Сан-Антонио (№43) - Дальше некуда!

— Ну…

— Я тебя слушаю. Смажь язык, так он будет лучше работать.

— Я был в бистро на авеню Жюно. Вышел, чтобы ехать за моей кошкой. Машины нет! Я подумал, что кто-то подшутил, и поехал на улицу Годо на такси. Ее там не было. Сначала я решил, что она работает, и стал ждать. Через двадцать минут я зашел в отель. Мне сказали, что ее там нет. Из этого я заключил, что она пошла к клиенту, иногда такое бывало. Она была работящей девочкой, добросовестной, аккуратной. Мужиков, которые ее снимали, обслуживала по первому разряду… Потом я вернулся в свой клуб и увидел, что там ее тоже нет. А тут ваш рыжий подошел ко мне и сказал, что вы хотите со мной поговорить насчет Марите.

Я пошел за ним без возражений. Он может это подтвердить.

Я хохочу, как Мефистофель в опере:

— Поданная таким манером, твоя версия выглядит вполне съедобной, Альфредо. Но могу тебе сообщить, что есть нечто, что может ее начисто поломать.

— Да?

— Да. Когда присяжные узнают, что у тебя были дела с Буальваном, они не клюнут на твою историю, как щука на леденец!

На этот раз он раздавлен. Я мастерски поработал, а теперь надо ковать железо, пока горячо.

— Твоя мочалка умерла в твоей машине в то время, когда у тебя нет и намека на алиби. Можешь не сомневаться, я и следователь сделаем эту очевидность очевидной и для присяжных.

Он не отвечает.

— А теперь раскрываем карты, Альфредо. Я тебе скажу, что знаю я, ты — то, что знаешь ты, а потом посмотрим, что мы сможем сделать для твоего здоровья. Идет?

Он не отвечает, но я делаю вывод, что его молчание — знак согласия.

— Сегодня утром я был в Сен-Дени, когда ты навестил Бержерона.

Ну вот. Нет нужды плести кружева, он все понял. Этот скрытный человек, который не раскололся бы при других обстоятельствах, чувствует, что попал в крепкую паутину.

Он пожимает плечами.

— Слушайте, то, что произошло, слишком глупо. Согласен, я не иисусик, но в этой истории я чист.

— Опусти предисловие, Альфредо, переходи сразу к сути дела, я спешу.

— Я познакомился с Буальваном в Индокитае, когда французское правительство начало собирать манатки и готовилось сваливать домой. У меня там было дело.

— Да?

— Конечно, это было не Эльдорадо…

— Да, это был Индокитай, страна риса и пиастров, правда, чувачок?

— Ну, в общем…

— Ладно, что дальше?

— Так вот, я познакомился с Буальваном. Он тогда был унтер-офицером. Мы подружились.

— Он участвовал в твоих махинациях?

— Нет. Барное знакомство. Лучше не настаивать.

— Продолжай!

— После возвращения во Францию мы несколько лет не виделись. И вдруг однажды встретились на Елисейских Полях. Случайность.

— Ну и?

— Выпили, вспомнили прошлое.

— Возле Священного огня самое место.

— Он организовал какой-то маленький бизнес в Сен-Дени. Дела, кажется, шли хорошо, он был доволен. Мы расстались, договорившись встретиться снова. Я назвал ему бар, в котором часто сижу.

— Не произноси это слово, а то накаркаешь. Альфредо скрещивает два пальца, заклиная судьбу, и продолжает:

— Время от времени мы встречались, и вот вечером, накануне своей смерти, Буальван заявился в мою тошниловку с похоронной мордой. Он оглядывался по сторонам, как будто за ним гнались сто чертей… Я ему дал выпить и попросил объяснить, в чем дело, но он молчал, как воды в рот набрал. Из него не удалось вытянуть ни единого слова. Он только сказал, что у него большие неприятности, ему грозит страшная опасность и единственный способ спастись — это сесть на нары по достаточно серьезному обвинению.

То, что мне любезно излагает блатной, удивляет меня до крайности. Согласитесь, что это не банально! Честный бизнесмен мечтает отправиться за решетку.

— Отсюда и покушение на твою камбалу?

— Точно. Это была моя идея. С этим маньяком-убийцей не надо было долго думать. Буальван делает вид, что душит девицу, его арестовывают, так?

— Для этого надо, чтобы поблизости были полицейские.

— А вы думаете, я не заметил вашу засаду на улице Годо? Инспектора Пакретта можно узнать по одним его шарфам.

— Дальше?

— Мысль выдать его за маньяка Буальвана не вдохновила. Комбинация казалась слишком рискованной. Я ему разжевал, что он сможет оправдаться, когда захочет, представив алиби на прошлые убийства… (Знакомство с правосудием заметно обогатило словарный запас Альфредо. Как говорится, с кем поведешься, от того и наберешься.) — Согласен, дорогой сценарист, но на это?..

— Он мне сказал то же самое. И тут ему пришла идея…

— Какая?

— Он захотел, чтобы Мари-Те написала расписку, что нападение — туфта, ну и так далее.

— Она тоже была в курсе?

— Естественно. А вы думаете, она была такой дурой, чтобы поехать с типом на машине при том, что происходит в Париже?

— Она хорошо играла роль.

— Черт возьми, она струхнула, когда увидела, что вы пристрелили Буальвана. Дело сразу осложнилось, понимаете?

— Скажи, она написала ту расписку?

— Да.

— Для проститутки оскорбление полицейского при исполнении чревато большими неприятностями. Он пожимает плечами.

— В жизни надо уметь рисковать. А потом, Буальван дал немного деньжат.

— Сколько? Он колеблется.

— Пятьсот штук старыми!

— Черт, сразу видно, что твое маленькое кино было срочным. Ты уверен, что он тебе не сказал, в чем дело?

— Клянусь памятью Мари-Терез.

Нас разделяет новое молчание Каждый подводит промежуточный итог ситуации.

— Теперь глава вторая, Альфредо. Твои отношения с Бержероном?

Он прочищает горло.

— Когда я увидел, что моя комбинация закончилась хреново, я тоже струхнул.

— Из-за чего?

— Ну, из-за того письма, что моя телка написала Буальвану. Я себе сказал: “Если оно попадет к мусорам, они могут насесть на мою девочку и на меня, если у нее сдадут нервы”. Кроме того, Буальван погиб, а дело, мучившее его, осталось. Я подумал, что типы, которых он боялся до того, что готов был от них спасаться на киче, могут решить, что я его сообщник, и меня это пугало.

— Да?

— Да. Вчера, когда вы явились в мой бар, я себе сказал: “Выпал твой номер, сынок. Легавые нашли письмо. Они пока хитрят, чтобы разузнать побольше, но момент, когда за тобой закроется дверь камеры, приближается”.

— Короче, ты решил, что я тебе леплю горбатого с моим предложением действовать совместно?

— Ну да. Это выглядело так несерьезно… Я кусаю губу. А ведь я был искренен! Неужели я стал утопистом?

— Что дальше?

— Я раскинул умишком, посоветовался со знающими корешами, и они мне не рекомендовали ждать дождя.

— И ты рассчитывал, что Бержерон даст тебе зонтик?

— Да, в некотором смысле.

— Объясни.

— Я узнал, что у Буальвана был компаньон, ну и подумал, что этот месье мог знать, какая такая опасность грозила его другану. Вот я и пошел к нему.

— И он тебя сразу принял?

— Я ему сказал по телефону, что я старый друг Буальвана и хочу с ним поговорить о Жероме.

— Как прошла беседа?

— Неплохо. Я сыграл ва-банк и все ему выложил, как сейчас вам.

— И как он отреагировал?

— Казался заинтересованным, но не больше.

— Тебе не показалось, что он тебе не поверил?

Альфредо размышляет. Чувствую, он взвешивает все <за” и “против”. Наконец он отрицательно качает своей красивой средиземноморской головой.

— Не могу сказать. Он вел себя так, будто верил, но мне кажется, что это он из вежливости.

— А что он сказал потом?

— Стал демонстрировать презрение. Сказал мне что-то вроде “Надеюсь, что полиция не получит этот безумный договор”. — “А если получит?” — спросил я. Он встал, чтобы показать, что достаточно на меня насмотрелся. “В таком случае, обратитесь к специалисту, я не адвокат. — сказал он мне.

Лично мне реакция Бержерона кажется хорошей.

— А ты его не спросил, знает ли он об опасности, грозившей его компаньону?

— Спросил, конечно.

— Его ответ?

— Постучал себе пальцем по лбу, как будто хотел меня убедить, что Жером был чокнутым, я, между нами говоря, господин комиссар, я начинаю думать, что это, может, и правда. Я уже видал такое: парни, возвращавшиеся из колоний, свихивались.

— В общем, ваша встреча закончилась ничем?

— Верно.

— И как вы расстались?

— Довольно сухо. Мой приход не вызвал у него восторга. Наверное, он перепугался, что я попытаюсь его шантажировать.

Я хлопаю Альфредо по плечу.

— А может, ты туда пошел отчасти и затем, чтобы разнюхать обстановку? Если бы Бержерон не вел себя твердо, ты бы запел ему песенку под названием “Выкладывайте бабки”.

Он отвечает уклончиво:

— Любите вы, легавые, придумывать!

Я глубоко убежден, что месье выложил все, что знал.

— Я прикажу перевести тебя в более комфортабельную камеру, — решаю я.

Он мрачнеет. — Значит, вы оставите меня в тюряге? — А ты чего думал? Что тебя отвезут домой на лимузине?

— Если вы меня забираете, я хочу болтуна!

— Завтра. Сейчас поздно, все адвокаты спят.

Я приказываю перевести его на второй этаж, в камеру предварительного заключения. Там по крайней мере есть свет, тепло и нары, чтобы лечь.

— Скажешь, что хочешь на завтрак, — шучу я. — Повара в твоем распоряжении.

Матиа вернулся со снежинками в огненных волосах. Кажется странным, что снег не тает на них сразу.

— Поганая погодка, — ворчит он. — Внезапно потеплело и начал валить снег.

— Как Пакретт?

— Ничего. В больнице он пришел в себя, и я получил от него первые показания.

Матиа стряхивает снег, снимает пальто и достает из кармана блокнот на спирали.

Он пробегает по записям своим орлиным взглядом.

— Вот. Пакретт следил за той машиной из своей. Неожиданно он заметил вышедшую из кустов фигуру. Он абсолютно уверен: машины у убийцы не было, если только он не оставил ее в другом месте.

Я перебиваю Матиа:

— Ты его спросил, не заметил ли он, что перед появлением убийцы по аллее проехала машина?

— Да. Он ответил, что в том районе ездит много проституток, снимающих в Лесу клиентов. В это время их охота в самом разгаре. Но ничего особенного он не заметил.

— Продолжай.

— Человек, которого он увидел, подошел к “203-й” и заглянул внутрь. Потом отошел, и Пакретт решил, что он ушел совсем. Но через несколько секунд тот человек вернулся, посмотрел по сторонам, потом резко распахнул дверцу и нагнулся внутрь машины, хотя и не сел в нее.

Матиа хорошо рассказывает. Спорю, в школе он писал сочинения на “отлично”.

— Очень увлекательно. Дальше?

— Тогда Пакретт вмешался. Но он не взял свой револьвер, потому что, как утверждает…

— Знаю, — перебиваю я. — Я отругал его из-за этого. Продолжай.

— Человек не слышал, как Пакретт подошел. Он почти лежал на девице и душил ее. Кажется, Пакретту было очень трудно заставить его разжать пальцы. Тот был как одержимый. Вдруг убийца распрямился и повернулся к Пакретту.

Инспектор уверяет, что он даже испугался выражения его лица.

— Слава богу! — восклицаю я. — Наконец-то хоть кто-то увидел его вблизи. Его описание?

— Сию секунду, господин комиссар. Я записал его отдельно. Полагаю, что…

— Правильно, распространи его по всем службам. Завтра же полицейский художник отправится в больницу к Пакретту и нарисует с его слов портрет-робот. Слушаю тебя.

— Среднего роста…

— Неважное начало.

Он продолжает безликим, как у судебного исполнителя, голосом:

— Жгучий брюнет, темные глаза. Немного нависающие веки. Много золотых зубов. Одет в довольно легкое пальто.

Порывшись в своем кармане, Матиа что-то кладет на мой стол. Это бежевая с сероватыми переливами пуговица.

— Во время борьбы он оторвал у напавшего эту пуговицу. Дежурный врач нашел ее в сжатой руке Пакретта. Бедняга так и не выпустил ее!

— Чудесно, — уверяю я. — Случай действительно удивительный, Матиа. Несколько недель все полицейские Франции и Наварры ищут маньяка, принимают масштабные меры для его поимки. И вдруг, когда мы ставим капкан совсем на другого зверя, этот хищник попадает в него!

— Да, любопытно.

— Как шла драка?

— О, все закончилось быстро. Пакретт отличный стрелок, но в рукопашной ни на что не годится. Преступник нокаутировал его ударом головой в живот, потом схватил за волосы и несколько раз стукнул головой о дверцу, чтобы добить. Потом, несомненно для того, чтобы тревога не поднялась слишком рано, оттащил в кусты, где вы его нашли.

Я не могу удержаться от улыбки. При нашей профессии становишься циничным, особенно после столь богатого на сильные эмоции и подлянки дня.

— Бедный Пакретт! Он сильно пострадал?

— Врач считает, что у него сломан нос, но без рентгена точно сказать не может.

— Ладно, подождем результатов рентгена. Думаю, мы можем отправляться спать. Я снимаю трубку телефона:

— От Берюрье новости есть?

— Никаких, господин комиссар. Он, наверное, уехал на поезде.

— Это возможно, спасибо. Если он даст о себе знать, звоните мне домой.

— Понял.

Я кладу трубку.

— Пойдем выпьем по последнему за день, — предлагаю я Матиа. — Я так долго работал языком, что сейчас просто дохну от жажды.

Глава 9

— Ваше здоровье, — говорит Матиа, поднимая свой стакан.

Он не пьет, потому что его удивляет мой замкнутый вид. Действительно, уже несколько секунд в моем котелке, где обычно варятся мысли, стоит один образ.

— Что-то случилось, господин комиссар?

— Нет, — загадочно отвечаю я, — скорее оторвалось. Он хочет задать новый вопрос, но Сан-Антонио уже осушил свой стакан, поставил его на стойку и вскочил с быстротой англичанина, услышавшего, как начали играть то, что Берюрье окрестил “Пусть же хрипит каравелла”. (Самые сообразительные из моих читателей поняли, что он имеет в виду “Боже, храни королеву”.) — Подожди меня здесь, сынок, я кое-что забыл.

Я перебегаю через улицу и как сумасшедший влетаю в здание, где в предвариловке парится старина Альфредо.

Блатной, привычный к тюрягам, растянулся на тощем матрасе на нарах.

Закрыв глаза, он пытается заснуть, несмотря на свет и интеллектуальную беседу двух охранников о рыбалке.

Я смотрю на Альфредо. Накрытый пальто, он похож на ребенка. Некоторые дети, когда спят, выглядят жалкими и брошенными. Вот и крутой во сне расслабляется. Годы преступлений стираются, и он становится таким, каким был вначале, когда еще не знал, какая мерзость жизнь, но смутно предчувствовал это.

Ну да нечего смягчаться. Он стал тем, кем стал.

— Альфредо! — зову я.

Он открывает глаза, узнает меня, и его лицо уже ничем не напоминает ребенка.

— Чего вам еще от меня надо?

— Встань.

Он не торопится, не понимая, что мне от него надо, однако подчиняется. Я смотрю на него через зарешеченное окошко двери. На его пальто не хватает одной пуговицы. Верхней, которая не застегивается. Вот что мучило мой котелок: я вдруг вспомнил, что у Альфредо на пальто не хватало одной пуговицы. Быстрый взгляд на остальные сообщает мне, что в руке Пакретта была зажата пуговица именно с пальто Альфредо.

— Хотите меня сфотографировать? — скрипит крутой.

— Твое фото мне нужно разве что затем, чтобы повесить над толчком, — усмехаюсь я. — Но для этого мне было достаточно попросить из архива твое дело.

После этого я разворачиваюсь и ухожу.

Те из вас, кто поумнее остальных, могут спросить, почему я не возобновляю работу с Альфредо после такого важного открытия.

Отвечаю. Я устал, а в таком состоянии хорошо работать невозможно. Это будет пункт номер один. А в качестве второго добавлю, что я понимаю все меньше и меньше. Если анализировать факты, то мне придется прийти к выводу, что на Пакретта напал Альфредо. Но априори это кажется мне невозможным. Альфредо не знал, что у него угнали тачку, а главное, не мог ее так быстро найти.

Однако я по опыту знаю, что в моей работе надо остерегаться того, что невозможно априори. Некоторые вещи, кажущиеся вначале неосуществимыми, после получения дополнительной информации оказываются совершенно нормальными.

Вот вам одна возможная версия. Предположим, что в тот момент, когда толстяк Берю угонял тачку Альфредо, появился один из корешей сутенера. Он узнал машину приятеля. В блатном мире не зовут на помощь полицию, когда вас пытаются обокрасть: все проходит тихо и с достоинством. Этот самый друг начинает следить за “вором” и видит, что Берю оставляет машину в Лесу. Друг галопом возвращается предупредить Альфредо. Тот мчится за своей лайбой и — вот те на! — находит в ней свою спящую мочалку. Он говорит себе, что это убийство спишут на маньяка. Вы следите за объяснениями Мэтра?

Ладно, поехали дальше. Тут Пакретт сует свой пропитанный лекарствами нос. Перед Альфредо он слабак. Тот его обрабатывает уже известным вам образом и возвращается в бар. Что и требовалось доказать.

Я вам только что продемонстрировал, что все возможно. Маленькие аплодисменты для артиста, медам и месье… Спасибо!

Еще один стаканчик с Матиа, и баиньки.

Я приезжаю домой очень поздно, но вижу свет в окне Фелиси. Едва я вхожу, как дверь ее комнаты открывается и она появляется на пороге в своем старом бумазейном халате.

— Это ты, малыш?

— Да, ма.

Ее встревоженные глаза измеряют степень моей усталости.

— Ты поел?

— Да.

— Если хочешь еще, осталось тушеное мясо. Я его разогрею в две минуты.

— Не откажусь.

Думаю, ночные трапезы — самые лучшие моменты моей жизни. Я ем на кухне. Хороший стаканчик бордоского в это время лучше любого снотворного.

Фелиси, допивая кофе, с любовью смотрит, как я ем. Как и все матери, она обожает знать, что я хорошо питаюсь. Разве могучий аппетит не признак здоровья?

— Как тебе мясо, Антуан?

— Потрясающее.

— Чем больше его разогревать, тем лучше оно становится.

— Это верно. Корочка просто восхитительна.

— Мясник оставляет мне куски специально. Пауза.

— Хочешь немного горчицы?

— Не надо, и так вкусно.

— Есть рисовый пирог, который ты любишь. Отрезать кусочек?

— Если хочешь. Но я растолстею.

Она довольно фыркает. Если бы у меня отросло пузцо, Фелиси была бы счастлива. Как и все в ее деревне, она считает, что чем ты больше весишь, тем здоровее.

— Как твои поиски маньяка, продвигаются?

— Пока не знаю. Произошло столько невероятных вещей…

Она умирает от любопытства, но вопросов не задает. Я доедаю мясо и сжато пересказываю ей события дня. Она забывает допить свой кофе.

— Какой ужас! Что ты об этом думаешь?

— Пока почти ничего. Вода слишком мутная, чтобы можно было увидеть рыб. Надо дать ей отстояться — Ты думаешь, что Альфредо?..

— Сейчас я ничего не могу сказать.

Я проглатываю кусок рисового пирога, что ее радует, и прошу еще один, что приводит ее в полный восторг, потом, чмокнув ее в щеку, отправляюсь спать.

Уф! Нет ничего лучше кровати, когда тебя заколебали твои современники и их делишки.

— Антуан!

Я выбираюсь из густого тумана. У моей кровати стоит мама, свежая и пахнущая мылом.

— Прости, что бужу тебя, малыш. Тебе звонит месье Берюрье. Кажется, дело срочное.

Я вскакиваю с кровати и несусь на первый этаж.

Месье Берюрье!

Мама единственный человек в мире, который называет Толстяка “месье”.

Я хватаю трубку, разинув рот в зевке с туннель метро.

— Слушаю..

Мне отвечает громкий чих. Потом начинает гудеть голос Берю:

— Подошел все-таки? Ты там преспокойно дрыхнешь, а я, между прочим, всю ночь ехал.

— Ты где?

— В Мутье.

Я ошеломлен. — А за каким хреном тебя занесло в Мутье, Толстяк?

— И он еще спрашивает! Слежу за твоим типом, Бержероном. Ты ведь мне приказал это, так?

— Рассказывай!

— Вчера вечером он вышел из дому. За ним приехало радиофицированное такси. Я сразу просек, что он отправляется в путешествие. Когда тип, имеющий машину, вызывает такси, значит, он едет на вокзал.

— Браво, месье Шерлок Холмс! Продолжай!

— Он поехал на Лионский вокзал.

— Один?

— Разумеется. Взял из камеры хранения два чемодана и пару лыж, а потом сел в поезд на Бур-Сен-Морис. Было самое время: скорый отправлялся через восемь минут. Я тоже купил билет, потом позвонил в контору, но заметил, что времени на объяснения совсем не осталось. Я ехал в жестком вагоне второго класса с кюре и четой итальянцев с тремя детьми. Представляешь, что у меня было за путешествие?

— Дальше?

— Все это время твой гнида Бержерон нежился в первом классе. Сегодня в шесть утра мы вышли в Мутье, где холод, как в Сибири!

— Бедненький!

— Давай издевайся надо мной, это меня согревает!

— Так что происходит?

— Бержерон спросил, есть ли такси до Куршевеля. Поскольку их еще нет, он взял билет на автобус, который должен туда отправиться через двадцать минут. Что мне делать?

— Следуй за ним и не теряй из виду!

— А где я там остановлюсь?

— Не останавливайся, Толстяк, иди вперед!

— Очень остроумно. Я не забронировал место в гостинице, а из багажа у меня только вчерашний номер “Франс суар”. Я в легком пальто и в городских ботинках. Ты можешь себе представить: я на горнолыжной станции в таком виде?

Я оцениваю ситуацию, потом, с присущей мне решительностью, закрываю вопрос.

— Слушай, Приятель, когда приедешь в Куршевель, иди в “Отель де Грандз Альп”. Хозяева — мои друзья. Я позвоню им и попрошу встретить тебя ликующими криками и приготовить комнату. Так что ты сможешь принять хорошую ванну и отдохнуть с дороги.

— Что за хреновину ты порешь! — протестует Берюрье. — У меня денег кот наплакал. Едва хватило на билет, да и то пришлось доставать из заначки в носке, — Не хотел бы я быть на месте парня, дававшего тебе сдачу!

— Если ты не пришлешь мне фонды, то я буду вынужден возвращаться домой через консульство Франции в Савое.

— Получишь ты свои фонды. Срочный перевод будет отправлен, как только откроются почты. Держи меня в курсе дела.

— Ладно, я закругляюсь. Мне надо закончить завтрак: моя кружка горячего вина может остыть.

И он кладет трубку.

— Что-нибудь серьезное? — беспокоится Фелиси.

— Нет. Берю в Мутье. Компаньон Буальвана поехал в Куршевель кататься на лыжах.

— Ты считаешь, это правильный след?

— Я ничего не считаю, ма, просто принимаю обычные предосторожности…

После этого я иду принять ванну.

Через час я выхожу на тропу войны. Прикинутый, как милорд, побритый и надушенный, я начинаю день с хорошим настроением. Дело Берюрье решено: его уже ждут в “Грандз Альп”, а средства будут ему высланы через час. Я решаю зайти в больницу, проведать Пакретта.

Пожиратель пилюль похож на мумию Рамзеса II, только не такой свежий. Единственное, что можно увидеть между бинтами, это его кожу красивого зеленого цвета. Он смотрит, как я подхожу, и его взгляд увлажняется.

— Ах, комиссар, какая неудача! Медсестра, провожавшая меня, шепчет:

— Не слишком утомляйте его разговором, он еще очень слаб.

— Пакретг, — говорю я, — кажется, малый, напавший на вас вчера, был невысоким.

— Да.

— Он был средиземноморского типа? Он колеблется.

— Вы знаете, в темноте… И потом, все произошло так быстро…

— Вы говорили Матиа о золотых зубах.

Эта деталь меня смущает, потому что у Альфредо нет фикс. Его клыки натуральные и блестят, как у хищников (спасибо зубной пасте “Кольгат”!).

— Да, — бормочет Пакретт. — Я видел, как они блестели у него во рту.

Да, это мог быть и старина Фредо. Повторяю вам: его клыки блестят так, что, когда он смеется, появляется такое ощущение, что солнце отражается от витрины магазина.

— Матиа мне также сказал, что у него были нависающие веки?

— Да, когда он меня колотил, его глаза были как бы полузакрыты.

— Вы узнаете этого типа по фотографии?

— Думаю, да.

— Тогда я вам покажу одну. Я позвонил Пино и попросил его привезти снимок сюда.

— Вы вышли на след? — спрашивает Дохляк.

— Может быть.

Новое появление медсестры, маленькой блондиночки с солидными буферами спереди и пышным амортизатором сзади. Она докладывает о приходе преподобного Пино. Я прошу его пригласить, и Пинюш заходит в палату.

Он больше, чем когда бы то ни было, похож на раскрытый зонтик. У него все висит сверху донизу: сопля из носа, усы, окурок, поля шляпы, слишком широкое пальто и шерстяной шарф.

— Ну что, больно? — спрашивает он Пакретта, вяло пожимая его хлипкую руку.

— Да, и довольно сильно, — уверяет Пакретт и сообщает нам:

— Я собираюсь подать прошение о досрочной отставке. У меня слишком слабое здоровье для этой профессии, а после такого избиения… Надеюсь, страховая компания не будет долго тянуть с выплатой. Я очень рассчитываю на крупную сумму за временную потерю трудоспособности.

Пино говорит, что со страховщиками ни в чем нельзя быть уверенным. Потом он сообщает, что у него начался бронхит, что приводит Пакретта в ужас.

— Не приближайтесь к моей кровати, — умоляет он. — Если при моих травмах я подхвачу еще какую-нибудь инфекцию, то могу уже не подняться.

Пино немного обижен. Он утверждает, что болеет исключительно для себя и не имеет привычки раздавать свои болезни налево-направо первым встречным, как рекламные проспекты.

Сан-А, начинающий терять терпение, требует фото месье Альфредо Бюизетти.

— Держи, — отвечает Пино.

Он роется в карманах, достает снимок и протягивает мне. Смотрю, на фото изображен сидящий на подушке толстый ребенок, который с глупым видом сосет палец.

— Что это с моим клиентом? Усох, что ли? Пино замечает свою ошибку.

— Это фото моего внучатого племянника. Сына — сына моей сестры, той, что замужем за булочником из Ионны. Его зовут Жан-Лу. Не булочника, а ребенка. Ему десять месяцев. Красивый малыш, правда?

Мой ледяной взгляд заставляет его заткнуться. Он протягивает мне фото Альфредо. Я передаю его Пакретту.

— Узнаете?

Инспектор внимательно всматривается в изображение сквозь свои бинты, потом утвердительно кивает.

— Восемь шансов из десяти, — отвечает он. — Но я не до конца уверен, потому что было темно.

— Спасибо за информацию, — благодарю я. — Это может пригодиться.

Я прощаюсь с беднягой Пакреттом.

— В следующий раз я принесу вам сладенького. Достопочтенный Пинюш и я покидаем больницу. Едва мы вышли на улицу, как я прошу его ехать в контору и снова запереть Альфредо в секретную камеру.

Сам же я сажусь в тачку и еду домой к выдающемуся лыжнику месье Бержерону.

Он занимает целый этаж в массивном каменном доме. Вызваниваю трель на звонке. Открывшая дверь горничная спрашивает, что мне угодно. Я встречаю ее улыбкой, широкой, как задница машинистки, и очаровательная куколка начинает смотреть на меня с интересом. Это блондинка со вздернутым носиком и зелеными глазками с голубыми искорками. Глазки с искорками — моя слабость. Глаза в горошек или в шотландскую клетку мне не нравятся.

— Я бы хотел поговорить с месье Бержероном, — говорю я и излучаю сияние, будто закат солнца на календаре.

Те из вас, у кого в мозгах проросли грибы, небось задают себе вопрос: “Какого черта Сан-Антонио спрашивает Бержерона, если твердо знает, что тот дышит свежим воздухом в Куршевеле?"

Этим тупоголовым, недоумкам и просто идиотам я отвечу, что при моей благородной профессии часто приходится врать, чтобы узнать правду.

Понятно?

Тогда не перебивайте величайшего гения века и одновременно полиции.

— Месье Бержерона нет дома, — уверяет девочка. И я готов ей поверить.

Внезапно передо мной встает проблема: существует ли мадам Бержерон?

Спрашиваю об этом милашку.

— А мадам Бержерон меня может принять?

— Которая?

Черт! Неужели биржевик занимался разведением жен?

— А сколько их? Малышка смеется.

— Две: его мать и жена.

Если судить по возрасту самого Бержерона, его мамочка должна помнить первую мировую войну. Поскольку я не испытываю особого интереса к дамам, которые едят антрекоты, провернутые через мясорубку, то требую супругу.

— Мадам еще спит, — говорит служанка.

— Могу я попросить разбудить ее? Если бы я попросил ее воспитывать в квартире дюжину шимпанзе, она и тогда не была бы более испуганной.

— О нет! Мадам нужен отдых. Мадам спит до полудня и…

— Сегодня, в виде исключения, ей придется встать пораньше.

Я показываю мисс Белый Фартук мое служебное удостоверение.

Девочка читает текст, набранный достаточно крупными буквами, чтобы она смогла разобрать его без помощи очков.

— А! Ну если так… ладно, — бормочет она и тут же задает вопрос:

— С месье произошел несчастный случай?

— Нет, мой зайчонок, но от несчастных случаев никто не застрахован.

Говоря это, я вспоминаю великолепные ледяные спуски Куршевеля. Легкий жест, чтобы заставить служанку решиться, и она наконец проводит меня в гостиную, обставленную мебелью в стиле Луи Шестнадцатого. Я опускаюсь на диван и начинаю ждать. Слышится шум открываемых дверей, голоса в соседней комнате. Проходит довольно много времени.

Наконец дверь в гостиную открывается, и я как будто получаю удар мотыгой по башке. Поверьте мне, жен Бержерон подбирает куда лучше, чем компаньонов. Особа, вошедшая в гостиную, имеет все необходимое для того, чтобы заставить Лиз Тейлор покончить с собой от зависти. Она высокая, стройная, с ногами американской танцовщицы и грудью, рядом с которой самый туго надутый воздушный шар покажется плоским. Если ей есть хоть двадцать пять, значит, служащий, зарегистрировавший ее рождение, занимался приписками. Ее очень светлые волосы окаймляют загорелое лицо с восхитительными бледно-голубыми глазами. Полные чувственные губы, безукоризненный нос…

При виде этого создания я чувствую себя уничтоженным, как не верящий в удачу малый, использовавший накануне тиража выигрышный билет лотереи в клозете.