Как минимум двое суток он потерял в том вагоне с кирпичами. Еще ночью
      состав тронулся. Утро выдалось пасмурным, солнца не было видно. Чтобы как-то определиться, Ремизов выглянул на одной из проезжаемых станций и по названию понял, что едет в обратную сторону, на Восток. Кроме того, ехать в открытом вагоне было и холодно, и небезопасно. Его пару раз замечали с высоких перекидных мостов на крупных станциях, но, по счастью, никто из зрителей не догадался сообщить о пассажире, путешествующем в "жестком плацкарте". Как назло, ему никак не удавалось покинуть этот вагон. На крупных станциях кругом было полно
      людей, а на мелких эшелон не останавливался. Уже вечером состав притормозил на небольшом разъезде, Алексей осторожно опустился вниз и скрылся в придорожной лесополосе. Просидел он там до утра, изрядно промерз, но лишь на рассвете ему подвернулся товарный состав, идущий в нужную сторону и остановившийся в ожидании встречного поезда. Подбежав к последнему вагону, Ремизов открутил проволоку, связывающую стопор засова, откинул его и, отодвинув в сторону массивную дверь, заглянул внутрь. В тусклом свете раннего осеннего утра он рассмотрел деревянные ящики разного размера, в беспорядке громоздящиеся по всему вагону.
      "Порожняк", - понял Алексей. Это его вполне устраивало. Он запрыгнул в вагон и затворил за собой дверь. Вскоре состав тронулся, а Ремизов пристроился в уголке вагона и задремал.
      Шесть суток этого пути показались ему адом. Хотя в закрытом вагоне было гораздо теплее, чем под открытым небом на кирпичах, но холод доставал его и тут. На морозе очень трудно уснуть. То, что для Алексея оказывалось сном, больше походило на беспамятство или забытье. Он просыпался, пытался сменить позу, получше закутаться в бушлат, снова начинал дремать, но через несколько минут дрожь замерзшего тела будила его, и все начиналось сначала. Временами он вскакивал, прыгал на месте, махал руками, отплясывал чечетку, вроде бы согревался, но только на время. Между тем по прикидкам Ремизова температура в вагоне устойчиво держалась около нуля, и он с ужасом думал, что было бы, попади он в этот вагон зимой. Но это были пока цветочки. Вскоре к холоду добавились голод и жажда. Все началось с легкого подсасывания в районе желудка, организм словно недоумевал, почему его не кормят, но потом он властно потребовал еды. Самое ужасное, что, помимо воли, мозг создавал одну иллюзию пищи за другой. Стоило Алексею изгнать из своего сознания картину дымящихся пельменей, как на смену появлялась порция макарон, с аппетитно поджаренными котлетами. Ремизов вытирал текущую изо рта слюну, переворачивался на другой бок и, прижимая к ноющему желудку ладонь, старался думать о чем-то другом. О Лене, о том, что сейчас творится в зоне, удалось ли Выре сохранить свою власть и что он сделает с этим самым Нечаем, когда все-таки доберется до него. Но постепенно, на четвертые сутки, боль становилась нестерпимой, сначала проявилась отчетливой резью в желудке, а потом разлилась по всему животу.
      Ко всему этому вскоре прибавилась жажда. В иссохшем рту даже язык казался огромным и неповоротливым. Трогая им потрескавшиеся губы, Алексей чувствовал боль.
      "Надо будет попробовать вылезти на каком-нибудь полустанке, поискать воды", - подумал Ремизов, лежа в своем закутке. Днем такой случай ему не представилось, а с темнотой он все-таки смог задремать. На одной из остановок его разбудил голос, донесшийся снаружи.
      - Эй, Петро, почему этот вагон открыт?
      Ремизов замер, стараясь не дышать.
      - Не знаю, сегодня еще закрытым был, - бойко соврал другой голос.
      - Ну-ка, открой, посмотрим, что там.
      Лязгнули ворота вагона, и вместе с хлынувшими звуками в него проникли
      острые лучи фонариков, шаривших по углам. Алексей вжался в пол. Между ним и охраной громоздились в беспорядке наваленные ящики.
      - Ну-ка, залезь пошарь там! - скомандовал первый, начальственный голос.
      - Да нет там никого, товарищ сержант! - стал убеждать его подчиненный. - Ну сунулся кто-то из обходчиков, посмотрел и все. Что тут брать-то, порожняком идем! А там картошечка стынет, товарищ сержант, да и "Столичная" как бы не протухла. А, что скажешь, начальник?
      Последний довод оказался особенно убедительным.
      - Ладно, закрой на засов да примотай для вида какую-нибудь проволоку.
      Снова загремели задвигающиеся двери, сразу приглушив свист проносящегося мимо маневрового тепловоза, лязгнул засов. В последнюю секунду приподнявшийся Ремизов успел рассмотреть до боли знакомые солдатские шапки и погоны. Он понял все и даже то, о чем должен был догадаться раньше. Эти ящики разной формы, но неизменно плотно подогнанные, выкрашенные в одинаковый темно-зеленый цвет, с одинаковыми железными ручками с обеих сторон, окна и люки, заклеенные черной бумагой, чтобы избежать попадания в вагон прямых солнечных лучей. Только отупение от холода и голода помешало Алексею сообразить, что в этом вагоне раньше перевозили взрывчатку. Где-то в середине состава должна находиться теплушка с нарядом сопровождающих солдат. Именно они и закрыли его в вагоне. Хорошо еще, что состав шел порожняком и солдаты сачковали.
      Всю ночь Ремизов перекладывал на ощупь ящики так, чтобы при случае
      можно было быстро спрятаться. Когда наступило утро, он сложил несколько ящиков друг на друга, дотянулся до окна, прорвал плотную черную бумагу и долго смотрел сквозь решетку на пролетающий мимо пейзаж. Временами поезд с грохотом врывался на мост, и сквозь мелькающие решетчатые конструкции ферм внизу серебрились, полные драгоценной влагой, могучие сибирские реки. Единственное, что порадовало Алексея, - поезд по-прежнему шел в нужном направлении.
      ГЛАВА 36
      На этот раз, в отличие от всех прошлых свиданий, Спирин встретился с
      Нечаем в своем кабинете. Изменились обстоятельства, его тайный напарник уже не был подозрительной личностью с уголовным прошлым, а одним из самых богатых и уважаемых людей города. К тому же компромата у Нечая было хоть отбавляй, а в то, что кабинет могут прослушивать органы правопорядка, Виктор не очень верил.
      Войдя в кабинет, Геннадий с любопытством огляделся по сторонам, здесь он еще никогда не был.
      - Неплохо устроился, деловой стиль, - похвалил он хозяина.
      Виктор также отметил перемены, происшедшие с этим человеком. На Нечае были не привычные джинсы, а очень неплохой классический костюм тройка, темно-коричневого цвета с хорошо подобранным галстуком, на руке блеснул массивный браслет золотых часов не то "Роллекс", не то "Лонжин", Спирин не разобрал. Единственное, что чуть выбивалось из классического образа массивная золотая печатка на правой руке, придававшая ее носителю печать провинциального пижонства. Даже лицо Нечая стало чуточку иным, хотя Виктор не сразу понял разницу. Вроде бы те же впалые щеки, похожие на следы от оспы ямки на коже, может быть, только выражение лица отражало еще большую уверенность в себе и спокойствие. Вот только волосы по-прежнему казались не промытыми, и также падала на глаза одна упрямая прядь.
      - Положение обязывает, - нехотя ответил Спирин, пожимая руку своему "зодиакальному брату". - Садись, поговорить надо.
      Они расселись по разные стороны стола, Геннадий сразу достал сигареты и зажигалку, а Виктор невольно посмотрел на карманы собеседника. Тот перехватил его взгляд, рассмеялся и по очереди вывернул их все, продемонстрировал даже содержимое кармашка для часов. Диктофон у него, разумеется, был, но в заднем кармане брюк, с выведенным на лацкан пиджака микрофоном в виде булавки, миниатюрное изделие ушлых японцев, последний шедевр промышленного шпионажа.
      - Как видишь, я чист, - развел руками Нечай. В нем появилась некая театральность, ранее Спирин этого не замечал, скорее наоборот, Геннадия отличала сухость и бесстрастность. - Что стряслось?
      - Ну, во-первых, когда прекратится пальба в центре города? - задал вопрос господин мэр.
      - А, можешь считать, что все уже кончилось. Сегодня подчистили остатки, так что "В Багдаде все спокойно"! - и Нечай засмеялся.
      Дня за три до этого, как раз накануне открытия музея, вспыхнула короткая, но кровавая разборка между гвардейцами Нечая и совсем уж молодой, наглой уголовной порослью в возрасте от шестнадцати до двадцати двух. Эту банду Нечай назвал "Волчатами"*. (*Эта история описана в повести "Волчата").
      Насмотревшись американских боевиков, пацаны начали круто. Первым с
      жизнью должен был расстаться сам Нечай, но ему повезло. Молодежь перепутала машины и изрешетила джип заезжего коммерсанта. Пытались они перестрелять всех боевиков Рыди, обычно подъезжали на мотоцикле и быстро делали из человека или машины форменный дуршлаг. Впервые за время своего правления Нечай понес крупные потери. Похоронили пятерых "братков", двое еле выжили. С "волчатами" пришлось разобраться по полной форме, без скидок на юный возраст. Тут уж было не до "речных" прогулок, перестрелки вспыхивали среди бела дня, и трупы валялись на улицах, как раньше пьяные по праздникам. "Волчата" не учли главного - они жили не в Техасе и даже не в Москве. Их отстреливали дома, в подъезде, в гараже. Вчерашний день прошел спокойно, но Спирин все-таки предъявил претензии своему партнеру в криминальном бизнесе.
      - Ты пойми, скоро выборы, и эта стрельба мне не к чему.
      - Я же говорю, все кончилось, - снова попробовал успокоить его Нечай. - Пошумели немного пацаны, и кончились.
      - Ну хорошо, - вздохнул Спирин, стукнул карандашом по столу, зачем-то посмотрел в окно, а потом решился. - Мне нужно как можно быстрей избавиться от моей жены.
      Нечай откинулся всем телом назад, на спинку стула. Такого даже он не ожидал.
      - Что это ты так? - удивленно спросил он.
      Спирин поморщился. Он не думал, что этот парень станет задавать ему
      вопросы. Он привык представлять себе Нечая этакой бестрепетной машиной для убийства.
      - Понимаешь, я полюбил другую, а Лариса никогда не согласится на развод, - нехотя объяснил он. - А тут такие обстоятельства, выборы... и все остальное. Мне нужно устроить это очень быстро.
      - Ладно, сделаем, - чуть усмехнулся Геннадий. Сам он к женщинам относился потребительски: надо было, брал девку, проводил с ней час или два и тут же забывал, как ее зовут. Проблемы мэра его позабавили, но он постарался не подать виду, хорошо помня о самолюбии Спирина.
      - Как это лучше всего сделать? - спросил он у поднявшегося со своего места Виктора.
      - Она очень любит водить машину, - ответил он, закуривая сигарету и устраиваясь на подоконнике под форточкой. - Гоняет на страшной скорости, как минимум два раза в неделю ездит в областной центр, традиционный поход по магазинам. Завтра собиралась, с утра.
      - Понятно, - кивнул Нечай и также закурил. - Это даже проще. Тут я проблем не вижу. Теперь поговорим о цене.
      - Что ты хочешь на этот раз? - спросил Спирин, невольно напрягаясь и заранее ужасаясь предстоящей расплате.
      - Голову Шамсудова, - спокойно ответил Геннадий.
      Спирин сначала поднялся с подоконника, затем сел на стоящий у окна стул. Такого он не ожидал.
      - Зачем она тебе? - тихо спросил он.
      Его собеседник усмехнулся, а потом ответил:
      - В случае его смерти имущество татарина выставят на продажу. Мне не нужны эта керамика, стекло, бетон. Но вот все остальное - ресторан, магазины, должно отойти мне без всякого аукциона, по минимальной цене.
      - Но у него есть наследники, жена и двое детей, - попробовал возразить мэр.
      - Ну, это уже не твои проблемы. Может быть, я женюсь на ней, засмеялся Нечай.
      Спирин несколько минут молчал. Шамсудов для него сделал больше, чем
      кто-либо другой в этом городе. Он первым выступил с предложением избрать его мэром на памятном заседании Думы. Сколько тот вложил своих денег, нервов и времени в строительство нужного Спирину музея. А сколько раз они сидели в этом кабинете, обсуждая разные проблемы, какие грандиозные строили планы? И так просто, одним словом перечеркнуть саму жизнь этого человека?
      Но на другой чашке весов была Вика, единственная и желанная. Спирин
      долго молчал, но потом кивнул головой.
      - Хорошо, я согласен, - тихо сказал он.
      ГЛАВА 37
      Лариса гнала свою машину, выжимая из нее все, что возможно. Она обожала скорость, ощущение полета. В такие минуты и пульс у нее бился чаще, и кровь играла, как при случайной, отчаянной ночи любви. Вела машину Лариса весьма своеобразно, полулежа. В таком положении сокращался обзор, но на этом скоростном шоссе и на такой скорости ближний вид и не был нужен. На педаль газа она жала босой ногой, скинув итальянские осенние сапожки. Об этом она вычитала в каком-то любовном романе, попробовала, и ей понравилось. Еще больше чувствовалось слияние с машиной.
      Спирин был абсолютно прав, говоря, что Лариса так просто не отдаст место первой леди города. Она просто упивалась своим нынешним положением. Другим это могло показаться забавным: что значит жена главы администрации города Энска в мировом масштабе? Тоже мне, принцесса Уэльская Лариса Энская! Но именно здесь, в родном городе, весь этот сброд мог понять, каких она достигла высот.
      То, что сама Лариса сделала для этого немного, просто удачно вышла замуж, ее уже мало волновало. В школе она училась плохо, перебивалась с тройки на двойку, отличалась упорной ленью и полным отсутствием прилежания. Из класса в класс ее тащили с помощью маминых сумок с дефицитными продуктами. Родители понимали, что одного аттестата для ненаглядного чада мало и они сумели повторить этот подвиг в местном техникуме. Уже в его стенах Лариса прославилась редкой ленью и обостренным интересом к мальчикам. К концу учебы за ней закрепилась стойкая репутация с включением краткого, но емкого непечатного слова. С окончанием учебы жизнь ее слегка потускнела, приходилось целыми днями просиживать на работе в компании с толстыми и скучными тетками в отделе документации одного из оборонных заводов. Это место также ей подыскали родители, прекрасно зная сколь скудный запас знаний их дочь вынесла из долгих лет учебы. Все оказалось очень удачно, именно там ее впервые увидел Спирин, да и Лариса сразу братила внимание на молодого и интересного мужчину. И вот теперь все остальные могут утереться - она уже не Лариска Демина, одна из многих, двоечница и дура, а Лариса Александровна Спирина, жена самого мэра.
      Лариса давно уже перестала здороваться со многими своими одноклассниками, замечала не каждую прежнюю подругу, а с соседями у подъезда здоровалась весьма своеобразно, одними глазами, голова при этом оставалась гордо поднятой. У ней даже походка изменилась, она стала ходить неторопливо, голову поворачивала с лебединой грацией. Общаться Лариса предпочитала теперь с равными: женами бизнесменов, директоров заводов и прочей городской элиты. Ей в голову не могло
      прийти, что Спирин может подать на развод и заставит ее расстаться с таким сладким образом жизни.
      Лариса никогда не ревновала мужа, она знала, что Виктор холодноват в любви. Жадная до секса, она в первые годы совместной жизни пыталась ему изменять, но, когда это открылось, и Виктор предложил ей развестись, Лариса испугалась. Уже тогда Спирин резко шел в гору, все прочили ему отличную карьеру, и она сдалась. Именно тогда она открыла для себя безумные автомобильные гонки, находя в них своеобразную замену любви.
      Когда ее "девятку" начала обходить синяя машина, Лариса глянула в зеркальце заднего вида и слегка поморщилась: "БМВ". Она давно теребила Виктора, требуя поменять "девятку" на иномарку, делая это методично и надоедливо. Недавно Спирин сдался, пообещал выполнить эту ее прихоть, но только после выборов.
      Между тем синий автомобиль поравнялся с машиной Ларисы, в приоткрытое
      боковое стекло вылетела докуренная до "фабрики" сигарета. Лариса увидела спокойные глаза человека, смотревшие на нее, одни только глаза. Затем тонированное стекло поднялось вверх, и в ту же секунду тяжелый автомобиль резко пошел вправо, ударив машину Ларисы. Женщина вскрикнула, но, резко крутанув руль, сумела вернуть свою "девятку" с обочины на шоссе.
      "Что они там все, пьяные!?" - с негодованием подумала она, оглядываясь на темные стекла "БМВ", старательно притирающегося к ее машине. Второй удар выбросил ее "девятку" с трассы в придорожный кювет. Каким-то чудом машина Ларисы не перевернулась, и она даже успела закричать, увидев несущиеся навстречу белые стволы берез...
      Спирин ждал этого все утро, но только в полдень секретарша доложила, что к нему на прием просится начальник городского ГАИ майор Артеменко.
      - Говорит, очень важное дело, - добавила она.
      "Еще бы!" - подумал Виктор и приказал ей.
      - Пусть войдет.
      Сгорая от нетерпения, Спирин встретил майора сразу у порога двери, чем несколько удивил его. Пожав друг другу руки, они расселись по разные стороны стола, милиционер решил, что так будет лучше, вдруг мэр сомлеет от жуткой вести.
      - Слушаю вас, Георгий Иванович, - почти весело спросил Спирин.
      - Не очень хорошее известие я для вас принес, Виктор Николаевич, Майор опустил свою лысоватую голову, собираясь с духом, а Виктор в ожидании затаил дыхание.
      Ваша жена попала в тяжелую автомобильную аварию на восемьдесят пятом километре, но она осталась жива.
      Свое сообщение майор закончил с радостной ноткой в голосе, а у Спирина внутри что-то оборвалось. Это сразу же отразилось на его лице и Артеменко даже растрогался, увидев горе своего молодого начальника. Если б он знал, что творится на самом деле в душе господина мэра.
      - Сильно пострадала грудная клетка и голова, но врачи говорят, что шансов у ней много, - участливо продолжал свою речь майор.
      Спирин готов был убить своего собеседника, а тот все продолжал:
      - Вашу жену доставили в городскую больницу, в отдельную палату.
      - Хорошо, - вздохнув, ответил наконец Спирин. - Спасибо. Я сейчас тут немного посижу и поеду к ней.
      Он пожал руку хлопотливому майору, дождался, когда за ним закроется дверь, и ломаными, дергающимися движениями набрал знакомый номер телефона.
      - Нечай, ты?! Придурок, ты опять не доработал!
      ГЛАВА 38
      Смена дня и ночи в слабо освещенном вагоне проходила малозаметно. Ремизов потерял ощущение времени, иногда ему казалось, что он заточен в этом вагоне целую вечность. Тогда он взбирался на свою пирамиду около окна и дожидался какой-нибудь станции, чтобы посмотреть ее название и к какой она относится железной дороге. Как назло, поезд шел медленно, подолгу простаивал на каких-то незначительных станциях и разъездах, пропуская мимо себя другие составы.
      К этому времени голод как-то утих, наступило отупляющее безразличие, видно, мозг отключил рецепторы желудка, замучившие его бесполезными требованиями еды. Хуже было с жаждой. Даже вдыхаемый Алексеем воздух причинял боль, словно рашпилем раздирая гортань и проникая все ниже, в пищевод. Однажды пошел снег и он попытался ловить открытым ртом залетающие в окно снежинки. Толку от этого было мало, Алексей только выстудил себе горло. Выручил его теплый циклон, на время сумевший отодвинуть неизбежную зиму. Как раз в это время Ремизов забылся очередным коротким подобием сна. Ему приснилось озеро Селигер, куда он ездил с Еленой после свадьбы и окончания училища. Он плыл с ней на лодке, Ленка беззаботно смеялась, а тут пошел теплый летний дождь, и волосы ее прилипли ко лбу, крупные капли стекали по лицу, ему захотелось слизать их, но она все отодвигалась от него, улыбка сменилась недоумением, лицо застыло кукольной гримасой, а на груди появилась алая роза, сползшая вниз по телу потеком крови. Ремизов застонал и проснулся.
      Некоторое время он еще осмысливал сон и лишь потом понял, что по крыше вагона стучат дождевые капли. Рывком поднявшись с пола, Алексей с лихорадочной поспешностью начал сооружать из ящиков некое подобие пирамиды. Поднимаясь все выше и выше, он добрался наконец до потолка и, отодрав наклеенную бумагу, с трудом открыл верхний люк.
      Серое свинцовое небо встретило его мелким, моросящим дождем, и Ремизов, открыв рот, стал жадно вдыхать, именно вдыхать эту водяную пыль. Влага текла по его лицу, он слизывал ее языком, но вскоре открыл для себя более экономичный способ добычи влаги. Вода скапливалась в выемках внутренней стороны люка, и он жадно припал ртом к этим небольшим лужицам. Вода пахла железом и какой-то технической дрянью, но это была долгожданная вода. Ледяной ветер выстудил его тело до дрожи, а он никак не мог оторваться и все слизывал, и слизывал не успевающую набираться влагу.
      Закончилось все это внезапно. Верхний ящик выстроенной им пирамиды не
      выдержал и, вырвавшись из-под ног, полетел вниз. Падая вслед за ним, Алексей невольно захлопнул люк, но не смог удержаться мокрыми ладонями и упал, больно ударившись головой и ребрами о жесткие края ящиков. Подниматься он не стал, только устроился поудобней, так и лежал, испытывая блаженство от того, что можно нормально вдыхать этот воздух.
      Блаженство его продолжалось недолго. Через некоторое время желудок Алексея скрутила резкая судорога боли. Остаток дня Ремизов провел, катаясь на полу и гадая отчего возникла эта резь, от голода или от отравления грязной водой. Алексей даже попробовал сунуть в рот два пальца, чтобы вызвать рвоту, но после долгих потуг ощутил во рту только горький вкус желчи. Успокоился его желудок только ночью.
      Разглядывая утром вывески железнодорожных станций, Ремизов с радостью
      отметил, что поезд уже достиг предгорий Урала, больше того, состав двигался по южной ветке, а значит, неизбежно должен проехать мимо Энска.
      "Осталось сутки или двое", - подумал Ремизов, поудобнее устраиваясь в
      своем убежище. Днем он снова полез к люку, хотя и понимал, что это рискованно, но жажда одолевала, а дождь по-прежнему барабанил по крыше. На этот раз он предпринял некоторые меры предосторожности, расстелив на откинутой крышке найденный кусок полиэтилена и напился небесной влагой вдоволь. Некоторое время он настороженно прислушивался к своему организму, но на этот раз все обошлось. Все оставшееся время он думал о том, как бы лучше десантироваться из попутного эшелона.
      Но прыгать на ходу ему не пришлось. Поезд замедлил ход и остановился у самого вокзала со знакомой вывеской "Энск". Судя по лязганью и толчкам, Ремизов понял, что отцепили тепловоз. Часа два состав стоял неподвижно, затем снова последовали грохочущие звуки, и эшелон медленно пополз назад. Приникнув к окну, Ремизов увидел, как появились знакомые улицы города и понял, что порожняк гонят прямо в завод. Это было плохо, очень плохо!
      Военный завод охраняла его воинская часть, и он не раз видел как военизированная охрана производит осмотр вагонов. Обычно это были несколько мужиков и женщин в одинаковых синих рубашках или шинелях с непременной кобурой на боку в которой находился револьвер системы "наган" еще революционных времен. И как назло, стоял полдень и, появись он сейчас из верхнего люка, горожане могли бы наблюдать редкое зрелище. Здоровенный жлоб, в поношенной фуфайке и в рваных штанах, грязный, заросший недельной щетиной, выпрыгивает на ходу из
      поезда в самом центре города.
      Оставалось одно. Ремизов забрался в свое убежище и начал лихорадочно
      закидывать себя заранее приготовленными небольшими квадратными ящиками. Вскоре вагон остановился, немного погодя тронулся снова, а затем встал окончательно. Ожидание показалось бесконечным. Сколько времени прошло, он не знал. С того момента, как он сбежал, время перестало для него измеряться в каких-либо единицах. Все это было одним куском бесконечности.
      Наконец Ремизов услышал отдаленные голоса и приглушенный лязг металла. Вскоре пришел черед и его вагона. Звякнул засов и дверь с шумом отъехала в сторону.
      - Вчера взяла судака на килограмм за пятнадцать рублей, - сказал близкий женский голос.
      - Что так дешево? - удивился в ответ другой голос, уже мужской.
      - Да приехали какие-то с Волги, у них целый рефрижератор рыбы, вот они и сбили цену нашим браконьерам.
      - Лезь, Машка, этот вагон проверим, да пойдем на обед, - скомандовал мужик.
      - Чего это я опять?! - возмутилась в ответ женщина. - Ты вон только два вагона проверил, все остальные - я да Наташка.
      - А ты у нас самая молодая, мне вообще уже тяжело, стар стал.
      - Стар?! - насмешливо спросил звонкий девичий голос. - А кто мне предлагал этим летом на дачу с ним пройтись? А?!
      - Ну, вспомнила! Ведь пошутил я!
      - Знаем мы ваши шуточки под одеялом!
      - Лезь-лезь, не сачкуй! - уже сердито закричал мужик под дружный смех обеих женщин. После этого молодуха, по-мужски ругнувшись, все-таки взялась за поручень лестницы, но тут до слуха Алексея донесся далекий, но пронзительный женский голос:
      - Глеб! Деньги привезли, немного, человек на двадцать только хватит!
      - Машка, быстро дуй в контору очередь занимай! - скомандовал мужик и, судя по донесшемуся до ушей лейтенанта звуку, сочно шлепнул молодку по заднице. Девушка даже взвизгнула не то от этой его мужской "ласки", не то от предвкушения долгожданной зарплаты.
      Между тем мужик с кряхтеньем забрался в вагон, повозился у входа, но
      штурмовать баррикаду ящиков не стал, а спустился вниз, и вскоре загремевшая дверь перекрыла скудный осенний свет, погрузив вагон почти в полную темноту.
      Ремизов облегченно перевел дух. Сердце у него билось, словно он пробежал несколько километров, а лицо заливал липкий пот. К вечеру состав отогнали в глубь завода, и Алексей смог наконец покинуть свой "плацкартный" вагон.
      ГЛАВА 39
      Жизнь для Спирина замерла в фазе зыбкой неопределенности. До выборов
      оставалось меньше недели, и он вдруг засомневался, что его выберут на второй срок. Слишком много было рекламы в его пользу: газеты, листовки, плакаты на заборах и столбах, ролики по местному телевидению. Порой Виктора самого тошнило от своего растиражированного по всему городу лица, и он забеспокоился, как бы это не вызвало эффекта отторжения у избирателей.
      Прошло уже три дня с момента аварии, но Лариса оставалась в том же состоянии, не хуже и не лучше. Более того, врачи намекнули, что она может остаться инвалидом на всю жизнь. И хотя Виктория все-таки отказала банкиру, но узел главной проблемы затягивался все туже и туже.
      Как назло, навалилось множество неотложных дел, а еще приходилось мотаться по избирательным участкам, что-то говорить этим назойливым старикам и старухам, что с такой охотой посещали собрания. Все их вопросы вертелись вокруг одного и того же: маленькие пенсии, высокая квартплата, изношенные трубы и наркомания среди подростков. Со стороны казалось, что Спирин остался прежним: серьезным, сдержанным, терпеливо выслушивающим все, что бы ему ни говорили люди. И только шофер Виталик понимал, что с его шефом что-то происходит. Распростившись с избирателями, Виктор садился в машину и неподвижно замирал, уставившись в одну точку и настолько уходя в себя, что по приезде в мэрию или на очередной избирательный участок, водитель вынужден был напоминать ему об этом.
      Лишь к вечеру, освободившись от всех посетителей и оставшись один, Спирин позвонил Нечаю. Диалог их был непродолжителен и немногословен.
      - Здравствуй. Ну, что-нибудь светит? - спросил мэр.
      - Да, скорее всего сегодня ночью, - обнадежил Нечай. - Ты же знаешь, я в этом сам заинтересован.
      - Хорошо, буду ждать, - и Спирин повесил трубку.
      Лариса лежала в своей палате и, прикрыв глаза от назойливого света, думала о прошедшей жизни. Белая повязка наподобие чалмы плотно укутывала ее голову, врачи всерьез опасались за состояние ее мозга, но она понимала, видела и слышала все. Только не могла говорить и даже пошевелить онемелым телом. Мысли ее блуждали, от прошлого перескакивали к будущему, бессистемно перебрасывались с одной темы на другую. Впервые в жизни она думала так много. Ей, привыкшей брать от жизни самое лучшее, теперь приходилось довольствоваться бесконечно малым. Позади осталось то, что она считала смыслом жизни: престижная квартира, машина, дорогая и стильная мебель, посещение юбилеев и праздников под ручку с красивым и влиятельным мужем. А кроме того, основное из всего этого круговорота тщеславия - завистливые взгляды других женщин, от которых Лариса расцветала еще пышнее. Ушли в прошлое дорогие французские духи, что Спирин дарил к каждому ее дню рождения, золотые украшения и безумно дорогая косметика, шубы и платья, ковры и хрусталь, японская электроника и американские боевики по видику. Единственное, чего она хотела сейчас - это жить, почувствовать свое тело и владеть им. Когда ее сегодня переворачивали, чтобы сменить простыни, Лариса сквозь онемение ощутила на своем теле чужие грубые руки, и это потрясло ее сильней, чем авария. Неужели она останется такой на всю жизнь? Единственное, что ее как-то поддерживало, это то, что она чувствовала эти чужие руки, хотя сама не могла шевельнуть и пальцем.
      Постепенно мысли ее начали перескакивать на другое, она постаралась
      вспомнить что-то хорошее, например, свою свадьбу и бледно-голубое платье с пятиметровым шлейфом, которым она просто убила всех своих подружек. Но постепенно ее мысли снова и снова возвращались к этой злосчастной последней поездке. Только в этой палате она поняла обратную сторону большой скорости.
      "Как выздоровею - больше за руль не сяду", - в который раз зарекалась она, и как естественное продолжение этой мысли: "Кто же они, те из "БМВ"? Что им было надо? Зачем они это сделали? Я расскажу все, только бы вернулась речь, я потребую, я заставлю чтобы их нашли!"
      Мысли ее прервал легкий скрип двери. Открыв глаза, она увидела, что вошел какой-то человек в белом халате, за ним мелькнуло бледное лицо медсестры, торопливо закрывающей дверь. Лариса взглянула на лицо позднего посетителя и сразу же узнала его. Именно эти глаза она видела из приоткрывшейся дверцы того "БМВ". Лариса поняла все, она попробовала вскочить, закричать, позвать на помощь, но только слеза, скатившаяся по щеке, была ответом беспомощного тела на безумства разрываемого страхом мозга, да и ту Рыдя безжалостно промокнул,
      опустив на лицо Ларисы белоснежную подушку.
      Через три дня после похорон жены мэра состоялись выборы. Спирин победил в первом же туре и с огромным преимуществом.
      В те же дни одна из медсестер городской больницы купила себе неплохую