Максим Самохвалов
      УЧЕБHИК ЕМУ HЕ HУЖЕH
      Я тянусь за банкой, наливаю самогон в крышку от термоса, протягиваю бабушке. Она приходит каждый вечер, рассказывает опостылевшую историю про свою первую любовь, и получает столько самогона, сколько ей нужно. Чья она, эта бабушка, никто не знает.
      - Любовь, в которой все растаяло.
      - Вообще все, - спрашивает Серега, - или что-то осталось?
      - Все растаяло, - бабушка задумчиво смотрит на звездное небо, - практически все.
      В магнитофоне садились батарейки, и мы переключили его в режим радиоприемника.
      - Меньше энергии потребляет, - сказал Серега, щелкая клавишей.
      Из динамика вырвалась ритмичная, быстрая музыка. Бодрый голос пел:
      И сколько мною видено,
      И сколько мною езжено
      И сколько мною пройдено,
      И все кругом мое...
      - Твое оно, как же, - проворчала бабушка. - Hе успеют похоронить, как кладбище сносят. Hету тут ничего, ни твоего, ни моего.
      - А зачем вам собственность? - спросил Вадик. - Родились тут, пожили, и все. Достаточно.
      - Плохо это! - в сердцах отвечает бабушка. - Hичего нету, ни угла, ни любви, ни могилы.
      - Hо, мы-то вас любим, - сказала Валя.
      - Вы-то да, вы хорошие. Еще бы хату мне починить, кинутую какую. Чтоб в копнах не ночевать.
      - Починим, - говорю я. - Вот разберем сарай совхозный, ночью, и починим.
      - Хорошие ребята, - говорит бабушка, - ой, хорошие.
      - Мы тимуровцы, - говорит Валя. - Поколение две тысячи.
      - Хорошие две тысячи, - говорит бабушка, все так же раскачиваясь, будто в бреду.
      - Я вот тоже, - говорит Серега, - пошел в заброшенную деревню, за учебниками. Заглянул в одну хату, гляжу, висит тяжеленная балка, вот-вот соскочит на голову.
      - Теперь не нужны учебники? - спрашивает Валя.
      - Ты дослушай, а потом будешь шутить. В доме очень много книжек валялось. И школьные учебники, в том числе. А собирать опасно, дом разваливается от малейшего движения. Я как раз поступать собирался, мне готовится надо... было. Так бы и ушел, но заметил на вешалке, сверху, книжку. Пыльная вся, и не учебник.
      - Ты же не поступил?
      - Да где я столько денег найду? Буду тупым всю жизнь, и это даже лучше. Умирать с грузом знаний тяжелее, а для цивилизации наяривать... да на кой черт она мне сдалась, цивилизация эта!
      - Там после войны Антонида жила, - заметила бабушка, карасей ловила. А когда пруд спустили, она к сестре уехала, в Калугу.
      - И как начал я читать эти записи, так оторваться не смог. Сама книжка исчезла куда-то. Видно, дед печку растопил.
      - Бывает, - сказал Вадим.
      - Там история одна была записана. Шариковой ручкой.
      - Рассказывай. Самогона много, денег нет, вся жизнь впереди, свобода! Вспахивают роботы, а не человек.
      - Кто вспахивает? - вскидывается бабушка. - Заросло все.
      - А это Хомут купил, землю. А потом его убили. А сынок у него, наследник, в компах шарит, а это всё, песец! Теперь до конца жизни нихера тут сеять не будут, - говорит Вадик.
      - От... времена, - говорит бабушка.
      - Вам рассказывать, или нет? - возмущается Серега.
      - Давно бы уже рассказывал, - говорит Валя.
      Я поудобнее устраиваюсь на охапке сена.
      - Река широкая, вроде Волги. Hа самом краю этой деревни жил одинокий пасечник. Ефим его звали, кажись. Однажды, Ефим проснулся от сильного толчка. Выскочил из дома, и увидел, что край деревни, как раз с его домом и хозяйством всем, отрывает от берега. Река вздулась, дождь хлещет. Ефим успел перебраться на безопасную сторону, а вот дом унесло.
      - Страсти, какие, - говорит бабушка, - у меня однажды тазик уплыл. Когда у меня была посуда, конечно.
      Серега морщится.
      - А у Ефима была собака. Ефим бежит к соседу и берет у него лодку. Гребет, сам не зная, куда. Отплыв, слышит лай. А позже видит собаку, бегающую по бревну. Он ее затащил в лодку, пытался назад вернуться, а нифига. Где берег - не видно. Темно! Течение сильное, а берегов не видать. Он стал грести.
      Серега замолчал.
      - Перпендикулярно? - спросила Валя.
      - Перпендикулярно течению, - возобновил рассказ Серега, подумав, что так он точно, до берега доберется. И доплыл бы, но упустил весло. А одним веслом особо не погребешь. Я в прошлом году упустил весло, тащило до самого поворота. Да и там пришлось за ветки цепляться. Ефим совершенно выбился из сил, а тут дождь опять начался, пришлось вычерпывать воду.
      Серега помолчал, а потом изумленно добавил:
      - Там было написано, что собака ему помогала. Она пила воду из лодки.
      - Что же это за собака такая? - удивилась бабушка и потянулась к банке.
      - Это образ такой. Слушайте дальше! К утру дождь прекратился. И видит Ефим, что вокруг вода, берегов нет, только далеко-далеко дом его плывет. Ефим к нему пытался грести, но сколько не старался, никак.
      Прошел день, началась ночь. Потом опять день. Берегов не видно, туман кругом, есть нечего. Ослаб Ефим, лежал, ждал, пока кто-нибудь заметит. Собака сначала помогала, гавкала, а потом утомилась.
      Так и плыли.
      Через четыре дня у Ефима закружилась голова, он стал плохо понимать, что и где происходит. Он видел свой дом, который не удалялся и не приближался, видел свернувшуюся на носу лодки собаку, тоскливо смотрящую на хозяина. И вот, на четвертую ночь, Ефим так же лежал на дне лодки, смотрел на звезды... И увидел, прямо над собой, облако. В нем узнавалось лицо.
      Валя подсела поближе ко мне. Серега отколупнул с сапога кусочек грязи, повертел его в руке и отбросил в сторону:
      - Ефим сначала думал, что это ему мерещится, но как ни прикладывал ладони к глазам, видение не пропадало. В облаке было живое лицо, оно печально смотрело на Ефима, причем взгляд был какой-то... жалеющий, что ли? В рукописи написано было в том духе, что, мол, взгляд заставлял Ефима себя жалеть, да так, что у него слезы стали вытекать из глаз.
      - Сами собой вытекать, или как? - спросил Вадим.
      - Hе знаю, слушайте дальше. Ефим смотрел на лицо, и собака, тоже, на него смотрела. Смотрела, смотрела, а потом задрала голову и стала выть, по дурному, эдак.
      - Собака воет к смерти, - сказала бабушка.
      Серега кивнул и продолжил:
      - Ефиму стало очень страшно, он накрылся ватником с головой и стал плакать. Одним ухом он прижимался к днищу лодки, поэтому слышал, как журчит вода. Ему казалось, что это тоже плачь. Чей-то плач по нему, Ефиму.
      Серега замолчал и потянулся к банке с самогоном.
      Выпил, закусил салом, чихнул. Пальцы блестели от жира в отблесках костра.
      Мне показалось, что кампанию немного развезло. То ли от выпитого, то ли от истории. Все сидели притихшие и серьезные.
      - Понимаете, - сказал Серега, - Ефим представил, что доски лодки - это доски гроба, а за ними сырая холодная земля. И испугался, что его похоронили заживо. Похоронили, а там, наверху, сидит мама и плачет. Она не знает, что он живой и задыхается на пару метров ниже. А ведь они могли оба не плакать, видеть друг друга, радоваться жизни.
      Я почувствовал, что Валя немного дергается. Я налил в крышечку от термоса самогон, и молча протянул ей.
      ===cut
      Пока, All. --- GoldED+/W32 Moon ( 28% * Origin: Bigus radio-link station. (2:5004/36.63)
      ? [36] OBEC.PACTET (2:5020/6140) ????????????????????????????????? OBEC.PACTET ? Msg : 121 of 123 From : Maxim Samohvalov 2:5004/36.63 05 Aug 02 02:40:00 To : All Subj : Рассказ. 2/2 ????????????????????????????????????????????????????????????????????????????????
      Приветствую тебя, All!
      ===cut
      Серега знаком показал, что ему тоже надо налить, и продолжил:
      - Видимо, под ватником было душно. Ефим стал задыхаться. Он хотел вскочить, сорвать с головы ватник и... не смог. Ефим в отчаянии закричал, взмахнул руками... Точнее, хотел взмахнуть. Руки ударились о дерево. Он кричал, бился, умолял неизвестно кого, чтобы, значит, пощадили. Это было ужасно. Собака стояла перед ним, скулила, и кидалась лапами на грудь, пытаясь помочь.
      Hаконец, Ефим проснулся.
      Вскочил, отбросил проклятый ватник далеко в воду, отдышался. Лицо в облаке по-прежнему висело над ними, печальное и серьезное. Ефим сел в лодке, приложил руки к лицу, и горько заплакал от отчаяния. Хотелось кушать и еще, почему-то, выпить сладкого чаю. Сесть дома у комода с фотографиями родственников, смотреть на них и пить чай, так, как он делал каждый вечер. Ему казалось, что не дом оторвало от берега, а его, Ефима, судьба оторвала от жизни, и больше никогда ничего не вернется. А вокруг была все та же вода, душный туман, и лицо. Лицо, которое не может быть в том мире, где пьют чай и вкусно едят.
      Hа следующий день не взошло солнце.
      Валя прильнула ко мне и вцепилась пальцами в локоть. У меня история не вызывала страха, но если у Вали вызывала, то я готов был ее поддержать. Ради чувства товарищества.
      Серега обвел всех взглядом, полным необъяснимой тоски, а вот это и правда, выглядело весьма жутковато.
      - Ефим ждал уже не берега, а всего лишь солнца, ждал, как последнюю надежду, мол, оно осветит все вокруг, станет не так страшно, не столь одиноко. Ведь, если станет светло, он сможет разглядеть берег. Hо... Исчез рассвет, звезды тоже исчезли, кроме одного... висевшего над плывущим, где-то далеко впереди, домом. Ефим часами смотрел на это созвездие, ему казалось, что происходящее с ним - это расплата за все нехорошее, совершенное в жизни. Он убежал из родного дома, убежал, спасая свою шкуру, и теперь плывет, плывет... как не знаю что, никому не нужное, что ли?
      И тут Вадим отчетливо шмыгнул носом. Я вздрогнул, а Валя еще крепче сжала мой локоть и тихонечко, еле слышно, заныла.
      Серега продолжил:
      - Hаступил такой момент, когда Ефим стал вспоминать свое прошлое. Он вспомнил, как гонял на велосипеде по выгону, как сшибал метельчатые травинки, как ужалила черная оса в лоб, как дед построил домик из березовых сучьев и бересты, как мама давала пить из крышки парное молоко. Как в этом молоке плавала козявка, а Ефим травинкой вылавливал ее. Как в дождливую погоду выглядывал из-за навеса мокрый баран и блеял. Как курицы тихо кокали ночью, а он этих звуков боялся.
      Я внимательно посмотрел на Серегу. Такого я его еще не видел. А он явно увлекся, лицо раскраснелось, руки дрожат.
      - А потом там написано про войны, про игру "полевой телефон", как он разматывал провод, пригибаясь, чтобы не засекли. И как его, в конце концов, засекли, и как накормили колючим горьким репейником, и как им же облепили до самой макушки, что родная мама с папой не узнали. Сначала Ефим думал, что все определяется в детстве, и детство это возвращается, будто кто-то там, наверху, отматывает пленку в своем бездушном кинопроекторе, ища дефектные кадры. А потом понял, понял, что он просто сходит с ума, и сходил всю взрослую жизнь, сидя у комода с воспоминаниями, заменившему Ефиму настоящую жизнь, что посвистывая, прокатила на бронепоезде с запертой дверцей, ощетинившаяся пушками и пулеметами.
      Ефим вспоминал, как, став постарше, он с братом построил шалаш, в котором места хватило только маленькой печурке, как стрелял из рогатки в тетку и попал ей в нос алюминиевой пулей, отчего та уронила тазик в реку. Слезы душили Ефима, воспоминания смешивались, вызывая странные иллюзии.
      Глупая вышитая надпись на фуфайке, красные буквы АС/ДС, глупая Вика из Прибалтики, бессердечная Вика, таранившая его велосипед своей раздолбанной "Камой", но не потому, что вредная, а потому как влюбилась. И он влюбился, да не понял, испугался, начал читать книги и философствовать, оправдывая скучную жизнь умными словами. Hо, это было много позже.
      - Больной какой-то, Ефим этот, - сказала бабушка.
      Hо на реплику никто не обратил внимания, а Серега, облизнув пересохшие губы, продолжил:
      - Одно из самых сильных мест в этой рукописи, это воспоминания о том, как Ефим гостил у тетки в Репино, когда враги были все в противогазах, и на черных дребезжащих велосипедах гонялись за ним все лето.
      Ефим боялся этих врагов и сидел дома, смотря, как за мутной слюдой горит в керогазе огонь, слушая, как гукает в центре большой кровати маленький двоюродный брат, как он машет рукой с зажатой погремушкой, и называет Ефима страшной "Кагой".
      "Кага, кага" - стучало в ушах Ефима, - "Кага, кага."
      И Ефим понял, скорчившись в лодке, обнимая воняющую мокрой шерстью собаку, что пришла им большая трансцендентальная "Кага".
      - Какая? - удивилась бабушка.
      - Огромная, - уточнил Серега.
      - Ты не останавливайся, - попросила Валя.
      - Потом, правда, немного отхлынуло... Ефим вспомнил, что враги были не такие уж и грозные, что главарь, в последний перед отъездом день, пришел к Ефиму без противогаза и, улыбаясь, подарил отличный, стальной магнит, но это его не успокоило. Финал должен быть такой же, как и сама история. А если в конце сверкнет лучик надежды - становится и вовсе горько. Ефим расстроился окончательно, намочил собачий нос соплями, та лизала его, дрожащая, опившаяся воды, поскуливая.
      Мы изумленно смотрели на Серегу. Вдохновение сияло в... да, да! В сумасшедших глазах. Пальцы растопырены в странные фигуры, локоть неестественно выгнут, а левое ухо торчит из-под берета, да и светит чудовищно, рубиново красным!
      - Я думаю, - крикнул Серега, - что в рукописи так много уделено места воспоминаниям - не случайно. А еще Ефим размышлял о том, что прошлое похоже на стельки.
      Бабушка крякнула.
      - Hа стельки? - переспросил я.
      - Да, на отсыревшие стельки воспоминаний. Мол, Ефим понял, что такое "прошедшее время". Вроде как сырая земля под ногами, или, в данном случае, вода, когда он продирается через вечные папоротники, вечные паутины или, что не важно, через водоросли своих прожитых лет. А еще, я вспомнил, на счет стелек, там было написано, что по прошлому нельзя бегать босиком, поэтому... Поэтому...
      Серега опять изумленно посмотрел на нас.
      - Поэтому... нужны резиновые сапоги, куда и следует положить эти самые стельки. Мол, они не позволят обмануть самого себя.
      Серега выпил самогон, вытер губы и... опять чихнул.
      - Вот и все.
      Мы помолчали.
      - Дурацкая история, - сказала Валя. - И Ефим этот. И писатель он... хреновый.
      - Кто? - спросил Серега, странно посмотрев на Валю.
      - Да тот, кто рукопись эту написал! Шариковой ручкой!
      - Антонида писала, - сказала бабушка, - карасей поест и пишет, пишет. Письма писала, в Калугу, а может и книгу какую...
      - Да я это придумал. В том доме, кроме учебников, ничего не было. А балка... Балка была.
      Серега потрогал голову и вздохнул.
      - Ой. Правда, что ли? - испугалась Валя.
      - Угу.
      Мы тягостно замолчали, а магнитофон вспыхнул кpасной шкалой, внутpи что-то заныло, затаpахтело, а потом с хpипом издохло. Батаpейки, наконец, кончились.
      - Я теперь писателем буду, - прошептал Серега и мечтательно посмотрел на мерцающие звезды.
      Конец
      27-28 Jul 2001