ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Англия, 1790 год

— Я не хочу ехать в Новый Орлеан, — Кристиана взглянула через стол на брата. Официантка, прислуживавшая им за обедом, быстро убрала стакан Кристианы и тут же удалилась.

Филлип Сен Себастьян положил свою темноволосую голову на руки и тяжело вздохнул. Сегодня был тяжелый день. Нет, даже не день, весь этот год был тяжелым.

Революция потрясла его жизнь так же, как и жизнь всей его страны. Все переменилось в один день. Только что он был счастлив и влюблен, находясь в Англии. Он собирался жениться, но уже на следующий день он пересекал Ла Манш, чтобы попасть во Францию, надеясь вызволить сестру из раздираемого войной слишком опасного Парижа.

В течение долгих четырех месяцев он жил в опасном и кровавом Париже, скрываясь под видом виноторговца. Это было не так просто для человека такого необычного роста и грации, чье каждое движение говорило об аристократизме. Его кошелек быстро таял. Он потратил огромные суммы денег, пытаясь передать письма во дворец своей младшей сестре. А потом, в октябре, тот человек, через которого он посылал письма, вдруг сказал, что она уехала, исчезла, и один только бог знает куда.

Не зная, куда ехать, движимый только надеждой, он отправился в дальнюю поездку, в дом их детства, в Оверн, молясь, чтобы Кристиана оказалась там. Как и многие большие замки, замок Сен Себастьян был сожжен до тла, и Филипп нашел на месте родного дома только руины. Но Кристиана все же оказалась там, она жила в бедном домике у своей няни.

Она очень изменилась. Изнеженная беззаботная девушка, которая жила только приемами и новыми платьями исчезла навсегда. Вместо нее брат увидел похудевшее хрупкое нервное создание, которое вздрагивало при каждом неожиданном звуке и плакало от кошмаров во сне. В ее глазах постоянно появлялось выражение страха, она все время была в напряжении, словно ее поджидала опасность. Он с болью и сочувствием смотрел на нее, хотя иногда ее нервные срывы выводили его из себя. Подумать только, после того, как он, рискуя своей жизнью и судьбой своих близких, сделал все, чтобы спасти ее и вывезти благополучно в Англию, она теперь смотрела на него через стол в этой шумной гостинице и отказывалась слушать его разумные доводы.

Филипп беспомощно посмотрел на свою жену Викторию, молча моля ее о помощи, но счастливая Виктория все свое внимание сосредоточила на тарелке с зажаренным бифштексом и розовощеком ребенке у нее на руках.

— Как ты можешь просить меня об этом? — не соглашалась Кристиана. — Филипп, ты мне обещал, что когда мы приедем в Англию, наши мытарства закончатся. Ты обещал, что здесь я смогу отдохнуть. Филипп, у меня не было дома с тех пор, как я покинула Версаль. Уже прошло девять невыносимо долгих месяцев. Я пробиралась через горы и через Португалию, и через океан…

— Английский пролив едва ли можно назвать океаном, поросенок, — заметил Филипп. На его красивом лице появилось усталость.

— Он похож на океан и пахнет океаном, и поэтому я так его называю, — возразила Кристиана. — А что касается Нового Орлеана, то он находятся на другом конце света. Я не выдержу, Филипп, я умру, я это знаю.

Филипп был потрясен словами сестры сильнее, чем он мог себе в этом признаться. Она была очень худа, ее запястья были тонкими, как у ребенка. Она взрывалась по каждому поводу или пыталась казаться легкомысленной и беззаботной. Когда она смеялась, в голосе ее звучали слезы, и это очень пугало Филиппа.

Кристиана кричала по ночам, во сне она продолжала бороться с воспоминаниями о революции. Уже не один раз она рассказывала ему о том, что ей пришлось пережить, говорила ему по секрету, что ее преследуют демоны.

— Мне нужен отдых, — тихо сказала она. Филипп видел, что это правда. Она была так измучена, пальцы ее дрожали, когда она брала со стола стакан с вином.

Филипп наклонился к ней, его голубые глаза светились беспокойством и сочувствием.

— Я знаю, что тебе нужно отдохнуть. Но послушай, поросенок, у нас нет другого выхода. У меня осталось всего три английских фунта, меня здесь ждет бедность. Этьен предложил мне эту работу. Мне жаль, что это в Новом Орлеане, но у меня нет выбора. У меня жена и ребенок. Куда еще ты могла бы поехать?

— Она могла бы остаться с моей семьей, — вдруг сказала Виктория, — мы как раз сейчас туда собираемся. Места там достаточно. Деревенский воздух пойдет тебе на пользу, Кристиана. А когда ты отдохнешь, наберешься сил и сможешь путешествовать, мы пришлем за тобой.

Кристиана обдумывала это предложение. Отдых в загородном доме. Она вспомнила английские загородные дома, которые они проезжали по дороге сюда. Сверкающие белые здания, сочные зеленые лужайки, дорожки между цветущими деревьями, покрытые серым гравием. О, иметь, наконец, свою постель, никогда больше не останавливаться в гостиницах, не думать о мухах и клопах в гостиничных кроватях. Может быть у нее будет даже своя горничная.

— Но я уже заплатил за три билета.

— С нами может поехать Мэри, — сказала Виктория, имея в виду свою горничную, — она так хорошо ухаживает за ребенком, так мечтает вернуться домой и найти другую работу. Не будь глупым, Филипп. Кристиана будет совершенно счастлива с моей семьей. Они полюбят ее.

— Если они похожи на тебя, и я полюблю их, — быстро сказала Кристиана, улыбаясь хорошенькой жене брата.

Как это будет прекрасно находиться среди воспитанных людей и прекратить, наконец, эти цыганские путешествия. Может быть, семья Виктории познакомит ее с каким-нибудь местным графом, она сможет выйти замуж, и тогда ее будущее будет обеспечено.

— Тогда решено, — воскликнула Виктория, в своей английской манере, не терпящей лишних разговоров.

Но Филипп сомневался.

— О, ради бога, не устраивай лишней суеты, — сказала ему Виктория, тряхнув рыжей головой. — Кристиана права, она сейчас не выдержит путешествия через океан. Она слишком слаба. Я пойду скажу Мэри. Она, бедняжка, плачет там наверху, потому что мы уезжаем.

— Как только мы купим дом, — сказал Филипп сестре, — я пришлю за тобой.

Кристиана почти не слушала его. Ее взгляд был устремлен вдаль. Она представляла себе элегантные дома с полированными полами, прекрасными дорогими коврами, бархатными креслами перед отделанными мрамором каминами.

В ту ночь Филиппа разбудил крик, доносившийся из комнаты сестры, В ее голосе были слышны ужас и боль.

— Черт возьми, — пробормотал он, ища в темноте свои брюки. Жена, спавшая рядом с ним, проснулась тоже. Она протянула теплую руку и дотронулась до его плеча. Голос ее был хриплым и мягким от сна.

— Что случилось, Филипп? Опять Кристиана?

— Да. Я пойду разбужу ее, пока она не подняла на ноги всю гостиницу.

Он зажег свечу, и в комнате стало светло. Лицо Филиппа выражало тревогу. Он беспокоился за сестру.

Филипп бросил страстный взгляд на свою жену, теплую и нежную в пуховой постели. Ее рыжие волосы сверкали на белых плечах как осенние листья.

— Я сейчас вернусь. И еще, Виктория… Она сладко потянулась.

— Не вздумай засыпать.

— Замечательно, — ответила она, улыбаясь, глаза по-прежнему были закрыты.

Из соседней комнаты снова раздался крик, и Филипп не медля больше поспешил разбудить Кристиану, проклиная революцию и все то, что теперь мучает его сестру в ночных кошмарах.

Жан-Клод смеялся ей в лицо, зажав в грязных руках ее жемчуг. Она слышала неприятный запах от его гнилых зубов, противный запах от его жирных волос, затхлый запах в его грязном доме: смешанный запах капусты, кислого вина и пота.

— Тащи ее бриллианты, Рауль. Поройся среди ее вещей.

Она снова слышала эти слова во сне. Темные грубые стены дома, казалось, надвигались на нее и давили, не отпуская, руки ее были грубо скручены за спиной.

Она не могла двигаться.

В голове у нее звучал отвратительный смех. Перед ней, как наяву, стояли Жан-Клод и его брат. Их мрачные лица и сверкающие темные глаза были как у дьяволов, одеты они были в грубые грязные рубашки и брюки.

Тот, которого звали Рауль, грубо открыл мягкий кожаный футляр скрипки, оборвал струны и сорвал изящные золоченые заклепки. Одно мгновение, и его грубые руки сломали тонкий изгиб скрипки. Затем он поднял маленькую скрипку и сильно ударил ею о грязный стол. Он смеялся, как сумасшедший, когда скрипка разлетелась на кусочки.

Звуки оборванных струн были похожи на плач, горький и отчаянный. Осколки сверкающего дерева разлетелись по грязному полу. Колышек скрипки, сделанный из слоновой кости, покатился ему под ноги. Кристиане казалосъ, что это ее саму разрывают на части.

Сердце ее тоже разрывалось, она кричала. Но дверь комнаты закрылась, тяжелым кулаком ее ударили в лицо, голова девушки откинулась назад, в глазах засверкали красные искры.

— Кристиана! Кристиана! Прекрати, все хорошо.

Она вскочила, готовая броситься в драку. Так было всегда: она кричала, стараясь ударить кого-то.

— Поросенок, это я, Филипп, Все хорошо.

Она замерла. Взгляд стал осмысленным. Кристиана коснулась рукой щеки брата.

— О, Филипп, извини. О, пресвятая матерь, божья, я разбудила всю гостиницу? — она старалась выдавить из себя смех, старалась остановить дрожь, которая всегда сопровождала ее ночные кошмары.

— Все хорошо, у меня уже все хорошо. Я в безопасности, — твердила она себе. — Ты уже в Англии, у тебя четыре новых платья, Филипп обо всем позаботится, ты можешь ни о чем не волноваться.

— Нет, на этот раз, по-моему, все спят, — заверил ее Филипп. Он улыбался, но взгляд его был встревоженный.

— Кристиана…

— Не начинай, Филипп.

— Если бы ты все рассказала о…

— Чепуха. Иди спать и оставь меня в покое. А если хочешь, останься, и мы с тобой поболтаем. Но только не о Франции.

Филипп внимательно посмотрел на четко очерченное лицо сестры, на ее притворную улыбку. Она выглядела моложе своих двадцати лет. В белой ночной рубашке она казалась такой хрупкой. Густые черные волосы красиво падали на ее плечи.

— Кристиана, — начал он мягким голосом, но она опередила его.

— Мы действительно завтра поедем к родителям Виктории? Как ты думаешь, Филипп, как это будет? Ее семья не будет ничего иметь против моего присутствия? Это будет ужасно, если я буду чувствовать себя бедной родственницей.

— Раз Виктория говорит, что тебе там будет хорошо, значит так оно и будет. И я тоже так думаю. Они очень добрые и хорошие люди, я уверен в этом.

Кристиана облегченно вздохнула и поудобнее устроилась в своей теплой постели.

— Это просто непостижимо, — пробормотала она, — маркиз Сен Себастьян будет работать в морской компании.

Филипп тихо засмеялся, соглашаясь с ней. Движением руки он отбросил свои длинные черные волосы со лба.

— Маркиз Сен Себастьян, — произнес он с горькой улыбкой, — счастлив, что ему не надо убирать г…. чтобы выжить.

Кристиана поморщилась, но, довольная присутствием Филиппа, удобно устроилась среди подушек.

— Не могу дождаться, когда мы поедем в дом Виктории, — сказала она, устало вздохнув. — Я так устала от этих переездов, Филипп. Как хорошо, что мне больше не придется спать в гостиницах, и меня больше не будут окружать грубые люди.

Филипп улыбнулся сестре и ласково погладил ее по бледной щеке.

— Спи спокойно, поросенок, — сказал он, вставая. Он оставил свечу в ее комнате, и Кристиана долго лежала не засыпая, глядя на золотое пламя свечи, пока не устали глаза. Потом сладкий сон окутал ее. Во сне она увидела дом Виктории. Это было английское поместье с аккуратными рядами роз вокруг больших зеленых лужаек. Сверкающие комнаты с прохладными мраморными полами и мягкими чистыми коврами.

— Завтра, — думала она, засыпая, — завтра снова моя жизнь станет обычной.

Но это оказалось совсем не то, что она ожидала.

Кристиана замерла в дверях экипажа, глаза ее расширились от удивления. Она не могла поверить тому, что увидела.

— Филипп, — сказала она тихо, — мне кажется, что ты ошибся.

Но брат, казалось, не слышал ее. Он улыбался, как влюбленный идиот, прижимая к себе свою маленькую дочку и радостно смотрел на встречавших.

Не может быть, чтобы это был дом Виктории. Это невозможно, невероятно и просто смешно. Кристиана с ужасом рассматривала невысокий фермерский дом. Стены из темного бруса были покрыты толстым слоем штукатурки. Окна казались узкими, так как стены были увиты разросшимся вьющимся плющом. Сад был старым, и в нем росли сучковатые искривленные яблоневые деревья. Крыша дома была покрыта соломой. К дому вела пыльная дорога.

Это был не дом богатой наследницы, это был крестьянский дом. Но жена Филиппа шагала по неровной каменистой дорожке, лицо ее светилось радостью.

Кристиана не замечала очарования низких каменных оград, буйного цветения весенних цветов на клумбах неправильной формы. Не заметила она и покрытые нежной зеленью склоны холмов с пастбищами на них, свежевспаханные и недавно засеянные поля, которые стелились как богатые темные ковры, за которыми начинались густые леса.

Она видела только простой фермерский дом, и ее мечты об утонченности и роскоши оказались миражом.

— Филипп, — снова повторила Кристиана, голос ее немного задрожал, — не может быть, это совсем не то.

Филипп повернулся, чтобы ответить, но его внимание привлекла открывшаяся вдруг дверь дома. К ужасу Кристианы из дома внезапно выбежала орущая толпа рыжеволосых гигантов, высоких грубых мужчин в рабочих перепачканных брюках и в рубашках с закатанными рукавами на сильных загорелых руках.

Они окружили Викторию, радостно крича, обнимая и подбрасывая ее, словно ребенка, смеясь над ее элегантным дорожным костюмом из зеленого бархата. Виктория смеялась в ответ и, казалось, совсем не обращала внимания на то, что выбежавший из-за кустов коротконогий длинноухий пес начал радостно прыгать на нее, оставляя грязные следы от лап на ее элегантном красивом костюме.

— Филипп, — повторила Кристиана, голос ее дрожал и прерывался, — извини, mo frere[14]. Ты не сошел с ума? Что это, шутка?

Филипп повернулся к ней. Он переложил на другую руку спящего ребенка, на его лице играла блаженная улыбка, что совсем вывело из себя Кристиану.

— Никакой ошибки, поросенок. И, пожалуйста, говори по-английски. Мы не должны быть невежливыми и грубыми.

Кристиана в замешательстве что-то беспомощно пробормотала.

— Грубыми!? — закричала она, когда наконец обрела голос, — грубыми? Ты приехал в Англию, чтобы жениться на богатой наследнице, Филипп! Ты маркиз Сен Себастьян! Ты не можешь жениться на дочери-пастуха!

— Слишком поздно, — ответил Филипп, и голос его звучал так, как будто такое несчастье очень радовало его. — А что касается моего титула, то он достоин только заключения в Бастилию. А теперь веди себя хорошо, поросенок, а то я могу забыть прислать за тобой, и тогда ты останешься здесь навсегда.

Кристиана беспомощно хватала ртом воздух, думая, не стал ли Филипп действительно идиотом. Не веря своим глазам, она смотрела, как Филипп пошел по неровной дорожке и присоединился к шумной и радостной толпе, которая окружала его жену.

Кристиана продолжала стоять в дверях экипажа, забытая всеми, в то время, как высокие орущие мужчины приветствовали ее брата. Боже мой, Виктория говорила, что у нее есть братья, но это была не семья, а целая армия! Каждый из них был не менее шести футов роста, все были рыжеволосыми, но с разными оттенками рыжего цвета. Их яркие волосы сверкали на майском солнце.

А этот с редкими волосами и треснутыми стеклами очков мужчина? Не может быть, чтобы это был отец Виктории. Трудно было поверить в то, что этот маленький кругленький человек, отец этих высоких и крепких молодых людей. Из-под изношенного сюртука выглядывали концы его рубашки. Он пробирался сквозь толпу кричащих и смеющихся сыновей, радостные крики которых усиливались громким лаем собаки.

Длинноухая собака охотничьей породы вперевалку направилась к экипажу, глядя на Кристиану круглыми глупыми глазами и открытой пастью и счастливо помахивая хвостом.

— Боже праведный, — сказала Кристиана громко, — ты выглядишь такой же умной, как и мой брат.

Собака, очевидно, приняла это замечание за похвалу, перевернулась на спину и радостно завиляла хвостом.

Кристиана закрыла глаза. Ее мечты об утонченных салонах, элегантных бальных залах, о блестящих приемах были разрушены.

Когда она открыла глаза, перед нею стоял мужчина с темно-каштановыми волосами, сверкая белозубой улыбкой. Его глаза, цвета зеленого мха, сузились, ямочка играла на его загорелой щеке. Руки он держал в карманах своих старых брюк. Его волосы были повязаны темной старой лентой и скреплены ею на затылке. Прежде чем заговорить, он сдул с глаз каштановую прядь волос.

— Итак, ты Кристиана? А я Гэрет Ларкин. Спускайся, девочка, и познакомься с нашей семьей. Ты очень вкусно выглядишь. И мы совсем не против, чтобы ты пожила у нас месяц или два.

И с этими ужасными словами он вытащил свои загорелые руки из карманов, поднял ее, как будто она была ребенком, и легко вынес из экипажа.

На одно мгновение он задержал руки на ее талии после того, как поставил ее на землю, и засмеялся над ее растерянным выражением. В довершение же всего, к огромному возмущению Кристианы, он подмигнул ей и легонько шлепнул.

В течение нескольких мгновений Кристиана не могла подобрать нужных английских слов. Она была возмущена и решила, что «глупый крестьянин» подойдет очень хорошо. Она уже почти собралась это сказать, как собака, с интересом наблюдавшая за ними, прыгнула на нее, радостно лая. Она выпачкала юбку ее нового розового платья своими грязными лапами и чуть не сбила Кристиану с ног.

Гэрет Ларкин громко рассмеялся.

— Вы только посмотрите. Даже Дог считает вас прекрасной. Пойдем, я познакомлю вас с отцом и парнями.

Кристиана вдруг разрыдалась. Это было ужасно, просто ужасно. Она мечтала о прекрасном доме, о званых обедах, о блестящих приемах, о новых платьях и о новой скрипке. Она хотела быть как можно дальше от крестьян, от безобразных грубых крестьян.

И зачем только Филипп тащил ее через две страны, через море. Почти не останавливаясь, они промчались через Лондон, у нее едва хватило времени, чтобы купить одежду, чтобы сменить свои безобразные лохмотья. И когда она уже считала, что все плохое позади, оказалось, что это не так.

— Черт возьми, — сказал Гэрет, нахмурив бровь, захваченный врасплох этой женской истерикой.

— О, Гэрет, — воскликнула Виктория, бросаясь назад по каменистой дорожке. По краям дорожки рос колючий кустарник, он цеплялся за ее юбку, когда она бежала, но, не замечая ничего, Виктория толкнула деревянные ворота и бросилась к Кристиане, обняла и прижала ее к себе.

— Что ты ей сказал, ты, великовозрастный верзила?

Гэрет виновато оглядывался на всех. Конечно, все смотрели на них: Ричард и Даниэль, Стюарт и Джеймс, Джеффри и отец.

— Ничего я не говорил, — запротестовал старший из братьев.

— Он ущипнул ее за задницу, — сообщил всем Джеффри, задумчиво потирая свой веснушчатый нос.

Гэрет удивленно посмотрел на своего самого младшего брата, решив про себя, что восемнадцать лет — это слишком много, чтобы рассказывать сказки.

При этих словах красивая черноволосая девушка заплакала еще сильнее. Виктория пыталась утешить ее. Однако Кристиана разразилась целым потоком французских слов, которые, похоже, относились к ее брату, а он уже терял всякое терпение.

— Ради бога, Кристиана, возьми себя в руки. И говори по английски… Конечно, если ты можешь сказать что-нибудь приличное. Я уверен, никто не хотел тебя обидеть.

Утонченная молодая женщина сорвала с головы соломенную шляпу с широкими полями и начала бить ею брата; букетики шелковых розочек, которые украшали поля шляпы, разлетелись и упали на пыльную дорогу.

Джеффри и Стюарт, которым было 18 и 19 лет, и они были самыми младшими из братьев Ларкиных, обменялись веселыми взглядами.

— Послушай, Филипп, — предположил Джеффри, — ты не напоил ее?

— Может быть, у нее немного не хватает, — с готовностью подключился Стюарт, — не хватает нескольких шариков.

— Заткнитесь, идиоты, — оборвала их Виктория, наблюдая, как ее невестка барабанит кулаками по груди Ричарда, — она просто переутомилась, вот и все.

— Что она говорит, Даниэль? — спросил Гэрет, повернувшись к своему образованному брату.

Даниэль растерянно покачал головой, не веря своим ушам,

— Много чего, — ответил он, поправляя очки на носу, — «безграмотные крестьяне», — это то, что я точно понял, затем «ужасная собака» и что-то о том, что она хотела бы иметь ружье.

— Помоги нам, боже, — пробормотал Гэрет. Филипп крепко схватил сестру за руки.

— Кристиана, — закричал он, — cesser! Immediatement! Ко всеобщему облегчению девушка прекратила колотить брата, закрывая лицо руками и зарыдала так, словно сердце ее было разбито.

Мэтью Ларкин прошел через толпу своих рыжеволосых детей, в волнении потирая свои испачканные чернилами пальцы, его круглые, как у совы, глаза поблескивали через очки.

— О, дорогая, — пробормотал он. — О, дорогая, — Он положил руку на плечо плачущей девушки. — Ну, успокойся, успокойся, — волнуясь, сказал он. — Не надо так близко все принимать к сердцу. Я знаю, что мальчики немного грубоваты, но, я уверен, они желают тебе только хорошего. О, дорогая, пожалуйста, мадемуазель, не плачьте. В самом деле, Гэрет очень сожалеет, он просит у вас прощения. Не так ли, Гэрет?

Гэрету, которому уже надоела вся эта сцена, очень не понравилось, что отец разговаривал с ним, как с двенадцатилетним мальчиком, хотя ему уже было тридцать лет. Он нахмурился.

— Черта с два буду я просить прощения, — ответил он.

Услышав этот грубый бесцеремонный ответ, черноволосая девушка перестала плакать и гневно посмотрела на него. Ее блестящие голубые глаза были полны слез.

Ричард, третий по возрасту сын, не выдержал и расхохотался.

— Послушай, Гэрет, — весело воскликнул он, — мне кажется, она сказала, чтобы ты съел г…

— Я думаю, нам нужно войти в дом, — оборвал его быстро Мэтью, — и напоить мадемуазель Сен Себастьян хорошим чаем.

Про себя Гэрет подумал, что хорошо, если бы кто-нибудь положил эту мадемуазель Сен Себастьян на колено и отшлепал ее по ее утонченному заду, но из уважения к сестре, которая смотрела на него умоляющим взглядом, он промолчал. В конце концов, Виктория была самой благоразумной женщиной на всей земле, а кроме того, сестра у него была одна.

Нужно поговорить с Филиппом и быстро, решила Кристиана. Как только они останутся одни. Он не мог не знать, куда он ее везет.

И все же, вот он сидит, обняв одной рукой жену за плечи, смеется и разговаривает со всеми этими людьми, как будто все прекрасно.

По крайней мере, в доме было чисто, заметила она, осмотрев комнату. Еды было достаточно, нет, надо быть справедливой, еда была очень вкусной. Свежий вкусный хлеб, наваристый золотистый суп с нежными кусочками курятины, очень вкусное свежее масло и варенье из черной смородины.

Кристиана с удовольствием взяла второй кусок яблочного пирога и не возражала, когда один из братьев Виктории положил на кусок густой сметаны.

— Вот так, — сказал он, — пирог хорошо есть со сметаной.

Который это был из братьев? Она никогда не сможет различить и запомнить их. Она посмотрела на длинный дубовый стол, за которым сидели все братья, и попыталась их различить.

Гэрета было запомнить легче всего, он самый старший из сыновей, у него темно-каштановые волосы и ямочка на правой щеке; следующий Даниэль, с такими же четкими чертами лица и темно-зелеными глазами, но в очках, у него вежливая манера разговора, что ей понравилось.

Затем был третий брат, который, казалось, смотрел так, словно у нее было две головы; у этого волосы не были связаны на затылке, его рыжие кудри торчали во все стороны, словно грива у льва. Один рукав его выпачканной белой рубашки был немного оторван. Как же его зовут? Роберт? Нет, кажется, Ричард, подумала она.

По другую руку от Виктории сидел Джеймс. Его легко было запомнить, потому что они с Викторией были близнецами: такие же слегка раскосые глаза и высокие скулы.

И двое самых молодых братьев, которые все время смеялись как идиоты и ели, словно они давно уже голодали. Она не могла различить, который из них Джеффри, а который Стюарт. Это неважно, подумала она, ей это совершенно безразлично.

А отец Виктории! Что за чудо. Он дважды опрокинул свой чай, один раз потерял очки, наступил на собаку, прожег дыру в кармане своей рубашки, положив туда еще горящую трубку. Не удивительно, что его сыновья были такими… неотесанными и дикими.

Кристиана внимательно осмотрела комнату. В ней не было богатой обстановки, полка с оловянными кружками, грязные стулья и старый шерстяной коврик перед камином. Широкие доски пола поблескивали при вечернем свете, кремовая штукатурка стен отражала свет, идущий из узких окон. Если бы это была гостиница, она должна была бы признать, что здесь чисто, и можно комфортно провести ночь. Но никогда, никогда она не хотела, чтобы это был ее дом.

Она ни за что не останется здесь, особенно после того как Гэрет Ларкин допустил такой непозволительный жест. Ей обязательно надо поговорить с Филиппом.

Она взглянула на него и увидела, что все слушают ее брата. Он говорил на правильном, с легким акцентом, английском языке.

— …и только в марте я смог добраться до Оверна. Крестьяне сожгли замок. Кристиана жила со своей няней в маленьком, состоящем из одной комнаты, домике. Фактически, ей удалось самой бежать из Парижа и проделать путь, равный двум сотням миль.

Гэрет Ларкин смотрел на нее недоверчиво.

— Ты шутишь, — сказал он Филиппу. — Эта маленькая пушинка? На вид она не смогла бы пройти и мили.

Коистиана усиленно ела пирог.

— Как вам это удалось, мадемуазель? — вежливо спросил Мэтью Ларкин.

Последовало долгое молчание. Все ждали ее ответа. Кристиана сжала рукой ложку. Она почувствовала в желудке неприятные ощущения, но когда заговорила, тон ее был беспечным и спокойным.

— Я заплатила одному человеку, лакею из конюшни. Я отдала ему свой жемчуг… Но он забрал все остальное: мои сережки, которые подарил Артуа, сапфировую брошь — подарок Габриэль. И он вывез меня из Парижа, спрятав в крестьянской телеге под копной сена… Он должен был отвезти меня к Филиппу, но он лгал, он привез меня в своп отвратительный дом, к своему пьяному брату.

Кристиана пыталась отогнать мысли о происшедшем. Она не хотела вспоминать свои четки, разбросанные по грязному полу, по которым топтались грязными ботинками, хрустальные четки, разлетевшиеся на тысячи сверкающих осколков. Затем последовала миниатюра с портретом ее матери, стекло сразу же разбилось на нежном рисунке лица матери.

Она глубоко вздохнула.

— Когда мы приехали в дом Жана Клода, у нас… не совпали мнения. Он сказал мне, что я никуда больше не поеду, и отдал меня своему брату, как будто я была наградой, и когда я закричала, они избили меня.

Даже сейчас она помнила горький металлический вкус крови во рту, слышала их отвратительный смех, чувствовала занозы в своих пальцах, когда она вцепилась в дверной проем. Они оторвали ее от двери и швырнули на жесткий пол дальней комнаты дома. Она ударилась головой о доски пола так, что красные круги поплыли перед глазами. Из-за закрытой двери она слышала, как Жан Клод кричал брату, чтобы тот овладел ею.