Глава 4

— Ничего серьезного? — спрашивает Фелиси, моя славная матушка.

Эктор ушел, но в столовой еще витает ею жалкий запах тощего холостяка.

— Нет, ма, это серьезно.

Я сообщаю ей о последних событиях. Она внимательно слушает меня, как девочка, которой рассказывают сказку про Красную Шапочку. Потом ее глаза наполняются туманом и она шепчет:

— Я думаю о том бедном мальчике, которого убил твой коллега.

— Я тоже о нем думал, ма.

— Он был невиновен!

— Не совсем. Я видел, как он душил девушку. Видел, ты слышишь? И он душил ее изо всех сил! Она качает головой.

— Вот только он ее не убил, понимаешь?

Конечно, это самое поразительное в истории. Хорош был тот малый, который сказал, что намерение то же самое, что действие! Между ними все-таки есть разница, а? Спросите пышнотелую Мари-Терез, которая совсем не смеялась, когда ее душили, считает ли она убитого невиновным!

— Ты знаешь, Антуан, тот несчастный мальчик… Она замолкает, подыскивая точные слова, чтобы выразить свою мысль.

— Да?

— Мне кажется, его поступок был вызван какими-то странными обстоятельствами.

— То есть?

Мама пожимает плечами и укладывает костяшки домино по одной в их коробочку.

— Чтобы задушить… подобную особу, надо быть сумасшедшим, ты согласен?

— Ну и что?

— Мне кажется, с ума не сходят в один день… Признаки этого проявляются задолго. Вот возьми мадам Бонишон, нашу соседку. Ее отправили в сумасшедший дом, потому что она хотела убить почтальона, но ее поведение беспокоило окружающих уже за несколько месяцев до того.

Вы знаете, моя Фелиси воплощенный здравый смысл. Она добрая и справедливая. Ее слова производят на меня сильное впечатление. Она это чувствует и продолжает спокойным тоном, который производит на меня эффект горячего душа:

— Антуан, ты мне скажешь, что я суюсь в дела, которые меня не касаются…

— Ты же знаешь, что я никогда так не подумаю, а уж тем более не скажу!

— Понимаешь, для меня загадка не сам маньяк. Он просто больной, психически ненормальный человек, и рано или поздно вы его арестуете. Загадка, сынок, этот самый Буальван.

Маленькая унылая улица в Сен-Дени, Знаете? Признанная бесполезной и потому оставшаяся незаасфальтированной, а вдоль нее газовые фонари, которые забыли включить. Проезжую часть загромождают помятые мусорные ящики, которые никогда не выносили, бедные домики в стиле лачуг улучшенной планировки. Земля завалена мусором, тощие собаки поливают заборы с таким видом, словно спрашивают, что было у предыдущих поколений кабысдохов, проживавших здесь: диабет или уремия.

Заводик Буальвана стоит в глубине улицы, недалеко от газового завода, улучшающего атмосферу.

Шум распиливаемого металла разносит по воздуху странные вибрации.

В районе хорошо пахнет работой. Как и все французы французского происхождения, я люблю этот запах. Чужая работа всегда волнует тех, кто не особо много делает своими десятью пальцами.

На стене, поставленной здесь, чтобы поддерживать ворота, висит мраморная табличка, сообщающая, что здесь находится “Завод Буальван и К°”.

Это все. Принимая во внимание обстоятельства, она больше напоминает надгробный камень. Может, из-за того, что это мрамор?

Я вхожу в грязный двор, заваленный металлическими обрезками. Стоящее справа застекленное здание на фоне этого запустения выглядит почти роскошно. Я стучу в дверь, и женский голос просит меня войти. Вхожу. Классический кабинет с покрашенными светлой краской стенами и современной мебелью.

Девушка с темно-каштановыми волосами, уложенными в несколько старомодную прическу, смотрит на меня через большие очки, которым не удается испортить ее внешность. У нее бледная кожа, веснушки и зачаровывающий, одновременно встревоженный и удивленный, близорукий взгляд. Нежная красавица для гроссбуха. Актив кладите в одну сторону, пассив в другую, а руку посередине.

— Месье? — воркует птичка.

Нет нужды лепить ей горбатого и уверять, что я пришел приобрести портрет Луи Четырнадцатого.

Я достаю свое служебное удостоверение. Она смотрит на него, немного напрягается и вздыхает:

— О! Опять? — Потом словоохотливо:

— Однако после того, что случилось вчера вечером…

— Именно из-за этого я и пришел.

Ставлю двойной объем того, что вы думаете, против половины того, что знаете, что смерть патрона потрясла эту милашку. Может, она была неравнодушна к Буальвану?

Она вздрагивает.

— Его реабилитируют? — быстро спрашивает она.

— Не исключено. Вы давно здесь работаете?

— Восемь месяцев.

— Какое впечатление на вас производил ваш патрон? Она розовеет, что ей очень идет.

— Он был очень милым.

— То есть?

Из розовой она становится красной, что является хорошим признаком. Раки тоже краснеют, когда их слишком согреют.

— Он… Он никогда не сердился… Был… очень предупредительным…

— У вас не создалось впечатления, что он был… как бы это сказать… не совсем нормальным?

— Месье Жером? — восклицает она. — Вы шутите! По моему лицу она понимает, что я не имею ни малейшего желания шутить, и спохватывается:

— Он был очень хорошим.

— Вы видели его с женщиной?

Она уже не краснеет, а приобретает фиолетовый цвет. Все понятно! Должно быть, у нее способности не только к делопроизводству и патрон охотно общался с ней и вне работы.

Ее смущение настолько очевидно, что я снимаю вопрос с повестки.

— Кто возглавил завод после его смерти?

— Его компаньон, месье Бержерон.

— Он здесь?

— Пока нет. Он никогда не приезжает раньше одиннадцати. У него кабинет на улице Бурс.

Я смотрю на свои часы. Они показывают десять с мелочью.

— А что вы здесь производите?

— Лыжные крепления. “Крепления “Невеа” надежны всегда”, слышали?

— Да, конечно. Дела идут хорошо?

— Естественно…

В этом кабинете тепло. Обогреватель обливает нас жаркой волной.

Я решаю завязать с ней дружбу. Это личный метод Сан-Антонио. Я исхожу из принципа, что чем лучше у тебя отношения с девушками, тем больше шансов получить конкретные результаты, которые так любит Старик.

— Послушайте, малышка, я вижу, вы вовсю работали (когда я вошел, она читала любовный роман), но мне надо спросить вас о куче мелочей из жизни бедняги Буальвана.

Я думаю, самым простым было бы вместе поужинать в один из ближайших дней. Что вы об этом думаете?

Мадемуазель Ослепительная Улыбка ошеломлена. Не каждый день полицейский приглашает вас пожрать. Она снова краснеет.

— Но я…

— Вы не свободны?

— Не в этом дело… Я…

— В котором часу мы сможем встретиться? Самое время показать ей мою неотразимую широкоформатную улыбку а-ля Казанова.

— Я…

— Послушайте, моя маленькая, личное местоимение еще никогда не являлось ответом на конкретный вопрос. Она весело улыбается и бормочет:

— Вы…

— Я знаю еще несколько: мы, он, ты… И я делаю такое сильное ударение на “ты”, что начинает краснеть даже обивка ее стула.

— Понимаете, это так неожиданно…

— Понимаю, но не давайте удивлению подавить вас. Как ваше имя?

— Даниэль.

— Чудесно… Что вы скажете о встрече у “Фуке”? Часиков этак в восемь, м-м?

— Я бы предпочла что-нибудь поближе к моему дому. Я живу в Мезон-Лаффитт и…

— Обожаю Мезон. Мой приятель держит там лошадиную бойню. Он сделал себе состояние, продавая конину на бифштексы под видом говядины. Вы живете с родителями?

— Нет, с братом. Но он с женой уехал. Их хобби — лыжный спорт. Вы могли бы заехать за мной ко мне домой?

Я запоминаю приглашение. Моя принцесса носит громкую фамилию Мюрат, и, клянусь вам, она просто игрушка. Ее братец живет в небольшом домике в парке.

— Куда вы меня повезете? — спрашивает тоненьким голоском очаровательница в очках.

В этом все девицы! Пять минут назад, когда я ее пригласил, она начала что-то бормотать, как беззубый старик, жующий чечевицу, а теперь, поняв, что я ее не накалываю, мадемуазель усаживается поудобнее, готовая выдвигать свои скрытые до сих пор претензии.

Я смотрю на нее со снисходительностью, с какой следует относиться к прекрасному полу, если не хочешь умереть от невроза.

— Куда вы захотите, сердце мое. Я знаю один маленький ресторанчик рядом с Пуасси, с кретоновыми занавесками и начищенными медными ручками, который не может вам не понравиться.

Ее глаза за стеклышками поблескивают.

Вот святая недотрога! Ей можно выдать сертификат о безупречной нравственности, только взглянув на ее невинную мордашку, но под этой маской скрывается маленькая плутовка, чей опыт длиннее железнодорожной линии Москва — Владивосток.

— Я уверен, что мы с вами подружимся. Я полицейский только восемь часов в сутки. Две остальные трети моей жизни я как все…

Легкое подмигивание и подрагивание ее верхней губы сообщают, что она готова к поцелую. Я же готов отчалить, но тут замечаю в окно появление визитера. Этот тип идет прямиком в кабинет. Моя кровь останавливается, но быстро возобновляет циркуляцию.

— Сюда идет один тип, с которым я не могу встречаться! — предупреждаю я. — Ни слова.

Я открываю первую попавшуюся дверь, кстати единственную, кроме выходящей на улицу, и едва я успел ее закрыть, как в стекло кабинета стучат.

— Входите! — говорит малышка Даниэль. Я задерживаю дыхание и навостряю уши, чтобы не упустить ни звука из разговора.

— Месье Бержерон здесь? — спрашивает мужской голос.

— Нет, пока не пришел.

— Я могу его подождать, красавица?

— Ну… То есть… Он может задержаться…

— Мне назначена встреча.

— О! Тогда…

Пауза. Малышка, должно быть, в сильном смущении. А ваш доблестный Сан-Антонио, мадам, ищет второй выход, но не находит ничего, кроме окна. Излишне говорить, что в начале февраля оно закрыто.

Я тихо, очень тихо подхожу к нему, берусь за шпингалет, поворачиваю его так, словно это три фунта нитроглицерина, завернутые в шелковую бумагу, и открываю его.

За Дверью голос Даниэль восклицает:

— Вот он!

Я смотрю в сторону улицы и вижу американскую машину. Она останавливается перед воротами, и из нее выходит элегантный мужчина. На нем потрясающее темно-синее пальто с меховым воротником, шляпа и кожаные перчатки В общем, бизнесмен большого полета. Прямо хоть сейчас на обложку журнала “Мэн”.

Мозги вашего друга комиссара Сан-Антонио начинают перегреваться, и он говорит себе, что в его распоряжении всего несколько секунд, чтобы выбраться из кабинета. Если я сейчас вылезу из окна, меня увидит Бержерон. Значит, мне надо ждать, пока он войдет в здание. Это, ребята, называется высокой стратегией. Если у вас нервы не стальные, то лучше не занимайтесь моей работой. Она не для лопухов или слабаков, которые должны держаться за стенку, чтобы не упасть.

Открывается дверь в соседнюю комнату. Идет разговор, но мои нервы слишком напряжены, чтобы я мог вслушиваться.

Широко открыв окно, я прыгаю, потом, не торопясь, обхожу здание и прибавляю шаг, втянув голову в плечи. Сердце колотится как бешеное.

Вот новость так новость. Парень, пришедший навестить Бержерона, не кто иной, как Альфредо, сутенер Мари-Терез.

Что вы об этом думаете?

Глава 5

Маленькое бистро выглядит веселым, как туалет в психушке ночью. У хозяина грязные седые волосы, эмфизема, заштопанный шерстяной жилет и нос человека, который выпил вина больше, чем продал. На мешке возле стойки лежит больная собака. Она из тех верных дворняг, у которых родословная не длиннее, чем у навозной мухи. Невзирая на свою болезнь, она начинает мотать хвостом, увидев меня. Хозяин выражает свои эмоции менее бурно. Поприветствовав меня кивком, он ждет, пока я ему объясню, что мне надо.

— Ром с лимонадом, — прошу я, — в большом стакане и телефонный жетон. Жетон подайте отдельно, я съем его сразу.

Приятно шутить с людьми, понимающими юмор, а у этого толстяка такая морда, будто он присутствует на похоронах. Он бросает мне никелированный жетон, как нувориш пуговицу от ширинки слепому. Я прохожу в кабину, расположенную в глубине тошниловки, и с чувством глубокого удовлетворения читаю на дереве двери вырезанные ножом безымянного мастера слова: “Хозяин рогоносец”. Возможно, утверждение несправедливо, но меня оно почему-то радует, и я с душевной легкостью набираю номер конторы. Я велю телефонисту соединить меня с Берюрье, и мне его подают на блюдечке.

— Ты свободен, Толстяк?

— С головы до ног, — отвечает Жирдяй.

— Тогда бери в конторе машину и гони в Сен-Дени.

Я даю ему адрес забегаловки, в которой нахожусь, и советую явиться побыстрее. Он уверяет, что непременно это сделает, и я вешаю трубку.

Последняя муха тошниловки утонула в моем стакане. Я великодушно вылавливаю ее и кладу на стойку. У меня в душе бушует такой праздник, что любой королевский бал рядом с ним покажется деревенским загулом. У меня, братцы, все подсознание расцвечено неоном!

Как была права моя Фелиси. Именно с этой стороны надо было искать. За каким чертом сюда явился Альфредо? Что его сюда привело? Я бы охотно отдал половину вашего банковского счета, чтобы поприсутствовать на беседе, идущей сейчас в кабинете элегантного месье Бержерона.

Размышляя, я наблюдаю за тупиком. В его глубине стоит синий “шевроле” компаньона Буальвана. Других тачек там нет. Альфредо свою, по-моему, оставил на проспекте. Он не из тех парней, что заезжают в тупик. Проходит некоторое время, потом появляется доблестный Берю на старой колымаге. Он замечает меня через запотевшее окно бистро, бежит к двери и так резко ее распахивает, что ручка остается у него в руке.

По-прежнему честный, он кладет ее на стойку и перекрывает воинственные вопли кабатчика, требуя себе большой стакан красного.

— Ты чего тут делаешь? — спрашивает Мастодонт, проводя своей сомнительной чистоты рукой по штанине, чтобы сбросить с нее прилипшую макаронину.

— Жду кое-кого.

Ждать мне приходится недолго. Едва я это сказал, как вижу, что Альфредо выходит. Все происходит, как в театре: “Герцог еще не пришел?” — “Вот он, монсеньер”.

Я хлопаю Берю по плечу.

— Видишь мужика в тупике?

— К счастью, да, иначе бы находился сейчас не здесь, а у окулиста, — любезно отвечает Гора Сала.

— Будешь за ним следить. Только поосторожнее. Парень из блатных и не вчера родился.

— Надеюсь, ты знаешь, с кем говоришь? — пыжится Толстяк.

Он осушает свой стакан, отодвигает хозяина бистро, пытающегося присобачить ручку на место, и с достоинством выходит. Я вижу, как он садится за руль своего старенького “ситроена”.

Альфредо идет на проспект и садится в свой “пежо-203”, оставленный под деревом. Обе машины трогаются с места с интервалом в две десятых секунды.

Так, с этой стороны пока все нормально. Пора повеселиться, Сан-Антонио!

Увидев меня, малышка Даниэль вздрагивает и в последнюю секунду удерживает крик ужаса. Можно подумать, она столкнулась нос к носу с призраком.

Я отвешиваю ей чудесную улыбку с видом на коренные зубы и одновременно, потому что я такой человек, что могу разом делать два дела (вам это засвидетельствуют многие дамы, если вы направите им запрос, приложив марку для ответа), — так вот, одновременно я ей убийственно подмигиваю.

— Я могу видеть месье Бержерона?

— Как доложить?

Теперь она еле сдерживает смех — Полиция.

Говоря это, я мимикой спрашиваю ее: “Имел ли последствия мой поспешный уход?” Девочка отрицательно качает головой. Уф!

— Я сейчас доложу.

Она идет в соседний кабинет и начинает что-то шептать. Не успел я досчитать до тринадцати с половиной, как юная очаровательница в очках просит меня войти.

Бержерон снял свои шляпу и пальто. Сидя перед раскрытым досье, он похож на американского сенатора. Он приближается к пятидесяти, но очень неторопливо. Серебряные волосы, наманикюренные ногти, костюмчик в полоску, белая сорочка, черный шелковый галстук, — представляете, да? И поверьте мне, жемчужную булавку, воткнутую в его галстук, он нашел не на помойке!

Он встает, глядя на меня. Смотрит он, кланяясь; кланяется, протягивая мне руку; а руку протягивает, спрашивая, что мне угодно.

Тут я ему сообщаю мое имя, должность и цель визита.

— Месье Бержерон, — говорю я, опустив в никелированное кресло мягкую часть своего организма, — полагаю, вы читали сегодняшние утренние газеты?

— Одну, во всяком случае, прочел, — соглашается мой визави, подвигая ко мне шкатулку для сигар, наполненную сигаретами.

Я беру одну. Он подставляет мне пламя своей зажигалки и продолжает:

— Думаю, я угадал причину вашего визита, господин комиссар. Знаменитый маньяк снова нанес удар, из чего полиция сделала вывод, что бедняга Буальван невиновен?

— Говорить о его невиновности слишком рано, — поправляю я. — Когда его застрелил один из моих людей, который, признаюсь, слишком легко жмет на спуск, он душил проститутку.

— Это кажется совершенно невероятным для тех, кто знал Буальвана.

— Почему?

— Он был спокойным, здравомыслящим парнем. Ничего общего с сексуальным маньяком или убийцей.

— Тогда как вы объясните его поступок?

— Никак.

Его голос вдруг становится жестче, челюсти сжимаются, а в светлых глазах появляется недобрый огонек. Он явно зол на полицию.

— Однако таковы факты, — настаиваю я, — Ваш компаньон пытался убить проститутку. Как вы думаете, он посещал этих… особ?

— Разумеется, нет.

— Что вы знаете о его личной жизни? Бержерон пожимает плечами и давит едва начатую сигарету в хрустальной пепельнице.

— Он думал только о работе. Этот парень начал с нуля и был очень честолюбив.

— Вы долго были компаньонами?

— Несколько лет. У меня есть консультативный кабинет на улице Бурс. Он обратился ко мне с вопросами по созданию компании. Он мне понравился, я давал ему советы, потом помогал и наконец стал его компаньоном.

— Он жил один?

— Да. О! Время от времени у него появлялись подружки, но ничего серьезного. Как я уже сказал, главным для него была работа.

— Вы теперь взяли все руководство в свои руки?

— Я худо-бедно руковожу компанией, пока дела идут по накатанной дорожке, но придется искать выход. У меня есть и другие дела, вы понимаете? Кроме того, промышленность не мой конек.

— Кто наследует Буальвану?

— У него есть сестра. Она живет на юге, замужем за железнодорожным служащим. Я связался с ним через моего нотариуса.

Он замолкает и ждет, пока я заговорю или уйду.

— Ну что же, пока все, месье Бержерон. Вы позволите мне осмотреть завод?

— Пожалуйста. Я буду вас сопровождать, хотя гид из меня не очень хороший.

— Не беспокойтесь. Вы же знаете, полицейские обожают всюду лазить сами. Мне остается лишь попросить у вас ваш домашний адрес, на случай…

Он соединяет пальцы и спрашивает:

— На какой случай, господин комиссар? Немного заколебавшись, я со смехом отвечаю:

— На всякий, месье Бержерон.

— Я живу на бульваре Бертье, дом сто четырнадцать.

— Спасибо.

Откуда у меня это смутное чувство, что сейчас произошло нечто вроде разрыва? Мы пожимаем друг другу руки, как два боксера перед боем.

— До скорой! — бросаю я.

Новое подмигивание малышке Даниэль. Она подготовилась к моему выходу: подкрасила губы и села на вращающемся стуле немного боком, чтобы показать мне свои скрещенные ноги. Честное слово, есть на что посмотреть. Ей не надо ничего подкладывать туда, округлости ее ножек совершенно естественные. Она очень любезно положила голубые кружева комбинации так, чтобы они немного высовывались из-под юбки и навевали на меня мечты.

Я одними губами говорю:

— До вечера.

Она отвечает “да” соблазнительной грудью, и я временно оставляю ее ради осмотра завода.

В запахе железа и горячего масла работают человек двенадцать. Мое появление заставляет их поднять головы. Среди них несколько стариканов, парни помоложе и три девушки, болтающие в грохоте, разбирая хромированные детали.

Тип в черном халате с шестьюдесятью шариковыми ручками в верхнем кармане и властным видом начальника мчится ко мне, как ракета, запущенная с мыса Кеннеди на Луну, мчится к Солнцу.

— Что вы хотите, месье? — Я друг месье Бержерона. Осматриваю завод.

В маленьких мозгах начальничка мелькает мысль, что я могу быть новым хозяином, и он расшибается в лепешку, чтобы показать мне свое царство.

Я слушаю его объяснения, ни фига в них не понимая. Механика для меня вроде санскрита: я в ней ни бум-бум…

Он продолжает свои детальные технические объяснения, нудные, как осенний дождь.

Я терпеливо слушаю его в течение получаса, делая вид, что жутко интересуюсь буальвановскими креплениями, и удираю в тот момент, когда он предлагает мне посетить цех хромирования.

Помещение почти пусто. Один только Пинюш восседает с уже дважды выкуренным бычком.

Он следит за маленьким огоньком воняющей спиртом горелки, на которой стоит кастрюля с неподдающейся определению фиолетовой густой жидкостью.

— Что это за алхимия, Пинюш? — спрашиваю я. Он дергает себя за крысиный ус.

— Решил согреть немного вина. Чувствую, у меня начинается грипп.

— В этих случаях нет ничего лучше работы на свежем воздухе. Я как раз собирался поручить тебе наружное наблюдение.

— Это может стать причиной двусторонней пневмонии, — мрачно предупреждает Хиляк.

— “Победа без опасностей бесславна”, — цитирую я.

— Нечего вспоминать классиков, — ворчит Пино. — Этим меня не переубедишь.

— Ладно, пей свое горячее вино и отправляйся заниматься делом. А то ты засиделся. Однажды кто-нибудь заметит, что ты уже три месяца как умер, и ты первый этому удивишься.

Я набрасываю на листке блокнота имя, словесный портрет и адреса, рабочий и домашний, месье Бержерона.

— Займись этим джентльменом. Он читает мой заказ. — Это кто такой?

— Один весьма приличный господин. Я бы хотел узнать, чем он занимается и с кем встречается. Иди с миром.

Пинюш выпивает свое вино, но, поперхнувшись, начинает вопить, а потом объясняет мне, что по неосторожности проглотил горящий окурок, который забыл вынуть изо рта, когда начал пить свое жуткое пойло.

Наконец он уходит, и я остаюсь один в свежепокрашенном кабинете. Дело Буальвана занимает меня все больше и больше. Мне кажется, что это очень тонко сплетенная паутина. Вот вам не кажется странным, что Альфредо знаком с компаньоном Буальвана? Не кажется? Значит, у вас мозгов в голове не больше, чем денег на банковском счету кинопродюсера.

А вот меня эта история очень заинтересовала. Если бы я слушался моего внутреннего голоса, то велел бы взять этого Альфредо и проинтервьюировал его; вот только, между нами говоря, это было бы неудачным ходом. Он не из тех орешков, что колются с первого раза. Его любимая песня — Песня без слов. Так что лучше подождать.

Открывается дверь, и появляется Пакретт, радостный оттого, что нашел новый регулятор желез, преимущества которого заключаются в его низкой цене и наличии в свободной продаже.

— Что нового? — спрашиваю.

— Все меры приняты, комиссар. Остается только ждать. Вы читали газеты?

— Пока нет.

— Журналисты нас так кроют!

Он ностальгически вздыхает по недавнему прошлому. Ведь только на той неделе его морду жертвы аборта печатали на первой странице, а теперь обливают грязью.

— А что у вас? — подозрительно спрашивает он. Его интригует, почему я перестал работать с ним вместе. Мне не хочется его обижать, рассказывая о новом следе.

— Старик внезапно перебросил меня на другое дело, — лаконично отвечаю я.

После этого я имею несчастье чихнуть.

Быстрый, как молния, Пакретт вытаскивает из кармана зеленый тюбик, отвинчивает крышку, выкладывает на ладонь две таблетки и протягивает мне:

— Выпейте это, комиссар. Потом расскажете мне, как подействовало.

Глава 6

Мои часы показывают восемь, когда я приезжаю в Мезон-Лаффитт. В парке от холода трещат ветки. Я вхожу в ворота и ищу дом Даниэль Мюрат.