В дверь без стука заглянул коротко остриженный человек в роговых очках. Смерил Соханя любопытным взглядом, сказал:
      – Меня направили к вам. – Зашел в кабинет, отрекомендовался: – Лукьян Петрович Марчук. Откликнулся на ваш запрос по радио:
      «Вот и первая ласточка…» – обрадовался Сохань и почему-то вспомнил поэта, пропел в мыслях: «Что день грядущий мне готовит, его мой взор напрасно ловит…»
      Сергей Аверьянович вышел из-за стола, подал гостю стул, сел напротив, приготовился слушать.
      – Значит, услышал я радио, – сказал Марчук, – вчера вечером, а сегодня отпросился с работы…
      – Мы дадим вам справку, – перебил Сохань, но гость, возражая, покачал головой:
      – Нет необходимости. Надеюсь, не задержите? Так вот, говорили по радио про Хусаинова и гараж. А я как раз и дал ему ключ. Не жалко, я в гараже только по субботам и воскресеньям бываю, работа, знаете, устаешь…
      – Где работаете? – поинтересовался Сохань.
      – Выходит, не слыхали? – удивился Марчук. – А обо мне в газетах пишут и по радио… Заслуженный строитель.
      Сейчас Сохань вспомнил и осудил себя: как он мог забыть, о Марчуке газеты действительно писали…
      – Откуда вы знаете Хусаинова? – спросил.
      – Его племянник со мной на строительстве – вот так и познакомились. Сколько раз выпивали, а потом, когда я новую машину брал, то занял денег у Филина. Дал, не задумываясь, целую тысячу. Потом ключ от гаража попросил: у меня гараж что надо – бар в подвале, и, думаю, Филя туда с девкой заглядывает. Жена у него строгая и Филиных поклонниц не выносит.
      Сохань достал из ящика ключ.
      – Ваш?
      – Мой, точно мой, попросил соседа-токаря, тот и выточил. А то в мастерской такие ключи не делают. А почему вы ко мне обратились по радио?
      Сохань решил все рассказать.
      – Хусаинов подозревается в преступлении. Кажется, что именно в вашем гараже он оборудовал тайник. Надо, Лукьян Петрович, найти его. Если не возражаете.
      – Зачем возражать. Идите. Это же надо, – пожал плечами Марчук. – Филя и вдруг преступник? Никогда бы не поверил. Пижон, это точно, да с девушками валандается… Говорили, правда, сидел, но не злой и деньги мне одолжил…
      Сохань не стал обсуждать с Марчуком Филины достоинства – вызвал машину и опергруппу, и через полчаса они уже открывали гараж.
      Не зря Марчук слыл знатным строителем – гараж больше напоминал уютный домик: тщательно оштукатуренные и побеленные стены, деревянная лесенка в подвал, где стоял длинный дубовый стол и такие же лавки. У стены приличный диван и рядом шкаф из импортного гарнитура. Дверь около лестницы вела в кладовку с полками, уставленными банками с прошлогодними соленьями и компотами.
      Сохань сел на лавку у стола, а Марчук открыл банку с компотом из черешни, налил две полные кружки, пристроился рядом, с интересом наблюдая за работой оперативников. Лейтенант Рыбчинский почти ползал по покрытому линолеумом полу, выстукивая его, а Лукьян Петрович заметил:
      – Напрасно стараешься, парень. Я этот пол для себя клал, в нем нет ни одной щели.
      Рыбчинский залез под резную деревянную лестницу и вскоре осторожно поднял руку. Постучал по линолеуму, прислушался и почти растянулся на полу.
      – Отвертку или стамеску, – попросил. Засунул отвертку под плинтус – тот отошел легко, и Рыбчинский отвернул линолеум. Сел и растопыренными пальцами пригладил взлохмаченные волосы.
      – А вы уверяли… – с укором посмотрел на Марчука.
      – Что-что? – не понял тот.
      – Не «что-что», а тайник, – объяснил Рыбчинский. Сохань с шумом отодвинул лавку и метнулся к тайнику.
      – Понятых сюда! – приказал.
      Вместе с лейтенантом они подняли линолеум – под ним был вмонтирован и накрыт фанерой тайник. Подняли фанеру, под ней обнаружили сверток, упакованный в целлофановый мешок.
      – Понятых попрошу подойти поближе, – пригласил Сохань и только после этого вынул мешок. Положил его на стол, достал что-то завернутое в белую полотняную тряпицу – понятые склонились над пакетом. Сохань развернул его: на полотне лежали пистолет и пачки денег.
      Марчук удивленно свистнул, а Сохань устало опустился на скамью, кажется, на этот раз ему повезло.
      – Ого! – потянулся к деньгам один из понятых. – Сколько же здесь?
      Сохань разложил пачки на полотне: всего четыре пачки, накрест заклеенные бумажными лентами. В одной, как было обозначено карандашной пометкой, было пятьсот тысяч, а в трех остальных – по сто.
      – Восемьсот тысяч! – испугался понятой. – И пистолет. Вот так находка!
      Сохань почувствовал, как у него стали чесаться руки. Он бережно завернул все обнаруженное в полотняную тряпку.
      Через два часа эксперты сообщили: на рукоятке отпечатки пальцев Хусаинова, и пуля, какой был убит Хмиз, выпущена из этого пистолета.

* * *

      Псурцев приказал секретарше не тревожить его и закрылся в кабинете. Вытянулся на диване, не снимая обуви. Все еще пребывал под впечатлением неприятного разговора с Пирием. Они встретились в исполкомовской столовой, присели за отдельный столик, и Пирий, убедившись, что никто не услышит их разговор, сказал почти шепотом:
      – «Важняк» из Киева копает глубоко. Собирает на меня компромат, арестовал моего шофера Микитайло, и тот развязал язык. Микитайло сидит у тебя в следственном изоляторе. Нужно принять меры и остановить эту болтовню. Чтобы замолчал – и навсегда. А также отрекся от прежних обвинений.
      Псурцев лишь покачал головой: Пирию легко приказывать, а вот как укоротить язык Микитайло? Не так просто… Нет у него своих людей в следственном изоляторе. Есть, правда, старший лейтенант Макуха, который заглядывает ему в рот и давно хочет стать капитаном. Если продвинуть его, он выполнит все приказы, но на крутом повороте может и продать…
      – Как хочешь, так и поступай. Не понимаешь? Если сгустились тучи надо мной, значит, и над тобой. Кровь из носа, а Микитайло должен замолчать!
      Теперь Псурцев, лежа на диване, разрабатывал план действий. Наконец встал, одернул мундир и вызвал машину.
      Старший лейтенант внутренней службы Макуха вытянулся перед полковником и преданно ел его глазами.
      – Жалобы поступили на тебя, Макуха, – сказал Псурцев, – будем разбираться…
      Старший лейтенант переменился в лице.
      – Тут такой народ, товарищ полковник, – стал оправдываться, – что с ним только так и можно! – поднял сжатый кулак.
      – В стране перестройка, – не похвалил Псурцев, – и мы должны соблюдать законность. Ты мне эти штучки брось – ишь, кулак показывает… Тащи списки арестованных.
      Псурцев обосновался в маленькой комнатке, которая служила Макухе кабинетом, туда он и потребовал приводить арестованных для беседы. Микитайло, увидев Псурцева, оживился, улыбнулся даже – сколько раз возил полковника с Пирием на пикники и считал его добрым знакомым.
      Псурцев не предложил Микитайло сесть. Подошел к нему почти вплотную – один шаг разделял их, – постоял, внимательно вглядываясь в улыбающуюся рожу, и вдруг резко и сильно влепил ему громкую пощечину. Микитайло отпрянул, поднял руки, защищаясь, и тогда Псурцев со всей силы ударил его в солнечное сплетение. Тот пошатнулся и медленно сполз на пол. Полковник хотел поддать еще сапогом, но удержался – наклонился к Микитайло и закричал:
      – Это только цветочки, свинья! За то, что мелешь своим поганым языком, понял?
      Микитайло, заслонившись руками, смотрел сквозь пальцы затравленным зверем.
      – Не буду, – пробормотал. – Я больше не буду… Псурцев пнул его сапогом, поднял за воротник.
      – Предупреждаю! – зло выдохнул в лицо Микитайло. – Если будешь еще болтать лишнее, сгинешь в тюряге. Это точно, до суда не доживешь. А Кирилл Семенович велел передать: если будешь молчать, вытянем, годом или двумя отделаешься.
      – Все! – поднял руки Микитайло. – Все понял и буду молчать.
      – Следователю скажешь, что оклеветал Кирилла Семеновича. И знай, я за каждым твоим шагом буду следить. Попробуй только пожаловаться. Ногами вперед вынесут!
      Когда Микитайло вывели, Псурцев посидел, сжав руки, облегченно вздохнул и поднял глаза на человека, которого конвоир втолкнул в кабинет.
      – Садись, Горбунов, – сказал, – и слушай меня внимательно. У тебя сколько за плечами? Семь лет, кажется. Итак, жук ты опытный и воровские законы знаешь.
      – Кто же их не знает, начальник? Настоящий урка и во сне их помнит.
      – За что сейчас посадили?
      – Мелочи, начальник, погорячились за поллитрой, потом одному фраеру морду набил.
      – Три года светит.
      – А если я искренне покаюсь?
      – Все равно три года. Учитывая твое славное прошлое.
      – Однако, начальник, в стране демократия, и законы, спасибо, мягчают.
      – Не для тебя, Горбунов. Тебе сейчас за все на полную катушку дадут. Хотя могу подвести тебя под мелкое хулиганство: пятнадцать суток, и гуляй, Вася…
      – Богу молиться буду за тебя, начальник.
      – В бога я не верю, Горбунов. Но сделаешь вот что. Дружки в камере есть?
      – Здесь?
      – А где же еще?
      – В камере все подо мной ходят. Как скажу, так и сделают.
      – Это хорошо, Горбунов. Сегодня вечером прижми немного Микитайло. Он в вашей камере.
      – Есть у нас такой фраерок. Куркуляка проклятый…
      – Ребра ему посчитайте… Только не очень сильно, чтобы только запомнил. Скажешь: языком трепаться будет – хана…
      – Скажу, начальник. У меня на Микитайло у самого руки чешутся. Но не забудьте – через две недели…
      – Выйдешь, Горбунов, в райотделе протокол перепишут, я прикажу.
      – Все сделаем, как велели, начальник!
      Горбунов ушел, и в комнату заглянул Макуха. Тревожные огоньки светились в его глазах.
      – Все в порядке, Макуха, – сказал Псурцев. – Я тобой доволен. Буду ставить вопрос о присвоении тебе капитанского звания.
      – Рад стараться, товарищ полковник! – вытянулся Макуха. – Видите, у нас порядок!
      – Полный порядок, – подтвердил Псурцев, потому что и сам придерживался такой мысли.
      – И откуда только такие берутся? – полушутя-полусерьезно спросил Фома Федорович, буравя Сидоренко сквозь очки пронизывающим взглядом.
      – Из республиканской прокуратуры, – отшутился Иван Гаврилович.
      – Наслышан о тебе, – сказал Фома Федорович. Снял очки и произнес утомленно: – Докладывай.
      – Сколько у меня времени?
      – А ты докладывай – посмотрим.
      – Наша группа имела задание расследовать положение дел на трикотажной фабрике. В Верховный Совет пришло письмо, и прокурор республики дал указание проверить факты.
      – Знаю.
      – Работники республиканского управления БХСС во главе с подполковником Кирилюком установили факты злоупотребления на фабрике и особую причастность к ним директора Белоштана. Его арестовали, и ведется следствие.
      – Могли бы посоветоваться со мной.
      – Однако же, Фома Федорович, факты бесспорные и поразительные.
      – Ты знаешь, кто я здесь? – Фома Федорович повертел очками. – Я – глава и отвечаю за все. За все – понятно? За тебя тоже, пока ты находишься на территории области.
      – Я считал, что подчиняюсь прокурору республики.
      – С одной стороны…
      – Согласен, Фома Федорович. У Белоштана был левый цех по производству дефицитной трикотажной продукции. Он возглавлял целую шайку расхитителей государственной собственности – в компании с ним были заведующие промтоварными магазинами и другие работники.
      – Конечно, были. Краденое надо было продать. На барахолку не понесешь же всю продукцию…
      – Думаю, преступники оперировали весьма крупными суммами.
      – Точнее.
      – Скорее всего, сотнями миллионов.
      – Откуда у Белоштана миллионы? Не преувеличиваешь?
      – Приблизительные суммы убытков, понесенных государством, установит следствие. Точную цифру, наверное, выяснить не удастся.
      Фома Федорович произнес как-то странно:
      – Ну и проходимец этот Белоштан! Мы его на хозяйственную работу выдвинули – вот и отблагодарил!
      – У Белоштана, наверное, были консультанты. И очень ловкие помощники и сообщники.
      – Стыд какой! – произнес Фома Федорович. – Резонанс на всю республику. До сих пор за нами только мелкие дела числились – как у всех: квартирные кражи, хулиганство и подобное другое. Убийство считалось чрезвычайным происшествием. А здесь – кража в особо крупных размерах! К тому же выявленная не нами самими, а республиканскими органами!
      – Мы не претендуем на лавры.
      – Ты не претендуешь. А как быть мне? Мне прокуратуру и милицию на ковер вызывать надо. Как это так, на глазах у общества такие махинации делались!
      – Преступники действовали точно.
      – Не скажи – целый левый цех! Наша милиция сама могла Белоштана за руку схватить.
      – Могла, – согласился Сидоренко, – вот тут и закавыка.
      – На что намекаешь?
      – Скажу прямо: кое-кто из милиции опекал Белоштана.
      – Конкретнее.
      – Следствие продолжается, остальных данных огласить не могу, но нити тянутся к Псурцеву.
      – Говори, да не заговаривайся.
      – Я, Фома Федорович, готов нести ответственность за свои слова. Тем более, что подозрение вызывает и сам Пирий.
      Фома Федорович медленно надел очки, посмотрел сквозь них на Сидоренко, пристально и внимательно.
      – На кого руку поднимаешь? – спросил строго. – Я тебя вызвал только потому, что поступила жалоба: превышаешь полномочия. Кто тебе позволил самого мэра допрашивать?
      – А я его не допрашивал, просто был на приеме и пристрастно поставил несколько вопросов.
      – Ты свои шуточки брось. Здесь тебе кабинет наместника президента и экивоками не отделаешься. Что у тебя против Пирия?
      – Арестован его шофер, и он дал показания против Кирилла Семеновича.
      – Не допускаешь, что по личным мотивам? Пирий мог прищучить шофера, а тот мог отомстить.
      – Следствие не отбрасывает и такой вариант. Кстати, шофер на последнем допросе отказался от своих первоначальных показаний.
      – Знаем мы таких субчиков: сегодня одно, а завтра другое – на сто восемьдесят градусов… Мы, скажу прямо, в особых условиях работаем. Многие злобствуют, с говном бы смешали. Ты представляешь, какая должность у Пирия? Одному в квартире отказал, другому машину не дал, третьего на исполкоме пропесочил…
      «Представляю, – мысленно добавил Сидоренко, – у одного за квартиру сто тысяч взял, у другого тоже… А Белоштан сколько ему носил? Должно быть, не меньше…»
      – Следствие продолжается, – ответил уклончиво. – И пока можно делать только предположения.
      – Пирия ты не знаешь, – сказал Фома Федорович. – Работник с размахом и разумный. На нем Город держится.
      «С размахом – это точно, – опять мысленно добавил Сидоренко, – двухэтажную дачу на тещу оформил, с подвалом и бильярдной. А вас, Фома Федорович, почему-то туда не пригласил. Скромный, не хочет хвастаться».
      – И все же некоторые нити тянутся к Пирию, – сказал упрямо.
      – Пирия я тебе не отдам, – сказал Фома Федорович раздраженно. – Мне тут виднее – кто есть кто. Шерстить государственные кадры никому не позволим, даже прокуратуре. Знай, сверчок, свой шесток.
      – Закон для всех одинаков.
      – Газеты читаешь? – уничтожающе спросил Фома Федорович. – И я их читаю… Ты мне сейчас еще о демократии расскажи. Да, законы для всех пишутся, но в нашей практике в каждом конкретном случае на них трудно опираться. Тоже мне, законник нашелся! Для народа наши законы, и ты это лучше меня знать обязан: Закон людей защищает, а Пирий, повторяю, не просто человек, а мэр города, и его шельмовать я не позволю. Ты его во взятках подозреваешь, а за руку поймал?
      – По свидетельству гражданина Микитайло…
      – Сам только что сказал, что нет свидетельств у Микитайло. За что его хоть задержали?
      – Прописал в Городе любовницу, которая незаконно получила квартиру.
      – Разве Микитайло – начальник паспортного стола, он, что ли, прописывает?
      – Четверо граждан подтвердили, что именно через Микитайло давали взятки Пирию и получили без очереди квартиры.
      – Значит, так, – Фома Федорович глянул на Сидоренко поверх очков, – вижу, что доказательств у тебя против Пирия – никаких. Одни предположения и клевета Микитайло. Так вот, держи язык за зубами. Если по Городу пойдут слухи о Пирий, только от тебя. Ты со своей командой – единственный источник. Так вот, если слухи пойдут, привлечем тебя к ответственности. Знаю, не подчиненный ты мне. Но к нам и в Верховном Совете прислушаются. Там по головке за клевету не погладят.
      – Вы не дослушали меня, Фома Федорович. – Сидоренко закусил удила, и сейчас остановить его было трудно. – Пирий – это еще не все. От Белоштана нити тянутся и к Псурцеву, и к заведующему торгом Губе, и к убитому директору базы Хмизу. Не считая уже других, мелких сошек… Здесь коррупцией пахнет, Фома Федорович.
      – Доказательства?
      – Вот их и собираем.
      – Итак, нет доказательств… – Фома Федорович, поглаживая гладкую поверхность стола, как бы раздумывая, продолжал: – А еще следователем по особо важным делам считаешься! Говно ты, а не следователь, скажу прямо. Тебе размах подавай, коррупцию и мафию, на них карьеру хочешь сделать, знаем мы таких… А я свои руководящие кадры шельмовать не дам! Заруби себе на носу. Может, и меня к своей мафии приплюсуешь?
      «Нет, – подумал Сидоренко, – против вас, Фома Федорович, нет данных. А вот спросить бы вашу жену, дорогую Марию Евгеньевну, откуда у нее норковая шуба? За какие такие шиши приобретена? Есть у нас сведения, что подарил ей эту шубу сам Белоштан, и на этот счет есть у меня неопровержимые доказательства. Но козыри свои он пока не раскрывает, рассчитывает на снижение сроков приговора. Мария Евгеньевна, говорят, многое может, и областные чиновники ходят перед ней на цыпочках».
      Однако ничего не сказал Сидоренко, только скрипнул зубами. Посидел молча, собираясь с мыслями, и произнес:
      – Я предупредил вас, Фома Федорович, что дело Белоштана не такое уж простое, требует тщательного изучения. И могут быть различные аспекты его. Моя совесть велит мне довести его до конца. Как ни трудно, но клубок надо распутать.
      Фома Федорович встал.
      – Много о себе думаешь, – сказал весомо. – Считай, что ты не переубедил меня. Прощай, следователь, возвращайся в Киев, хватит тебе в Городе ошиваться.

* * *

      На следующее утро Сидоренко позвонил начальник следственного управления республиканской прокуратуры Волошко. Поинтересовался делами, выслушал Ивана Гавриловича не перебивая и сказал:
      – Есть соображение, что поработали вы хорошо. Блестящий результат: вскрыта шайка расхитителей государственной собственности. В особо крупных размерах. Поздравляю вас, Иван Гаврилович, и передаю поздравления самого… Итак, закругляйтесь, дорогой, там уже без вас закончат, ждем вас послезавтра в Киеве.
      – Как так? – оторопел Сидоренко. – Дело только начинается… Коррупция здесь, Юрий Кондратьевич, и невооруженным глазом видно.
      – Это только ваши предположения, – сказал Волошко жестко. – Безосновательные предположения.
      – Юрий Кондратьевич, вы же опытней меня, поверьте, не имею я права бросать все так!
      – Есть приказ самого… – Сидоренко уловил в тоне Волошко безнадежность. – Он отзывает вас – есть очень важное дело и некому, кроме вас, поручить его.
      – Важнее этого не может быть!
      – Иван Гаврилович, – в голосе Волошко появились интимные нотки, – поймите нас… Насколько мне известно, звонили из дома… Ну, Большого, естественно… и есть мнение… Короче, Иван Гаврилович, послезавтра жду вас в Киеве!
 
       1993, Киев.