У зарослей стланика я оглянулся. Весь пройденный нами путь был виден как на ладони. На самом горизонте изломанная гребенка угрюмого хребта, а ниже - крутой спуск зеленых лугов.
      Впереди, насколько хватало глаз, виднелась равнина, топорщившаяся щетиной стланиковых зарослей, поблескивающая зеркалами озер и манившая зелеными полянами. После холодного неуюта скал выглядело все это очень соблазнительно. Тогда я еще не представлял, насколько коварными окажутся эти манящие дали.
      Дойдя до ближайших зарослей стланика и с облегчением сбросив рюкзаки, мы занялись обустройством стоянки. Пока мужики ломали и рубили высохшие кусты, я направился на поиски воды. Еще сверху я заметил небольшое озеро чуть в стороне от нашего маршрута. К моему удивлению, это оказалось скорее болото, чем озеро. Осторожно балансируя по кочковатой, колышущейся почве, я добрался до открытой воды и наполнил все наши емкости: котелок, чайник и фляжку Андрея. К моему приходу уже вовсю горел костер и Павел пристраивал сбоку рогатину для котелка и чайника.
      Живительное пламя костра, горячая пища и чай возродили нас. Не сговариваясь, мы прилегли головами на свои рюкзаки и с полчаса подремали. Будильником нам послужил холод. Костер из тощего, сухого стланника быстро прогорел, а тут еще притих ветер и сразу запищали наши друзья комары. Со вздохами и руганью мы впряглись в нашу поклажу. Я и Павел уже надели рюкзаки, когда Андрей скомандовал:
      - Стой! - и морщась, скинул с плеч свою ношу.
      - Ты чего это? - удивился Павел.
      - Да давит что-то в спину. Весь день собирался посмотреть, что там такое... - ответил Лейтенант, сосредоточенно шаря рукой в собственном рюкзаке. Неожиданно он вытащил на свет Божий две самых обычных гранаты "лимонки". Мы с Павлом дружно вытаращили глаза от удивления.
      - Так, сознавайтесь, козлики, кто мне сунул в рюкзак эту гадость?! свирепым тоном спросил Андрей. - Мало того что я эти железки пер на себе черт знает сколько, так еще и подорваться мог не за хрен собачий! Они же снаряженные, балбесы! Усики бы перегнулись бы от трения, вылетела чека, и все! Кишки на елках, душа на небесах!
      - Да ты что, Андрюха! - воскликнул Павел. Его простоватое лицо с утиным носом и поднятыми "домиком" бровями выражало наибольшую степень недоумения. - Это не я. Может, Юрка сунул, у него все еще детство в одном месте играет Пионерскую зорьку!
      - При чем тут Юрка-то?! - возмутился я. - Как чуть что, сразу Юрка!
      Андрей смотрел на меня столь свирепо, что я быстренько напряг свою уникальную память, перемотал кадры прошедших дней назад и быстро нашел виновника происшедшего.
      - А между прочим, Андрюшенька, это ты сам себе гранаты в рюкзак сунул! - с торжеством заявил я. - Помнишь, как еще у вездехода ты решал, брать их с собой или не брать? А потом тебя Павел про пилу спросил... Вот тогда ты их машинально в
      рюкзак и сунул! И нечего на других пенять!
      Я щелкнул его по лбу и быстренько отскочил в сторону. Андрей задумался.
      - А черт его знает, может, и я, действительно, их сам себе положил? Ладно, не выбрасывать же их теперь. Может, где-нибудь на реке рыбки с их помощью поглушим.
      Вытащив взрыватели и тщательно замотав их тряпками, Лейтенант собрал рюкзак и мы, наконец, отправились в путь.
      Но уйти далеко нам не удалось. Пройдя метров тридцать в левее того озера, где я брал воду, мы вышли на радующую глаз зеленую поляну, поросшую не травой, а бархатным мхом. Впереди шел Павел, замыкал колонну, как всегда, я. Как часто бывало, мыслями я в тот момент находился дома: видел Ленку, Валерию. Задумавшись, я не сразу понял, что происходит что-то неладное. Лишь когда Андрей закричал: - Назад, Пашка, назад! - я вернулся душой на грешную землю.
      Первым моим желанием было рвануться на помощь, хотя я и не понимал, что происходит, Андрей спиной загораживал мне белоруса. Я уже дернулся было вперед, но меня остановил оглянувшийся Лейтенант.
      - Стой, Юрка, не дергайся!
      И тут я заметил, что Андрей как бы стал ниже ростом. Я перевел взгляд на его ноги и увидел, что они по щиколотку погрузились в таившуюся под зыбким покровом мха коричневую жижу.
      - Протяни посох! - снова крикнул мне Андрей, как-то неестественно выгнувшись. И лишь когда он наклонился и протянул руку к поданному мной посоху, я разглядел за его спиной Павла и просто похолодел от ужаса. Тот уже по пояс погрузился в темную пасть болота, и единственное, что ему мешало уйти глубже, это протянутый посох Андрея. Лейтенант изо всех сил тянул его на себя, сам неумолимо погружаясь в трясину. Уцепившись двумя руками, я рванул березовую палку на себя. Ноги тут же прорвали зыбкий ковер мха, но погрузившись сантиметров на десять в холодную жижу, я почувствовал под ногами что-то твердое, но не смог устоять и, поскользнувшись, упал на спину. Но и даже в этом крайне неудобном положении, лежа в ледяной вонючей болотной жиже, я изо всех сил продолжал тянуть на себя погрузившегося уже по колена Андрея. Тщетно пытаясь найти хоть какую-то опору, я только скользил по проклятому льду вечной мерзлоты. Тогда я вытянул вперед левую руку, нащупал какой-то более или менее устойчивый бугорок и начал подтягиваться к нему всем телом. От невероятного усилия у меня потемнело в глазах, сухожилия трещали от напряжения, но по сантиметру Андрей, легший уже плашмя, начал выбираться, таща за собой ушедшего по грудь в болото белоруса.
      Минут через десять мы, шатаясь от усталости и напряжения, вышли на ту же самую поляну, откуда совсем недавно начали свой поход. Вид у нас был веселенький, просто три свиньи, справившие новоселье в свежей луже. Отдышавшись и напившись воды из фляги, мы опять развели огонь, разделись и начали сушить одежду. Здесь обнаружилась потрясающая новость. Оказывается, Павел оставил на память трясине свои любимые резиновые сапоги. Присвистнув, Андрей молча расшнуровал свой рюкзак и вытащил откуда-то снизу большие кирзачи.
      - Примерь, - попросил он Павла. - Ну что?
      - Жмут чуть-чуть, а так ничего, - неуверенно заметил белорус.
      Андрей, потрогав носок сапога, покачал головой.
      - Это ты называешь чуть-чуть? У тебя толстые носки?
      Павел отрицательно покачал головой.
      - Ну, прийдется идти в них, - развел руками лейтенант. - Магазинов тут нет, на другие не обменяешь.
      А сапоги были хороши, новенькие, высокие, с ремешком, затягивающим горловину голенищ.
      - Затяни, а то и эти оставишь кикиморам болотным, - посоветовал Лейтенант.
      Сменив белье, мы оттерли подсохшую грязь с одежды. Рюкзаки были уже собраны, когда я отошел в сторонку по самой естественной из причин. Лишь здесь до меня дошло, насколько я был глуп и наивен, беспечно расхаживая по болоту в
      поисках воды перед обедом. Пятьдесят метров левее, и я вышел бы как раз на зыбун, и неизвестно, успели бы друзья прибежать на мои крики.
      "Только пузыри бы и увидели", - решил я, сразу явственно представил себе эту картину и невольно передернулся от отвращения.
      Уже застегивая штаны, я поднял глаза на привычный силуэт пройденных нами гор и замер. Вниз по пологому склону по направлению к нашему лагерю шли люди... Несколько секунд я стоял как завороженный. Очнувшись, я подбежал к Андрею и почему-то шепотом сказал:
      - Там... На склоне люди...
      - Какие еще люди? - не поверил мне Лейтенант.
      - Там, на перевале, спускаются вниз.
      Андрей подбежал к самой окраине стланниковой рощи, лихорадочным движением открыл заляпанный грязью футляр бинокля и приник к окулярам.
      - Да, - подтвердил он, рассмотрев все внимательно. - Шесть человек и собака. Идут налегке, у двоих почти пустые рюкзаки, армейская рация, шесть автоматов. Не хило!
      - По нашу душу? - спросил я.
      - Да, и по наше золото... Интересно, это бандиты или менты? - задумчиво произнес Лейтенант и передал бинокль Павлу.
      Когда бинокль, наконец, перешел в мои руки, преследователи подошли еще ближе. Мне удалось разобрать даже масть и породу собаки. Черная, западноевропейская овчарка. Разглядывая людей, я остановил свой взгляд на человеке, идущем впереди. Что-то в его фигуре мне показалось знакомым. Без сомнения, я уже где-то видел этого невысокого человека с непомерно широкими плечами и бочкообразным туловищем. Крепыш как раз обернулся, махнул несоразмерно длинной рукой и что-то сказал, явно подгоняя отстающих. При этом он так своеобразно ссутулился, что я, наконец, вспомнил кто это и где я его видел.
      - Андрей, это Куцый, - сказал я, опуская бинокль.
      - Откуда ты знаешь? - удивился тот.
      - Посмотри сам. У кого еще может быть такая фигура?
      Несколько секунд лейтенант смотрел в сторону гор, потом опустил бинокль и согласно кивнул головой:
      - Похож.
      - Что делать будем? - спросил я. Внутри у меня зарождалась какая-то дрожь. Что-то подобное я испытал, когда мы откопали тело Рыжего.
      - Эх, встретить бы их сейчас и здесь, пока они как на ладони, с парочкой автоматов! - застонал от бессилия Лейтенант. - А что сделаешь с карабином, да с этой пшикалкой с шестью патронами? В секунду покрошат в капусту из шести стволов... Бежать надо, и как можно быстрей!
      БЕГ.
      Так начались наши гонки на выживание. Приходилось нам теперь туго, не было и речи о том, чтобы развести костер, сварить кашу и чай. Преследователи быстро догоняли нас, их спины не оттягивало золото, к тому же они прошли на двести километров меньше. А главное - они уже чувствовали запах добычи. Горячие угли последнего костра подсказали им, что мы совсем рядом. На наше счастье ветер в тот день дул нам в спину, а болотистая местность с многочисленными ручьями, протоками и озерами часто сбивала собаку с толку.
      Но самое худшее в этой ситуации было то, что нас теперь не оставлял страх быть застигнутыми врасплох. Мы шли до самой темноты и пускались в путь с первыми лучами солнца. Больше всего мы боялись открытой местности. Любую пустошь преодолевали теперь бегом и отдыхали, лишь укрывшись в зарослях стланика или за невысокими остаточными скалами, изредка попадающимися на нашем пути. Но и здесь каждый шорох в кустах воспринимался как угроза. Сразу мерещилось, что кусты вот-вот раздвинутся, и ствол автомата выплюнет в нашу сторону горячую порцию смертоносного свинца.
      Как назло ситуация осложнялась еще несколькими обстоятельствами. Дорога по-прежнему была далеко не асфальт, а те же мари, топи, зеленые ловушки зыбучих болот. Приходилось идти по окраинам болот, там, где кочковатая почва еще держала наш вес или где под слоем мхов таилась вечная мерзлота. Идущий первым тщательно проверял посохом дорогу, и эта простая предосторожность часто спасала нам жизнь. Жаль только, что на податливом мху слишком четко отпечатывались наши следы, но с этим мы уже ничего не могли поделать.
      Даже я теперь временами шел впереди. Павел хоть и говорил, что новые сапоги ему жмут лишь чуть-чуть, но ноги он стер до крови. На привалах он со стоном падал на землю, стараясь закинуть ноги куда-нибудь повыше, хотя бы на собственный рюкзак. Он не жаловался, но стал молчаливым, и только по глазам да по искаженному мукой лицу было видно, какую он терпит боль. На ночь мы набивали ему носки зелеными листьями болотных ягод, клюквы, голубики, морошки, это хоть чуть-чуть сбивало опухоль, и к утру Павел снова со стоном натягивал сапоги.
      Не обошли неприятности стороной и меня. В тот же самый день, принесший нам так много хлопот, я потерял накомарник. Он начал отрываться от шляпы еще на равнине, пришить его было нечем. Я закинул сетку на полы шляпы и лишь вечером обнаружил, что упругие ветки стланика все-таки лишили меня защиты от гнуса. И словно нарочно следующий день выдался теплым, безветренным. Все комариное племя, притихшее было за время непогоды, оголодав, нещадно накинулось на мое веснушчатое лицо. Кроме ничтожно малого, но кровожадного гнуса, в этих местах водились какие-то особые болотные комары. Крупнее обычных, с желтизной в окраске они жалили просто с изуверской силой. Непрерывное отмахивание от комаров отнимало у меня массу сил, нервов и приносило очень мало пользы. Уже к обеду руки были в крови, а к вечеру лицо начало опухать. В узкие щелочки я по-прежнему видел спину Павла и черное днище котелка, но с трудом различал то, что под ногами. Когда мы выбрались на более сухую полянку и решили передохнуть, я буквально дополз до небольшого озерца размером с волейбольную площадку и склонился над водой. С ужасом я увидел круглую окровавленную рожу незнакомого мне человека. Чем-то она напоминала светозарный лик Будды, а больше - самодовольную морду разъевшегося богатого монгола.
      Ночью я спал, укрывшись одеялом с головой, опухоль немного спала, а утром перед самым выходом Андрей подошел и молча обменял свою шляпу на мою.
      - Не надо, Андрей, - попробовал возразить я.
      - Еще день, и у тебя глаза совсем заплывут. Что мне тогда, поводыря нанимать? - отрезал он.
      Так мы и шли, день он с накомарником, день я. Уже у самых гор Андрей наклонился над озером, чтобы набрать во фляжку воды, засмеялся и позвал меня.
      - Юр, иди посмотри.
      Я глянул и невольно рассмеялся. Полчища гнуса и комаров лишили нас индивидуальности. С подрагивающей глади озера на нас смотрели два опухших с перепоя субъекта. Африканских размеров вывернутые губы, заплывшие глаза, округлившиеся физиономии с бугорками свежих укусов.
      - Ну, а теперь мы с тобой точно кровные братья. Комарики постарались, видишь, даже похожими стали, - обнял меня за плечи Андрей.
      - Да уж, это точно. А еще мы сейчас на Будду похожи...
      - Правильно, - и он, сложив ладони, изобразил на лице слащаво-блаженную мину. Я рассмеялся, а Андрей, набрав воды, хлопнул меня по плечу.
      - Пошли, брат мой по нирване.
      Что такое нирвана, я не знал, и он объяснил мне это гораздо позже.
      Плоскогорье мы прошли за пять дней. Самым сильным воспоминанием от той местности осталась сырость. Без костра мы не просыхали, да и идти приходилось когда по щиколотку, а порой и по колено в воде. Временами кто-нибудь поскальзывался на коварных, играющих под ногами кочках и если падал, то дальше уже весь день шел мокрым. Одежда почему-то не высыхала, хотя шли мы очень интенсивно... Сам воздух этого проклятого места казался просто пропитан влагой. Если выглядывало солнце, а пару раз случалось и такое, то тут же начинали подниматься туманные испарения. Тогда даже дышать становилось трудно.
      Вот чем поразило нас это высокогорное болото, так это ягодой. Такого изобилия я и представить себе не мог. Попадались поляны красные от еще не тронутой морозом клюквы. А буквально рядом, заросли голубики, брусники и переспелая морошка, разбросавшая свои золотистые ягоды как приманку на ярко-зеленом ковре зыбуна. Иди, лопоухий, собирай Божью благодать! Успеешь вдоволь накричаться перед засасывающей смертью.
      Но даже здесь, в этой жуткой местности, с выматывающим все силы бегом от смерти, я испытал чувство, похожее на счастье. В тот день мы снялись с места еще до восхода солнца. День обещал быть теплым, и с болот и озер пополз густой, плотный туман. Идти было трудно, было плохо видно даже спину идущего впереди тебя. Андрей вел нас только по компасу, надеясь больше на удачу и посох в руке. А подгонял нас лай собаки, я опять услышал его перед самым рассветом.
      Часам к десяти мы уже выбились из сил. Как раз подвернулся небольшой твердый островок, и мы с наслаждением растянулись на нем. Полежав немного, Андрей встал, взял фляжку и пошел искать воду. При всем обилии влаги порой мы просто мучились от жажды, не хуже иных путников в пустыне. Из болота пить было невозможно - запах мерзкий и тем более вкус. И не каждое озеро радовало нас своей водой. В некоторых она была черного цвета, а по вкусу напоминала настойку из прелой прошлогодней листвы.
      Лейтенант скрылся за кустами стланика, и вскоре раздался его голос с непонятной интонацией.
      - Юра, иди сюда!
      Так и не разобравшись в эмоциях, прозвучавших в голосе Андрея, я схватил карабин и поспешил на его зов. Лейтенант стоял на самом краю очередного озера. Выглянувшее солнце уже почти разогнало туман, лишь легкая кисея еще как бы стелилась над водой. Андрей оглянулся на слоновий топот моих ног, увидел карабин и рассмеялся.
      -Да нет, оставь. Смотри.
      И он показал на воду. Там в каких-то трех метрах от берега цвела великолепная в своем изяществе белоснежная лилия. Ее вид потряс меня не меньше, чем Андрея. В дикой глухомани, среди корявой, хилой природы, и вдруг такая невероятная красота! Солнце поднималось все выше, и вода из почти черной превратилась в темно-синюю, и это только добавило красоты громадному белоснежному бутону. Мы молчали, но оба, я уверен в этом, думали об одном и том же. Как ничтожны наши дела и поступки по сравнению с этой вечной красотой. Все, что мы совершали последние дни: кровь, суета вокруг золота, многодневный бег наперегонки со страхом, все блекло и теряло смысл рядом с этой вечной красотой.
      Сколько прошло времени, я не знаю, мы потеряли ему счет, но словно в подтверждение правоты природы за это время из глубины озера появились еще два цветка. Они словно проросли из голубой воды, сначала появлялся сложенный бутон, затем округлые громадные листья, и постепенно остроконечные лепестки начинали открываться, завершая волшебное таинство. Я не знаю сколько бы простояли еще, но тут раздались тяжелые шаги, и из-за кустов вышел Павел. С его стороны это был просто героический шаг, обычно на привале он лежал пластом, задрав свои измочаленные сапогами ноги.
      - Вы что, уснули, что ли тут? - мрачно спросил он.
      - Да нет, Павлуша, вот смотрим, любуемся, - ответил Андрей, показывая на гладь озера.
      - А, кувшинки. У нас в деревне такие же на реке водились, потом исчезли, - мельком глянув на лилии, отозвался белорус.
      - Почему исчезли? - не понял я.
      - Да наши парнишки как женихаться стали, их все девкам перетаскали. Пошли, а то скоро сюдой эти прийдут.
      И он захромал к нашим рюкзакам.
      Столь неромантическая точка зрения на таежную красоту чуть обескуражила нас, хотя оказалась очень полезной. Сколько бы мы приходили в себя после этого резкого приступа кайфа, неизвестно, а так мы шустро взвалили рюкзаки и со вздохами и матом двинулись дальше.
      ПО ЗВЕРИНОЙ ТРОПЕ
      На пятый день мы подошли к подножию гор, обрамляющих наше грандиозное болото. Горная гряда, которую нам предстояло преодолевать в этот раз, мало чем отличалась от предыдущей. Те же каменные реки курумов, сползающие с отрогов, одинокие гольцы, обломки былых грандиозных, заоблачных вершин, безжалостно обструганные временем и природой. По глубоким ущельям клубился туман, над ними черные, суровые тучи. Небольшим отличием этого хребта было отсутствие альпийских лугов. Топкие мари и заросли кедрового стланика подбирались к самому подножию гор. Это нам очень не нравилось. Мы по-прежнему опасались неожиданного появления наших преследователей. Но вместо них появилось небольшое стадо горных баранов. Сначала мы услышали грохот падающих камней, затем увидели мелькающие на самом верху белые кудрявые шкуры. Очевидно, они заметили нас раньше и теперь уходили выше.
      - Будем подниматься здесь, - решительно кивнул Андрей на ближайший склон. - Пойдем по следу этих рогачей.
      Сказать легко, а вот сделать... Первые метров сто пришлось преодолевать по-альпийски. Андрей снял рюкзак, обвязался веревкой и полез наверх. Взобравшись на более или менее плоскую площадку, он отдышался, поднял по очереди сначала
      рюкзаки, а потом уж страховал и нас. Затем подъем пошел полегче, не таким сумасшедшим уклоном, но мы все-таки так дальше и шли в связке.
      Мы отдыхали на большой каменной площадке, когда Павел заметил наших преследователей. Они уже подошли к самому подножию.
      - Андрей! - только и сказал он, отпрянув от края площадки.
      Лейтенант достал бинокль и осторожно посмотрел вниз. Он долго наблюдал за происходящим у подножья хребта.
      - Ну что? - нетерпеливо спросил я.
      - О чем-то спорят, ругаются. И, похоже, никто не хочет лезть в гору там, где прошли мы. Машут в сторону того перевала.
      Еще минут через пять он спрятал бинокль и объявил:
      - Ушли. Похоже у них нет веревок, - а потом кивнул головой. - Полезли вверх.
      На гребень мы выбрались уже в третьем часу дня. Картина, открывшаяся нашему взору, нас отнюдь не обрадовала. Спускаться напрямую было невозможно, хребет круто уходил вниз и лишь метрах в двухстах ниже плавно выгибался в более пологий спуск. При этом верхняя кромка хребта описывала ровненькую дугу длиной не менее полукилометра. Вся форма этой природной конструкции показалась мне знакомой.
      - Парус, - сказал я.
      - Какой парус? - не понял Андрей и глянул на меня как на сумасшедшего.
      - Да вот, посмотри! - я обвел рукой панораму гор под нами. - По форме чистый парус под ветром.
      - А, ты вот про что! А я уж думал - рехнулся совсем парень, в горах о море вспомнил. На парус действительно похоже, только как бы нам с него еще слезть.
      - Это что там белое? - спросил Павел, показывая куда-то влево и вниз. Андрей схватился за бинокль, пригляделся.
      - Да это же наши проводники - снежные бараны.
      - Они как-то спустились, - позавидовал я.
      - Да, значит, спуск здесь есть.
      Я взял у него бинокль и долго наблюдал за хозяевами гор. До них было далеко, но и с этого расстояния они поражали меня своей ловкостью. При бочкообразном строении тела и сравнительно коротких ногах они ловко прыгали с камня на
      камень. Судя по роскошным рогам, это были самцы. Особенно поражали своими размерами и красотой рога одного из них, самого большого и самого, наверное, самого старого.
      - Ну что там, спустились, что ли, эти козлы? - спросил Павел, даже не пытавшийся взять у меня бинокль. С тех пор, как он шел в этих сапогах, у него как-то исчезло чувство юмора и природное любопытство.
      - Это не козлы, Паша. Козлы вслед за нами с автоматами идут. А это благородные снежные бараны.
      - А по-моему, это мы бараны, раз залезли в эти горы, а слезть не можем, - пробурчал белорус.
      - Пессимист ты, Паша. А я вот, кажется, нашел тропу наших рогачей. Видишь?
      Он указал на какой-то округлый камешек у самых моих ног. Я машинально поднял его, повертел в руках, а потом резко выбросил и с отвращением вытер руки о фуфайку.
      - Это же... дерьмо ихнее! - с возмущением сказал я.
      - Ну конечно, типичный бараний помет. Тебя никто не просил брать его в руки, тем более пробовать на язык, - ехидно ухмыльнулся лейтенант. - Так вот, это говорит о том, что они только что прошли здесь.
      - Где - здесь? - скептически указал я себе под ноги.
      - Да, именно здесь.
      - Ну хорошо, мы тоже здесь пойдем, - ухмыльнулся я. - Вот только копыта себе отрастим как у них. Павло вон растоптал себе ножку, не то что как у барана, уже как у сохатого.
      Белорус только покосился на меня. По его тоскливым глазам я понял, что моя шутка показалась ему неудачной.
      Нашу затянувшуюся глупую перепалку прервал дождь. Природа грозилась им с утра, сгустив тучи до негритянской черноты.
      - Час от часу не легче! - воскликнул Андрей, подхватил рюкзак и двинулся вперед, вдоль гребня хребта по крохотному, едва заметному выступу. - Пошли!
      Что нам оставалось делать? Не торчать же пугалами на семи ветрах и под дождем в этих проклятых Богом горах до скончания века.
      С тропинкой Андрей все-таки угадал. Она вилась по самому гребню хребта. Для наших рогатых проводников она, может, и казалась Невским проспектом, а для нас с Павлом являлась истинным испытанием. Андрей как ни в чем не бывало топал впереди, ступая аккуратно и ровно. Мы же с Павлом предпочли способ передвижения, более близкий к бараньему, то есть на четвереньках. Ну не могу я подняться на ноги, когда подо мной километр глубины и с одной стороны видна Япония, а с другой кремлевские звезды! Говорят, нельзя смотреть вниз, а как же не смотреть, если надо куда-то поставить ногу?!
      Сзади я слышал пыхтение белоруса, и уже по одному его дыханию понимал, что он в таком же, как и я, положении. Пройдя метров сто, Андрей остановился, обернулся и, увидев наше "четвероногое" положение, как-то странно хрюкнул. В глазах его мелькнула искра смеха, но он сдержался, медленно повернулся и пошел дальше. Честное слово, я до сих пор поражаюсь его выдержке. Я бы на его месте ржал бы до тех пор, пока не свалился бы вниз.
      Эти пятьсот метров до конца природного "паруса" мы преодолевали часа два. Уже виден был пологий и затяжной спуск. Андрей стоял, дожидаясь нас метрах в десяти впереди, мы же брели по другой стороне гребня, правда, уже не по бараньи, а на своих двоих.
      - Ну как дела, барашки мои? Почти... - фраза лейтенанта осталась незаконченной, сам он внезапно исчез. Я даже не сообразил, что произошло, и, к моему стыду, Павел отреагировал гораздо быстрей. Он откинулся всем телом назад, вцепился в веревку и сдержал резкий толчок, передавшийся по ней, и чуть не выдернувший меня на другую сторону гребня. Лишь теперь я понял все, изо всех сил вцепился в веревку и потянул ее назад. А из-за гребня донесся грохот обвала.
      Дождавшись конца камнепада и убедившись, что Андрей, висевший по ту сторону гребня, перестал раскачиваться, а значит, уцепился за склон, мы с Павлом переглянулись и осторожно принялись выбирать веревку. Весил лейтенант весьма солидно, тем более с рюкзаком и карабином. Почему-то в тот момент я боялся, что острый гребень хребта перережет веревку. Мы изрядно вспотели, заныли от нагрузки руки, когда наконец над гребнем показалось лицо Андрея. С трудом закинув ногу, лейтенант перебрался к нам на площадку и рухнул вниз лицом.
      Из нас с Павлом словно кто-то выпустил пар. Не было ни сил, ни желания не то что идти вперед, а даже двигаться. Белорус поступил просто: развязал рюкзак, достал три банки тушенки и ножом вспорол им крышки. Андрей сначала есть не хотел, чувствовалось, что он еще не отошел от падения, но глядя на нас, также начал ковырять ложкой желтоватый говяжий жир. А Павел что-то ударился в мечты.
      - Эх, сейчас бы горбушку черного хлеба, чуть подсохшую, да посыпать ее солью и с молочком.
      Я чуть не подавился собственным языком. О хлебе мечтал каждый из нас. Последний раз мы ели его за два дня до расстрела бригады, у Чигры получался бесподобный хлеб, не очень пышный, но вкусный. С этого дня прошло почти три недели. Нам уже снились самые обычные булки: пышные, теплые, с хрустящей корочкой. Разговоры об этом шли только первые дни, потом они стали для нас запретной темой. Ни к чему хорошему это не вело, сведенные скулы, журчание в желудке да величайшая досада. А тут белорус вдруг рисует такие картины! Я все это сразу представил: коричневую подсохшую корочку, крупинки соли на ней и белоснежное молоко, наливаемое непременно из крынки в большую глиняную кружку, литра на полтора. И еще мягкий женский голос в придачу: "Кушайте на здоровье, хлопцы! "
      - А еще драников хочется. Мама у меня хорошие драники делала. Выбросит на мороз ведро картошки, потом протрет ее на терке, добавит муки, яйцо, если есть, и жарит на свином сале. Любимое блюдо у меня в детстве было. Они такие сладкие
      получаются.
      - Слушай, а сколько тебе лет? - заинтересованно спросил Андрей.
      - Мне? Пятьдесят два.
      Мы были потрясены. Мы-то давали нашему "старичку" лет сорок, может, сорок пять. А он нам обоим в отцы годился.
      - Как же ты в Сибирь попал? - спросил я.
      - Да вот как раз в сорок шестом и перебрались сюда. Голодуха у нас была жуткая, в деревне шесть человек осталось, остальных или немец поубивал, или в Германию угнали. Вот мать и завербовалась со мной, еще маленьким, на стройку в Сибирь. А драники я до сих пор люблю.
      Мы помолчали, Андрей заглянул на дно банки и со вздохом выкинул ее в сторону плоскогорья.
      - Все это хорошо. Но лучше про драники больше не надо. А то в следующий раз я перережу веревку.
      Я повеселел. Раз Андрей начал шутить, значит, он немного отошел от шока, вызванного падением. Размахнувшись, я запустил пустую банку по другую сторону гребня. По-моему, она вызвала небольшой камнепад. Павел же поступил совершенно по-другому. Он поставил банку на торец и тщательно прижал ее камнем, чтоб не сдуло.
      - Ты чего это? - удивился я.
      - Да чего, дождь пойдет, вода наполнит ее, прийдут эти рогатые и попьют.
      - О, автопоилка системы Павла Баранова! Заботишься о родне! - засмеялся Андрей, чуть помедлил, искоса оглянулся на нас и снова шагнул вперед, к проклятому карнизу.
      Теперь уже и ему пришлось ползти на четвереньках. Кусок тропы, что обвалился под ним, отделил нас от остального участка "бараньего проспекта", и мы проползли его по самому гребню. Далее спуск пошел уже веселей, мы прыгали с камня на камень, по диагонали спускаясь все ниже и ниже. За это время тучи, лишь слегка намочив нас, опустились, прикрыв, словно серое одеяло, землю. Я впервые видел облака ниже себя. И не так, как в самолете, а вживую. Вскоре мы попали в зону дождя, и лишь вечером вышли на равнину.
      ПЕРВАЯ СТЫЧКА
      Не пытаясь даже отыскать какое-либо убежище, мы просто упали на землю и, несмотря на упрямую злость черного осеннего дождя, постелили на бугорке тощие одеяла, завернулись в уже изрядно потрепанную пленку и отключились. Так нас вымотали горы.
      Проснулся я, конечно, от холода. Уже рассвело, по прозрачному пологу нашей импровизированной палатки стучали надоедливые капли дождя и, собираясь в небольшие лужицы, стекали вниз, прорываясь стремительными потоками. Андрей уже не спал. Лежа на спине, он время от времени протирал у себя над лицом накапливающийся конденсат и наблюдал за короткой жизнью падающих на пленку капель.
      - Ты что, Андрюха, давно не спишь?
      - Нет, только что проснулся, - тихо ответил он.
      Лицо его было совсем близко, в каких-то сантиметрах от моего лица, и я понимал, что с ним происходит что-то не то. Слишком хорошо мы изучили друг друга за это время и тем более за эти три недели. Конечно, он оброс щетиной, уже собирающейся превратиться в приличную бородку, похудел, а с глаз наоборот еще не спала опухоль от атак гнуса. Но дело было не в этом, что-то изменилось у него в глазах.