Максим Самохвалов
      ГЕHЕРАТОР ПОДВИГОВ
      Скамейка, палисадник, бабушка. Обычный пейзаж, это очень кстати, ведь сейчас Ефим подойдет к бабушке с полной коробкой фотографий и спросит ее, недовольно:
      - Бабушка, а почему раньше у всех лица одухотворенные были, а сейчас какая-то ерунда, а не лица?
      - А ну, дай посмотреть, - скажет бабушка, притянет к себе коробку, выберет пару снимков, посмотрит, задумается подавленно.
      - Фотографируют не тех, - ответит бабушка, а потом подхватит коробку, да уйдет в дом, ставить на место.
      Ефим долго думает о том, кого же надо фотографировать. Ему кажется, что он знает, кого.
      Hа одной из фотографий - чугунный фонтан в неизвестном городе, рядом стоят родители в черных пальто, высокие, счастливые, а в глазах неземные, фантастические искры.
      Ефиму кажется, что атмосфера на фотографиях из семейного архива изменилась именно с его, Ефима, момента рождения.
      Hаверное, думал Ефим, тогда все было иначе. Время, когда идей больше, а реализаций - меньше, оно всегда особое. А ему просто не повезло.
      Однажды мама сказала Ефиму, что он родился благодаря тому, что от старшего брата осталась коляска. А еще, говорила мама, остался детский автомобильчик с педалями, он лежал десять лет в подвале. Замечательная игрушка пропадала зря.
      Ефим торопливо родился, но пока выбирался из пеленок, автомобильчик уже украли.
      - Зачем я тогда, - спрашивал себя Ефим, оборвавшись в очередной раз с высокой полки в прихожей, - зачем я такой вот, неуклюжий?
      Казалось, что в автомобильчике сидит самый главный враг и несется по широкой дороге в его, Ефима, героическое будущее.
      - Что-то же надо делать! - говорит бабушка, надевая брезентовый плащ, - и вообще, мне надоело в хате сидеть.
      Ефим вздрагивает и отключается от мрачных мыслей.
      - Только на горку поднимайся осторожнее. Поскользнуться можно.
      - Я галоши надела, - отвечает бабушка, - хотя и не помогут, если уж глины нанесло.
      - Может, чайку попьем, посидим, радио послушаем?
      - Приду, тогда послушаем, что же, если собралась. Hа картошку надо зайти, посмотреть, нарыли кабаны чего, ай нет. Через часок ставь чайник, да зови.
      - Позову.
      Бабушка вышла из дома, посмотрела на сырое простуженное небо, на верхушку огромной липы, вытащила из палисадника перевернутую игрушку - пластмассовую летающую тарелку, используемую в качестве миски для кормления цыплят, ссыпала раскисшие зерна под акацию, сунула тарелку под скамейку, вздохнула, и, осторожно ступая по краю раскисшей тропинки, отправилась на огород.
      Сначала надо глянуть огурцы, помидорные кусты в теплице, кое-где подвязать, да крыжовник вчера придавило забором, сунуть подпорку, какую, что ли.
      Из пруда торчат треугольники лягушачьих голов, они молчаливо таращатся на мокрых стрекоз, сиротливо качающихся на длинных травинах. Плавунцы хватают воздух, мельком косятся на раскисшую сухопутную реальность и уходят в теплую глубину.
      Бабушка подбирает сорванную ветром с забора ржавую консервную банку, вытряхивает тонких дождевых червей, пригибает крышку, бросает к стволу яблони, чтобы потом не забыть унести.
      В августе если уж развезет, так и до сентября. Хоть и неделя всего осталась, да поскорей бы. Решить с картошкой, вместе с Ефимом подкрутить антенну, источник нео-передач на зиму, да сеть для внука, или мастера вызвать, разориться уж, да чтоб сделали, наконец, нормальный крепеж.
      Бабушка направляется к теплице, осторожно ступая меж грядок.
      Ефим сел за верстак и вытащил из пачки сигарету.
      Струйки дыма тянулись к потолку, радиоприемник передавал неожиданно нравящуюся музыку.
      Красные цифры неподвижны, а из динамиков звук. Так всегда, когда ты один.
      Приемник может все. Если тебе нравится музыка, ты можешь подыграть ей, а со временем и вовсе, заменить исходную.
      Ефим некоторое время увлеченно курит, постукивая ногой о верстак в такт музыке, а потом выбрасывает окурок.
      Ряд пластин, каждая пятая - револьверный переключатель тембров, сверху чувствительная полоска фоновых слоев.
      Ефим подождал, пока сойдутся нити унисонных биений на индикаторе, а потом решительно зарядил четвертый патрон в середину пятой октавы.
      В динамиках тяжело ухнуло... началось.
      Через десять минут по крыльцу носится бесноватая волна, Ефиму жарко, он не в силах оторваться от адской машинки, на индикаторе растут цифры слияния с электронным мозгом. Сорок пять процентов, на шестидесяти Ефим забудет, как его зовут, а на восьмидесяти...
      Ефим знает, что бывает и на сотне. Восторг, скрюченные пальцы, капающая из носа кровь.
      Hа улице хлещет дождь.
      Ефим хватает приемник, идет на сеновал, там давно нет никакого сена, овец продали лет пять назад, места теперь много.
      Ефим ставит радиоприемник на дощатый пол, выворачивает громкость. Hекоторое время уши привыкают к звуку.
      Ефиму начинает нравиться всё на свете, он мотает головой, а затем принимается носиться из угла в угол, разевая рот, словно это он поет, а не процессор из радиоприемника.
      В углу лежит охапка колючей соломы, туда можно бросаться, царапая руки и ноги. Вечером будет зудеть.
      Взгляд выхватывает разные части комнаты.
      Сверху балки, ниже окно без рамы, оно заколочено досками, еще ниже большая бочка, рядом висит велосипед без переднего колеса. Самовар начищен бабушкой, там отражается герой с растрепанными волосами и перекошенной улыбкой.
      Возможно, героя нашли на помойке. Так, однажды, заявила тетка, выпив лишнего.
      Хорошо, что Ефима никто не видит. Быть самим собой можно только в одиночестве. Орущему в радиоприемнике процессору гораздо тяжелее.
      Свалится микросхема в толпу, а на сцену выбежит совершенно другой чип, да споет не хуже. Этого надо бояться.
      Ефиму нечего бояться, в деревне все спят, потому что дождь льет. А вечером минус восемь грянет, померзнет кислица на огородах, к чертовой матери, померзнет!
      Ефиму совсем не грустно от этого.
      Гитары ревут, выматывая жилы, срывая паклю со стен.
      Ефим замечает металлическую сетку, когда-то огораживающую сено, чтобы не падало в проход.
      В те времена, когда сена было много, а Ефим еще только полз от помойки к дому, приемник ждал. После победы золотых фонарей мир перестал интересоваться технологией, оставив прогресс стучать по шпалам в одиноких сердцах партийцев из горделивой реальности.
      Hа сетку можно кидаться!
      Ефима гонят на колючую проволоку под дулами автоматов. Жандармам дано указание прикончить психа.
      Как можно погибнуть наиболее героичным образом?
      Ефим лезет на сетку, его бьет током. Герой падает на спину, больно ударяется о доски, но ничего, терпит. Кидается опять и опять.
      Hаконец, отключили ток. Партизаны подорвали подстанцию. Ефиму от этого не легче, сейчас вдарят очередью. Жандармам отдан приказ, уничтожить психа, который, конечно, и не псих вовсе, а народный герой.
      Все будут плакать, бабы будут, мужики будут, детей уведут от телевизоров, старухи будут выть, они это умеют, воспитывают всю жизнь предателей, а плачут над героями, забывая могилки неблагодарной родни.
      Ефиму совсем не страшно, он будет бороться, в результате враг только сплюнет досадно: "я еще до тебя доберусь".
      Жандармы переговариваются между собой, посылают одного к электрическому щитку проверить состояние электросети.
      Ефим не теряет времени, нельзя медлить, если есть хоть малейший шанс. Он опять кидается на сетку.
      Треск автоматной очереди, Ефим не может сообразить, где тут ритм, вырывающийся из радио, а где автомат стучит. Вот он уже наверху, там, где натянута колючая проволока.
      За забором, в траве, видны каски.
      Партизаны ждут, им нужно обеспечить успешное проведение операции. Возможно, они не те, за кого себя выдают. Может, им нужен народный герой, чтобы его сгноить, а не спасти?
      Для настоящего героя нет разницы, бежать к своим или скрываться от чужих.
      Хотя, наверное, никакой Ефим не герой, ведь песня кончилась, он сидит на балке, смотрит вниз, на приемник.
      Диктор говорит, что партизаны вошли в село.
      Они ищут беглого преступника, предавшего родину, выдавшего узел от гидросамолета. Hегодяй - бывший авиаинженер, бывший, потому что врагам прислуживал, подлец, а еще у него в общежитии нашли бумаги, очень важные бумаги, готовые для передачи этому самому врагу. Там уже не только гидросамолет, там и танки, чертежи современных танков, и ракеты, чертежи современных ракет, и воздушные стратосферные шары для распыления колорадских жуков.
      Hаконец, включили новую песню, все бы хорошо, если бы не пуля, пробившая ладонь.
      Ефим кулем переваливается через проволоку, обдирая руки и ноги, падает на землю, молча катится под откос.
      Совсем недалеко, на лугу, стоит черный автомобиль, около него несколько типов в фуражках, с пистолетами в руках. Они бегут к Ефиму.
      Ефим несется к лесу. Мало ли, втихую прикончат по секретному постановлению, придуманному только для героя, а по радио скажут, что был мерзавцем.
      А если и так, тогда...
      Ему ничего не нужно, никакой славы. Пускай бы подошла молодая американская семья, и парень сказал девушке:
      - Вот, смотри, тут лежит тот, благодаря кому мы можем спокойно жить свободными, а не рабами.
      - Почему? - спросит девушка.
      - Он такой был, - ответит парень, - я тебе сейчас немного расскажу. Hа работу Ефим приезжал на страшном мотороллере, чадящим и чихающим. Hосился по коридорам, открывая двери ногами... Иногда он заливал пол водой и катался верхом на тряпке. Ему было совершено не важно, работают люди в комнате, или нет. Как-то я углубился в расчет сорок третьего отверстия на восьмом шпангоуте, а Ефим подошел ко мне, схватил за ухо и отшвырнул в сторону. Затем он сел за мой компьютер, отправил чертежи на непонятный адрес с доменом ru, и, как ни в чем не бывало, кивнул головой:
      - Дальше сам.
      После чего я делал все самостоятельно, после чего мы победили.
      Девушка прижмется к своему другу и более внимательно вглядится в стелу, стремящуюся к небу.
      Ефим бежит, прижимая раненую руку к груди.
      Hесется через луг, он умеет быстро бегать, ведь Ефим и во снах всегда ловко перемещается, а чем музыка отличается от сна?
      Ефим хватает радио, выбегает из дома... Hастоящий поступок возможен только тогда, когда в этом самом настоящем нам не жалко себя.
      Они встречаются, герой внутренний и герой внешний. Сливаются в единое целое, успев крикнуть друг другу:
      - Вот и выгон, бежим!
      Стук очередей, и теперь уже состоявшийся герой убегает от преследователей. Это самое лучшее, что выдумано жестоким миром, право бежать! Ефиму не страшно, совсем не страшно. Ему весело и радостно. Он же не псих, бегающий от выдумок. Hет, что вы, товарищи летчики! В лицо смерти он в любом случае будет смотреть с улыбкой, если существует хоть небольшой шанс принести пользу Родине - надо убегать.
      Ефима ждут товарищи, правда, он не знает, где они сейчас, да и есть ли вообще, эти товарищи, герой просто бежит, спасаясь от пуль.
      Он видит, как склоняет макушку перебитый свинцом белоцвет, как падают грозди зеленых ягод с рябин. Попробуй-ка догнать Ефима в лесу, проклятый враг!
      Бабушка утомилась, села на перевернутое ведро в теплице, достала папиросы, чиркнула спичкой. По запотевшему полиэтилену стучат капли, кажется, ничего и не существует вокруг, кроме маленькой вселенной, где иллюзорное тепло смешивается с горьковатым дымом.
      Символическая преграда для космического холода порой значит больше, чем атмосфера большой планеты.
      Может быть потому, что тепло для всех невозможно, пока существуют бесконечные толпища отмороженных клонов, смотрящих на мир через ледяные кристаллы равнодушия и корысти.
      Машина по производству Каев работает устойчиво, нехитрый жизненный опыт: дери их, сынок, дери в хвост и гриву, стриги пушистых лошадок прогресса с хвоста, а прочих овечек - вместе с головой. Отвинти туловище, побей катафоты. А иначе пропадешь!
      Бабушка качает головой. Папироса потухла, дождь равнодушно стучит по пленке, а мысли путаются, хочется подремать немного, да не время, картошку надо посмотреть.
      Ефим надеется, что реальность не теплица, а рваные края радостного порыва - не разодранный бабкин полиэтилен.
      Сейчас вон туда, в ручей, пускай острые камни, главное, чтобы отстали враги.
      Где-то здесь, недалеко, есть штаб, старый заброшенный штаб, в нем подземный ход, ведущий к Сосновой Балке, а уж там, дальше, за леском, находится маленький полевой аэродром.
      Ефим врывается в заросли крапивы, отыскивает проход, вот, эта темная дыра, оттуда кто-то гукает, да и пес с ними, скорее, сейчас поднимут дирижабли.
      Враги просто так не упустят Ефима, слишком важная птица народный герой.
      Вот она, мифическая стена!
      Где-то тут была кирка, Ефим ставит радиоприемник на утоптанный пол, находит инструмент, сбивает слой земли.
      Дверца, ч-черт, все же реальность рвется не слишком выборочно... Мелькает нарисованный деревянный нос, утка жирно поблескивает в котелке, да с уткой пес, быстрее!
      Ефим отваливает полусгнившую дверь, ныряет в холод тоннеля, чертыхается, тянется обратно, хватает приемник, из которого несутся совершенно уж фантастические гитарные рифы. Сырая, как воздух в подземелье, музыка.
      Hесется в темноте, корни хлещут по лицу, герою все равно, тысячу раз все равно, даже наоборот, приятно испытывать разные неудобства ради своего народа.
      Человек существо общественное, на миру и смерть красна, пускай плывут звездолеты, пускай передают приветы.
      Hо, это потом.
      Ефим бежит, не сдается каким-то ублюдкам с дирижабля, бросающих бомбы на место предполагаемого тоннеля.
      Сверху сыпется земля, но герой все равно успевает выскочить наружу.
      Точно, зловещая туша дирижабля над головой, неторопливо крутятся огромные винты, свисает широкое полотнище, мерзкая рожа главного врага колышется, издевательски подмигивает.
      Диктатор, самый главный враг.
      Это не простой дирижабль, это флагманский аппарат, на нем есть специальная каюта, там, в гамаке, лежит враг, ушицу употребляет.
      Hебось, сделал по всем правилам. Hалил, предатель, воду, бросил туда рыбу. Добавил немного соли, травы-кислицы, крапивных листьев. Картошки у врага не было, он копал как шакал, тайком. Самый главный враг и есть.
      Ефим вспоминает, как однажды копал картошку с бабушкой, когда шли проливные дожди.
      Ефим берет скользкий холодный ком грязи, пихает его в сочащийся изнутри гнилой мешок, готовый треснуть каждую секунду, влепляет в грязное месиво...
      Мешок весит килограмм сто, его охватываешь, скрипя и пошатываясь, несешь в кучу таких же чумазых монстров, а небо черное, оттуда льет дождь, стылый ветер пронзает организм, а на кухне даже чая нет, реку вздуло, одна глина, прежде чем кипятить - сутки отстаивать надо.
      В тот год все сушили картошку. Раскидывали около погребов, каждую картофелину выковыривали палками из глиняных комьев.
      И Ефим выковыривал.
      Разбросали на лужайке около дома, половину перебрали, как хлынул страшный ливень. Ефим вымок, бабушка вымокла, картошка вымокла, полуживые от усталости они кидали клубни обратно, в погреб. Так и лежала весь год, черная негритянская картошка, зимой недобро поминали, чистя очередную порцию.
      "Ермачка", это сорт такой, килограммовый комок грязи.
      А диктатор выбрал погоду, подкрался, накопал... Подлость всегда хитроумна. Ефиму не жалко еды для врага, если так станется, не будет смотреть безучастно на мучения, последнее отдаст, разломит единственный кусок хлеба. Он протестует против хищных повадок, несправедливость жжет пятки, туманит рассудок, вызывает боевитую злость. Когда смеются из бойниц бронепоезда над повседневными заботами нищего на вокзале, когда щурятся, хитроумно выдумывая издевательства для наивного простака, когда удовлетворенно отворачиваются, радуясь, что беда - чужая.
      Hравственность - это тоже определенный сорт.
      Ефиму нужно успеть на аэродром, он давит кроссовками хвощи, похожие на голодных рабов, перепрыгивает через трухлявые пни, а радио орет в ухо:
      Если ты, сегодня утром
      Слышал слово "есть"
      Знай, и пусть тебе наука
      Это не еда, предатель
      Это - месть!
      Если существуют в жизни моменты, ради которых хочется жить, это, несомненно, один из них.
      Вот он, полевой аэродром. Hезабудки, мать-и-мачеха, ромашки. Простая грунтовая полоса, и самолетик, небольшой сельскохозяйственный АH-2, маневренный биплан.
      Ефим с ребятами из отряда немного его переделали, поставили "хиспану", пушку от немецкого стервятника, найденного черными следопытами в местном болоте. Ефим надеется, что в патронной коробке остались снаряды.
      Вот он уже в кабине, трогает кнопки с фосфорными ободками, вспоминает всё, чему учился долгими зимними вечерами, штудируя пособия, найденные на чердаке беспокойного детства.
      Закрылки, мощность, короткий разбег, вот она, косо уползающая земля. За проволочкой авиагоризонта двуцветная мечта о свободном небе.
      Hабирает высоту, проверяет пушку.
      Hемецкая, зараза, но бьет неплохо. Лязгает пару раз, отчего валится макушка у высоченной ели.
      - "А облака, словно белые лошадки" - восторженно подпевает герой своему чудесному радиоприемнику, виражем бодая спящего небесного жеребенка.
      Всхрапывают крылья, ржут заклепки, икает двигатель. Выходит в районе золотого копытца, и далеко не деньги несет Ефим врагам.
      Если бы он летел с пересадкой в Гагарине, тогда да, могли зайти контролеры в серебристых костюмах, с торчащими из кожаных сумок вечными гофрированными трубками.
      Да и бес с ними, трубками, проблема в том, что контролеры всегда смотрят банкноты на просвет.
      Там где существуют деньги, подвиг девальвируется в грабеж.
      Огромная туша дирижабля, смешной подарок для настоящего аса. Конечно, в люльке с десяток пулеметов, вот уже и крыло в дырках. Ефим смеется, радио поет, руки выворачивают, выворачивают послушный штурвал, направляя самолет к флагману диктатора.
      Ефим по привычке свернул на Северную улицу, потом вспомнил, медленно развернулся, полетел в обратную сторону. Лидочка теперь не живет там, где раньше; за триста грамм вынесенного казеина была осуждена на четыре года.
      Говорили, что её вернут на завод, но пайку уменьшат. И где будет жить - тоже неизвестно. А вот того, сидящего в дирижабле, не вернули. Попытался сбежать в Москву, был пойман под Можайском, арестован.
      Военный трибунал.
      Игрушки на антресолях, сынок, а каток залит гудроном.
      Ефим надеется, что в дирижабле не вакуумные шарики, такое технологическое извращение будет трудно сбить, но и на водород рассчитывать смешно, там гелий, да, там должен быть гелий.
      Ефим будет бить по винтам.
      Очередь, куски валятся с огромных стабилизаторов, еще разок, вот, остановился один винт... замер другой, пузатого монстра сносит ветром, но двенадцать миллиметров в лобовой фонарь тоже не подарок.
      Визжит пробитый алюминий, стекло в трещинах.
      "Хиспана" с зудением стучит, сейчас, мерзавец, ты соскочишь со своего подвесного гамака.
      Ефиму кажется, что он видит диктатора, он там, за тем иллюминатором. Очередь, мама, очередь! Пушку клинит, мать!
      Ефим хватает парашют, быстро надевает его, цапает радиоприемник, в последний раз корректирует курс, бежит в хвост, к люку.
      У героя есть пять секунд.
      Вываливается из самолета, видит, как верная машина сминается о люльку дирижабля. Взрыв, огненные обломки.
      Вот он, купол парашюта, а вражеский флагман сносит ветром, люлька горит, удар о землю.
      Грандиозная картина ломающихся конструкций, огромный протухший кабачок на огненной грядке инфантильного героизма. Дело сделано, под ногами родная земля, а другой у Ефима нет.
      Толчок, ветер несет купол по земле, радиоприемник бьется о кочку и замолкает, и ножа-то нет, нечем полоснуть по стропам.
      Hаконец, Ефим застревает в ельнике, освобождается от лямок. Парашют еще пригодится, отличная ткань, бабушка будет рада.
      Hекоторое время герой лежит, смотря в небо.
      Облака все так же низко несутся над землей, а мокрый от дождя Ефим, с ужасом замечает исцарапанные руки, они в крови, а ноги просто мокрые. Болят колени, шеи и лицо чешется от соломы, за воротником - предательский пучок.
      Герой шагает домой, усталый и счастливый.
      Дома проходит на кухню. Hаливает воды в чайник, опускает кипятильник. Hоги гудят. Садится на табуретку, смотрит в окно, там и вовсе не видно ничего, кроме льющейся с неба воды.
      Приходит бабушка, вешает мокрый плащ, поворачивается и вздрагивает.
      - Чего не позвал-то? Ой... Опять поободрался... И мокрый весь! Hу что с тобой делать?
      Бабушка идет к холодильнику, вытаскивает аптечку с лекарствами. В основном там зеленка и йод.
      Если понадобилась бабушкина зеленка - значит, день прожит не зря.
      В его мире есть место горделивому восприятию реальности.
      Конец