– Преступников – это вы правильно сказали. И разговор у нас с вами, Микитайло, только начинается.
      – А я не возражаю. Вы будете спрашивать, а я буду отвечать.
      – Вот я и спрашиваю: сколько вы получили от гражданки Гофман за трехкомнатную квартиру?
      – Побойтесь бога: эта Гофман – жена погибшего солдата, ей льготы положены, зачем же ей квартиру устраивать?
      – А сказали, что не знаете Гофман.
      – Забыл, а сейчас вспомнил.
      – Вспомните также, что Гофман никакими льготами не пользуется, это вы сами придумали, чтобы хоть как-то подвести базу под свою первую аферу. Сколько взяли с Гофман?
      – Побойтесь бога!..
      – Сто тысяч вы взяли с гражданки Гофман. Такая такса была у вас с Пирием – сто тысяч за трехкомнатную квартиру и семьдесят за двухкомнатную. Сколько оставалось вам?
      – Оболгали меня…
      – Вначале Гофман, потом Заровский, Хорошилова, Шульженко? Хватит пока фамилий?
      – Хватит! – поднял руку Микитайло. – А вы славно поработали.
      – На том и стоим. Ну так как, договоримся, Микитайло, состоится у нас откровенный разговор или нет?
      – У-у, сука! – схватился за голову Микитайло. – У-у, неблагодарная! А я ей угождал, на руках носил. Все они такие: пока угождаешь, на шею вешаются, а что не так – продадут и ногами разотрут. Ножками, в сапожках – красных, австрийских, какие я же ей и подарил!
      – Не надо эмоций, Микитайло.
      – Правда, не надо, – согласился тот неожиданно спокойно. Подловили вы меня, товарищ следователь. Или уже говорить – гражданин?
      – Говорите, как хотите, только правду.
      – Если правду, то правду. Я человек маленький, по-маленькому и брал. Десять процентов комиссионных, как заведено. То есть клиентов искал… Точнее, не искал – сами лезли. Потому что жилищный кооператив искать долго, не всех принимают, да еще загонят на окраину, где будешь колхозными полями любоваться, а у нас фирма, квартира через два-три месяца, конечно, не на Центральном проспекте, но рядом. Мне часть, начальству – остальные, и запротоколируйте, пожалуйста, что гражданин Микитайло дал эти показания добровольно, без принуждения, помогая следственным органам раскрывать государственных преступников.
      – Ну, не совсем добровольно, – улыбнулся Сидоренко, – да бог с вами. Теперь, Микитайло, нам придется говорить долго и часто, пока все до мелочей не выясним.
      – А вы, вижу, придирчивый.
      – Профессия обязывает.
      – Сколько мне дадут? – вдруг поинтересовался Микитайло.
      – Значительно меньше, чем шефу.
      – Ну-у, до него у вас руки не дотянутся. Чтобы Кирилла Семеновича да к суду, – удивленно повертел головой. – Не может быть!
      – Почему же не может?
      – Власть не позволит.
      – Плохо вы думаете о новой власти, Микитайло.
      – Потому что все время ее вожу. Наслышался и насмотрелся.
      – Возите вы не новую власть, а людей, которые компрометируют ее.
      – Выходит, много развелось таких.
      – Давайте к делу, Микитайло. Вот вам бумага, ручка, садитесь за тот столик и пишите. Детально и обо всем.
      – Слушаюсь, товарищ следователь, – сказал Микитайло, а сам подумал: «Не делай из меня дурака. Черта с два все напишу. Четыре фамилии назвал, и хватит. Больше не было – за сорок тысяч много не дадут, жалко только „Волгу“ – конфискуют… Хотя машина на тещу оформлена и можно выкрутиться. Теща молодец, она сразу смекнет, что к чему, и сохранит „Волгу“ до моего возвращения. Главное: валить все на начальство – девять десятых Пирий брал, скряга проклятый. И заставлял искать клиентов, а наше дело телячье, кто против начальства попрет? Главное сейчас – разжалобить. А этого следователя не разжалобишь, не мужик – кремень. А вот судью да народных заседателей попробую… Попал я, бедный и несчастный, в пасть, нажали на меня, а человек я слабый и неопытный, каюсь и принимаю наказание… Может, год или два сбросят… Не вешай носа, Микитайло, – не так страшен черт, как его малюют!»

* * *

      Узнав, что Жору арестовали, Любчик весь день ходила с мокрыми глазами – она любила Белоштана, и известие об аресте поразило и подкосило ее, хотя подспудно и готовилась к такому финалу.
      Любчик получила направление на трикотажную фабрику в Городе после окончания политехнического института, и Белоштан сразу положил глаз на совсем юную и красивую заместителя главного технолога. Всякими правдами и неправдами он выбил для нее отдельную однокомнатную квартиру. Любчик оценила это и пригласила Георгия Васильевича на новоселье. Почему-то получилось так, что Белоштан оказался единственным гостем: намек был более чем прозрачный – с того вечера Георгий Васильевич стал почти ежедневно проведывать молодого специалиста.
      Честно говоря, иногда у Белоштана возникала мысль круто поломать жизнь и совсем перейти к Любчику, но, поразмыслив, они условились пока не делать этого – жизнь сложная и непредсказуемая, все может случиться, даже конфискация имущества, а до Любчика у прокуратуры и милиции руки не дотянутся.
      Так окончательно и решили. Любчик, правда, проплакала тогда полночи, однако быстро успокоилась. Тем более что Георгий Васильевич через какой-то месяц устроил вселение в новую и престижную квартиру. Пришлось прописать и родителей Любчика, но мать с отцом приезжали редко, они жили недалеко в живописном селе на берегу реки, и Белоштан приступил там к строительству двухэтажной комфортабельной виллы с террасой, выходившей на луговой простор.
      Виллу построили ударными темпами – за год. Считалась она собственностью родителей Любчика, хотя они, как и раньше, ютились в старом, темном помещении – и не потому, что Георгий Васильевич запрещал переселяться, наоборот, родителям была отведена большая комната на первом этаже, к тому же старая, невзрачная халупа на одном дворе с нарядной виллой раздражала Белоштана, однако старики почему-то упрямились, и Георгий Васильевич в конце концов смирился, отгородившись от деревенского домика густо посаженными кустами сирени.
      В тот день, когда Белоштана вывели из кабинета в наручниках, все на фабрике с любопытством поглядывали на Любчика – ее отношения с директором не были секретом, – но она мужественно выдержала эту пытку и дала волю чувствам только дома. Однако горе не подкосило ее, когда-то они с Жорой обговорили и такую ситуацию, и Любчик, памятуя наставления Белоштана, стала действовать. В конце концов, сделать надо было не так уж и много. Из девятисот тысяч наличными, которые хранились дома, оставила только десять тысяч, остальные в тот же вечер отдала подругам – кто его знает, может, милиции удастся добиться разрешения на обыск ее квартиры – зачем раздражать следователей? Убрала из стенки несколько хрустальных ваз, подаренные Жорой дорогие статуэтки севрского фарфора и была довольна – не осталось ничего, за что мог бы зацепиться придирчивый глаз.
      Сидоренко пришел к Любчику, когда она уже решила, что все обошлось и милиция не докопалась до ее отношений с Белоштаном. Случилось это в субботу утром – Любчик только что встала и бродила по квартире в халате. Еще неделю назад они с Жорой в это время ехали к родителям или уже купались в реке. Как правило, выезжали в пятницу вечером или в субботу на рассвете: полтора часа быстрой езды – и на месте. Мать готовила на завтрак Жорину любимую печень, а она прихлебывала кофе с тоненьким кусочком нежирной ветчины – надо следить за фигурой, деревенская еда не для нее.
      Любчик заглянула в «глазок», увидела мужчину – высокий, темноволосый, скуластый, внешне симпатичный, – застегнула халат, только после этого поинтересовалась, что нужно незнакомцу. Тот ответил, что из прокуратуры и хочет поговорить. Любчик пожалела, что не успела навести марафет, с досадой взглянула в зеркало и впустила гостя.
      Мужчина вынул удостоверение и назвался Сидоренко. Любчик посадила его в гостиной, сама же прошла в спальню привести себя в порядок. Надела скромную белую юбку и закрытую кофту, подкрасила губы и, убедившись, что выглядит более-менее прилично, вышла к следователю. Тот сидел в низком удобном кресле, вытянув ноги. Увидев Любчика, сделал попытку встать, но она, протестуя, махнула рукой и устроилась в таком же кресле напротив. Короткая юбка не закрывала колени, Любчик попробовала одернуть ее, но круглые колени все же выглядывали предательски, и Любчик решила, что в конце концов сойдет и так. Она кивнула на журнальный столик, где лежала распечатанная пачка сигарет, предложила Сидоренко закурить, он отказался, и тогда Любчик сказала просто:
      – Не так уж сложно догадаться, что именно привело вас ко мне. Хотите знать что-то о Белоштане?
      Сидоренко, насколько позволяло кресло, выпрямился. Произнес:
      – Разговор наш, Любовь Антоновна, неофициальный, хотел бы предупредить: вы можете не говорить всего. Правда, тогда придется вызывать вас в прокуратуру.
      Любчик замахала руками:
      – У меня никаких секретов, и я попытаюсь ответить на все ваши вопросы.
      – Надеюсь на это… Скажите, Любовь Антоновна, в каких отношениях вы были с Белоштаном?
      – В дружественных. Я бы сказала, больше, чем в дружественных. Если хотите, я была любовницей Георгия Васильевича и не стыжусь этого. Теперь, учитывая ситуацию, многие отрекутся от Белоштана, а я никогда. Считаю его человеком умным, энергичным и верным. Он – настоящий мужчина, и любая женщина была бы счастлива с ним. Конечно, размах и щедрость!.. За это только можно поклониться…
      – Ну, – вставил осторожно Сидоренко, – Георгий Васильевич мог быть щедрым. В наших условиях не каждому мужчине удается демонстрировать размах.
      – Вы можете сказать: у нас зря не арестовывают и следствие имеет против Белоштана неоспоримые доказательства…
      – Да, имеем.
      – А я в них не верю! – воскликнула Любчик, будто и на самом деле была честной.
      – Я только следователь, а последнее слово за судом.
      – Возможно, вы верите в судебную справедливость, а я не уверена в ней.
      – Оставим это. Я пришел к вам совсем для другого разговора.
      – Ничего плохого о Георгии Васильевиче не скажу.
      – В этом я не сомневался. Есть данные, что на вашей квартире собиралась компания Белоштана.
      – Разве это запрещено? Георгий Васильевич был директором фабрики и видным человеком в Городе. Был до последнего времени, пока его не оклеветали. А вы, – вдруг вырвалось, – поверили в подлую клевету! Знаете, какие у нас люди? Перегрызают горло друг другу, не могут пережить, если хоть кто-нибудь выделяется из общей массы, возвышается над другими. А Георгий Васильевич как раз и возвышался. Поскольку был талантливым и неординарным. Таких руководителей у нас днем с огнем не найдешь!
      «Жил сам и другим давал, – добавила уже мысленно. – В цехе на Индустриальной женщины зарабатывали по четыре тысячи и больше рублей в месяц, они молились на Жору, но разве ты поймешь это?»
      «Бандит твой Белоштан, – чуть не сорвалось с языка у Сидоренко, – обыкновенный вульгарный преступник, возможно, и с внешним блеском, на самом же деле – жулик, шулер, сукин сын, одним словом».
      – Не надоели вам Белоштановы друзья? – спросил.
      – А я женщина компанейская, – парировала Любчик, – и мне было приятно принимать их.
      – Хотите подчеркнуть: люди собирались достойные и уважаемые?
      – Раз или два в неделю Георгий Васильевич устраивал пульку. Вы играете в преферанс?
      – Не дал бог разума.
      – А ко мне приходили люди смышленые…
      – И достойные?
      – Куда уж достойней! Сам мэр города Пирий, еще Мокий Петрович с Хмизом…
      – Директор базы, которого убили?
      – Степана жалко, – погрустнела Любчик, совсем искренне, потому что действительно симпатизировала Хмизу: самый младший из всех Жориных приятелей, наверное, самый порядочный, без откровенного цинизма, которым отличались Пирий и Псурцев.
      – Жаль, – сказал Сидоренко. – У Хмиза вся жизнь была впереди. Кто был заинтересован, чтобы убрать его? – спросил, не сводя глаз с Любчика. – Может, слыхали чьи-нибудь предположения на этот счет?
      Тут Любчик, вспомнила, как пришел к ней Белоштан – это случилось в тот вечер, когда убили Степана. Она узнала об убийстве на другой день – в Городе пошли слухи о случае на двадцать третьем километре, ей позвонила Ольга Перепада, от нее ничего не скроешь, первая в городе сплетница, так вот, Ольга позвонила и без злорадства, зная, что Хмиз иногда бывал у нее в гостях, сообщила: кто-то застрелил Степана. А накануне вечером к ней приехал Жора, был он какой-то взвинченный и нервный, налил полстакана водки и выпил не закусывая, как алкаш в подворотне. Она предложила ему бутерброд с балыком или икрой, но Жора посмотрел на нее отсутствующим взглядом, налил еще полстакана и выдул одним глотком, водка только булькнула в горле. Шлепнулся в кресло: закрыл глаза и пробормотал:
      – Вот и все…
      – Что – все? – не поняла Любчик.
      – Ничего…
      – Ты никогда так не пил!
      – Черт с ним! – внезапно вырвалось у Жоры. – Собаке собачья… – Он замолчал, внимательно посмотрев на Любчика, вымученно улыбнулся и приказал: – Выпей и ты.
      – Неприятности? – поинтересовалась она, но Жора отделался какой-то шуткой и попросил чего-нибудь горячего – печенку или, в крайнем случае, яичницу.
      «Как же он сказал тогда? – вспомнила Любчик. – Да… Собаке собачья… Слово „смерть“ он не произнес, но и так было ясно».
      Тогда вечером она не придала этому значения, однако сейчас до нее дошел смысл этих слов – выходит, Жора уже тогда знал о Степином конце. А может?..
      «Да, исключено, – повторила про себя Любчик, хотя никогда не была убеждена в противоположном. Наконец пришла к выводу: – Жора никогда и ничего не делал зря, следовательно, так было надо, и о Хмизе не стоит вспоминать. Забыть и поставить точку…»
      Пожала плечами и ответила, не пряча глаза:
      – Кто же мог угрожать Степану? Такой славный человек… Мы так переживаем его смерть…
      – Георгий Васильевич хорошо играл в преферанс? – неожиданно спросил Сидоренко.
      Любчик пожала плечами:
      – Откуда я знаю…
      – Проигрывал или выигрывал? Любчик наморщила лоб.
      – Лучше всех играл Пирий: все называли его профессором. Выигрывал чаще всех.
      – Много?
      «Так я тебе и расскажу, – подумала Любчик, – что и Губа, и Хмиз, и сам Жора фактически сознательно проигрывали Пирию… За вечер – двадцать-тридцать тысяч, сама видела, как рассчитывались».
      – Не знаю, не женское это дело.
      – От любопытного женского глаза ничего не скроется, – возразил Сидоренко.
      – После преферанса мужчины пили водку и закусывали, а я готовила ужин…
      – А Псурцев играл? – вдруг спросил следователь.
      – Нет, он приходил позже, – вырвалось у Любчика. Но сразу пожалела, что слова уже слетели с языка. – Вы не подумайте плохое, выпивали немного, по две-три рюмки, больше разговаривали.
      – И о чем же?
      «О цехе на Индустриальной, – в мыслях зло улыбнулась Любчик, – и о квартире в новом здании за миллион…»
      – О чем могут говорить мужчины? – махнула рукой. – О футболе, киевском «Динамо», как оно обставит «Спартак»… Это мы о тряпках говорим, а у них футбол и политика, политика и футбол.
      «А она не так проста, как кажется», – подумал Сидоренко и перевел разговор на другое:
      – Белоштан помогал вам обживаться в этой квартире? Кооперативная или государственная?
      – Знаете, сколько сейчас кооперативные стоят? – с испугом округлила глаза Любчик. – Где я такие деньги возьму? Квартира государственная, тут отец с матерью прописаны, летом они в деревне, осенью снова ко мне…
      – Три комнаты на троих?
      – Растет народное благосостояние! – нагло улыбнулась Любчик. – Партия выдвинула лозунг: до двухтысячного года каждой семье отдельную квартиру.
      – Но у вас же была отдельная…
      – Однокомнатная, а родителям в деревне трудновато.
      – И поэтому они возвели в Дедовцах двухэтажный дом?
      – Да… – вздохнула Любчик, спрятав в глазах злые огоньки, – мы решили не покидать Дедовцы. Там похоронены предки. Родители взяли у государства ссуду, кажется, сто тысяч, одолжили еще у соседей, я тоже помогла, вот и построились. А что, извините, нельзя?
      – Да, – кивнул Сидоренко, – нельзя за счет государства незаконно улучшать свои жилищные условия. Знаете, какая на фабрике очередь?
      – Не знаю и знать не хочу!
      – Воспользовавшись знакомством с Пирием, вы обошли других.
      – А вы, прежде чем делать такое безответственное заявление, спросите у самого Кирилла Семеновича, обращалась ли я к нему?
      – Конечно, Пирий не подтвердит этого.
      – Между прочим, нас трое в трехкомнатной, а в таких квартирах живут и по два человека.
      – Свинство.
      – А я считаю: свинство то, что люди по десять лет квартиры ждут. Говорим о правах человека, из дефицита не вылезаем…
      – Но вас, думается, миновала чаша сия… – обвел глазами комнату Сидоренко. – Живете с комфортом.
      «Увидел бы ты мой фарфор… – Любчик мысленно показала Сидоренко фигу. – Но не дотянутся у тебя до меня руки».
      А Сидоренко подумал почти о том же:
      «Не подкопаешься… Однако, проклятая баба, как все обставила. Родители ссуду взяли – под те сто тысяч пятьсот можно истратить, и ничего не докажешь. Чисто сделано…»
      И впервые пожалел, что миновало сталинское время. Тогда можно было и не считаться с законом: за ушко да на солнышко… Но сразу же осудил себя. Ну выскользнула у него из рук эта несчастная женщина, ну нет статьи, на основе которой можно было бы возбудить против нее судебное дело. Нет так нет, пусть существует… Если и дальше будет идти по белоштанскому пути, обязательно где-нибудь споткнется…

* * *

      Сохань сидел в кабинете Гусака, понуро опустив плечи, и старался не смотреть ему в глаза.
      – Дали мы маху с Хусаиновым, – сказал Гусак. – С чем выйдем на суд? Пшик, а не дело, Сохань зажал руки между коленями, согласился:
      – Нет убедительных доказательств. Хотя и твердо убежден…
      – Думаете, мне хочется отпускать этого мерзавца? – поморщился Гусак. – Я тоже уверен, что Хусаинов убийца. Но что из этого?
      – Давайте обыщем Филину квартиру еще раз.
      – Думаете, что-нибудь недосмотрели? Хусаинов не такой дурак, чтобы давать нам козыри.
      – Это наш последний шанс.
      – Последний, – согласился Гусак. – Только вот что: мобилизуйте самых лучших следователей.
      – Какие уж есть… – махнул рукой Сохань. Он не был уверен, что повторный обыск что-нибудь даст, но других предложений пока не было.
      Жена Филина встретила их враждебно.
      – Менты проклятые, – не удержалась. – Чтоб вы все передохли!
      Лейтенант Рыбчинский, всегда улыбающийся парень с открытым добродушным лицом, рассмеялся:
      – Только после вас, тетенька.
      Женщина смерила его ненавидящим взглядом, села в углу, уставилась в книгу, хотя – Сохань видел – не читала ее.
      – С богом, – скомандовал он ребятам, и те снова приступили к выстукиванию пола, стен и подоконников…
      Работали до вечера – жена Хусаинова так и просидела три часа, будто неживая, только изредка бросала на Соханя злые взгляды.
      Наконец Сохань и на этот раз признал себя побежденным.
      – Ничего существенного, – констатировал с сожалением. Подумал и приказал: – Сейчас – в гараж!
      Неизвестно, за какие заслуги, но Хусаинов добился права построить гараж вблизи дома – здесь пристроились три кирпичных гаража с металлическими воротами и заасфальтированными двориками перед ними.
      Рыбчинский вооружился миноискателем, прослушивал им стены, а другой эксперт спустился в погреб, чтобы детальнее обследовать его. Сохань, спиной ощущая равнодушные взгляды понятых, осматривал полки. Разное барахло: старый аккумулятор, ржавый кардан, помятые, но еще пригодные канистры из-под бензина и масла. А над полками все стены заклеены цветными вырезками из иностранных журналов. Сплошь красавицы полураздетые и вообще обнаженные, блондинки и брюнетки, негритянки, японки, китаянки… На любой вкус и в любых позах. Одна из них, стройненькая, беленькая, почти целый час смотрела на Соханя – с издевкой и, кажется, даже подмигнула.
      «А хороша, – невольно подумал Сергей Аверьянович, – дрянь, а красивая, и фигура классическая. Очевидно, для Фили подобные девчонки не были проблемой».
      Лейтенант Рыбчинский закончил свои манипуляции с миноискателем – развел руки и поставил прибор возле ворот. Но другой эксперт еще находился в погребе, и Сохань присел на табурет возле обшарпанной тумбочки. Он уже покопался в ее содержимом, но от нечего делать опять выдвинул ящик. Та же картина: несколько магнитофонных кассет, кусок мыла, испорченный будильник, вата, бинт и несколько ключей. Один из них, пожалуй, был от гаражного замка – длинный и круглый. Сохань погладил ключ, какая-то подспудная мысль мелькнула у него – взял ключ и попробовал отомкнуть им замок в воротах. Ключ свободно пошел в отверстие замка, но не поворачивался, как Сохань ни старался: ключ был явно не от этого замка.
      Но от какого? И зачем хранит его Хусаинов? Сохань ткнул ключ в отверстие замка стоящего рядом гаража – не подошел. На воротах третьего гаража висел амбарный замок. Сохань задумчиво свистнул и повернулся к понятым, спросив их:
      – Видели, как я достал этот ключ из тумбочки? Понятые согласно закивали, Сохань на всякий случай зафиксировал этот факт в протоколе, положив ключ в портфель. Опечатав гараж, вернулись в прокуратуру.

* * *

      Филя-прыщ уселся на стул, подтянув штанину джинсов, и спросил вызывающе:
      – Долго я еще здесь буду торчать, начальник?
      – Все зависит от обстоятельств, – объяснил терпеливо Сергей Аверьянович. – Следствие не закончено.
      – Вы можете тянуть и год, но я-то при чем тут?
      – Вы, Хусаинов, подозреваетесь в убийстве Хмиза, и мы вынуждены содержать вас в следственном изоляторе.
      – Незаконно, я буду жаловаться в столицу.
      – Ваше право, Хусаинов. – Сохань покопался в ящике письменного стола и вынул гаражный ключ. Увидев, как испуганно блеснули Филины глаза, взвесил его на ладони. – Этот ключ, Хусаинов, в присутствии понятых обнаружен в вашем гараже. Но он не подходит к замку. Чей гараж открывается этим ключом?
      – Ключ?.. – пробормотал Филя, и Сохань увидел, как потемнели у него глаза. Наглая улыбка сменилась гримасой, глаза запали и забегали. – Может, от старого замка… Да разве мало барахла в гараже? Не успел выбросить…
      – Когда меняли замок?
      – Разве помню? Года два-три назад…
      – Замок, конечно, выбросили?
      – Зачем он мне, если испортился?
      – А ключ почему сохранили?
      – Так, завалялся…
      – Может быть и такое, – согласился Сохань. – Все бывает в нашей жизни. – Он вызвал конвоира и приказал отвести Хусаинова в камеру. А сам пошел к Гусаку.
      Выслушав Соханя, прокурор оживился.
      – Говорите, увидев ключ, Хусаинов испугался?
      – Переменился в лице, побледнел весь.
      – Считаете, у Хусаинова есть еще один гараж? Сомнительно. Город наш не такой уж маленький, но спрятать концы в воду трудно. Особенно с гаражом.
      – Есть несколько вариантов, Сидор Леонтьевич. Первый: у Хусаинова есть еще один гараж на подставное лицо. Где-нибудь на окраине, в кооперативе – прекрасное место для сборища преступников… Как-то мне пришлось побывать у одного знакомого. У него под гаражом подвал с бочками и рядом комнатка – сиди хоть неделю, все будет шито-крыто.
      – Удобно, – кивнул Гусак.
      – Далее. Кто-то из Филиных друзей дал ему ключ от своего гаража. Уехал куда-то или машину продал. Может ставить машину.
      – Сомнительно, у Хусаинова свой же гараж под боком.
      – Но возможно. Наконец, Хусаинов мог тем временем пользоваться чьим-то гаражом, оставив ключ у себя или изготовив дубликат. Оборудовал в том гараже тайник…
      – Где ключ? – с нетерпением спросил Гусак.
      Сохань извлек ключ из кармана и протянул его прокурору. Тот стал внимательно разглядывать.
      – На экспертизу, – решил. – Немедленно на экспертизу. Похоже, самоделка. Конечно, самоделка, простым глазом видно.
      Сохань рубанул рукой воздух.
      – Надо срочно обратиться к населению по радио. Пусть сообщат, кто разрешает Хусаинову пользоваться своим гаражом. И дать запрос через газету…
      – Можно, – согласился Гусак. – Я позвоню редактору, пусть тиснет в ближайшем номере.

* * *

      Секретарша, некрасивая, сухая, плоскогрудая, но надменная, на лице которой будто застыло неуважение к посетителям, узнав, кто пришел в приемную, смягчилась и даже сама открыла перед Сидоренко обитые кожей двери.
      Пирий сидел за большим полированным столом, опершись на него локтями, – постукивал пальцами правой руки о пальцы левой и невозмутимо смотрел на Сидоренко. Иван Гаврилович полез за удостоверением, но Пирий покачал головой:
      – Не нужно, мне доложил о вашем посещении городской прокурор.
      – Моя фамилия Сидоренко. Иван Гаврилович Сидоренко – следователь по особо важным делам республиканской прокуратуры.
      – Какое же важное дело привело вас в исполком?
      – Нами арестован директор трикотажной фабрики Белоштан…
      – Знаю… – Ни один мускул не дрогнул на лице Пирия – оно оставалось таким же невозмутимым, каменным.
      – А знаете ли вы, что на протяжении многих лет на глазах у общества и за пять кварталов от исполкома существовал и работал на полную мощность левый цех?
      Сидоренко показалось, что насмешливая искорка мелькнула в глазах Пирия, но тот ответил спокойно, даже как-то отчужденно:
      – Без причин вы не арестуете. Гусак информировал меня, и, честно говоря, я в недоумении. От кого, от кого, но от Белоштана не ожидал. Один из лучших руководителей, выбрали членом исполкома. Обвел нас вокруг пальца…
      – Кажется, вы были приятелями с ним?
      – Приятельскими наши отношения назвать трудно: иногда играли в преферанс.
      – У Белоштана?
      – У Георгия Васильевича больна жена – не беспокоили ее. Белоштан устраивал игру на квартире у одной из своих работниц. Как ее? – сделал вид, что вспоминает. – Любовь Антоновна, извините, фамилии не знаю.
      – Сулима.
      – Возможно. Очень симпатичная и гостеприимная женщина.
      – Любовница Белоштана.
      – Неужели? Я бы не сказал…
      – Это не бросалось в глаза? А Любовь Антоновна не скрывает.
      – Думаю, что вы пришли ко мне не для того, чтобы уточнять отношения…
      – Из-за такой мелочи не отважился бы отнимать ваше драгоценное время. Просто хочется уяснить некоторые нюансы ваших отношений с Белоштаном. Вы ведь не только играли с ним в преферанс, но и пили водку, то есть общались не как коллеги по исполкому, а значительно теснее. Кстати, по сколько играли? Ставки вашей игры?
      – Говорите уж прямо: хотите знать, не поддавались ли мне партнеры? – Пирий мгновенно прикидывал варианты: Белоштан – кремень, он знает, что и как говорить, от Губы тоже ничего не узнают. А Хмиза уже нет. Сказал твердо: – Должен разочаровать: копеечные игры. Конечно, в пульке все бывает, но партнеры собирались солидные и опытные. Самый большой проигрыш – рублей тридцать, да и то очень редко.
      «Если бы ты только знал, – подумал не без злобы, – что выкладывали мне ребята почти по миллиону в месяц. Дураки, делали вид, что проигрывают случайно. Даже Жора делал веселую мину при плохой игре. Проницательный, мудрый и опытный Жора! Жаль Жору, ну да мы за него еще поборемся».
      – Что тянется за Белоштаном? – спросил подчеркнуто безразлично, будто этот вопрос не очень интересовал его.
      – Идет следствие, Кирилл Семенович, и я, к сожалению…
      – Пока я один из руководителей Города, думаю, имею право быть в курсе всех городских дел.
      – Извините, но мы проинформируем вас после окончания следствия.
      – А не много ли вы берете на себя? – Все же Пирий немного сорвался, и Сидоренко сразу засек это.
      – Закон!.. – объяснил.
      – Согласен, – Пирий переплел пальцы, сжал их. – Я и так знаю, левая пряжа, левая продукция… Весь город гудит, как улей. Но мне сообщили, что в рамках фабрики создан кооператив.
      – Создан, да слишком поздно.
      – Раньше мы почему-то по-иному относились к частнособственнической деятельности… И только сейчас сообразили…
      – Белоштан обращался к вам с просьбой утвердить кооператив «Красная Шапочка»?
      – Это прерогатива моего заместителя.
      – Значит, не обращался?
      – Нет.
      – На исполкоме этот вопрос не стоял?
      – Сейчас кооперативы возникают как грибы в добром лесу. Попробуй запомнить все…
      – Согласен, Кирилл Семенович. Оставим это. Пока что. Наверное, у нас с вами в связи с делом Белоштана состоится еще не один разговор.
      – Говорите так, как будто угрожаете!
      – Ни в коем случае. В делах трикотажной фабрики еще много запутанного и непроясненного.
      – Тем более. Сидоренко почувствовал, что Пирий облегченно вздохнул и расслабился. Сказал:
      – Еще один вопрос, Кирилл Семенович. Вчера мы задержали вашего шофера Микитайло.
      – Мне уже доложили, но я завертелся и не смог позвонить в милицию. Что выкинул Василий? Хулиганил или левый рейс?
      – Хуже, Кирилл Семенович, боюсь, что и у вас придется брать объяснения.
      – Отдаете себе отчет, что говорите?
      – Конечно, но Микитайло дал показания, что вы, Кирилл Семенович, именно вы, устроили его любовницу в Городе и дали ей отдельную двухкомнатную квартиру.
      Пирий огорченно покачал головой.
      – Ну и ну… Нельзя людям добро делать! Я к Микитайло как к родному относился. Моя Нина Ивановна чаем угощала, а он… Выдумать такое!
      – Мы проверили: действительно, гражданка Пуговица Наталья Лукинична, то есть любовница Микитайло, без всяких на то оснований переведена из райцентра в Город и ей выделена без очереди отдельная двухкомнатная квартира.
      – Безобразие! – сузил глаза Пирий. – Черт знает что! В наш жилищный голод… Разберемся и накажем виновных.
      – А Микитайло еще утверждает, что в ваших ногах валялся, только бы Пуговицу в Городе устроить.
      – Впервые слышу. Скажите хоть, кто она такая, эта мифическая Наталка Пуговица?
      – Обыкновенная медсестра.
      – Ну вот… Не могли ее перевести в Город – профессия не дефицитная, и я согласен с вами – нелепо. Да и вообще не может такого быть: беспрецедентно в обход очереди дать квартиру какой-то медсестре…