Или те два садовника, что придумали ров с чертополохом... Будь они без чести, что им до того, защитит пустой ров замок или не защитит? Им бы брюхо набить и бабу пощупать... Есть и такие, конечно. Но неволя тут ни при чем, у тех рабство в крови и в душе, они бы и на троне были такими. Или вспомни пятнадцать человек, что остались в пещере. Они захотели быть каменотесами! Они знают, что это нужный и почетный труд!

Так что для свободного человека неважно, каким словом его назовут. Его честь при нем даже в яме... А я видел рабов в бархате и золотых шпорах. Рабов у трона. Продающих отца и дочь, доносящих на соседа ради его худого осла... Видел солдат, удирающих с поля боя, если им вовремя не заплатили. Рыцарей с гордыми гербами, что насиловали воспитанниц христианского монастыря. Я так много видел, Роланд! И поэтому для меня слово «раб» означает всего только человека, жестоко обиженного судьбой. А это с каждым может случиться. Откуда, как ты думаешь, все мои люди? Торина захватили в плен мальчишкой едва пятнадцати лет. Он вырос в неволе. Робер и Куно тоже были детьми, когда корабль, шедший из Константинополя, перехватили какие-то пираты. Родителей их убили, мальчиков продали арабскому шейху. Он ради смеха отдал их на воспитание телохранителям. К счастью, среди них был один бывший тамплиер, тоже попавший в рабство... Твой друг Гарет, что так умело дерется, он знаешь кто? Сын пиратского капитана, которого я потопил в Средиземном море. На его корабле везли рабынь продавать на рынках, в их числе была Атенаис, она теперь жена Дерека. Гарета оставили в живых только потому, что Дени и Рено, два ученика из разоренного пиратами монастыря, за него заступилась. Они оба тоже ждали продажи... Ни один из тех, кто сейчас живет в Ардене, не избежал рабской доли. Я тоже, знаешь ли, ее испытал. А посмотри на них! Можно ли найти рыцаря, более доблестного и благородного, чем барон Мак-Аллистер? Воина хладнокровнее и надежнее, чем Куно фон Лихтенывальд? Мечника, равного твоему мэтру Роберу де Рош-Мор! И после этого ты станешь утверждать, что у рабов нет чести?

— Но... — Роланд был поражен страстным монологом старого лорда, всегда спокойного и насмешливого. Мысль о том, что его благородные товарищи, украшенные рыцарскими шпорами, могли быть такими же обездоленными сиротами, как он, лишила его дара речи.

— Милорд, но ведь вы их освободили! Так же, как меня! Так почему я все еще раб?

— Потому, что они все были в неволе в других странах. А тебя лишил свободы король Англии, против которого я не выступлю, — объяснил мягко сэр Конрад. — Для тебя самого это ничего не значит и на твоем положении никак не скажется. В самом деле, сынок! Ты свободен, ты носишь меч. Что для тебя одно глупое слово?

— Не понимаю! Вы назвали меня рабом и тут же говорите: свободен. Как это можно понять?

— Просто, сынок. В зависимости от места. В Арден-холле ты — один из воинов крепости, будущий рыцарь. В Баттеридже — младший лорд из семьи Арден. В Ноттингеме — паж благородного происхождения, родня графа. Но если мне вздумается отправить посольство королю, то ты вообще не поедешь. Для короля ты не существуешь — пока. Через несколько лет положение может измениться. Но сейчас это то, что есть.

И повторяю, тебя самого это никак не должно обидеть. Все бывает на свете, я знаю случаи, когда барон, захватив замок соседа, детей его либо убивал, либо калечил и держал в плену. Вот и ты попал в переплет без всякой вины, просто твоя судьба оказалась легче. Ничего в этом нет бесчестного или постыдного. Стыдно было бы мне, поступи я, как тот барон. Но я этого не сделал. Ты не согласен?

— Вы опять заставляете меня согласиться! Вас не переспоришь, сэр, — буркнул Роланд. — Но тогда зачем вообще было сообщать мне, что я — раб? Если, по-вашему, это не имеет значения?!

— А вот это уже другой вопрос, мальчик мой. Ты успокоился? Тогда мы продолжим...

Лорд Арден встал с кресла, зачем-то прошелся по комнате, разминая затекшие мускулы, вернулся в свое кресло и оперся спиной.

— Когда я привел в Арден восемь десятков мужчин и женщин, я всем им обещал кров, пищу и свободную жизнь. Посвященные мной рыцари присягнули, что будут верно служить десять лет, а потом, если они пожелают, я заплачу им достаточно, чтобы приобрести земли и замки... Молодые оруженосцы тоже пообещали, что прослужат десять лет после посвящения. Что касается слуг и работников, я обязался держать их пожизненно в своем доме, а кто захочет уйти — получит приданое на обзаведение своим домом и хозяйством, соответственно положению в этой стране людей простого звания. Правда, положение это таково, что даже хороший сапожник или кузнец предпочитает жить в крепости, а не за ее пределами. Здесь, по крайней мере, безопасно...

Мой договор с каждым из моих людей — это то же самое, что присяга вассала сюзерену. Собственно, все они и стали моими вассалами, как только ступили на английскую землю. И я полагал, что в отношениях этих все ясно и неизменно.

Я не ожидал, что в Арден-холле с первого же дня появятся новые люди. Если бы я их нанял, то платил бы жалованье, но ведь ты с двумя приятелями — помнишь? — просто свалился мне на голову. Я определил каждому его место, никто не стал спорить. Мельник и сейчас трудится на починке своей механики, а Берт с несколькими помощниками рубит лес для весеннего строительства. Ни один из них не спросил даже, чем и как я им буду платить! Потом ты привел еще пять человек. Они тоже сразу стали работать, довольные уже тем, что их кормят и одевают. Те, что остались добывать камень, разве ставили условия?

— Нет.

— Вот именно. Каждому из этих людей кажется естественным, что они трудятся для господина, а тот дает им пищу и крышу над головой. Даже ты сам озабочен был чем угодно, кроме вознаграждения за свою службу! Интересно, почему, а?

— Я — рыцарь, а не наемник! — возмутился Роланд. — Рыцарь служит, а сюзерену надлежит заботиться о своих людях.

— Вот-вот! Точно так же думают все остальные. Они служат, я о них забочусь. Это гораздо удобнее, чем самому думать о похлебке на стол и зимних сапогах. Но я с ними ни о чем не договаривался, они мне ничего не обещали и попали ко мне в подчинение не по своей воле. А как же называется человек, который полностью зависит от господина, трудится только для него и не имеет ни своего дома, ни имущества, ни даже семьи? Он называется «раб», Роланд.

— И к ним вы причислили меня?!

— О тебе — потом. У меня сейчас в Арден-холле тридцать рабов, в том числе те шесть женщин, о которых ты беспокоился. Они в таком же положении, без единой собственной нитки на теле. Графиня придумала их назвать моими рабынями, чтобы девушки не боялись мужчин и не считали себя блудницами. И она еще предложила выделить их внешне: чем-то ярким и заметным с первого взгляда. Вроде как украсить, а не унизить... Мол, я принадлежу его светлости, не трожь меня, и так далее.

— Вы хотите приучить их жить целомудренно?

— Ну, это невозможно... Особенно среди стольких крепких мужчин. Но отдаваться они будут сами, по собственному желанию. Не из страха. Этот яркий значок послужит защитой: я — графская, а не уличная девка!

Что ты об этом думаешь?

— Если графиня так считает, значит, она права, — передернул Роланд плечами.

— И я думаю, что права. А еще я подумал: если рабыням-женщинам нужен особый знак, то ведь и для мужчин это подойдет. Их положение тоже надо определить точно. Мне почему-то кажется, что тебя уже донимают вопросами: что будет дальше? Не загонят ли нас обратно в гору?

— Донимают, — вздохнул Роланд.

— Вот ты им и ответь: милорд граф приказал всем подневольным носить знак, отличающий от других слуг. Кто с таким знаком, все подчиняются тебе. Или кому ты их сам поручишь. А кто этот значок снимет и уйдет со двора, его дело. Может, его и ловить не станут, если ничего не украл, а может, если работник нужный, то и поймают... Риск на его совести. Как это тебе? Годится?

— Пожалуй... — идея показалась Роланду новой и интересной. Звание раба, столь отвратительное, обернулось неожиданной стороной.

Далеко не все товарищи по несчастью пожелали оставить крепость и искать иной доли в холодной и голодной стране. Многие предпочли кусок хлеба и рубаху на теле странствиям на свободе. Если человека в неволе не обращают в животное, то разве служить доброму лорду не лучше, чем побираться или батрачить за горсть медных монет?

— И... что это знак будет означать? — уточнил он.

— Что этот человек — мой невольник. Что я его кормлю, одеваю и даю жилье. Что я его защищаю. Что он обязан исполнять мои поручения и не имеет права отлынивать от работы. Что за лень и небрежность его будут наказывать. Что никто, кроме меня, над ним не властен. И что все это кончится, если человек уйдет. Никакой платы за свой труд он не получит.

— Справедливо, — вынужден был согласиться Роланд. Условия графа для подневольных работников до странности напоминали традиции рыцарского служения. За исключением одного — присяги. Он спросил:

— Ваши невольники должны поклясться исполнять эти правила?

— Нет! — граф резко качнул головой. — Положение раба отличается как раз тем, что от него клятвы не требуют. Он не по своей воле попал в рабство. Он может мириться с ним, пока ему хорошо, или сбежать, если станет невыносимо. Он ничем господину не обязан. Это господин, если желает иметь рабов, обязан заботиться о них и беречь. Поэтому и развалились империи, стоявшие на рабстве... Невольник не может быть верен. Глупо надеяться на это!

— А как же я? — вскинул голову Роланд.

— Ты — исключение, сынок. Ты присягнул. Неважно, что ты сделал это из желания избежать кровавой драки между мужиками и рыцарями. Поэтому, единственный из всех, ты носишь оружие. На первый взгляд, ты уже стал моим вассалом. Но, мальчик мой, сам-то в глубине души ты вовсе так не считаешь! Как прежде, твоей мечтой остается вернуть Арден себе! Поэтому, если вдруг в голову тебе придет покинуть Арден-холл и искать счастья на стороне, я не стану считать тебя изменником. Другое дело, что для меня это крайне невыгодно, и я постараюсь тебя вернуть... Тебя будут ловить, как пленника, не как нарушившего свой долг воина. И даже не накажут за побег. Ибо, по сути, ты и есть пленник.

— Спасибо, — криво улыбнулся Роланд.

— Конечно, это всего только слова. Зачем бежать из своего дома? Мы все стараемся, чтобы тебе было хорошо. А будущее — оно еще только будет, и в твоей судьбе многое может измениться. Поверь человеку, которому пришлось сменить родину, эпоху, любовь, веру и бог знает, что еще... И в конце концов, мы оба с тобой оказались здесь и сейчас.

Бог ведет человека своими неисповедимыми путями, не стоит забегать вперед. Как говорит рыцарский девиз: делай, что должен, и будь, что будет!

— Легко вам говорить...

— Вот уж неправда. Чтобы это сказать, мне понадобилось больше сорока лет, сотни измен и тысячи потерь... Снова тянет на философию!

Ты не обращай внимания. Лучше скажи: какой, по-твоему, цвет подойдет для невольничьего знака? Надо что-то достаточно красивое, чтобы его носили без протеста, и необычное, чтобы у других не было.

— Не знаю... Белый не подходит. Черный тоже, его все носят. А синий?

— Синий носит леди Темелин. Это ее может обидеть.

— А леди Хайдегерд любит розовое и голубое, — вырвалось у Роланда.

— А графиня — разные оттенки зеленого, желтого, кремового и коричневого, — подмигнул ему лорд Арден и засмеялся. — Что же нам остается?

— Красный.

— Красный нельзя. К нам могут приезжать гости, у многих дам будут красные платья, этот цвет очень распространен.

— Ну, лиловый, — предложил Роланд, невольно усмехаясь.

— А что, это мысль! Ярко-лиловый, цвет весенней сирени... Да и все остальные оттенки тоже. Хороший цвет!

— Если не одеваться в него с ног до головы, — Роланд поморщился, представив себя в сиреневом камзоле.

— Ни в коем случае! Только ленты в волосах или завязки на рубахе, — воодушевился сэр Конрад. — Пояс, головная повязка. Или даже кружок, пришитый к рукаву. Яркое пятно на простом сером сукне. Это красиво и вовсе не унизительно! Придется только попросить нашего ученого иудея выкрасить пару штук полотна и отыскать среди дамского багажа немного шелка на ленточки. — Он с искренним удовлетворением потер руки.

— Не понимаю вашей радости, — бывший наследник пожал плечами. — Что это вам даст?

— Не мне — им! Определенность, мальчик мой! Ясность их положения. Как сказала графиня, законное место в жизни.

— Место раба!

— Я тебе уже объяснял, что это не имеет значения... Если человека не обижать, он рад любой должности, дающей средства к существованию. Особенно в такой крепости, как наша. Сытно, безопасно. А главное, само звание раба, которое ты так ненавидишь, дает ему уникальную свободу выбора: уйти или остаться! Причем в любой момент, ибо от невольников я не требую верности... А если говорить о моей выгоде, то она тоже имеется: гораздо легче следить за людьми, когда они ярко помечены. Сам же ты и будешь следить. Робер тебя научил, правда?

Роланд ушел от графа в расстроенных чувствах. На прямой вопрос, должен ли он тоже носить лиловый знак, тот ответил уклончиво: ты, дескать, сам решишь, когда придет время. В холле ему встретилась одна из пленных ткачих. Девушка — имя ее, кажется, было Бекки или Пегги — искательно улыбнулась и отступила с его дороги. Против воли Роланд представил сиреневый бант в ее рыжих волосах и улыбнулся: знак невольницы Бекки безусловно украсит. Но при мысли, что такой знак на его собственном локте увидит леди Хайд, что ее нежная ручка ляжет на рукав с лиловым пятном, пятном рабства, веселость исчезла. Пусть этот старый мудрец сколько угодно твердит о чести невольника, для него, Роланда Ардена, это невыносимо! Сын знатных родителей и вооруженный воин, будущий рыцарь никогда не смирится с потерей свободы! Никто не посмеет пришить лоскут к его рукаву!!. Вспомнив, что граф предоставил выбор ему, юноша немного остыл. Но все равно...

Он вышел во двор. Ветер, вызвавший неудовольствие барышни, все же заслужил лучшее отношение: он добросовестно вымыл и высушил крепостной двор и смел со стены остатки скользких сосулек. Ловкие оруженосцы храбро балансировали на кромке шириной не более двух локтей, пробегая от одной башни до другой. И Мак-Аллистер, и лорд Арден, да и все остальные рыцари понимали, что верх стены следует усовершествовать, то есть настелить там деревянное покрытие локтя в четыре, выступающее на внешнюю сторону, и выстроить добавочный барьер. Древесина для этого уже почти заготовлена. Ожидали только первых солнечных дней, чтобы начать строительство.

Как ни удивительно, провидение все-таки послало в Арден-холл того, кто был нужен — умелого мастера-строителя. Как выразился Давид бен Элеазар, Всевышний всегда посылает искомое ищущему, если тот знает, где искать...

Поиски были организованы до смешного просто (если возможно смеяться над человеческой бедой)! 

В пяти милях восточнее Арден-холла проходил Северный тракт, что тянулся от юго-восточных графств до Шотландии. От него отходили еще несколько дорог, в том числе в бухту Норфолк, до которой так и не добрался недоброй памяти Фиц-Борн. И ни одна из этих дорог не пустовала.

Начиная еще с поздней осени, на тракт уходили те, кто лишился дома или работы после уборки урожая. Чье имущество шло с молотка за долги или просто стало добычей жадного господина. Согнанные с земли. Слуги, потерявшие место по какой-либо причине. И просто люди, искавшие лучшей доли, не желающие всю жизнь оставаться на одном месте.

Эти люди шагали группами, семьями и в одиночку. Обычно на ночь они собирались в толпы, разжигали на перекрестках жаркие костры и даже возводили палатки, у кого было из чего, чтобы по возможности обезопасить себя от грабителей, которых, как магнитом, притягивала беззащитность бедных путешественников. У изгнанников было мало чем поживиться, но и защитить их было некому. А для злодея и платок бедной вдовы — добыча, и что за дело, если ограбленная замерзнет в дороге...

Лорд Арден распорядился, чтобы Мак-Аллистер каждый вечер высылал двух вооруженных воинов и несколько слуг на тракт. В месте ночлега странников разводили костер, варили кашу или похлебку. К их костру могли подойти все, у кого другой пищи не было: старики, дети, больные и обессилевшие. Но подходили подчас и одинокие мужчины, ищущие работы: люди понимали, что у благотворителей есть своя цель. У костра чаще всего дежурил почтенный Джарвис Бейн, и один вид его производил на бедняков впечатление. За зиму дворецкий увел с тракта шесть подростков, которых отослал в Борнхауз, а также трех женщин с маленькими детьми. Довольно странно, но далеко не каждый идущий стремился остановиться. У многих людей странствие — образ жизни. Но все же нужный Ардену человек попался, и его заловили.

Человека звали Септимус Штайн. Он происходил из далекой страны, с материка. У него была бы длинная история для вечерних посиделок, но этот костлявый и долговязый германец оказался угрюм и не болтлив.

Приведенный пред очи милорда Ардена, он неуклюже согнул спину и старательно мотнул шеей в поклоне. Но на лице его не выразилось ничего, напоминающего почтительность.

— Где вы в последнее время работали, мастер Штайн? — уважительно спросил граф, ожидая услышать название замка или имя хозяина. Но в ответ Штайн только буркнул:

— На Юге.

— Где именно на Юге?

— На побережье, — не пожелал уточнять упрямый мастеровой.

— А что вы строили?

— Крепость.

— Большую? — прищурился лорд Конрад. Тощий Септимус манерой говорить походил на славного Куно фон Лихтенвальда, это нравилось и располагало к нему, хотя и звучало забавно.

— Высокие стены. Ров. Два донжона. Каменный мост, — снизошел он до перечисления. Затем, чувствуя, что его речь выглядит не совсем учтивой, добавил: — Ваша светлость.

— А вы знаете грамоту? — на всякий случай поинтересовался хозяин, и Септимус Штайн ответил:

— На языке латинян, франков и жителей этого острова. Рисую и пишу, а потом строю. Имею с собой рисунки, в мешке. Могу показать.

Сэру Конраду было очень интересно взглянуть, но он предпочел пока прервать разговор. Мастер Штайн выглядел чрезвычайно измученным и голодным.

— Вас сейчас проводят в подвал, мастер, — объявил он. — Там у меня живет ученый человек, которому вы и покажете свои работы. А он вам расскажет, что предстоит сделать в первую очередь. Завтра поговорим подробнее.

Иудей и германец сошлись на удивление быстро. Многословный и экспансивный Давид извергал страстные речи, воздевал руки горе и взывал к Всевышнему, а Септимус Штайн предпочитал тихо фыркать в самых патетических случаях. Но чертежи у них обоих вышли ясные и не вызвали нареканий даже у самого лорда. Они почти и не спорили по важным вопросам. Сколько потребуется людей, леса и камней, сколько глины и щебня на сочленения, как доставлять воду со дна оврага — все это устроилось походя, без затруднений. Но зато проблема начала стройки едва не привела к смертоубийству. Мастер Давид, доказывая своему коллеге, что стены уже высохли, взбежал по узким ступенькам на самый верх и немедленно поскользнулся... Его спасло сложенное в конюшне сено, а также то, что деревянная галерея все-таки прогнила в месте его падения. Это драматическое событие, во-первых, прекратило спор, а во-вторых — отложило большую стройку на две недели.

Поэтому сейчас во дворе было пусто. Не гремели бревна, не визжала пила, не надрывались хриплые команды десятников. Роланд шагал по знакомым с детства широким плитам и думал не о строительстве и не о рабах лорда Ардена. Он думал о прекрасной молодой леди Хайдегерд.