальцы, – защищать вас будет вначале господин Мучник. Он, поверьте мне, неплохой, но очень тупой парень и, несомненно, провалит дело. Вы получите по полной катушке.

– Спасибо! Это вы серьезно?! – только и смогла я сказать в ответ.

– Надеюсь, вы хорошо понимаете, что получить и отсидеть – это две большие разницы! Примерно так же, как пообещать взять в жены и в самом деле жениться. Разумеется, плагиат, и вы наверняка сто раз слышали эту шутку. Но я родился в Одессе, где так говорили, и я вам тоже так сказал!

Я кивнула.

– Раз так, то поясню. Для здешних левых очень важно, чтобы вы получили по максимуму. Разумеется, это очень важно и для арабов, для которых вы теперь – кровный враг, а значит, мишень. России как таковой ваша судьба, разумеется, безразлична. Вы это, я думаю, осознаете. Но из соображений престижа Родина постарается вас – своего гражданина, гражданочку, так сказать, – отправить для отсидки домой. Местные власти противиться также не будут, так как на вас им плевать. Суровость к убийце арабских детей будет проявлена, но им важно продемонстрировать и России свою гибкость и доброжелательность. После неизбежного завала вашего дела господином Мучником подключусь я и еще несколько весьма профессиональных людей. Мы не можем стереть из истории сам факт убийства арабского подростка, но укажем на вопиющие ошибки в ведении вашего дела, которые, несомненно, будут допущены в ходе судебного разбирательства и уже допускаются в ходе следствия. И российские власти, ознакомившись с этими материалами, смогут просто выпустить вас, объяснив международным проверяющим организациям, что суд, не разобравшись в сути случившегося, принял, очевидно, неверное решение и незачем держать за решеткой человека, в отношении которого в ходе следствия и судебного производства было допущено множество нарушений.

Мне нечего было ему возразить…

После вынесения вердикта о пожизненном заключении прошло не более двух недель, когда ко мне в камеру вместе с какими-то высокими местными чинами вошел очень полный, одышливый человек, знакомый мне по телевизионным репортажам. Я знала, что несколько лет назад он ушел из журналистики на дипломатическую работу. Нас оставили один на один, и он тяжело опустился на единственный в камере стул. Потом вынул из полиэтиленового пакета коробку зефира в шоколаде, положил на стол и пододвинул в мою сторону. Я при этом продолжала сидеть на своей койке.

– Вот, ваши друзья велели вам передать… – проговорил он с характерным астматическим присвистом. – С приветом вместе передать велели.

– Спасибо вам! – только и смогла я выдавить из себя.

Он кивнул.

– Что ж это вы, голубушка, проблемы нам создаете? А? Думаете, здесь, на Ближнем Востоке, нам, российским дипломатам, нечем себя занять? Напрасно… А вы приехали, и давай арабских подростков мочить почем зря! Нехорошо, дорогая моя!

– Но вы же наверняка знаете, как все произошло… – попыталась я возразить.

– Знаю, знаю! Ваш любимый человек истекает кровью из-за дикой выходки арабского пацана-террориста, а полицейский этот, гуманист недоделанный, кидается оказывать медицинскую помощь виновнику происшествия – малолетнему преступнику. Он, видите ли, голову себе разбил, убегая с места преступления! Вы просто сократили очередь за первой помощью!

– Ну вот видите, вы действительно все знаете!

– Все я знаю! – Он обреченно махнул рукой. – А толку, что знаю? Я здесь не вас и даже не себя самого представляю, а государство Российское. Поэтому и говорю то, что говорить обязан. Впрочем, ваши дела, дорогая моя, не так уж плохи. Вы-то, я думаю, знаете, кто за вами стоит. Послы просто так по тюрьмам не шляются. Здесь, в представительстве, еще люди есть, а тут я прямую инструкцию получил…

Я попыталась совершенно искренне возразить и объяснить, что не понимаю, о каких таких людях, стоящих за моей спиной, идет речь. Семен с Игорем Борисовичем, как мне казалось, все же не тянули на тот уровень, на который намекал одышливый посол. Но он даже не стал меня слушать.

– Давайте не будем, дорогая моя! Я вас ни о чем не спрашиваю, а вы, в свою очередь, не должны напрягаться, чтобы мне врать!

– Я не вру!

Он опять отмахнулся.

– Моя обязанность сказать вам, что ваш вопрос решается и, видимо, вы будете отправлены для отбывания наказания на родину. Вы поняли, что я сейчас сказал?

– Да!

– Я обязан поинтересоваться, не притесняют ли вас в тюрьме? Не подвергаетесь ли вы пыткам? Не совершаются ли в отношении вас действия, унижающие ваше человеческое и национальное достоинство?

– А как, простите, можно унизить мое национальное достоинство – растоптать при мне блин с икрой, вылить водку на пол и разбить о стену балалайку?

– Не приведи господи! – Рассмеявшись, он поднялся. – По вашему ответу я понял, что тюрьма вам нравится! Что ж! Для человека, схлопотавшего пожизненный срок, это большая удача! И еще: я обязан поинтересоваться, как вас здесь кормят.

– Зефира с фабрики «Большевичка» мне не дают – так что, если бы не вы…

– Я же сказал уже – это не от меня! Просто ваши друзья знают, что вы любите именно этот зефир и еще неравнодушны к виски «Бомо», но виски сюда не пронесешь!

«Если речь зашла о «Бомо», то это уже точно Семен!» – подумала я, и на душе потеплело.

– Знаете, – сказала я своему визитеру. – Мне здесь два раза подавали потрясающе приготовленный хумус!

Гость удивительным образом оживился.

– Интересно, как же это можно потрясающе приготовить хумус, да еще в тюрьме?

– Похоже, это был какой-то мусульманский праздник, – припомнила я. – А здесь к арабам проявляют вообще какие-то чудеса внимательности. Но и мне перепало. А делается все очень просто – берется самый обычный хумус и раскладывается по тарелкам так, чтобы в середине каждой порции была ямка. В глубокой сковороде тем временем кипит оливковое масло, в которое погружают кедровые орешки…

– Ливанские орешки! Здесь они ливанскими называются! – почти сладострастно подсказал мне посол.

– Отлично – значит, ливанские! И вот, когда орешки подрумяниваются, их вместе с кипящим маслом распределяют по тарелкам, заполняя кипящей смесью хумусовые ямки. Вкус…

– Спис-с-с-сфический! – процитировал мой гость и сглотнул слюну.

С кулинарной темы мы уже не свернули.

– А я, признаться, больше всего люблю заливное! – проворковал высокопоставленный дипломат. – Из свиных ножек, не на Ближнем Востоке будь сказано, и рыбное – из семги! И обязательно с шампанским! О господи! Грешен аз есмь!

Он ушел, а я съела сразу две зефирины и продолжила работу на компьютере. На самом деле это очень правильно – однажды остановиться и подвести итог прожитой до сего дня жизни. И тюрьма – едва ли не самое лучшее для этого место. Я старалась написать все совершенно откровенно, ничего не округляя и не сглаживая. Когда я стану благообразной старушенцией, пусть хоть что-то напоминает мне не только о событиях, в которых я участвовала, но и об испытанных мной чувствах. Я надеюсь, что та ветхая бабулька из непредставимого пока будущего вспомнит запах московской хрущевки, в которой выросла, и брызги на порогах бесчисленных российских рек, по которым сплавлялась на старенькой байдарке с обожаемым отцом. И пусть в ее ушах зазвенит вновь отцовская гитара и вновь раздастся его волшебный хрипловатый голос. Пусть она вспомнит, что чувствовала, когда встретила свою первую и единственную любовь, и как потом по глупости лишилась невинности с безразличным ей придурком. Пусть она вновь ощутит ту боль, которая парализовала меня и маму, когда нас бросил отец, внезапно превратившийся из благородного гранда в вульгарного нового русского. Как это было горько! Но еще ужаснее осознание того, что она сама предала любимого человека, поверив грязной клевете! Я надеюсь, что на склоне лет та старуха потеряет все, что угодно: зубы, волосы, но только не здравый рассудок. Ибо я никогда не буду готова к встрече с дядюшкой Альцгеймером! И я буду сильной, пока буду помнить, как боролась за свое место под солнцем! Брошенный институт, полный риска бизнес, рожденная хрен знает от кого дочь и проклятый рэкет! И снова короткая встреча все с тем же любимым человеком! А потом выстрелы, мои выстрелы в несовершеннолетнего террориста, попытавшегося убить нас в ту минуту, когда мы наконец снова встретились на этой земле! И вот, наконец, тюрьма. Мне еще нет и тридцати! Меня можно ненавидеть и даже презирать! Меня можно обзывать и убийцей, и блядью! Но я – боец! И я верю, что, даже дожив до старости, останусь собой! Старое сердце будет биться сильнее, вспоминая то, от чего билось в молодости, и продолжит гнать по-прежнему горячую кровь по моим старым жилам!

Следующий посетитель, а вернее, посетительница, появился на следующий день. Я сразу узнала сестру моего Лени, Ольгу, и страшно заволновалась, увидев ее, красивую молодую блондинку, в убогой камере. Совсем недавно я была преуспевающей бизнесвумен, а она всего-навсего училась на какой-то там ступени малоизвестного университета. И при том, что и я еще отнюдь не старуха, разница в возрасте позволяла бы мне ощущать преимущество в момент нашего возможного знакомства. Сейчас все переменилось: юная прекрасная девушка навещала арестантку. Хуже позиции для знакомства с сестрой любимого человека придумать невозможно. Я была, честно говоря, напряжена.

Ольга неуверенно вошла в камеру в сопровождении здоровенного, смуглого охранника, судя по всему, бухарца.

– Я могу вас оставить вдвоем? – спросил он, обращаясь к нам обеим по-русски, но с чудовищным акцентом.

Мы кивнули, и он, объявив, что в нашем распоряжении час, вышел из камеры.

– Спасибо вам! – сказала Ольга вместо приветствия. Голос у нее был на удивление низкий, грудной. – Спасибо от всех нас!

– Вы шутите? – Я инстинктивно поднялась ей навстречу.

Сидеть в присутствии стоящей гостьи было невежливо. К тому же положение, при котором собеседник намного выше тебя, опять-таки крайне невыгодно. Впрочем, даже стоя я сильно проигрывала в росте и именно поэтому предложила девушке сесть на свою койку, а сама расположилась на стуле напротив нее. Теперь я почувствовала себя несколько увереннее и спокойнее.

– Я не шучу. Если бы не вы, Лени бы уже не было. Вы пожертвовали своей свободой ради моего брата. А мы все хорошо помним, что такое тюрьма. Леня оказался там из-за…

– Я знаю… – Я замешкалась. – Но если бы не я, он, может быть, не попал бы вообще в эту аварию… Проскочил бы…

– О чем вы говорите! – вздохнула она. – Вся страна уже попала в эту аварию… А мы – только пассажиры!

– Но пассажиры могут отобрать руль у водителя и поехать другим путем!

– Так вы примерно таким образом и поступили… Ладно, мы с вами не о том говорим. Странно даже. Меня Ольгой зовут, я Ленина сестра.

Я, как могла весело, улыбнулась девушке.

– Я знаю. Леня рассказывал. Я даже один раз видела вас вместе.

– Где? Когда? – искренне удивилась Оля.

– В Шарме, возле старого порта. Вы там отдыхали с друзьями… и я тоже отдыхала.

Мне было стыдно вспоминать все происходившее тогда в Египте, но… После этого отдыха на свет появилась моя Даша, и если бы я не вела там себя как полная дура и последняя шлюха, то Даши, именно моей Даши, не было бы. А представить это я бы никогда не смогла.

– Почему же вы не подошли к нам?

– Я подумала, что вы ему не сестра, а девушка. Не посмела мешать!

– Леня всегда очень ждал вас. Он не понимал, почему вы ему ни разу даже не написали. Он не верил, что безразличен вам, не хотел в это верить. Он пытался найти вас, но вы уехали куда-то из Москвы… Найти вас оказалось практически невозможно… Он пробовал.

Я кивнула. Ни разу с момента ареста мне не пришлось плакать, а сейчас глаза были на мокром месте.

– Вы выглядели такой красивой парой, – всхлипнула я. – А я, кто я такая? У меня ничего не вышло с Леней, и я сама во всем виновата! Я не стала мешать!

– Какая глупость! – вырвалось у Лениной сестры. – Он бы так обрадовался!

– После той поездки у меня родилась дочка, Даша!

Оля постаралась не показывать мне, что напряглась.

– Вы были замужем?

Я отрицательно покачала головой:

– Я не хочу, не могу об этом. Я очень люблю Дашу! Она только моя, и это – все! Ладно?

Девушка кивнула.

– Как Леня? Мне о его состоянии рассказывает мой адвокат, но очень немного. Господин Руденецкий, наверное, с вами иногда общается? Да?

– С Леней, честно говоря, все не очень хорошо! Ключица и даже голова – куда ни шло, но при ударе пострадал позвоночник, в том числе шейный отдел. Он уже немного говорит, но ему очень больно, и он стесняется такой своей речи. И ходить нормально не может… и сможет ли когда-нибудь двигаться без костылей, я не знаю. Никто не знает!

Кровь прилила к моей голове, и я, размазывая по лицу не просохшие еще слезы, не сказала, нет, выкрикнула:

– Он будет ходить! Я подниму его! Мне ничего от него не нужно! Я ни на что – слышите? – ни на что не претендую! Но я должна поднять его на ноги, и я сделаю это! И никакая долбаная тюрьма меня не удержит!

Ольга взяла меня за руку, и я вздрогнула от ее прикосновения. Она пыталась успокоить меня, но мое тело сотрясал озноб. Я отдернула руку, и она не поняла, в чем дело. А мне было просто мерзко от самой себя! Как я ненавижу липкое и безнадежное ощущение стыда! Знаю, знаю – я предала ее брата! Поверила не ему и не своему сердцу, как это ни пошло звучит! Я поверила сволочам из этого блядского советского судилища и долбоебу-менту из районного отделения! Господи! Я же такая хорошая внутри, такая сильная, умная и добрая! Почему же, почему я все время оказываюсь в этой жизни тупой шлюхой?!

Не знаю, поняла ли Ольга, что творится внутри меня, но во взгляде ее появилась явная опасливость.

– Не обращайте внимания на мою реакцию, пожалуйста! – я попыталась улыбнуться. – Слава богу, вы не очень представляете, как чувствуют себя на моем месте!

– Да, да, конечно! Извините меня, прошу вас, я действительно совсем забыла, где мы находимся и что вы пережили…

– Вы про тюрьму? – я нервно засмеялась. – Да хрен с ней, с тюрьмой, хрен с этим ублюдком, мозги которого я размазала по асфальту!

При этих словах Ольга снова вздрогнула.

– Я только про Леню! – продолжала я. – Поверьте, ваш брат единственный человек, которого я в жизни любила, простите, люблю!

Произнеся эту тираду, я поняла, что сделала это зря, и догадалась, к чему мы сейчас придем.

– Позволите неделикатный вопрос?

Так и есть! Но что делать? Вопрос последовал:

– А зачем же вы спали с другим?.. Или с другими…

Как бы далеко я послала с таким вопросом любого! Любого… кроме этой девочки! Но от прямого ответа я все равно ушла. Впрочем, прямого ответа не было и у меня самой.

– У вас есть любимый человек? – ответила я вопросом на вопрос.

На меня спокойно смотрели большие карие глаза.

– Нет. Нет, мне нравились, конечно… некоторые… очень нравились! Но это не была, наверное, любовь. Во всяком случае, я ни с кем не готова связать свою жизнь!

– Но с кем-то из них вы все-таки спали?

Она отрицательно покачала головой.

– Нет, ни с кем.

Я обалдела.

– Сколько же вам лет?

– Двадцать один. А какое это имеет значение?

– Извините, но целок в таком возрасте не бывает!

При слове «целка» ее передернуло, и я вновь пожалела, что не придержала язык за зубами.

– Я не хочу ломать свою жизнь и жизнь любимого человека! – ответила Ольга весьма твердо. – У мужчины всегда будет тяжелый осадок на душе, если его жена отдавалась другому!

– Но это же старомодная чушь! – возмутилась я. – Есть сколько угодно исключений!

Не прекращая смотреть мне прямо в глаза, она грустно усмехнулась:

– Я профессиональный психолог, обучаюсь на второй ступени именно по этой теме. А потому скажу вам правду – исключений нет!

Она говорила очень тихо, но каждое слово отпечатывалось в моем несчастном воспаленном мозгу. Я почему-то не могла не верить этой девушке. Меня вновь охватила тоска – никогда уже я не буду достойной ее брата!

– А если у мужчины кто-то был до… ну, в общем, до его главной женщины – это тоже крест на всей жизни?

– Нет, – она улыбнулась почти безмятежно. – Это не так!

– Но где же тут равенство?! – воскликнула я.

Ольга ответила сразу, так же тихо и так же твердо, с полной уверенностью в своей правоте:

– А равенства тут нет! Равенства в этом вопросе никогда не было и никогда, поверьте, никогда не будет!

Я все же пыталась сопротивляться и применила не совсем честный прием:

– Оля! Вам сейчас двадцать один год. А что будет, если вам уже никогда не встретится мужчина всей вашей жизни? Вы так и не расстанетесь со своей драгоценной невинностью? Останетесь без семьи, без детей?

Ольга не пришла в бешенство или хотя бы в раздражение, как можно было ожидать. Вместо этого она опять мягко и осторожно взяла мою руку в свою теплую ладонь.

– Дай бог, чтобы мне не пришлось отвечать на этот ваш вопрос. Но… если все же придется ответить, я предпочту взять на размышление еще несколько лет.

– А скажите, – думаю, голос мой изрядно дрожал, – Леня, ваш брат, он тоже так думает? Ему тоже важно, чтобы у своей женщины он был первым?

Она посмотрела на меня с явной жалостью.

– Я никогда не говорила с ним на эту тему. Зачем? Для него я никакой не психолог. Для него я – сестра, младшая сестра. Но думаю, что в этом вопросе он такой же, как все. Я не хочу вас огорчать и тем более делать вам больно. Но поверьте, исключений нет! И равенства нет. Я никому раньше не говорила об этом, но однажды мне пришлось побеседовать на эту тему с собственной мамой. У нее до отца был мужчина, и она, познакомившись с отцом и приняв его предложение, рассказала ему об этом. Она даже взялась доказывать ему, что имеет право продолжать по-приятельски общаться со своим прежним любовником, что между мужчиной и женщиной существует равенство, в том числе и в этом вопросе.

– И что?

– Доказала, разумеется! Отец спорить не стал, но… спит в отдельной постели… Нас с Леней они родили, конечно, но вообще-то… папа с мамой у нас… дружат.

Я задумалась… Зачем все-таки Ленина сестра столь упорно развивает эту тему? Ответ очевиден: она просто не хочет, чтобы я, отвязная девица, а по ее мнению, просто падшая женщина, имела что-то общее с ее обожаемым братом! И именно ради этого на самом деле она пришла «навестить» меня и проявить тем самым свое «благородство». Мутная волна злобы вскипела в моей душе. Но я поняла, что должна сдержаться, – ведь, выплеснув свою боль и обиду, я еще дальше отброшу себя от Лени.

– Знаете, Оля, я очень благодарна вам за предоставленную информацию, но предпочитаю остаться при своем мнении. К тому же я не особо верю в психологию – уж больно много спекуляций допускает эта наука. Психиатрия мне понятнее, чем ваша специальность, но я пока еще не клиент этих врачей… Я вас ничем не обидела, Оля?

Похоже, я опять ударила в воздух. Девушка мягко улыбнулась.

– Мне показалось, вы считаете, будто я призываю вас отказаться от моего брата. Поверьте, это совсем не так! Ваш адвокат действительно уверял нас, что вам недолго осталось здесь мучиться… – Она улыбнулась. – В хорошем смысле этого слова, разумеется! Вся моя семья будет рада вашему избавлению. Ни одна настоящая сестра в мире не пожелает, чтобы от ее брата, так пострадавшего и потерявшего здоровье, отказалась любящая его женщина. А в вашем отношении к Лене у меня нет никаких оснований сомневаться. В особенности после сегодняшней встречи. Он несколько лет назад уже сделал вам предложение, и я знаю, что ничто на свете не заставит его отказаться от своих слов.

Ольга постоянно оказывалась и умнее, и лучше, чем мне казалось еще минуту назад.

– Я вылечу его и спасу! Я найду для Лениного лечения любые, вы слышите, Оля, любые средства!

В замке щелкнул ключ. Время нашего свидания истекло. Моя гостья поднялась с койки. Она продолжала держать мою руку в своей и при этом неотрывно смотрела в мои глаза.

– Я знаю, что это действительно так! – сказала Ольга, перед тем как скрыться за дверью. – Спасибо вам! Бог с ней, с моей психологией! По поводу того, что мы с вами обсуждали, я, честное слово, мечтаю оказаться неправой. Просто будьте готовы к тому, что такая проблема в природе существует… и в принципе существует… и реально…

Перед тем как выйти из камеры, она положила мне на стол лист с телефонами и адресами всего их семейства.

– Каждый из нас ждет вашего звонка в любой день и в любое время. Когда уйдете отсюда, то не забудьте сообщить нам свои номера.

Я не забыла!

Анита

и не только

Как странно устроен этот мир! Я испытала необыкновенную радость, когда на моих запястьях защелкнулись наручники. Для меня этот щелчок означал не что иное, как близкую свободу. Я так и не увидела страны, в которую два с небольшим месяца назад прилетела на недельку отдохнуть. До самого трапа меня провожали незнакомый мне охранник в темных, почти непроницаемых для света очках, сонный сотрудник российского консульства и Ави Руденецкий. Я поинтересовалась у Ави относительно своего официального защитника Рами Мучника. Ави засмеялся и поведал мне, что явный идиотизм его подчиненного произвел, судя по всему, очень приятное впечатление на руководство одной из политических партий левого толка, и теперь господин Мучник начал политическую карьеру.

– Скоро он станет парламентарием! – уверил меня господин Руденецкий. – Помяните мое слово! В политике идиоты и бездельники чувствуют себя на своем месте!

Пассажиры самолета, направляющегося из аэропорта Бен-Гурион во Внуково, с нервным любопытством смотрели на мои «браслеты», когда я в сопровождении двух крепких парней в штатском проследовала в салон бизнес-класса. Никого, кроме нас, в этом отгороженном пространстве повышенного комфорта не наблюдалось. Мы летели здесь втроем, и мои сопровождающие с тоской следили, как их подопечная нагружается роскошным французским коньяком в ожидании встречи с родиной. Им-то пить было нельзя, бедолагам!

Встреча во Внукове меня разочаровала. Мама о моем приезде не была уведомлена вовсе. Семена тоже не было, а Игорь Борисович Чертков всем своим видом показывал, насколько неприятно и обременительно для него это мероприятие. Он лишь холодно кивнул мне и сразу же отвернулся. Я понимала, что создала массу проблем для своих друзей и коллег, но надеялась все же, что хоть кто-то здесь порадуется моему появлению. При этом я пока не понимала, в каком качестве здесь присутствует господин Чертков. После выполнения пограничных и таможенных формальностей с меня сняли импортные наручники, но тут же надели отечественные. Особой разницы я, надо сказать, не ощутила. Всякая радость по поводу возвращения у меня прошла, стало грустно и даже страшно.

Вместо нормальной машины меня вместе с побитым жизнью ментом-охранником усадили в зарешеченный «уазик» и без каких бы то ни было объяснений повезли в неизвестном направлении. Уже на выезде с огороженной территории аэродрома я увидела нескольких фотокорреспондентов, вооруженных камерами с огромными телеобъективами.

Стерегущий меня старый сержант указал пальцем на буквально прилипших к проволочному ограждению людей и, широко улыбнувшись во весь щербатый рот, промолвил:

– Папарацци!

Я пожала плечами.

Через сорок минут мы въехали на малогостеприимную территорию одной из московских тюрем. Сержант распахнул дверь маленького автозака и даже помог мне вылезти наружу. Я переминалась с ноги на ногу на сером асфальте в самом центре большого бетонного мешка и не понимала, что со мной будет дальше. Задавать вопросы было некому. Но прошло несколько минут, и железные ворота, через которые мы попали сюда, распахнулись. Внутрь въехал черный «Мерседес» Черткова. Теперь все было по-другому! Игорь Борисович подошел ко мне с самой очаровательной улыбкой, на которую вообще был способен. Способен, как обычно, не очень, но существенного значения это не имело. Вслед за ним из машины вышел толстый прокурор в генеральских погонах. На его красном пропитом лице уж вовсе никакой улыбки не было, зато в его руке блеснул ключ, и через мгновение мои руки были свободны.

– Добро пожаловать на родину! – Игорь Борисович обвел рукой бетонные строения, окружавшие тюремный двор.

– Здесь теперь будет мой дом? – как могла иронично проговорила я.

Разумеется, я ожидала немедленного опровержения, но мой компаньон утвердительно кивнул, а прокурор ответил мне просто-таки иронически:

– Именно! Существуют международные организации, которые тщательнейшим образом проверяют, как содержатся лица, перемещенные для исполнения наказания в страну постоянного проживания. А ваша персона, скорее всего, интересует еще и представительство Палестинской автономии в Москве. Вы для них ненавистная детоубийца.

– Но ведь дело мое уже пересматривается!

Мне не ответили и указали на тяжелую железную дверь в одном из ограничивающих тюремный двор зданий. Открывшись изнутри, она пропустила нас в сырой, пропахший масляной краской коридор. Мне стало по-настоящему страшно. Но прокурорский генерал отстал, скрывшись за одной из боковых дверей, а нас с Игорем Борисовичем охранник препроводил в большую неуютную комнатку без окон, с одной голой лампочкой на высоком потолке. Посередине комнаты находились намертво вделанные в бетонный пол стол и два табурета. Другой мебели здесь не было, и мы с Игорем Борисовичем сели друг напротив друга.

– Вот теперь мы с тобой и поговорим! – обратился ко мне Чертков. – Будешь теперь слушаться старших и прекратишь шляться, куда не просят?

В его голосе слышалась не то чтобы угроза, но свойственная этому человеку не всегда добрая ирония.

– Если бы я не оказалась в том месте в ту самую минуту, любимый мой человек погиб бы! А это прекрасный человек, поверьте! Вне зависимости от моего к нему отношения…

– А застреленного тобой мальца тебе не жалко?

Я только развела руками:

– Аллах дал – Аллах взял! Зачем жалеть – он же шахид, по-ихнему! Его сейчас умело ласкают семьдесят две девственницы, не так ли?

Игорь Борисович отрицательно покачал головой и вновь жутковато ухмыльнулся:

– Нет, не так! Ты опять ошиблась! Его сейчас на небесах если кто и ласкает, так это семьдесят два девственника! У меня есть достоверные сведения – пацан был голубой! Поэтому и пытался быть самым бойким, чтобы обелить себя среди друзей-товарищей. У них это, в отличие от российского телевидения, пока в моду не вошло.

Я не стала спрашивать, откуда у Игоря Борисовича столь достоверные сведения о сексуальной ориентации моей жертвы. Признаться, мне было плевать на теологические перспективы сексуальной жизни голубых шахидов в царстве теней.

– А где Семен? Где Даша с мамой и Ромой?

Лицо Игоря Борисовича посерьезнело.

– Отвечаю по порядку: Семена с нами больше нет…

– Как?! – вскричала я в ужасе.

– Успокойся – он жив, здоров и на свободе. Пока… Как и все мы… – Он кивнул в мою сторону. – Тебя я в виду не имею. Ему есть что есть, что пить и где спать… и даже, наверное, с кем…

При последних словах он пристально посмотрел мне в глаза. Я выдержала этот взгляд. До сих пор я была уверена, что никто, кроме нас с Семеном, ничего не знает о том, что между нами случилось после разборки «У Иссы». Я, разумеется, молчала об этом, а насчет Семена я была уверена еще больше, чем насчет себя самой.

– Семена больше нет на нашей фирме. Он вынужден был уехать. Деньги свои он частично забрал, частично получит после. – Чертков в очередной раз неприятно ухмыльнулся и добавил: – Если вы с ним будете умницами.

– Он тоже помогал меня вытащить?

Взгляд Черткова стал очень жестким.

– Тебе никто не помогал! Все произошло своим путем, по закону и на основании действующих международных соглашений!

– А вы, Игорь Борисович, сейчас со мной – тоже на основании международных соглашений?

Мой собеседник вынул из внутреннего кармана красную книжечку и сунул ее мне в лицо. Разумеется, я даже не пыталась в ней что-то прочитать.

– Беседа с тобой входит в мои обязанности. Это нормальная процедура при моей должности и при твоих обстоятельствах. Понятно?

Я кивнула.

– И проходит эта беседа в соответствующем месте!

– У Семена действительно все в порядке?

– Все в порядке только у того, кого уже закопали! У тебя есть хороший шанс в недалеком будущем его услышать, а может быть, и увидеть. Он сейчас в Европе. Живет там, ездит по миру. Но по миру не пошел! Все, на сегодня эту тему мы закрыли!

– Что с моими домашними?

– Твоя дочь, мать и этот, как его… Рома в Москве сейчас не живут…

– Почему?

– Потому! Или тебе еще раз объяснить, что тебя, может быть, не все в этом мире любят? До сих пор не дошло?

До меня и впрямь только начало доходить, что обложена я, похоже, со всех сторон.

– У тебя теперь вместо квартиры дом в поселке. Как раз неподалеку от аэропорта. Разумеется, все под охраной.

– А как к этому отнеслась мама?

– Мать твою спрашивать не стали, сказали, что для твоего блага. Дом купили на твои же деньги, отремонтировали и обставили. Дарья здорова, ничем, кроме соплей, за все это время не болела. Пруд там какой-то есть, сосняк вокруг. Пусть воздухом дышат!

– Спасибо, Игорь Борисович! Я очень вам благодарна!

Он холодно кивнул.

– Теперь ты должна кое с кем познакомиться. – С этими словами он поднялся, и мы направились к двери, которую уже открывала нам мрачная толстая дама в форме.

– Все готово? – спросил ее Чертков.

– Так точно!

– Старший следователь прокуратуры Кеменкова, – вроде бы представил мне прокуроршу Игорь Борисович.

На мое «очень приятно» никто не отреагировал. Выпустив нас в коридор, следовательница подозвала стоящую в пяти шагах охранницу, и та с характерным лязганьем затворила за нами дверь. Мы двинулись по коридору.

Я была уверена, что, пока дело мое не будет пересмотрено по месту совершения преступления, мне предстоит провести в стенах этой тюрьмы не один месяц. Но это не так тревожило меня, как полное отсутствие связи с Леней и его семьей. Однако я решила все же не поднимать этот важнейший для меня вопрос прямо сейчас, а выбрать более подходящий момент.

– И с кем же я должна сейчас познакомиться? С паханшей?

– Я вижу, ты тщательно готовишься к новой отсидке – слова учишь! – хмыкнул Игорь Борисович.

– Обижаете, начальник!

– Ты идешь знакомиться с собой, дорогая, с самой собой!

– Меня переводят в психушку?

Чертков не посчитал нужным отвечать. Мы несколько раз повернули и оказались, очевидно, в женском отделении этого чудесного учреждения. К сопровождающей нас тетке присоединилась вторая, весьма крупная женщина с грубо выбеленными перекисью водорода стрижеными волосами. Судя по всему – охранница. Я не поняла – считалось ли, что они меня конвоируют, или я уже шла сама? Мы подошли к одной из камер, и все сопровождающие по очереди приложились к глазку. После Игоря Борисовича настала моя очередь. Эта камера тоже явно предназначалась для допросов. Размером она была меньше предыдущей, но стульев возле стола было не два, а три. На одном из них сидела молодая, одетая в тюремную робу женщина и неподвижно смотрела перед собой. На запястьях ее красовались такие же наручники, с какими я рассталась меньше часа назад.

– Ну как тебе… ты? – негромко поинтересовался Игорь Борисович практически мне на ухо. – Похожа?

– Не знаю… Через глазок не разберу…

– Что ж, зайдем в гости? – то ли спросил, то ли приказал Чертков теткам.

Дверь в камеру была немедленно открыта.

– Только поосторожнее с ней! – предупредила нас охранница. – Она у нас девушка с норовом! – И тут же рявкнула, обращаясь к заключенной: – Встать!

Женщина медленно поднялась. Не будь у нее такого тяжелого, мрачного взгляда, ее можно было бы назвать красавицей. Игорь Борисович не шутил – сходство со мной и впрямь имело место. Она была лишь немного смуглее меня. В камеру мы вошли втроем: Чертков, следовательница прокуратуры и охранница.

Прозвучала команда «Садись!», и женщина, так же нехотя, как и встала, опустилась на свой стул.

– Знакомься с собой! – еще раз произнес Чертков, и я поняла наконец, что это не шутка.

– Здравствуйте! Очень приятно! – произнесла я и протянула заключенной свою ладонь, но стоящая рядом следовательница прокуратуры резко отбросила мою руку.

Незнакомка повернулась ко мне, и взгляд, и все выражение ее лица мгновенно переменились. Она улыбнулась мне ослепительной улыбкой.

– Извините, дорогая! К сожалению, я не имею возможности поприветствовать вас достойным образом! Сами видите мои обстоятельства! – Она подняла вверх руки, чтобы продемонстрировать, что запястья ее скованы.

Речь женщины совсем не соответствовала моим представлениям о грубых и опустившихся узницах российских тюрем. Тембр голоса ее также был очень приятен, хотя и несколько высоковат. Она повернула голову в сторону наших с Игорем Борисовичем спутниц.

– Я извиняюсь, гражданочки! Хочу напомнить вам, что пропустила сегодня и завтрак, и обед, а при моих известных вам печеночных проблемах очень опасно нарушать режим питания! Мне было обещано, что меня накормят!

– Через пять минут тебе все принесут, – раздраженно ответила охранница.

– О, благодарю вас!

– Ну, – обратился к заключенной Игорь Борисович. – Может, представишься?

– Разумеется! С удовольствием! – Продолжая улыбаться, она выпалила без запинки мое имя, отчество и фамилию, дату и место моего рождения, после чего осведомилась: – Все правильно, я надеюсь?

– Да, конечно! – пробормотала я.

– Насколько я понимаю, именно под вашим именем я буду иметь счастье провести немало времени в гостеприимных стенах учреждений Главного управления исполнения наказаний Министерства юстиции Российской Федерации, не правда ли?

Я повернула голову в сторону Игоря Борисовича.

– Совершенно точно! – ответил он женщине. – И при этом вам гарантируются условия, соответствующие самым высоким нормам содержания заключенных, принятым в Европе.

– Замечательно! – проговорила она то ли в ответ на реплику Черткова, то ли отреагировав на появление в камере еще одной пожилой толстой тетки, одетой в некогда белый, а теперь грязно-серый халат. Она несла узнице обед в металлической миске.

– Потом! – прикрикнула работница прокуратуры.

– Потом, простите, простынет! – ответила ей заключенная. – Может быть, мне все-таки позволят быстро поесть? Как было сказано в одном любимом нами всеми фильме Эльдара Рязанова: «Женщину надо вначале накормить, а потом уже… все остальное!» Героиня Татьяны Догилевой это произносила, вспоминаете?

– Ну что, давать ей еду? – спросила тетка в халате.

Игорь Борисович пожал плечами. Мне же стало стыдно, что мы обсуждаем сейчас, можно ли накормить голодную, закованную в наручники женщину. Лично я за всю свою тюремную эпопею не голодала ни единой минуты.

В итоге миска все же оказалась на столе, и наша собеседница, извинившись, приступила к еде. Держать ложку ей было крайне неудобно, и я не понимала, почему здесь, в закрытом тюремном помещении, с нее не сняли наручники. Однако мое собственное положение не позволяло задавать лишние вопросы.

– Значит, теперь у меня будет пожизненное заключение? – задумчиво проговорила она, прихлебывая дымящийся суп.

– Для тебя-то уж любое будет пожизненное! – вставила Кеменкова.

В глазах заключенной блеснула злоба.

– Пожизненное, по законодательству страны, где состоялся суд, – это шестнадцать лет! – сказал ей Чертков.

– О, как это мило! – воскликнула женщина. – Всего шестнадцать лет!

– Но на вас сейчас висит двадцатка! С вами все это уже обсуждали. Не вижу смысла тратить на это время! К тому же есть определенная уверенность, что дело будет пересмотрено.

– Разумеется! Простите, ради бога! Я все забываю, что это я такая счастливая!

После каждой своей реплики заключенная прихлебывала неаппетитно пахнущий суп.

– Да, а если меня будут содержать по европейским, как вы сказали только что, нормам, могу ли я рассчитывать на улучшение качества питания и медицинского обслуживания?

– Рассчитывать можешь! – мрачно ответила ей прокурорша.

По лицу заключенной вновь пробежала тень. Она наверняка хорошо знала эту жутковатую даму в форме и не любила ее.

– Разумеется, – спокойно проговорил Игорь Борисович. – Все наши договоренности будут соблюдаться. При этом еще раз напоминаю, что есть большой шанс на успех пересмотра дела. Будем надеяться, что в результате этого пересмотра срок будет сильно сокращен. Если вы будете вести себя разумно и в соответствии с нашими договоренностями, то…

– Смогу, может быть, выйти на свободу еще до наступления климакса? Я правильно вас поняла?

– Климакс тебе, скорее всего, не светит с твоей печенкой – сама знаешь! – прокурорша, очевидно, лично недолюбливала нашу собеседницу и не прекращала встревать в разговор.

Чертков повернулся в сторону назойливой дамы с чрезвычайно мрачным выражением на лице – той явно стоило заткнуться. Заключенная, наоборот, доела свой обед и взглянула на Черткова с ангельской улыбкой. Игорь Борисович залез во внутренний карман своего пиджака и извлек из него несколько листков бумаги.

– У нас к вам еще несколько вопросов.

Заключенная внимательно смотрела на нас с ним, крутя в руках пустую миску. Она продолжала улыбаться, но при этом было очевидно, как она устала и напряжена. Я была совершенно уверена, что источником напряженности являются выступления следовательницы из прокуратуры.

– Я внимательно слушаю и постараюсь дать несколько ответов на ваши несколько вопросов! – ответила заключенная.

– Нам важно узнать кое-что о татуировках на вашем теле, хорошо?

Женщина молчала. Очевидно, тема ей не понравилась.

– Здесь все сфотографировано и описано. – Игорь Борисович вынул два листка из своей пачки. – На левой груди у вас имеется портрет одного мужчины, а на правой – другого. Эти татуировки что-то обозначают? Это портретные изображения каких-то конкретных лиц или…

– Изображения конкретных лиц!

Она дернула себя скованными руками за ворот, и несколько пластмассовых пуговиц запрыгало по столу. Наружу вывалилась роскошная грудь, немного больше моей, смуглая и упругая. Она, наверное, в отличие от меня никогда не выкармливала своим молоком ребенка. Игорь Борисович никак не отреагировал на спонтанный стриптиз, а вот дамы напряглись. Но заключенная пока еще не потеряла полностью самообладания и продолжала улыбаться, но милой эта улыбка уже не была.

– Слева у меня товарищ Луис Корвалан, некогда генеральный секретарь ЦК Чилийской компартии, мой родственник, кстати…

– Знаю, что родственник! – кивнул Игорь Борисович. – Только на груди он тебе на хрена? Этот горбоносый уже лет двадцать никого не возбуждает!

Замечание было проигнорировано.

– А на правой груди, – продолжала заключенная, – генерал Аугусто Пиночет! Ведь мир наш – это единство и борьба противоположностей! Не так ли?

«Она все-таки сумасшедшая!» – подумала я, с сожалением глядя на роскошные сиськи, испохабленные колотыми рисунками.

– Так, конечно, так! – отозвался Игорь Борисович. – Запишите, пожалуйста, даты, когда это все было наколото. Примерно, разумеется.

– Зачем вы это сделали? – все-таки не удержалась я.

– Дура была молодая! Выпендриться хотела! Ни у кого такой херни нет, а у меня – есть! – Она черкнула что-то на листе бумаги и протянула его Черткову.

– Хорошо, проверим. И теперь вот еще. Трусы можете не снимать – на пояснице у вас букет роз и надпись «Congratulations» – что это значит?

– «Congratulations» – это по-английски «поздравления». В данном случае обозначает просто «поздравляю».

– И к чему это «поздравляю» относится? – продолжал любопытствовать Чертков.

Заключенной, очевидно, все окончательно надоело, и, подавшись всем телом вперед, она произнесла:

– Это сюрприз – поздравление мужчине, который будет иметь счастье это прочитать. Я же не всем даю! – Она посмотрела исподлобья на следовательницу. – Так что его будет с чем поздравить! Хотя после того, как меня осчастливили гепатитом С, приходится проявлять благородную осторожность.

Гепатит С! Несчастная! Немногим лучше СПИДа! Теперь наконец я хоть что-то поняла!

– Потерпи! Может, выйдешь когда-нибудь, авось тебя с голодухи кто-нибудь через гондон и трахнет! – хохотнула ненавистная уже и мне следовательница прокуратуры.

– Все! – прорвало заключенную. – Достала! С-с-ука!

Я не успела глазом моргнуть, как наша собеседница с удивительной силой и ловкостью метнула металлическую миску двумя закованными в браслеты руками. Броска не ожидал никто. Попадание получилось исключительно точным – кровь из разбитого носа прокурорши залила китель. Ретивая блюстительница закона прижала обе ладони к лицу и зашаталась. Теперь я поняла, зачем на руки такой милой и обходительной женщине перед встречей надели наручники. Влетевшие в камеру люди мгновенно схватили метательницу и выволокли ее из камеры. Потом вышли в коридор и мы с Игорем Чертковым.

– Что с ней теперь будет? – уже в коридоре спросила я Игоря Борисовича.

– Думаю, вообще ничего! – ухмыльнулся тот. – Она теперь исключительно в нашем распоряжении – ее придется по любому требованию предъявлять иностранным комиссиям, так что ни бить, ни голодом морить ее нельзя. А Кеменкова сама довыделывалась. Впрочем, ее рыло сломанным носом не испортишь. Она, говорят, из розовых и домогалась Аниту во время следствия. Судя по всему, безуспешно.

– Господи! Я почему-то, честно говоря, всегда думала, что все эти рассказы про гомиков и лесбиянок – просто дурацкие фантазии.

– Отнюдь! Это такие же страсти! Еще сильнее нормальных страстей. А страсти правят миром ничуть не в меньшей степени, чем голод, страх и алчность!

Я промолчала.

– А за что ей срок дали? – спасающая меня от нар женщина уже по определению вызывала у меня симпатию и интерес.

– Любопытная она девка! – проговорил Чертков задумчиво. – Только долбанутая на всю голову!

Мы уже подходили к тому помещению, где начинали нашу беседу.

– Знаешь, какое ее настоящее полное имя? – вновь ухмыльнулся он.

– Откуда мне знать? Она уже мной представлялась.

– Анита Хулиевна Вердагер.

– С латиноамериканскими корнями?!

– Отец – чилийский коммунист, соратник Луиса Корвалана и Володи Тотельбойма, Хулио Вердагер. На самом деле – просто бандит. Он сгинул у себя на родине, когда отправился туда со своим дальним родственником Корваланом – бороться за то, чтобы там сегодня стало, как никогда, а завтра – гораздо еще!

Таким говорливым Игоря Борисовича Черткова я даже представить себе раньше не могла.

– Мамина фамилия – Шаховская, говорят, с примесью благородных кровей. Мать много лет не вылезает из психушки – шизофрения. Дед, профессор, от «любви» к зятю быстро помер. Воспитывала ее бабушка. Учителей ей нанимали отличных, деньги от деда оставались, а вниманию родительскому взяться неоткуда! Да и бабушка была в вечной прострации – писала мемуары про своих сгинувших дворянских предков. Вот и выросла смесь бульдога с мотоциклом – может и стаканы грызть, и Шиллера читать без словаря. А села она за гаишника. Он остановил ее выпившей и предложил вместо составления протокола у него отсосать. Она сразу согласилась. Сказала, что машину свою на обочину переставит и исполнит в лучшем виде. Села за руль, развернулась и со всех газов впечатала мента в его же патрульный «Форд-Краун-Виктория». Потом отъехала назад и повторила маневр. И так – три раза.

Мы вновь оказались в комнате с двумя прикрученными к полу стульями. На столе нас ждала объемистая папка с документами. Как выяснилось, все они были для меня.

– Вот твой внутренний паспорт, права, свидетельство о собственности на дом и так далее и так далее. Заграничный паспорт будет готов только через пару недель. Сама понимаешь, все это не очень просто.

– Да меня пока за границу и не тянет! Хочу чуть-чуть дома побыть.

– А это уж, прости, не тебе решать! Когда надо будет, тогда и поедешь! Документы – наша проблема!

– У меня к вам один только вопрос, Игорь Борисович!

– Ну?

– Зачем вы со мной столько возитесь? Это немыслимо! Неужели только из-за вложенных в фирму моих денег? Или из-за моей подписи в банке?

Он захохотал.

– Я не альтруист! Деньги твои уже в деле, и договоренность о том, что они на самом деле твои, держится, как тебе известно, исключительно на моем честном слове. Так что тебя, дорогая, можно было слать куда подальше, оставить нищей и голой и бросить в тюряге рядом с арабской шелупонью. И всегда об этом помни! Но давай не будем разводить соплей о дружбе. Будь спокойна – к тебе есть интерес в нашем новом деле. Бизнес мы несколько переориентировали. И кое-что удобнее делать с твоим участием. Понятно?

– Честно говоря, не очень.

– И тем не менее на сегодня все. У моего сослуживца юбилей. Мне пора.

– А мне что делать? – Я с тревогой осмотрела пустые, окрашенные масляной краской стены.

– Дуй домой! Машина ждет. Вот пропуск. Впрочем, все равно через проходную пойдем вместе!

Мой дом

и не только

Какое это счастье ощутить себя вновь на свободе! Описывать бессмысленно: во-первых, это уже неоднократно делалось до меня, а во-вторых… Во-вторых, это нужно ощутить самому! Хотя, конечно, все равно лучше не оказываться в клетке, как бы ни сладостно было потом из нее вырваться! Все произошло неимоверно быстро. Через два часа водитель по имени Леша мчал меня в черном «Мерседесе» по загородному шоссе к Даше с мамой, а заодно и к себе самой.

Можайское шоссе, как всегда, стояло в пробках, и приехали мы уже в сумерках. Мой новый дом располагался на южной окраине элитного дачного поселка, на улице, носящей имя не ведомого сегодня никому писателя Гусева. Участок составлял не меньше половины гектара. По сути, это была отгороженная от посторонних часть старого хвойного леса. Мы въехали в открывшиеся автоматически ворота и остановились на покрытой щебнем площадке между большой крытой стеклом теплицей и маленьким деревянным домиком. В темноте этот флигель был плохо виден, но я поняла, что это, по-видимому, сооружение преимущественно технического назначения. При необходимости здесь мог жить кто-то из персонала, обслуживающего дом и участок. Честно говоря, прежде я даже представить себе не могла, как можно жить с прислугой. Сама мысль о наличии рядом постороннего человека меня напрягала, поэтому, несмотря на наличие денег, я никогда не стремилась серьезно увеличивать свою жилплощадь. Со слишком большой квартирой мама не справилась бы одна – о себе я вообще не говорю! А тут – здоровенный загородный дом! Наверняка придется кого-нибудь нанимать, если это еще не сделали за меня.

Я вышла из машины и отпустила Лешу. Он сообщил, что приедет за мной в понедельник. Была пятница, и у меня оставалось два дня законных выходных, чтобы прийти в себя.

Трехэтажный дом находился метрах в тридцати от парковки. В темноте его очертания едва угадывались за разросшимися соснами и елями. Часть окон ярко светилась, и я с радостно колотящимся сердцем помчалась по тускло освещаемой тропинке к входной двери. Какой сейчас будет сюрприз для моих родных!

Мама даже не подозревала, что я появлюсь сегодня. Все происходящее по всему периметру ограды проецировалось на монитор в прихожей. Но она, разумеется, не только не смотрела на монитор, но даже, как выяснилось, не обращала внимания на мелодичную трель, раздававшуюся всякий раз, когда во двор въезжал с улицы автомобиль. Надо знать мою маму!

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.