- Юрка! - донеслось снизу. - Хватит спать, бездельник. Время уже одиннадцать часов, а ты все дрыхнешь.
      Я свесил голову вниз. Лейтенант лежал на широкой скамейке у печки в одном исподнем, блаженно позевывая и почесывал волосатую грудь.
      - Уж не хочешь ли ты сказать, что встал в шесть часов утра и с тех пор бодрству ешь? - поддел я его. - И вообще, чего это ты раскомандовался? Может, твои часы давно уже не точное время показывают, а цену на картошку где-нибудь в Мурманске? Ты хоть их заводишь?
      - Ну а как же. Это у меня автоматически. Перед сном, машинально, как робот. Ты вот скажи, как это ты там не зажарился на этой сковородке?
      - Нет! - засмеялся я. - Мне тут хорошо. Так бы и не слезал всю зиму.
      - А я не смог. Весь взопрел. Интересно, нас кормить сегодня будут или нет? Я что-то проголодался.
      - Не знаю, будут, не будут... У меня пока другие планы, противоположные. Слазь со скамейки, а то сейчас оттопчу что-нибудь ненужное, - пугнул я его, сползая с печи в обнимку с телогрейкой. Под ехидные замечания Андрея я быстренько оделся и рысцой выскочил на улицу.
      Солнце ослепило меня. От вчерашней пурги не осталось и следа. Чистое, безоблачное небо, легкий, игривый морозец, приятно бодривший после душной пыльной избы.
      Я быстро нашел места общественного пользования, ничем не отличающиеся от точно таких же "мирских" заведений. Вернувшись к дому я застал Андрея делающего зарядку по всем армейским норам - голый торс, ноги на ширине плеч и интенсивные махи руками и ногами.
      - Присоединяйся, - крикнул он мне между упражнениями.
      - Нашел дурака, - хмыкнул я, а сам невольно залюбовался своим другом. Отросшие за время скитаний светло-русые чуть вьющиеся волосы и такая же окладистая борода с усами делали его похожим на сказочного богатыря. За время нашего похода Лейтенант прилично похудел, но мускулатура от этого стала рельефней и даже выигрывала в красоте. Андрей уже приступил к заключительной части своей зарядки - обтиранию снегом, когда из-за сарая, стоящего перед нашим домом, донесся какой-то шум, скрип снега и показались трое людей, тянущих за собой большие сани с аккуратно уложенными дровами.
      Увидев нас, они встали как вкопанные. Одной из пристяжных этой странной "тройки" была ковыляющая со своей клюкой мать Пелагея. С другой стороны сани тащил молодой парень. Бросив на него беглый взгляд, я тут же понял, что у него явно не все дома. Характерные мутные глаза, поросшая густой щетиной шея, полуоткрытый рот с текущей по подбородку слюной. Стопроцентный деревенский дурачок.
      Ну, а в самом центре, между этими двумя образчиками немощи, физической и умственной, стояла девушка, молодая, высокая, с прекрасной фигурой, проглядывающей сквозь все надетое на нее старое барахло - такой же, как на старухе, застиранный черно-серый платок и что-то вроде дохи до пят, некогда пушистой, но теперь изрядно вытертой. Ну это все я уже разглядел потом, а сначала я не мог оторвать глаз от ее лица. Девушке было лет двадцать, не больше. Все-таки существует в нашем мире абсолютная красота, независимая от наших вкусов, взглядов и привычек. Круглое красивое лицо с матово-белоснежной кожей, ровный, аккуратный носик, маленький рот с чуть припухшими алыми губами, темные брови... Но самое главное это были глаза! Таких я не встречал ни прежде, ни потом. Огромные, удивительно совершенной формы и редкого темно-синего цвета, они словно жили своей, особой и переменчивой жизнью. Сначала в них отразилось удивление, а затем в синем море ее очей разразился целый шторм. Обернувшись, я понял, что девушка смотрит на Андрея. Он так и стоял, выпрямившись во весь свой немалый рост, по пояс голый, с мокрым, блестящим мощным торсом, и машинально, сам не замечая того, продолжал держать в руках истекающий влагой ком снега. По лицу лейтенанта я понял, что он просто сражен этими невероятными глазами, да и девушка подалась всем телом вперед, а в глазах ее словно метались какие-то мысли, чувства, невысказанные слова.
      Прервала этот диалог взглядов старуха. Она толкнула девушку в плечо и властным тоном приказала:
      - Ну-ка, отвороти глаза-то, бесстыжая. А ты, - она напустилась на лейтенана. - Прикрой срам-то!
      Мы поняли, что пляжные костюмы в этих краях не поощряются. Андрей накинул телогрейку, а "тройка гнедых" в это время дотащила сани до крыльца. Насколько я мог заметить, вся нагрузка ложилась на девушку. Старуха помогала ей скорее номинально, больше сил она тратила на то, чтобы не упасть на свежевыпавший снег. Дурачок, освободившись от кожаной упряжи, тут же загарцевал на месте, приплясывая и бессмысленно улыбаясь, а затем, прокричав что-то неподдающееся воспроизведению, побежал куда-то за дом, с глаз долой. Мать Пелагея не обратила на него никакого внимания и по очереди представила нам своих родичей:
      - Это мои дети, Дарья и Глеб. На Дашку сильно глаза не пяльте, немая она, все понимает, а речи у ней не получается. А у поскребыша моего Господь и вовсе рассудок отнял.
      Она машинально перекрестила лоб, а затем повернулась к дочери:
      - Иди домой, и Глеба с собой забери.
      Девушка послушно кивнула и пошла в сторону своего дома, благо и ненормальный ее братишка как раз проскакал туда же нелепой, запинающейся рысью. Но пройдя метров десять, она на ходу обернулась и снова взглянула на Андрея. И он, и я, и Пелагея - все заметили этот красноречивый взгляд, и старуха еще больше посуровела лицом, а потом неожиданно накинулась на меня:
      - А ты чего на улицу выполз? Одной ногой уже в могиле, а туда же, на девок заглядываться?! Иди в дом!
      Я как ошпаренный прихватил пару поленьев и бегом юркнул в избу. Старуха нагоняла на меня суеверный ужас. Вскоре пришел Андрей. С грохотом он свалил на пол толстые поленья. Бабка прошлепала в глубь избы вслед за ним, вытащила из-за пазухи тряпицу. В ней оказались какие-то коренья, сухие травы.
      - Лечить тебя буду, - объявила мне Пелагея. - Но сначала тебя пропарить надо. Принеси-ка вон тот горшок.
      Я поспешно притащил с полки, где стояла нехитрая посуда, большой глиняный сосуд.
      - А ты растопи пока печь, потом воды мне натаскаешь, - велела она Андрею. Тот пожал плечами, быстро растопил печь и подхватил стоящие у стены деревянные ведра. Таких я еще не видел, даже сверху они были обиты не железным обручем, а
      хитро обвязаны гибкими прутьями тальника. Колодец находился на главной площади, как раз за часовней, и я имел возможность наблюдать, как Андрей раскручивал огромный круговой ворот и наполнял ведра. Он уже подхватил их, собираясь идти обратно, когда из-за часовни появилась немая девушка. Остановившись как вкопанная, она уставилась на Андрея, прижимая к груди большой узелок
      из серой ткани. Эту "встречу на Эльбе" заметила и старуха. При ее то больных ногах она чуть ли не бегом выскочила наружу и что-то прокричала дочери. Та нехотя тронулась к нашему дому, сопровождаемая явно растерянным Андреем.
      Приняв из рук дочери узелок, Пелагея что-то резко буркнула ей, и та поспешно пошла домой, не забыв при этом бросить быстрый взгляд на Лейтенанта.
      Мне стало смешно, но другу приходилось туго. После пламенных взоров девушки Андрею приходилось иметь дело с испепеляющими взглядами черных как уголь глаз старухи.
      В узле, принесенном Дарьей, оказались уже почищенные картофель, морковь и что-то большое, разрезанное на куски. Потом я узнал, что это была репа. Бабка все это мелко порезала и сложила в горшок, не забыв посолить странного цвета серой
      солью из деревянной солонки. Андрей, наблюдавший за всем этим со стороны, спросил:
      - Бабушка, а у вас что, пост или вы вегетарианцы?
      Старуха настороженно посмотрела на него, и Лейтенант поспешно исправился:
      - Ну, мяса не едите, только овощи...
      Пелагея еще больше посуровела, только руки дрогнули.
      - Мясо у нас теперь, касатик, по большим праздникам. Как муж мой Аввакум умер два года назад, и на охоту ходить стало некому. Редко какой зверь в яму попадет, за ними ведь тоже присмотр нужен.
      Про какие ямы идет речь, я толком не понял, но осознал, что житуха в скиту далеко не сахар.
      - А что, кроме вас троих, в скиту больше никого нет? - растерянно спросил Андрей. Пелагея молча кивнула. Об этом мы должны были догадаться и раньше. Еще с вечера ни в одном из окон мы не видели света, а с утра снег вокруг домов оставался девственно чист. Постепенно, слово за слово, мы выспросили у старухи почти все про их несладкую жизнь. Происходило это в течение всего дня, Пелагея не спеша готовила нам завтрак, потом обед, гоняла Лейтенанта с неподъемными ведрами к колодцу, растирала в деревянной ступке коренья и рассказывала не очень охотно, но откровенно и до конца.
      "Скиту на падуне", так называлось это место, исполнилось более ста пятидесяти лет. Основали его пять семей отколовшихся от староверов лютого "филаретовского толка". Для нас с Андреем все это звучало китайской грамотой. Все, что мы поняли из объяснений Пелагеи, исповедывали эти люди полное отделение от мирской жизни и спокойное ожидание Страшного суда. Самым почитаемым святым в них считался протопоп Аввакум, каждого первенца в семье непременно называли этим именем.
      - Значит, Глеб у вас не первый? - спросил Андрей, явно не уловивший всех тонкостей семейных связей троих обитателей скита. Еще бы, гораздо больше его занимали невероятные глазищи Дарьи.
      - Да нет, ты что, - отмахнулась старуха. - Я же говорю, поскребыш, восьмой он у меня.
      - А где же остальные? - невольно спросил я.
      Бабка отложила пестик и, чуть покачивая головой, начала припоминать.
      - Аввакум, мой первенький, со скалы упал, за горным козлом охотился. Гавриил и Агафья в младенчестве умерли, горлышком маялись. Семен в реке утонул, Ларивон простыл сильно, не выходила. Господь не сподобил. Самый красивый у меня был, высокий, сильный, двадцать годков только в ту пору ему стукнуло.
      - А сколько же вам лет? - спросил я, пытаясь представить, сколько же могло стукнуло Пелагее, когда она родила последнего.
      - Шестой десяток уже идет, пятьдесят два на Покров минуло.
      Хорошо, что я сидел, а то повторил бы движение Андрея, как раз привставшего со скамьи и плюхнувшегося обратно. Мы-то считали, что суровой хозяйке нашей как минимум лет семьдесят, а ей всего-то ничего! По обычным советским меркам еще и до пенсии бы не доработала!
      "Господи, что же ей пришлось пережить, если она так не по годам состарилась?"- растерянно подумал я. Старуха, похоже, поняла нас.
      - Да у нас много и не живут. Раньше по-другому было, сказывают, да при мне только дед Аввакум Редин до семидесяти дотянул.
      Мне это показалось странным, я невольно вспомнил покойного деда Игната, оттарабанившего двадцать лет в лагерях и выглядевшего в свои семьдесят с гаком просто богатырем.
      По ходу дела старуха сунула большими деревянными щипцами в печь два камня размером чуть ли не с мою голову и опустила загоревшиеся щипцы в кадушку с водой, стоявшую под лучиной. Вскоре после этого в печь последовал и небольшой чугунок.
      - А куда же все остальные девались? Другие семьи? - спросил Андрей.
      - Да повымерли все потихоньку. Зимины в мир было ушли, они раньше в этой избе жили. Лет через пять один Мирон вернулся, весь израненный, года не прожил, помер. Революция у вас там какая-то в миру была, вот их и закрутило в бесовом колесе. А остальные потихоньку, друг за дружкой ушли. Сначала старшие, потом и младшие. Провинились мы, видно, перед Господом, вот и наказал нас, перевел весь род.
      - А что у вас с ногами? - не унимался Андрей.
      - Да болят, суставы ломит. Еле хожу, по ночам перед дождем криком кричу. И ноги ломит, и пальцы. Это у всех здешних, рок такой, проклятие Божье. Сперва-то ничего такого не было. Это вот уж последние три поколения мучаются. В вере,
      я думаю, мы пошатнулись, грехов много.
      От этих разговоров мне стало не по себе. И я искренне обрадовался, когда Пелагея, пошурудив в печи рогачом, вытащила чугунок. Поставив его на стол, она
      перекрестилась и с поклоном сказала:
      - Кушайте на здоровье.
      - А вы? Присаживайтесь с нами, - предложил Андрей.
      Но старуха отрицательно покачала головой:
      - Мне не можно. Это уже мирская пища, нечистая. Из этой посуды и Мирон Зимин ел, и Игнат. То, что я порог этого дома переступила, уже грех. Вы уйдете, а я еще долго, до конца дней замаливать его буду.
      Мы с Андреем переглянулись. Вот оно как все обстоит на самом деле. Овощная размазня, которую мы в тот момент ели, встала у меня поперек горла.
      БАНЯ ПО-СТАРОВЕРСКИ.
      После обеда нам, естественно, захотелось пить. И тут Андрей вспомнил про последний подарок деда Игната.
      - Юрка, ведь у нас есть китайский чай! Давай-ка заварим.
      Лейтенант вытащил из рюкзака жестяную коробку с чаем, повертел ею перед глазами Пелагеи. Мне показалось, что глаза у той заблестели. Еще бы, синюю квадратную коробку опоясывал невероятно пестрый оскалившийся дракон.
      - Может, отсыпать вам чайку, мать Пелагея? - предложил Андрей. Та стряхнула с себя оцепенение, торопливо перекрестилась и суровым тоном отказалась.
      - Страх-то какой, просто диавол вылитый.
      - Ну как хотите, - развел руками Лейтенант и пристроил котелок между алых углей печи.
      - Ай, горячо, - подул Андрей на пальцы.
      Тем временем Пелагея собралась и молча вышла из дома.
      - Куда это она? - удивился Лейтенант. - А обещала баню, лечить тебя.
      - Да поди придет еще, - решил я, чувствуя как меня тянет на сон. Все-таки слабость еще донимала меня, хотя кашель уже не мучил так, как прежде.
      Я не ошибся. Вскоре старуха вернулась, принеся самый обычный березовый веник. Вслед за ней топал Глеб, таща охапку соломы. В дом его мать не пустила, внесла все сама. В окно я видел, как Глеб потоптался несколько секунд на месте,
      пуская пузыри, а потом припустился бежать куда-то вдоль улицы.
      А Пелагея протиснулась с соломой в дом, положила ее возле печи и, сняв вытертую шубенку, захлопотала по избе. Первым делом она вытащила из углей все теми же щипцами раскаленный докрасна камень и ухнула его в бочку. Та буквально выстрелила паром, тяжело заклокотав вскипающей водой. Старуха, не теряя времени даром, отправила туда же и второй камень, и пока кадушка возмущенно что-то бормотала, Пелагея ловко накинула на горловину кипящей гневом бочки одну из лежащих на полу шкур.
      Все это утомило старуху, она долго сидела на скамье, тяжело переводя дыхание. У Андрея тем временем вскипела в котелке вода, и он с торжествующим видом засыпал в него чай. По избе сразу распространился сильный, резкий запах, перебивая все остальные не очень аппетитные ароматы, характерные для столетней избы: запах пыли, старых тряпок и шкур, а также прелого дерева от продолжавшей парить бочки.
      Еле-еле отдышавшись, Пелагея подчерпнула деревянным ковшиком из все той же бочки горячей воды и залила растертые в порошок травы и коренья в большом глиняном горшке. После этого она долго шарила по большим сундукам, перебирала какое-то тряпье, что-то откладывала, что-то отвергала. Затем снова ненадолго ушла и вернулась с большой деревянной чашкой, где плескалось что-то подозрительно мутное.
      Нам хотелось помочь старухе, но она об этом не просила, да мы и не понимали всей подоплеки этой суеты. Мы не торопясь пили чай, когда Пелагея вплотную занялась печью. Дрова уже прогорели, да и угли подернулись пеплом, что, похоже,
      устраивало нашу хозяйку. Она вооружилась длинной и массивной кочергой и скоро выгребла угли на большую полку перед печью, так называемый шесток. Торопливость старухи была понятна, кочерга, как и почти вся утварь в доме, была
      изготовлена из дерева. Сдвинув угли влево, Пелагея придирчиво осмотрела с помощью зажженной лучины обширное пространство печи и выкатила оттуда еще несколько небольших угольков.
      Потом начался процесс, показавшийся нам совсем уж непонятным. С помощью кочерги Пелагея расстелила по всему пышущему жаром полу печи толстый слой сена вперемешку с ржаной соломой. Затем накидала сверху еще какой-то своей
      лечебной травки, повернулась ко мне и решительно приказала:
      - Раздевайся и лезь!
      - Куда? - поразился я.
      - Совсем глупой, что ли? - буквально вскипела она. - Полезай, говорю!
      Для меня ее предложение казалось сплошной дикостью. Лезть туда, где только что полыхал огонь?! Это же невозможно! На всякий случай я посмотрел на Андрея. Того, похоже, эта ситуация просто смешила. А бабка поддала мне рогачом по заднице и еще решительней прикрикнула:
      - Полгроба из задницы уже торчит, а он еще кочевряжится! Скидавай штаны.
      Под насмешливым взглядом Лейтенанта пришлось заголяться и лезть под округлый свод печи. В последнюю секунду мне пришла в голову дурацкая мысль, что это напоминает сцену из сказки, где Баба-яга сует Ивана-дурака в печь.
      Через какое-то мгновение мне уже было не до смеха. От жара у меня перехватило дыхание и затрещали волосы на голове. Вслед мне Пелагея кинула распаренный веник и прикрыла печь большой деревянной заслонкой.
      Удивительное дело, прошли какие-то секунды, а я уже блаженствовал в этом пекле. Тело мгновенно покрылось обильным потом, от сена и бабкиных трав шел резкий, дурманящий запах. Жар равномерно давил на меня со всех сторон, и я, вдыхая раскаленный воздух, чувствовал, как он буквально прожигал мои легкие. Нашарив веник, я принялся нещадно хлестать им по мокрому от пота телу. Горнило печи заполнилось знакомым и родным ароматом березы, а значит, и настоящей бани. Брызги от веника шипели на каменной кладке свода, огненная волна прокатывалась от прикосновения веника к коже, фантастическая феерия сибирского рукотворного ада достигла своего предела. Когда я почувствовал, что еще немного, и я просто умру от разрыва сердца, лишь тогда я наддал пяткой в деревянную заслонку.
      Мать Пелагея тотчас открыла ее, я шустро пополз назад и непременно грохнулся бы всем распаренным организмом на пол, если бы меня не подхватили Андрей и старуха. Весь мир качался у меня перед глазами, ноги подкашивались, но на ехидный вопрос лейтенанта: - Ну как там? - я хрипло выдавил бодрое: Ништяк!
      Ну, а банные процедуры продолжались. Бабка отвела меня к парившей бочке с водой, поставила в широкий ушат, заставила пригнуться и вылила на голову добрый ковшик той подозрительно мутной воды. Потом уже я узнал, что это так называемый "щелок", настоенная на золе вода. Щедро плеснув этого же таежного шампуня на жесткую сибирскую мочалку, старуха продрала меня ею до самых костей.
      Процедура закончилась несколькими ковшиками горячей воды, щедро вылитой на мою несчастную голову Пелагеей. При этом она не удосужилась развести ее хоть немного холодной водой, и горячие волны, прокатывающиеся по моему телу, после каждой порции жидкого огня заставили меня невольно кричать.
      - Но-но, раскричался как сокжой на гону! Вылазь! - скомандовала старуха, за руку выводя меня из ушата.
      Несмотря на ее суровый вид, мне показалось, что голос Пелагеи уже источал благодушие.
      Вытерев меня какой-то тряпкой, она велела мне надеть изрядно заношенные, все в дырах кальсоны и такую же рубаху. После этого заставила выпить отдающей горечью жидкости из того глиняного горшка с настойкой и загнала на печь, прикрыв огромной старой шубой, похоже, медвежьей, только сильно вытертой.
      Жар, щедро накопленный внутри печи, горячая лежанка и эта шуба тут же выгнали из меня обильный пот, струящийся по всему телу, а особенно по лицу. Это вызвало особую радость у моего "личного врача".
      - Потей-потей, всю хворобу из себя выгоняй! - одобрительно сказала она.
      - Ну, а ты чего сидишь! - тут же напустилась она на Лейтенанта. Скидавай портки и лезь в печь!
      - Да я вроде не болею, - попробовал открутиться Андрей, но старуха была непреклонной.
      - Лезь, а то с такими космами живо обовшивеешь.
      Голова моя все так же кружилась, тело дышало каждой клеткой, казалось, оно вибрирует как струна от макушки до самых пяток. Я блаженствовал в полудреме, с улыбкой прислушиваясь, как теперь уже чертыхающийся Лейтенант изображал Иванушку- дурачка. Оживился я лишь когда в поле моего зрения появился красный как рак, с выпученными глазами, тяжело отдувающийся Андрей. Его тоже пошатывало, и Пелагея своей костлявой рукой проводила его до самой купели.
      Под ворчливое брюзжание старухи и плеск воды я сморился совсем, словно медленно опустился в покачивающуюся колыбель ласкового сна.
      ЖИТЬЕ - БЫТЬЕ.
      Проснулся я вечером, и сразу почувствовал себя здоровым человеком. Мать Пелагея, похоже, дело свое знала отлично.
      - Юрка, - подал голос Лейтенант. - Все дрыхнешь? Что ночью-то делать будешь?
      - Спать, - отозвался я, а потом свесил голову и задал вопрос, давно мучивший меня. - Когда дальше-то пойдем?
      - Бабка говорит, дней через двадцать, не раньше. Окрепнуть тебе надо, а то опять скоро свалишься.
      Я невольно присвистнул. Срок моего воссоединения с семьей отодвигался куда-то в район Нового года.
      - Как ты себя чувствуешь? - спросил Андрей.
      - Как будто только что родился, - бодро отозвался я.
      - Конечно, после такого пекла. Теперь я знаю, что с нами черти в аду делать будут.
      Вскоре я опять уснул и проснулся уже утром. Андрей стоял у окна и разглядывал что-то на улице. Услышав, как я зашебуршился на печи, он обернулся:
      - Привет, пожарник! Бабка уже приходила, завтрак приготовила, да велела тебе снадобья пить. Я тут хлебнул твоей настойки - эх и бурдомага, аж скулы свело.
      Пока мы завтракали, Андрей рассказывал про свои изыскания:
      - Ковырнул я это окно, знаешь, что это такое? Слюда.
      - Да ну!?
      - Самая что ни на есть натуральная. Где-то рядом ее добывают, я по деревне прошелся - во всех домах такие окна. А соль видишь? - он ткнул пальцем в солонку. - Это не поваренная, а каменная, сам видел, как бабка ее в ступке толкла. Посмотрел я на их житье - все на одной Дашке держится. Мать еле ходит, этот придурок лошадью скачет по деревне. И вода, и дрова - все на ней...
      "Что это его так немая волнует? - ехидно подумал я. - Сразу о правах женщин вспомнил, о тяжелом положении таежной рабыни Изауры".
      - Кстати, у них там за домом второй колодец. А то я все думал, как это бабка позволила колодцем мирским пользоваться. Тебе не кажется, что вода здесь какая-то не очень хорошая? С каким-то привкусом странным?
      - Вода как вода, - буркнул я. - Ты чай-то не заварил?
      - Обижаешь, начальник. Я службу знаю.
      К чаю он подал плошку с медом и туесок с кедровыми орехами.
      - Пелагея расщедрилась. Жаловалась, что медведь в прошлом году все ульи разорил, мед теперь только старый остался, засахарился.
      Потом он как-то помрачнел.
      - Послушал я тут бабку. Безнадега у них ужасная. С каждым годом все хуже и хуже. Только огородом и держатся. Хотел несколько кедров срубить, чтобы солнца побольше на него попадало, Пелагея говорит - нельзя. Каждое дерево кто-то
      из их предков сажал. Вроде как душа его там обитает. Понял, какие обычаи?
      После чая я хлебнул бабкиной микстуры и долго отплевывался. Похоже, что она настоялась до истинной кондиции и просто сводила судорогой скулы.
      После завтрака Андрей явно заскучал. Помотавшись от стены к стене минут десять, он решительно оделся и вышел на улицу со словами:
      - Пойду, может, помогу им чем.
      Вернулся он быстро, чуточку смущенный, но с винтовкой в руках.
      - Смотри что выдали! Настоящая трехлинейка. Патроны уже позеленели от старости, не знаю, сработают ли. Пойду на охоту, - он выглянул в окно.- О, вон бабка и одежду несет. Все-таки то, что им выгодно, они не считают мирским. Винтарь этот с тем самым мужиком сюда попал, как его, Зиминым. А пользовались они им охотно.
      В дом, тяжело отдуваясь, вплыла мать Пелагея. В руках она тащила целый ворох одежды.
      - Примерь, касатик. Должно подойти. Ларивона это, сына моего, тот такой же, как ты был.
      Одежда действительно сидела на Андрее как влитая. Короткий, до колен полушубок оказался двухсторонним, вместо подкладки был мех, пыжиковый. Ну, а снаружи не иначе как волчий, в шкурах я разбирался слабо. Шапка оказалась из меха росомахи, но особенно удивили меховые унты. Они мало отличались от обычных, только мех снаружи был медвежий, да подошва более мягкая, из лосиной кожи. Потоптавшись на месте, Андрей довольно хмыкнул:
      - Как влитые. Словно родился в них.
      Довершали этот наряд толстые меховые рукавицы.
      Осмотрев себя в новом наряде, Андрей довольно заметил:
      - Ну, теперь можно хоть на Северный полюс.
      - Пойдем, я тебе лыжи дам, - сказала Пелагея.
      Лейтенант прицепил на ремень нож Жеребы и уже у самых дверей, воровато оглянувшись на сходящую со ступенек крыльца старуху, шепнул мне на ухо:
      - А в дом свой они меня не пустили. Только к крыльцу подошел, она как выскочит, думал, растерзает. Так-то вот!
      Вернулся Лейтенант уже затемно, уставший, без добычи, но довольный.
      - Полдня с этими лыжами промучился, - он кивнул на широкие и длинные лесины, ставя их у дверей. - На снегу держат хорошо, но не пойму, как они с одной палкой управлялись. Ну, а живности здесь полно. Видел издалека двух косуль и лося.
      А в одном месте нашел что-то вроде звериного шоссе. Представляешь, целую дорогу вытоптали в снегу. Завтра с утра первым делом туда пойду.
      Торопливо поев и напившись чаю, Андрей буквально рухнул на облюбованную им скамейку и тут же захрапел. Зато с утра, чуть рассвело, не дождавшись завтрака он убежал в тайгу.
      Я же по-прежнему отлеживался на печи и дрых как сурок. Подозреваю, что это бабка подмешивала что-то в свое снадобье. Каждое утро она начинала пилить меня, что я не пью ее микстуру. Приходилось потреблять это горчайшее пойло на ее глазах. После этого я начинал клевать носом, будто не спал трое суток. Заканчивалась борьба со сном теплыми объятиями печи и моей полной капитуляцией.
      Днем пришел довольный Андрей.
      - Лося завалил, - объявил он с порога. - Сейчас впряжемся в сани и привезем его.
      Выпив полкотелка чаю и сжевав горбушку серого хлеба, Андрей снова ушел. На улице его уже поджидали все трое коренных обитателей скита. К вечеру они вдвоем с Дарьей притащили добычу на тех же самых "человечьих" санях. Узнал я об этом по шуму, столь редкому в этих местах. Потеплей одевшись, я вышел посмотреть на добычу Лейтенанта. Они как раз подтащили сани к крыльцу дома Пелагеи. Основной шум создавали двое: Глеб, освободившись от узды, прыгал вокруг саней, хлопая себя руками по бедрам, и кричал: - Айда-айда-айда!
      Еще агрессивней вела себя кургузая собачонка, всегда сопровождающая Пелагею в ее походах от дома к дому. Сейчас она носилась вокруг саней с вздыбленной на загривке шерстью и с истеричным, захлебывающимся лаем бросалась на
      огромного мертвого лося, поразившего меня своими размерами.
      - Тоже мне, шавка, а туда же! - засмеялся Андрей, кивая на собачонку.
      - Последняя собака, - вздохнула Пелагея. - Раньше такие псы водились, вдвоем медведя задирали, да выродились. Вот только эта коротконожка и осталась.
      "Собаки вырождаются от такой жизни, не только люди", - невольно подумал я
      об обитателях скита и покосился на Дарью. А та все поглядывала на Андрея, легкая улыбка так и трепетала на ее губах, а невероятные глазищи девушки блестели сильнее обычного.
      - Как его разделывать-то? - спросил распаренный, возбужденный Лейтенант, глядя на лося.
      - О Господи, прямо-таки как дети. Ничего не умеют, - всплеснула руками Пелагея. Несмотря на прозвучавшее в ее словах осуждение, чувствовалось, что старуха довольна.
      - Да вы только подскажите, а я уж все сделаю как надо, - оправдывался Андрей.
      Пелагея согласилась руководить разделкой туши, но перед этим она загнала меня обратно в дом, что я с удовольствием и сделал. Не люблю я все-таки вида крови, даже если за этим последует целое пиршество.
      Андрей пришел уже в темноте, принес большой кусок печени.
      - Сегодня гуляем, - весело сказал он, шлепая сырое мясо на стол. Пелагея даже своим разрешила разговеться, хотя сейчас и пост.
      - А где они хранят мясо? - спросил я, наблюдая, как Андрей кромсает темную мякоть печенки.
      - Да тоже ледник, только не такой глубокий, как у деда Игната. Пустой, одни жерди, да и те сгнили. Начал вешать вторую ляжку - жердь сломалась. Раньше, говорят, лед с речки таскали, на все лето хватало, а теперь его Дарья снегом набьет.
      Он замолчал, машинально продолжая кромсать печенку. Андрей был мне слегка не в своей тарелке, и мне казалось, что я догадывался в чем дело. Глазищи немой красавицы кого угодно могли свести с ума.
      Печенки мы в тот вечер срубали не меньше килограмма на каждого. Такое это было блаженство, после овощной бурды есть настоящее мясо, свежее и сочное.
      - Завтра еще на охоту пойду, - объявил Андрей после ужина. - Как я и думал, здесь рядом солонцы. Представляешь, слой соли в полметра толщиной, прямо в скале. Зверье там целый грот вылизало, вон, с нашу печку. То-то они раньше проблем не знали с мясом. Ты заметил, у них и сараев для скотины нет. Охотой да рыбалкой жили, еще огород да бортничество.
      - Чего? - не понял я последнего слова.
      - Ну мед добывали. Только не ульями, а в колодах пчел держали.
      - Откуда ты все это знаешь? - удивился я.
      - Да бабка сейчас просветила, пока сохатого разделывали.
      Он немного помолчал, потом отхлебнул чаю и негромко сказал о том, о чем я и сам уже догадывался.
      - Вырождаются они тут. Пять семей за сто шестьдесят лет, представляешь, как все породнились? Бабку-то уже не свернешь, а вот девку жалко. Загнется тут с этим придурком.
      Перед отбоем Лейтенант решился еще на одну акцию. Он сгреб шкуру с кровати, выволок на улицу и долго лупил ее, ни в чем не повинную, здоровущим поленом. Вернувшись, Андрей снова расстелил шкуру на кровати и довольно заметил:
      - Ну вот, другое дело. Ты не слышал, как я сегодня со скамейки упал?
      - Правда? - заинтересовался я.
      - Да ты что! Чуть всю морду не разбил, хорошо, на унты носом приземлился. И знаешь, что мне приснилось?
      - Падение в пропасть? - мгновенно угадал я.