Да, дал ты маху, Филя, свалял дурака, дорогой гражданин Хусаинов, и называться тебе зеком долгие годы. Это если еще выкарабкаешься! А то еще могут дать и «вышку»…
      И сам ты, несусветный дурак, подписал себе приговор.
      Ну кто тянул за язык, кто заставлял валить на Псурцева? У этого полковника все в Городе в кулаке, поговорит с судьей, а тот присудит к «вышке». И пробьет пуля-дура твое еще молодое и здоровое сердце…
      Филя не выдержал, застонал, и сосед по нарам взволнованно поднялся на локтях.
      – Что надо? – спросил участливо.
      Здесь, в следственному изоляторе, Филю уважали, и слово его было законом. Неплохо можно прокантоваться в колонии, там воров в законе слушают и выполняют все их требования, к тому же Филя-прыщ не простой вор, вожак, и его слово всегда весомо.
      – Заткнись, – буркнул Филя, и сосед подобострастно улыбнулся в ответ. А Хусаинов лег на спину, подложив руки под голову, задумался.
      Что же придумать? Кажется, еще есть выход. Филя закрыл глаза, будто заснул – почти не дышал. Потом пошевелился, сел на нарах и толкнул соседа. Кивнув на двери камеры, приказал:
      – Позови надзирателя, скажи: Хусаинову нужно к следователю. Быстро…
      Сухарь посмотрел на Филю с интересом. А Хусаинов опустился на стул, подобрав ноги, провел ладонью по лицу, словно снимал с себя все наносное, заявил:
      – Пиши протокол, начальник.
      – Давай говори.
      – Я, Хусаинов Филипп Фаридович, на прошлых допросах соврал. Наклепал на нашу родную и славную милицию в лице полковника товарища Псурцева. Потому что он меня преследовал, а я решил отомстить и наговорил на него, не подумав. Что, мол, он меня подговаривал убить Хмиза за миллион и я согласился. Не было такого, погорячился я, гражданин следователь, какое-то затемнение нашло.
      Сохань покачал головой:
      – Видите, Хусаинов, скверно как: из-за вас могла упасть тень на заслуженного человека.
      «Знал бы ты, какой он заслуженный, – подумал Филя, – какая подлюга и сволота». Однако сказал покорно:
      – Что сделаешь, начальник, бес попутал. Поскольку очень вредная у нас милиция. И прижимает порядочных людей.
      Записав слова Хусаинова в протокол, Сохань поинтересовался:
      – За что вы убили Хмиза? Какая причина? Филя удивленно развел руками:
      – Так не убивал же я… Говорю: не было этого. Сохань нахмурился.
      – Вы, Хусаинов, мозги мне не вправляйте. Ваша вина доказана.
      – Как это доказана? – возмутился Филя. – Это сам я на себя наклепал. Говорю же вам: нашло затмение, не в себе был. Какие у тебя доводы, начальник? Нет у тебя доказательств, начальник, вот что я скажу…
      Сохань повертел головой: а этот Филя-прыщ, оказывается, еще и наглец. Сказал:
      – Есть доказательства, Хусаинов, и не возражайте. Вначале вы говорили, что никогда не были на дубовой поляне, но следствие бесспорно доказало, что соврали. Вам пришлось признать этот факт. Так?
      – Ну, признал.
      – Потом вы возражали, что встретили там Хмиза. Но под давлением неопровержимых доказательств признались, что стреляли в него и убили. Стали перекладывать вину на полковника Псурцева, теперь отрекаетесь и от этого. Плохо, Хусаинов.
      – Но поверьте: затмение на меня нашло, поэтому и наклепал на себя…
      Сохань рассердился, но не показал этого. Произнес спокойно:
      – Экспертиза доказала, что ворсинки, обнаруженные у вас под ногтями, идентичны шерсти, из которой был связан свитер Хмиза. Вы сами признали, что, убив Хмиза, перевернули его на спину, чтобы убедиться, что тот не дышит.
      – Да, так было, но я не убивал.
      – Тогда кто же?
      – А этого, начальник, я не знаю. Ты – следователь, тебе и искать.
      – Материалов и доказательств, которыми располагает следствие, достаточно, чтобы передать дело в суд.
      – Вот и передавай, начальник, а я там расскажу, как все было.
      – Как же?
      – А очень просто. Поехал я на природу, чтобы отдохнуть, как люди. Лес там дубовый, светлый, вот и решил погулять. Оставил машину возле шоссе, пошел на поляну. Иду, воздухом дышу, птичек слушаю. Наслаждаюсь жизнью, начальник, и ни о чем не думаю. Потом по нужде захотелось, свернул, значит, к кустам, сигарету там выкурил, это ты, начальник, правильно заметил, окурок нашел. Перешел потом проселок, смотрю, машина пустая и кто-то под дубом отдыхает. Обойти этого человека хотел, да любопытство разобрало, на мою же голову. Да и лежал этот человек как-то странно, уткнулся лицом в траву. Подхожу к нему, переворачиваю на спину, боже мой, а это Степан Хмиз. Я, конечно, испугался, потихоньку к машине, дал газу и до города…
      – Хорошо придумал… – сощурился Сохань. – Да не поверит вам суд, Хусаинов. Никогда не поверит.
      – А ты, начальник, за наш суд не расписывайся. Так как он справедливый, наш суд, и доказательств потребует. Ты вот говоришь: я убийца. Мол, Хусаинов убил Хмиза. А пистолет где? Ты оружие, начальник, найди у меня и на стол суду положи! А так все что угодно сказать можно…
      Увидев торжество в глазах Фили, Сохань подумал: «А если Хусаинов на самом деле невиновен? Может, я пристрастный. Интуиция подсказывает: убийца, но что интуиция – надо искать пистолет. Но где? На квартире у Хусаинова оружия не нашли – успел передать кому-то из дружков или запрятать. И поиск оружия сейчас не даст результатов».
      Однако сказал:
      – Будут у нас бесспорные доказательства, Хусаинов. Найдем пистолет, непременно найдем.
      – Нет, – покачал головой Филя, – фигу у меня найдете, потому что я не убивал. У кого – другое дело. Того на цугундер и берите. А я – чистый.

* * *

      Сидоренко стоял вполоборота к Кирилюку, заложив руки за спину и остро глядя на подполковника. Сказал:
      – Давайте, Федор Федорович, разложим наш багаж по полочкам. Багаж, прямо скажем, не мудреный, но что есть…
      – Не гневите бога, – возразил Кирилюк, – багаж наш на десяток лет Белоштану потянет.
      – Вот именно – Белоштану… Одному Белоштану. А разве он один? Коррупцией пахнет, Федор Федорович.
      – Ни капли не сомневаюсь.
      – А доказательства у нас пока что только против Белоштана.
      – Арестуем и начнем распутывать клубок.
      – Считаете, что Белоштана следует арестовать?
      – А как же иначе? – удивился Кирилюк. – Он нам такие палки в колеса поставит, век стоять будем. Белоштан – основная фигура, и все нити тянутся от него.
      – Согласен.
      – Тогда берите у прокурора ордер на арест. Сидоренко сел за стол, положил перед собой чистый лист бумаги, вынул японскую авторучку, написал цифру «1».
      – Итак, что мы имеем? Первое: на складе трикотажной фабрики тонны неоприходованной высококачественной шерсти. Кладовщица свидетельствует, что этот запас создан по прямому указанию директора фабрики.
      – А как с документами на пряжу?
      – Бухгалтерия на фабрике крайне запутана. Одно ясно: на некоторые изделия показывали завышенные затраты пряжи и таким образом экономили ее. Три тонны шерстяной пряжи… Знаете, сколько модных женских кофточек можно изготовить из нее?
      – Знаю. И каждая такая кофта стоит несколько тысяч… Второй пункт?
      – В трех промтоварных магазинах Города и в одном районном универмаге в подсобках обнаружен товар, изготовленный из шерсти, идентичной той, что лежит на фабричном складе. Женские костюмы и кофты. Кстати, с ярлыками иностранных фирм – французских и итальянских. Проведена экспертиза: ярлыки фальшивые, изготовлены местными кооператорами. Сейчас уточняем, кто из местных дельцов причастен к этой авантюре.
      – Эти трикотажные изделия в магазинах тоже неоприходованные?
      – Чистая левая продукция.
      – Как оправдываются завмаги?
      – Один вообще отрекся: ничего не знаю и знать не хочу. Заведующая секцией объяснила: кофты получены от знакомых кооператоров, но назвать их отказалась. Директор магазина на Центральном проспекте твердит, что получил продукцию на промтоварной базе, однако документов не показал. И не покажет, ибо их просто нет.
      – Как связать эту нитку: фабрика – магазин?
      – Это и есть пункт третий. Две работницы левого цеха на Индустриальной – Тищенко и Бурлака – свидетельствуют, что собственноручно изготовляли кофты, на которых сейчас пришиты «иностранные» этикетки.
      – Выходит, круг замкнулся?
      – Пожалуй, оснований для ареста Белоштана больше, чем надо.
      – Что ж, будем брать.
      – Рад, что наши мысли сходятся.
      – Одна закавыка: за директором фабрики стоят могучие силы.
      – Неужели не справимся?
      – Вы даже не представляете, какие именно!
      – Если бы вы сказали это четыре года назад, я бы засомневался. Но сейчас!.. Наша провинциальная мафия в сравнении с узбекской!
      – Конечно, масштабы не те. Хотя принцип один: коррупция и взаимовыручка.
      – Думаете, Белоштана постараются вытащить за ухо? Сидоренко положил руки на стол, разгладил рукой бумагу с тремя пунктами и сказал:
      – Есть известие: один раз в неделю, аж до последнего времени, на квартире у любовницы Белоштана собиралась теплая компания. Сам Георгий Васильевич, покойный Степан Хмиз, начальник УВД Псурцев, заведующий горторгом Губа и мэр города Пирий. Преферанс, попойки, просмотр видеофильмов.
      – Псурцев и Пирий – это уже интересно!
      – И вдруг эта история с Хмизом…
      – Потом показания Хусаинова против Псурцева.
      – Отрекся, – поморщился Сидоренко. – Хусаинов отрекся от своих первоначальных показаний. Заявляет, что хотел отомстить полковнику. Однако, сообразив, что сам себе подписывает приговор, спохватился. Утром зашел ко мне Сохань: выскальзывает Хусаинов у него из рук.
      – Жаль…
      – Закон… У Соханя нет прямых доказательств.
      – Но ведь следствие только началось.
      – Сохань тоже надеется на лучшее.
      – Сомневаюсь, что ему удастся хоть как-то связать Хусаинова с Псурцевым.
      – Вы правы. Но вернемся к нашей гоп-компании. Наверное, интересы там не ограничивались игрой в преферанс. Пирий поддерживал Белоштана, а за это надо было ему платить.
      – Обратите внимание: в компании директор промтоварной базы, заведующий торгом и начальник милиции. Впечатляет?
      – Есть сигналы, Федор Федорович, что Пирий берет взятки. Существует такса: трехкомнатная квартира в престижном доме – пятьсот тысяч.
      – Ох как это трудно… – вздохнул Кирилюк. – Самая неблагодарная работа – бороться со взятками…
      – Да, попотеть придется.
      – Вы его за руку не схватите. Вряд ли сам Пирий ставит подписи на незаконных ордерах. Позвонил начальнику жилищного отдела, тот встал по стойке «смирно», но телефонный разговор к делу не подошьешь.
      – Сизифов труд, – согласился Сидоренко. – И все же придется закатывать рукава.
      – Интересно, будет вытягивать Пирий Белоштана или нет?
      – Не такой он дурак, чтобы засвечиваться. Существует немало способов, чтобы помочь сообщнику.
      – Телефонное право…
      – Рука руку моет, – вдруг взорвался Сидоренко. – Боже мой, до чего мы докатились! Знаете, куда меня вчера возили? В лесок, где дача самого Пирия.
      – Шикарно? Но ведь мэр города, наверное, имеет государственную дачу?
      – Имеет. А та, которой мы вчера любовались, принадлежит его теще. Такая милая бабуся из села – пенсионерка на пятьсот рублей… А дачка, скажу вам! Два этажа, дубовый забор, сад и огород соток тридцать, каменный гараж. Крыша из дюраля, терраса на втором этаже выходит на реку… Пейзаж прекрасный…
      – А вы, вижу, позавидовали.
      – Немного было, – признался Сидоренко, – поскольку действительно райский уголок.
      – Вот с дачи и начинайте раскручивать.
      – Есть у меня еще один ход: шофер Вася. Через него Пирий, пожалуй, занимался квартирным бизнесом.
      – Слишком банально.
      – Через шофера Васю Пирий пустил налево две или три «Волги». Знаете, сколько стоит новая «Волга» на черном рынке?
      – Полагаю, тысяч триста…
      – Берите выше, Федор Федорович. Около четырехсот.
      – Конечно, здесь не только дачу построишь…
      – Шофер Вася получил для любовницы двухкомнатную квартиру.
      – Прижать его сможете?
      – Поссорился Вася с любовницей, она и пришла к Соханю. А Сергей Аверьянович перефутболил ее ко мне. И очень удачно.
      – За хвост Васю да на солнышко?
      – Факты потрясающие, к тому же, кажется, неопровержимые.
      – Хвала и слава красивым любовницам и тщедушным Васям.
      – Мерзость, – махнул рукой Иван Гаврилович, – да что поделаешь. Ассенизаторы мы с вами, Федор Федорович, но кому-то надо и этот воз везти. Не хочешь, а должен…

* * *

      Узнав, зачем пришел к нему Сидоренко, Гусак переменился в лице и переспросил:
      – Кого-кого? Вы не ошибаетесь?
      – Никак нет, Сидор Леонтьевич, требуется ордер на арест директора трикотажной фабрики Георгия Васильевича Белоштана.
      – Какие у вас основания требовать это? Сидоренко протянул прокурору картонную папку:
      – Прошу ознакомиться.
      Гусак нехотя раскрыл папку, просмотрел бумаги.
      – Ну-ну… – промямлил. – Основания вроде есть. Однако…
      – Понимаю вас, – сказал Иван Гаврилович, – даже очень хорошо понимаю, но вынужден настаивать на своем.
      – Вы знаете, на кого руку подняли?
      – Догадываюсь.
      – Вы догадываетесь, а я знаю.
      – Закон один для всех. Гусак скривился:
      – Могли бы не говорить мне этого.
      – Банально?
      – Иван Гаврилович, бог с вами, неужели не понимаете, какую кашу завариваете?
      – Я не повар, Сидор Леонтьевич, а следователь. В том, что Белоштан – преступник, не сомневаюсь.
      – А кто же сомневается, но существуют обстоятельства!..
      – Существовали…
      – Не говорите, все под богом ходим.
      – Разные боги у нас, Сидор Леонтьевич, – ответил Сидоренко жестко.
      Гусак спрятал глаза и сказал:
      – Бог у нас один: прокурор республики.
      – Вот я и позвоню ему, если не дадите санкции на арест Белоштана.
      – Зачем же так? Доказательства у вас бесспорные, но Белоштан у нас фигура слишком заметная. Считаю, надо посоветоваться.
      – Нет, – покачал головой Сидоренко, – пока будем советоваться, Белоштан успеет спрятать концы в воду.
      – Откуда узнает?
      – Не будем наивными, Сидор Леонтьевич.
      – Нет, – сказал Гусак, подумав. – Все же так не годится – арестовать члена мэрии без санкции исполкома. Что я скажу товарищу Гаману или самому Фоме Федоровичу? – Видно, упоминание о Фоме Федоровиче придало ему уверенности, ибо произнес решительно. – И не просите, вот так, с бухты-барахты арестовывать Белоштана не имеем права.
      – Вы хорошо знаете, что имеем, – возразил Сидоренко. – Более того – должны. Повторяю: все равны перед законом, и Белоштан, и сам Фома Федорович.
      У Гусака округлились глаза.
      – Я попрошу вас, – повысил голос прокурор, – уважительнее относиться к областному руководству!
      – Повторяю: все равны перед законом. Значит, вы отказываетесь санкционировать арест Белоштана?
      – Зачем же так категорично? Говорю: надо посоветоваться.
      – Позвольте воспользоваться вашим телефоном?
      – Иван Гаврилович, войдите в мое положение!
      – Не могу и не хочу. Сейчас вы скажете, что я уеду, а вам здесь жить и работать. И что иногда нужно идти на компромиссы. Но я не пойду на компромисс, извините, не могу – совесть не позволяет.
      Гусак пальцами сдавил виски, словно успокаивал головную боль. Сказал:
      – Ладно, давайте ордер, я подпишу. – Поставив размашистую подпись, спросил: – Когда будете брать?
      – Сейчас же. Только прошу вас, Сидор Леонтьевич, – никому… Никто не должен знать об аресте. Примерно часа два. Пока не доставим Белоштана в следственный изолятор.
      – Сами поедете?
      – Самому неловко, поручу Кирилюку. Потом, – положил перед Гусаком еще одну бумагу, – придется обыскать квартиру Белоштана. Прошу разрешения.
      – Сказав «а», надо говорить «б». – Гусак подписал и спросил: – Думаете, вышли на крупную птицу?
      – Уверен, – не стал скрывать Сидоренко. – Знаете, сколько женских кофточек можно изготовить из трех тонн шерсти?
      – Пять-шесть тысяч?
      – Приблизительно, а если выручить за каждую по тысяче рублей?
      – Пять миллионов? – ужаснулся Гусак. – Не может быть!
      – Все может быть, Сидор Леонтьевич, и вы знаете это не хуже меня.
      Гусак вспомнил, как когда-то, слава богу, давно, год назад, а может, раньше, Псурцев затянул его на квартиру любовницы Белоштана. Как ее зовут? Напряг память, но не вспомнил. Встретил их тогда сам хозяин, Георгий Васильевич, угощал французским коньяком «Наполеон», икрою и балыком. Тогда и зародилась у него мысль, что с Белоштаном не чисто, но приглушил ее, а потом заставил себя забыть. Тебе что, оправдывал сам себя, больше всех нужно? Ходят слухи, Белоштан дружит с Пирием, а тот через год-два может стать первым в области, так как Гаман точно уйдет на пенсию. Иногда Сидор Леонтьевич ненавидел себя за эти недостойные мысли и расчеты, но ненадолго… Живешь среди волков – по-волчьи вой…
      Сейчас Гусак взвесил: стоит ли подсказать Сидоренко, чтобы обыскал также квартиру Белоштановой любовницы? Ну как же ее зовут? Кажется, Люба, точно – Псурцев называл ее Любчиком, квартира в доме по улице Кирова. Однако, если он скажет Сидоренко про квартиру Любчика, станет ясно, что имел с Белоштаном какие-то отношения. Конечно, это не страшно: Георгий Васильевич – номенклатурный работник, передовой директор, кто же знал, что за ним водится? И все же, если он был у Любчика, не мог не знать, что у Белоштана два лица: имеет любовницу, выбил для нее квартиру, шикарно обставил, на какие, извините, шиши? Выходит, прокуратура не увидела того, что лежит на поверхности. Точнее, не прокуратура – это можно было бы пережить, – а лично он, прокурор Города.
      «А, пошел ты к черту… – подумал вдруг Гусак о Сидоренко с раздражением и даже с ненавистью. – Приехал, копает, где надо и где не надо, тоже мне – принципиальный, будто в Городе лопухи сидят… Еще и именем прокурора республики козыряет! А кто позволил? Мы тоже не лыком шиты, понимаем, что к чему, и не позволим командовать».
      Однако, подумав так, Сидор Леонтьевич сразу остыл.
      «Пусть, – решил, – пусть этот столичный проходимец лезет в пекло, может, шею сломает. Вечером надо будет позвонить Псурцеву, он должен будет знать об аресте Белоштана. Надо объяснить, что прокурор здесь ни при чем, вынужден был подчиниться давлению сверху. Пусть – подумал спокойно, – пусть все идет как надо, я буду в стороне. Нужно кланяться и тем, и тем, конечно, ориентируясь на сильнейшего. Так как сильный вывезет и тебя».
      Посмотрел на Сидоренко уже открыто и даже весело:
      – Пусть вам повезет, Иван Гаврилович. Вот что значит взгляд со стороны! У нас под носом все творилось, но, к сожалению, не заметили… Прохлопали! – картинно воскликнул и даже стукнул кулаком по столу: – Загордились, зажирели, мать их так, такого жулика проморгали!
      Сидоренко хотел резонно спросить, а куда смотрела прокуратура, но решил не портить отношений: добился, чего хотел, – санкция на арест Белоштана у него в кармане, и надо действовать.
      Георгий Васильевич строго посмотрел на троих незнакомых мужчин, без разрешения вошедших в его кабинет, и произнес раздраженно:
      – Я занят, товарищи. Прошу подождать в приемной!
      Но мужчины никак не отреагировали на его гнев, наоборот, высокий блондин спортивного телосложения прошел к старому столу и протянул Белоштану раскрытую красную книжечку. Но Белоштан насмотрелся красных книжечек, относился к ним без уважения, поэтому и повторил:
      – Слышите, я занят и не могу… – Но тут вдруг смысл сказанного блондином дошел до него. – Из какой милиции?.. – пробормотал, почувствовав, как уходит куда-то сердце.
      Блондин положил на стол перед Белоштаном бумагу.
      – Это, гражданин Белоштан, санкция на ваш арест.
      У Георгия Васильевича ноги сделались ватными, упал в кресло, но все же нашел в себе силы спросить:
      – Шутите?
      Но посетитель смотрел весьма серьезно, а юноши в гражданском подошли с двух сторон к столу, как бы брали его в клещи, и Белоштан наконец понял, что произошло самое страшное.
      – Прошу ознакомиться с ордером на арест, гражданин Белоштан, – повторил блондин. – И только без глупостей…
      «Вот и свершилось… – побелел Белоштан. – Не зря копались на фабрике…»
      Он уже знал, что киевляне выявили запасы пряжи на складе, ждал вызова в прокуратуру, разработал более-менее убедительную версию, хотя, конечно, и в мыслях не было, что придут арестовывать. А ведь прокурор Гусак свой человек, был даже в гостях у Любчика – и на тебе, подписал ордер… Да, на бумаге подпись Гусака.
      Белоштан с гадливостью отшвырнул от себя ордер, выразив на лице что-то похожее на безразличную улыбку.
      – Вы превышаете свои полномочия, – сказал, – я – член мэрии, и без согласования с товарищем Гаманом…
      – Думаю, на ближайшей сессии вас выведут из состава, – четко возразил блондин.
      – Однако что вы можете инкриминировать мне? Наше предприятие – одно из лучших в республике.
      – Поедем в прокуратуру, Белоштан, там разберутся во всех ваших художествах.
      До Георгия Васильевича вдруг дошло, что к нему так обращаются впервые, просто Белоштан, без «товарища» и даже без «гражданина». Это поразило его больше всего.
      Но где был Псурцев, почему не предупредил? Значит, столичные гости действуют по собственной инициативе, обошли городское руководство, и еще не все потеряно…
      Решение пришло внезапно: Белоштан встал, отодвинул кресло, отступил к стеллажам за спиной, в которых была замаскирована дверь в комнату отдыха. Теперь только бы успеть…
      – Я буду жаловаться на вас, – сказал блондину.
      – Это ваше право, – ответил тот хмуро.
      И в это мгновение Белоштан бросился к стеллажам. Дверь бесшумно раскрылась, и Георгий Васильевич ловко проскользнул в нее, успев нащупать предохранитель – замок щелкнул, отгородив его от проклятых ментов. Они навалились на дверь, начали выламывать ее, но у Белоштана в запасе было несколько минут – бросился к «вертушке» и дрожащими пальцами набрал номер Пирия.
      «Лишь бы только был на месте, – шептал Белоштан, – только бы никуда не уехал…»
      Услышав голос Пирия, произнес почему-то тихо:
      – Кирилл, меня арестовывают…
      – Кто? – не понял тот.
      – Киевская милиция. Появились с ордером, подписанным Гусаком.
      – Не может быть?!
      – Мне удалось заскочить в закоулок. Какое-то страшное недоразумение! Что делать, Кирилл?
      – Не паникуй, Жора. С Гусаком мы разберемся. Если эти киевские типы и докопались до чего-нибудь, не так уж и страшно. Нажмем на кнопки.
      – Чего предпринять, Кирилл?
      – Выходи к ним. Пусть все идет как положено… Не волнуйся, защитим…
      – Смотри, Кирилл, я до поры до времени буду молчать…
      – Я не бог, Жора, но все, что смогу…
      – Ты меня понял, Кирилл? Я буду молчать, но…
      – Надейся на лучшее. Вытащим тебя, Жора, но сам понимаешь… Если даже несколько лет… Переживешь…
      – Переживу, – совсем неожиданно для себя согласился Белоштан, поскольку внутренне был готов и к аресту, и к колонии. Наконец, всегда можно найти ходы к милицейскому начальству – ни Пирий, так Псурцев… Начальник колонии тоже хочет жить, и ему можно подбросить… – Я рассчитываю на вас, – сказал и повесил трубку. Глубоко втянул в легкие воздух, зачем-то поправил галстук и открыл дверь, которая уже трещала под напором молодых парней из милиции. Те ворвались, заломили руки. Блондин осмотрел комнатку, улыбнулся.
      – Успели позвонить? Кому?
      – Так я вам и сказал… Кому хотел, тому и позвонил. Пустите! Мне больно!
      Юноши немного отпустили руки Белоштана, а один из них достал наручники и громко щелкнул ими за спиной арестованного. Вот будет картина, подумал Белоштан, когда при выходе с фабрики все увидят директора в наручниках. Заскрежетав зубами от злобы и унижения, Белоштан осознал, что он уже не всемогущий, пока еще подследственный, а потом будет называться преступником – и быть ему им год, два, а может, и больше…
      Но минуют черные годы и снова жизнь обязательно улыбнется ему, ибо она на самом деле удивительна и прекрасна…

* * *

      В дверь деликатно постучали, и в комнату к Сидоренко заглянул круглолицый парень в джинсах-«варенках» и вышитой сорочке.
      – Можно? – спросил. – Я Микитайло Василий Степанович. Вызывали?
      Сидоренко решил, что вышиванка не очень подходит к джинсам и не свидетельствует об изысканных вкусах Микитайло. Однако, когда парень носит ее, уже говорит если не о духовности, то о явной склонности к старине, к национальному, а это всегда приятно. Похоже, в душе юноши где-то тлеет совсем незаметная искорка, которую можно раздуть…
      – Садитесь, Василий Степанович. – Почему-то в душе Сидоренко потеплело, хотя разговор с Микитайло предстоял не из приятных. – Я хочу предупредить вас, что за ложные показания вы будете отвечать… – Он говорил эти стандартные слова, а сам смотрел на улыбающееся круглое лицо Микитайло и думал: как сложится беседа? Физиономия вроде симпатичная и глаза живые, но это еще ни о чем не говорит, есть такие внешне симпатичные типы, доводящие следователей до белого каления.
      Микитайло положил руки на колени, плотно обтянутые «варенками», кивал, соглашаясь, как бы обещая говорить правду, и только правду. Но когда Сидоренко спросил, знает ли он Наталью Лукиничну Пуговицу, нахмурился и опустил глаза.
      – Знал… – ответил с подтекстом.
      – Хотите сказать, что сейчас не поддерживаете с ней никаких отношений?
      – Не поддерживаю и не буду поддерживать.
      – Это ваше дело, Василий Степанович, и, наконец, это говорит не в вашу пользу. Объясните, как вам удалось пробить квартиру в Городе для Пуговицы?
      – Я?.. Пуговице?.. Квартиру?.. – Удивление Микитайло было настолько искренним, что, если бы Сидоренко не знал нюансов дела, мог бы подумать: на Микитайло возвели поклеп.
      «Ну и жук, – мелькнула мысль, – ну и проходимец, и сорочку, наверное, надел не без расчета: мол, свой своего не утопит…»
      – Да, квартиру, – повторил Сидоренко. – И хочу вас предупредить: искреннее раскаяние и помощь следствию всегда учитывается судом.
      – Вы только подумайте: я организовал квартиру! – возмутился Микитайло. – Однако кто я есть, товарищ следователь? Кто, спрашиваю вас? Шофер я, обыкновенный шоферюга. Что от меня зависит? Ну, вожу председателя городского Совета, ну и что? Товарищ Пирий у нас строгий, к нему с такими вопросами и не обращайся, ибо так врежет!
      – В каких отношениях пребывали с Пуговицей? Глаза у Микитайло блудливо забегали.
      – Понравилась она мне… Познакомились, выходит, в райцентре Карпивицы, был я там с шефом в командировке, руку порезал, заглянул в больницу, и она перевязала. Молодая женщина, красивая, начала мне в глаза бесики пускать и вроде охмурила. Вы только никому не говорите, товарищ следователь, но уж такая судьба вышла: сошлись мы с Пуговицей и любил я ее, пока не раскусил окончательно. Ведь женщины всегда такие: сначала угождают и в любви клянутся, слова всякие произносят, а потом – давай и давай! А я ведь не двужильный и не миллионер – у меня зарплата шоферская. Ну, – улыбнулся доверчиво, – иногда сотню или другую где-нибудь урвешь, но что нынче сотня? Тьфу…
      – И все же на эту шоферскую зарплату вы умудрились приобрести «Волгу»…
      – Экономил… – вздохнул Микитайло. – На хлебе и воде, можно сказать, сидели, да еще родители помогали, протянули руку помощи, без них где бы я сто пятьдесят тысяч собрал?
      – Ладно, про «Волгу» поговорим потом. А сейчас все же вернемся к Пуговице. Я понял, что были вы с Натальей Лукиничной в интимных отношениях…
      – Признаю, был в этих, как вы интересно сказали, интимных… Действительно, жили мы с ней… Вначале я часто наведывался в Карпивицы, потом она переехала в Город.
      – Как переехала?
      – Говорила: перевели ее как специалиста. С получением жилплощади. За нее сам завоблздравотделом Шарий хлопотал, а может?.. – Неожиданно Микитайло округлил глаза и стукнул себя кулаком по лбу. – А если она и ему бесики пускала и охмурила? Наталка такая – все может…
      – Скверно, Микитайло, на женщину наговаривать, вы же ей в любви объяснились и в Город помогли переселиться.
      – И это Наталка вам сама сказала? Соврала, товарищ следователь, ей-богу, соврала!
      – Скверно, Микитайло. Вы хотите доказать мне, что обыкновенную медсестру могут перевести в областной центр и в рекордно короткое время, за месяц, предоставить ей отдельную двухкомнатную квартиру? Когда в Городе так сложно с жильем? Бросьте мне сказки рассказывать, Микитайло, тут и дурак все поймет.
      – А я что говорю? Конечно, без протекции не обошлось. Наталка – она хитрая, наверное, и со мной, и с товарищем Шарием крутила. Он и помог ей.
      – А товарищ Шарий заявляет: вы приехали к нему с заготовленным прошением на имя председателя и он проявил мягкотелость – подписал. А Пуговицу Шарий никогда в жизни не видел. Так же, как и она его. И доказать это не так уж сложно.
      Микитайло опустил голову и, шмыгнув носом, произнес плаксиво:
      – Ну ладно: виноват я, товарищ следователь. Совсем от этой проклятой Пуговицы голову потерял. В ногах у товарища Пирия валялся. Он и слушать не хотел, но все же удалось разжалобить.
      – Констатируем: мэр Города Пирий, идя вам навстречу, незаконно без очереди устроил вашей любовнице Наталье Пуговице квартиру в Городе.
      – Так уж получилось. Но я очень товарища Пирия просил. В ногах ползал…
      – А скажите, Микитайло, когда вы гражданке Гофман квартиру в Городе отстроили, тоже в ногах Пирия валялись?
      Микитайло сжал колени пальцами, зло сверкнуло у него в глазах.
      – Не знаю я никакой Гофманихи… – высказался после паузы.
      – Мы устроим вам с ней очную ставку.
      – Пожалуйста, устраивайте… На порядочного человека всегда можно наговорить!
      – Считаете себя порядочным?
      – Что вы из меня душу вытягиваете? – вскипел шофер. – Уцепились как клещ… Ну любил я Пуговицу, ну помог с квартирой, разве это преступление? Ну осудит меня коллектив, то есть общественность, а при чем здесь прокуратура? Преступников надо ловить, товарищ следователь, а не к простым людям цепляться!