На таких, как Хмиз, красотки вешаются. Девчонка без предрассудков. Поскольку умна, могла бы предвидеть, чем все это могло кончиться. Хотя каждая думает, что ее обойдет чаша сия, что посадят другого, а ее избранник обладает особым даром и сможет вывернуться из любого положения. Ведь могла Светлана размышлять подобным образом? Конечно. А если все же допустить, что она влюбилась в него? Мужчина он видный, молодой, энергичный. В таких девушки и молодые женщины еще как влюбляются! И Светлана, поняв, чем занимается Хмиз, поставила ультиматум: или я, или оставайся при своих интересах… Мог Хмиз ради такой девушки порвать со своим окружением? Наверное, мог, и тут перед вами, товарищ следователь, открывается еще одна версия…
      Сохань поднял глаза на гостя, словно впервые увидел его. Сидоренко внимательно смотрел на него, будто читал мысли. Читай-читай, ну и что вычитал?
      На этот раз Сохань поймал себя на том, что неприязненно относится к «важняку». А собственно, почему? Только потому, что из столицы, что прибыл расследовать дело, которое его брату провинциалу и доверить нельзя? А может, они и правда погрязли в море бумаг и дальше своего носа ничего не видят?
      Сохань допускал и такое, но все-таки внутреннее сопротивление не покидало его. Хотя «важняк» смотрит на него доброжелательно и даже приветливо.
      «Ладно, – решил Сохань, – на самом деле, что нам делить?» Подумав так, сразу оттаял и увидел, что киевский коллега даже симпатичный. Лицо, правда, резкое, твердое, а глаза если не добрые, то и не злые – как у нормального человека, который успел насмотреться всякого. Сказал:
      – То, что Хмиза убрали из-за денег, не вызывает сомнения. Думаете свои? Не исключено. Но давайте так: сейчас сюда прибежит Опичко. Капитан милиции из уголовного розыска. Мы с ним в одной упряжке. И бежит он из базы, где Хмиз был директором. Наверное, несет интересную информацию.
      – Бежит, – улыбнулся Сидоренко, – это точно. У нас все бегают: следователи, инспектора уголовного розыска. Машин мало, бензина нет.
      – А прокурор Гусак тоже бегает?
      – Ему по чину не положено. У него персональная «Волга».
      – Бензин за кордон отправляем, а у самих не хватает… Вот так хозяйствуем. Был я три года назад во Франции, впервые в капитализм вырвался, и увидел: у них на дорогах грузовиков втрое или впятеро меньше, чем у нас. Там хозяин раньше подсчитает, стоит ли из Парижа в Руан гнать машину с какими-то двумя паршивыми бочками. Сколько горючего сожрет грузовик и сколько он стоит… А у нас прораб или начальник участка за бензин из собственного кармана не платит, им лишь бы забросить по назначению мешок цемента, а если, впрочем, этот мешок в десять раз больше ему обойдется – плевать…
      – Думали, хозрасчет введем – считать начнем.
      – Единственная надежда, – согласился Сидоренко. – А все от нашей жадности. Почему бы тому же прорабу «Москвича» или даже «Запорожца» не дать? Переделать «Запорожца» на пикап, и пускай себе возит малогабаритные грузы. Сколько в целом по стране бензина сбережем.
      – Представляю.
      – А я ведь не экономист, простой следователь.
      – Не очень-то простой.
      – Бросьте, Сергей Аверьянович. Все мы из одного теста вылеплены. Считайте, мне повезло: судьба решила так, что живу в Киеве, а там другие возможности…
      Наконец Сидоренко сказал то, о чем думал Сохань, и это примирило его с гостем из столицы.
      – Я бы хотел жить в Киеве, – сказал Сохань. – Но не в Москве, хотя там возможностей для продвижения больше, а вот Киев – мечта! Моя несбыточная мечта, ибо нет во всем мире лучшего города…
      – А если я при удобном случае перескажу ваш монолог «самому»? Может, это произведет на него впечатление.
      – Не смешите, таких, как я, тысячи, а у начальства свои симпатии. Если ему понадобится кого-либо вытащить из провинции, будет руководствоваться другими критериями.
      – Пожалуй, вы правы.
      – Вот и гнетет меня, что всегда должен держать себя в рамках, – сказал Сохань. – Все могут ошибаться, только не следователь.
      – Да, конечно, никто не застрахован от ошибок: так уж устроен человек. Я думал над тем, как все же свести их к минимуму. И теперь знаю, профессиональный опыт подсказывает… Знаю, без чего нельзя в нашем деле.
      – Просветите провинциала.
      – Порядочность. Это слово, ей-богу, думается, выпало из нашего лексикона. Требуем от человека принципиальности, интеллигентности, доброты, а о порядочности забываем… Разве мог бы у нас случиться тридцать седьмой, если бы в НКВД работали порядочные люди?
      – Тридцать седьмой для меня загадка, – сказал Сохань. – Хотя… – выразительно развел руки, – мы шли к тридцать седьмому. Террор восемнадцатого был первой ласточкой. Тогда мы впервые преступили закон.
      – Стоял вопрос: быть или не быть.
      – Возможно, мне будет трудно спорить с вами… Тем более что спор у нас не получится, так как… – Сохань показал на дверь, где стоял полный, розовощекий, улыбающийся человек с капитанскими погонами, – так как явился наш городской Пинкертон – капитан Опичко, и, надеюсь, с целой кучей свежих и любопытных новостей.
      Опичко расстегнул ворот сорочки и вытер носовым платком полное лицо.
      – Вы даже не представляете, сколько интересного! – воскликнул патетично, но сразу запнулся и выразительно показал Соханю глазами на Сидоренко.
      – Заходите, Петр Анисимович, – успокоил его Сохань, – садитесь на неудобном служебном стуле и выкладывайте все до конца. Ибо здесь нет чужих. Знакомьтесь, Петр Анисимович, следователь по особо важным делам республиканской прокуратуры Иван Гаврилович Сидоренко. И он очень интересуется делом Хмиза.
      Улыбаясь, Опичко с уважением пожал руку Сидоренко и сказал:
      – Наслышан о вас. Вся милиция гудит: киевское начальство с нас, несчастных, приехало снимать стружку.
      – Не имеет таких намерений. А стоит?
      – Иногда стоит, но всегда больно… – Опичко опустился на стул и заявил самоуверенно: – Слушайте, товарищи начальники, дела действительно интересные. Во-первых, отвечаю вам, Сергей Аверьянович. Просили разузнать, кто такой Георгий Васильевич? Докладываю: директор нашей трикотажной фабрики Белоштан.
      – Неужели? – не удержался Сохань.
      – Спросили бы у меня, – усмехнулся Сидоренко, – я только вчера имел с ним поучительную и полезную беседу.
      – Каким он показался вам?
      – Подозрительным типом. Собственно говоря, ради него мы и приехали сюда. Слыхали про акционерное общество «Жора и K°».
      – Впервые от вас.
      – Из Города получили письмо. В Верховный Совет. От работников трикотажной фабрики о безобразиях и злоупотреблениях на предприятии. В письме говорится, что в Городе орудует подпольная шайка преступников, которую называют «Жора и K°».
      – Белоштан! – покачал головой Сохань. – Никогда бы не подумал. Бывший член горкома партии, один из самых авторитетных руководителей.
      – Может быть, злостная клевета… – уклончиво произнес Сидоренко. – Я допускаю и такой вариант. Но вряд ли. Цех на Индустриальной улице по всем данным левый.
      – Белоштан – подпольный бизнесмен?
      – А что вы хотите? Нынешние подпольные бизнесмены тем и сильны, что рядятся в тогу самых передовых граждан. Однако у капитана, насколько я понимаю, есть еще новости…
      – И не менее интересные. Живет в Городе темная лошадка по прозвищу Филя-прыщ. Хусаинов Филипп Фаридович. Бывший цирковой эквилибрист, канатоходец. Инвалид, когда-то сорвался с каната, повредил правую ногу. Как это вам нравится, Сергей Аверьянович?
      – Попадание в самое яблочко.
      – Объясните, – попросил Сидоренко.
      Сохань рассказал о следах, обнаруженных на лесной дороге.
      – По-моему, Хусаинова следует задержать, – не задумываясь решил Сидоренко.
      – Немедленно! – воскликнул Опичко. – Хотя мое начальство не в восторге. Псурцев твердит: эти следы на проселке могли оставить вчера и позавчера.
      – Умный у тебя полковник, – сказал Сохань так, что трудно было понять – говорит он искренне или иронизирует. – И опыта ему не занимать, знает, что к чему. Да и мы знаем, так как не лыком шиты. Принимаем решение, капитан: Филю-прыща задерживаем по подозрению в убийстве на три недели – это мы имеем право сделать, а за это время соберем доказательства против него либо извинимся и отпустим.
      – Правильно, – согласился Сидоренко, и скулы у него заиграли. – Кажется мне, вы им на хвост наступили.
      – Кому? – не понял Опичко.
      – Вашей городской мафии.
      – Шутите? Какая у нас мафия?
      – На эту тему, капитан, мы с вами поговорим через месяц. А может, и раньше.
      – Никогда бы не подумал, что в нашем тихом Городе…
      – В тихом болоте черти водятся.
      – Вам виднее, сверху панорама другая…
      – Согласен, – Сохань встал, – берем у прокурора санкцию на обыск у Хусаинова – вдруг пистолет найдем. Конечно, шансов мало, но чего на свете не бывает?
      – Филя пистолет так запрятал, что сто лет искать будем.
      – Ищи да найдешь! – бодро воскликнул Сохань, хотя знал, какое это безнадежное дело – искать орудие убийства.
      Хусаинов жил в частном доме: занимал половину помещения с отдельным выходом в маленький садочек – всего несколько яблонек. Он не очень удивился, увидев ордер на обыск, только спросил у Соханя:
      – Что ищете, начальник?
      – Оружие есть?
      – Ты что, чокнулся, начальник? Что я, законов не знаю!
      – Тем лучше, – сказал Сохань. – Приятно иметь дело с человеком, знающим законы.
      – Хотите – ищите, – согласился Филя. – Оружия нет, а остальное мое. Не возражаю.
      Жена Хусаинова, черная, сухая и горбоносая женщина, преградила Соханю дорогу.
      – Только аккуратно ищите, – предупредила, – а то после вас убирать да убирать…
      Жилье Хусаиновых состояло из двух больших комнат и кухни, все было запущено, захламлено. На мебели лежал толстый слой пыли, кровати, наверное, не застилались по нескольку дней. Одеяла скомканы, из-под них виднелось грязное белье. Соханю захотелось спросить, о какой аккуратности можно здесь говорить, но удержался: из черного кота белого не сделаешь.
      Хусаинов сидел в кресле посередине комнаты. Он был одет в красный махровый халат, расстегнутый на груди. Вытянул голые волосатые ноги и всем своим видом демонстрировал неуважение к милицейским ищейкам. Подвинул пепельницу и закурил. Сохань с удовольствием хмыкнул, поскольку Филя курил «Кент». Подождав, пока Хусаинов загасит окурок, аккуратно спрятал его в полиэтиленовый пакетик.
      – Бычки собираешь… – засмеялся Филя. – Зачем? Я могу тебе, начальник, целую пачку дать…
      – А я не курю.
      – Зачем же тогда?
      Сохань оставил этот вопрос без ответа. Взял стул, сел напротив Хусаинова, спросил:
      – Что вы делали вчера вечером? Филя зевнул.
      – Вчера?.. Где же я был вчера? Коньяк пил вчера, вот что. Коньяк и шампанское под шикарную закусочку, какой ты, начальник, и не пробовал.
      – Не пробовал, – согласился Сохань, – у меня вырезали язву. И где же вы пили, Хусаинов?
      – В ресторане.
      – Каком?
      – «Ветерок».
      – Время? Когда ужинали в «Ветерке»? – Сохань уже знал выводы экспертизы: Хмиз был убит вчера между двадцатью и двадцатью двумя часами.
      Хусаинов пошевелил губами, будто что-то подсчитывал. Ответил:
      – Точно не помню, начальник. Примерно в девять или в начале десятого.
      Сохань прикинул: Хмиз выехал из дома в восемь. Наверняка спешил, так как обещал Светлане сразу вернуться. Итак, ехал минут двадцать – двадцать пять и в половине девятого добрался до двадцать третьего километра. У Хусаинова было время, чтобы расправиться с ним и вернуться в девять в Город.
      – Что вы делали до девяти? – спросил следователь.
      Получил, как и ожидал, уклончивый ответ:
      – Гулял по городу.
      – Кто может подтвердить, что с восьми до девяти вечера вы были в Городе?
      Хусаинов пожал плечами.
      – Кажется, не встретил ни одного знакомого… А что? Что случилось вчера вечером?
      Филя смотрел на Соханя большими немигающими глазами и размышлял: «Вышли, заразы… Но как? И так быстро. Кто-нибудь увидел и капнул. Но ведь я проверил – в лесу никого не было. Да, возле поляны никого не было. Может, засекли машину? Вряд ли, „Лада“ стояла по другую сторону шоссе, в кустах, где никто не ходит. Но все же разнюхали, шпики проклятые, пистолет ищут, но нет дураков… Пистолет вместе с деньгами спрятан в гараже дядьки Лукьяна, а на Лукьяна никто никогда не подумает. Да и сам Лукьян ничего не знает, когда-то я выручил его, дал в долг деньжат, и он дал мне ключи от гаража. У него под гаражом пустая комната, туда удобно водить баб, и старая карга не догадывается. Тогда же оборудовал я в гараже тайник – ищи всю жизнь, а на знатного строителя Марчука никто не подумает: знаменитый бригадир, два ордена за доблестную работу, не считая медалей. Так что ищите, а я пока покурю. И все же, отчего так быстро вышли на меня?»
      Сохань смерил Филю уничтожающим взглядом – а он еще и нахал! Сказал:
      – Ладно, Хусаинов, продолжим наш разговор в прокуратуре. С протоколом.
      – Ты что, начальник, арестовываешь меня? За что? Не имеешь права без ордера.
      – А мы вас, Хусаинов, не арестовываем. Задерживаем для выяснения некоторых обстоятельств.
      – Каких?
      – Вы подозреваетесь в убийстве.
      – Я? В убийстве? – Филя расхохотался. – Ошибочка у тебя, начальник. Пенсионер я, вот кто. Да разве рука поднимется?
      – Ты, Филя, заткнись, – довольно грубо оборвал его Опичко, прислушивавшийся к разговору. – Тоже мне, пенсионер нашелся! Разве есть у пенсионера деньги, чтобы коньяк с шампанским в «Ветерке» глушить?
      – А я подрабатываю, начальник! В жэке…
      – Знаем твои заработки… Сказано: заткнись, и точка. Разговор у нас только начинается.
      «Где сядешь, там и слезешь, – со злостью подумал Хусаинов. – Я не дурак деньги прятать дома. Здесь у меня тысяча-другая на ежедневные расходы, а где остальные, хрен найдешь… Есть еще у Фили друзья, а старая карга хоть внешне и противна, а голова светлая: мама, папа, еще два десятка родственников – каждому по десять – двадцать тысяч, вот и лежат наши деньжата, надежно лежат, и вам, ментам, их не увидеть. Слава богу, что я сто Псурцевых кусков да еще кое-что вместе с пистолетом в тайник бросил – пусть там отдыхают до лучших времен».
      Обыск подходил к концу, но, как и догадывался Сохань, ничего не дал. Обследовали миноискателем сад и двор – напрасно.
      Сохань смерил Филю тяжелым взглядом.
      – Одевайтесь, Хусаинов, поедем в милицию.
      – Придется подчиниться. Но жаловаться буду самому прокурору. – Филя натянул джинсы, сорочку, легкую куртку, взял в руки кожаную шляпу, погладил ее, но оставил. Надвинул на глаза кепочку с коротким козырьком.
      – Я готов, начальник.
      Любчик открыла дверь и пропустила Псурцева. Полковник постоял в приемной у зеркала, внимательно изучая свой внешний вид, по-видимому, остался доволен, молодецки повернулся на каблуках и прижал Любчика в углу.
      – Пусти, черт, – оттолкнула его Любчик. – Сейчас Жора придет.
      – А я только поглажу… Любчик посмотрела насмешливо.
      – А что тебе остается? Гладиатор…
      – Ну и дура! – рассердился Псурцев. – Ты позвони мне вечером, когда Жоры не будет, побалуемся.
      – Нужен ты мне! – Любчик наморщила носик, но смотрела лукаво, и полковник легонько пошлепал ее по щеке.
      – Завтра, – сказал, – я позвоню, так как завтра совещание работников легкой промышленности и Белоштана там ткнут мордой в дерьмо.
      – Неужели? – испугалась Любчик. – Наша фабрика награждена переходящим знаменем.
      – Этим знаменем нынче только… – Псурцев сделал выразительный жест. – Сейчас хозрасчет, главное – деньги!
      – Жора о деньгах все время и думает.
      – О своих. А об общественных? Вот не выберут его директором, что будем делать?
      – Начальство прикажет – выберут. Как Кирилл Семенович велит, так и будет.
      – Теперь и Пирию не сладко.
      – А кому, сладко? – всплеснула руками Любчик. – Жора совсем осунулся…
      «Сладко тебе, – подумал Псурцев, – и будет так, пока Белоштан на орбите будет крутиться. Конечно, денег ему до могилы хватит, а вот мне, Псурцеву, еще годик на Белоштановых харчах побыть не мешало бы. А там можно и на заслуженную пенсию. Дачка под лесом уже есть, смородина и крыжовник растут, машина бегает – не жизнь, а сплошное удовольствие».
      – На твоих харчах не осунешься, – возразил Любчику Псурцев. Он попробовал ущипнуть Любчика, женщина ойкнула, но не громко, потому что щелкнул замок и в дверях появился Георгий Васильевич. Пристально посмотрел на Любчика и Псурцева, но не заметил ничего подозрительного – морщинки на лице разгладились, лицо сделалось умиротворенным: так бывает с человеком, который, оказавшись в семейном уюте, сразу забывает о житейских невзгодах.
      – Сооруди нам, Любчик, легкую закуску, – приказал. – И поджарь бифштексы. А то время обеденное, сам бог велел… А мы пока с Леонидом Игнатовичем поболтаем.
      Он первый прошел в гостиную, достал из бара две бутылки, поставил на столик.
      – Я глотну коньячка, – потянулся к бутылке полковник.
      Белоштан налил ему, постоял, прижав бутылку к груди, налил себе и опорожнил рюмку.
      – Пусть виски хлещут американцы, – сказал. – По мне, так «Белая лошадь» самогоном пахнет. Хотя иногда со льдом – совсем другой вкус…
      – Хороший коньяк виноградом пахнет, – Псурцев, довольный, улыбнулся. – И еще немного розой.
      Белоштан ногою оттолкнул столик и плюхнулся в кресло.
      – Ну, что у тебя? – спросил как бы небрежно, но глаза глядели настороженно.
      – Сегодня утром арестовали Филю-прыща.
      – Ну и что?
      – Но ты ведь не знаешь!.. Типа, какой взял на себя Хмиза.
      Черты лица у Белоштана заострились.
      – Как ты допустил?!
      – Убийства ведет прокуратура. А там следователь оказался толковый: сразу на Филю вышел.
      Белоштан подергал себя за кончик носа, что означало крайнюю степень раздражения.
      – А ты!.. – закричал. – Кто начальник милиции – я или ты? Зажрались, в кабинетах засиделись, простого дела организовать не в состоянии.
      – Я же объясняю: убийство ведет прокуратура…
      – Ты что, Гусаку позвонить не можешь?
      – А что я ему скажу? Что Хмиза мы с тобой решили убрать? Еще Пирия пристегнем? И чтоб прокурор Города закрыл дело? Но это сейчас и от прокурора зависит…
      Белоштан уже пришел в себя. Спросил:
      – Что знает этот Филя-прыщ? Ты, кажется, так назвал его?
      – Так… Ничего он не знает. Что надо Хмиза убрать, и все… Получил свой аванс – пятьсот тысяч, и точка.
      – Но ведь я звонил Хмизу и вызывал его на двадцать третий километр…
      – А кто это знает? Я Филе не говорил…
      – Скверно… – в отчаянии повертел головой Белоштан. – Очень скверно… Правда, Степа подошел сам к телефону, но мог успеть сказать кому-нибудь, что Белоштан его вызывает…
      – Ты вчера между восемью и десятью где был?
      – Есть алиби, – немного успокоился Георгий Васильевич, – сидели в компании допоздна.
      – Вот и скажешь: вранье… Никому ты не звонил и никуда Хмиза не вызывал.
      – И все же, – щелкнул пальцами Белоштан, – первый прокол есть. – Подумал и добавил: – Сделаем лучше так: совсем оспаривать разговор со Степой не годится, поскольку все равно узнают о нем. Скажу, что звонил Хмизу и приглашал в компанию. В ресторан. И он обещал приехать. Но куда делся, мне неизвестно.
      – Светлая голова у тебя, – повеселел Псурцев.
      – Как вышли на твоего Филю?
      – Наследил он… Болваном оказался. Самоуверенная свинья.
      – Стоп! – поднял руку Белоштан. – Представим наихудшее: прокуратура докажет, что именно Филя прикончил Хмиза. Сам понимаешь, что твоему Прыщу угрожает! Не покажет он в таком случае пальцем на тебя?
      – Кто ему поверит!
      – И все же скандала не миновать. Откуда ты Филю знаешь? Твои контакты с ним, может, где-нибудь зафиксированы…
      – Иногда мы прибегали к его помощи…
      – Это понятно. А о твоих личных контактах с ним кому-нибудь известно?
      – Не думаю.
      – Это, полковник, нужно знать точно.
      – По крайней мере, это доказать никто не сможет. Встречался с Филей три раза, включая последний.
      Белоштан снова потер кончик носа, успокоился. Сказал:
      – Прямых доказательств против тебя нет, в конце концов отделаешься отставкой, если возникнет скандал. Компенсацию от нас получишь, а там уже твое дело…
      – Отречетесь?..
      – А ты хотел, чтобы я за твои красивые глаза по сто кусков ежемесячно бросал? Деньги зарабатывать надо.
      – Выбросите, как выжатый лимон?
      – Ты на меня, Леонид Игнатович, не дави. Я не из жалостливых, а подают только на паперти.
      – В члены кооператива хоть возьмете?
      – Заплатишь, что положено, почему же не взять.
      – И на этом спасибо.
      – Тебе, полковник, обижаться не на что: на всю оставшуюся жизнь хватит. Но не об этом разговор. Вот что скажи мне: ты на Филино дело лапу можешь наложить? Пока твой проходимец не донес на тебя…
      – Исключено. Я же сказал: дело ведет прокуратура, я могу контролировать только детали.
      – И это добро. Каждый вечер будешь информировать меня. – Белоштан хотел потереть кончик носа, но остановился. Сказал: – Затянулось тучами наше небо, полковник. Пирий не зря предупреждал о столичных гостях. Меня уже вызывали.
      – Сидоренко?
      – Он самый.
      – И что хотели?
      – Нащупали они наше уязвимое место. Цехом на Индустриальной интересовался.
      – Трое из ОБХСС с ним прибыло. Сам подполковник Кирилюк, – а это, скажу тебе, ас.
      – Да и Сидоренко не лыком шитый. Ты, полковник, – доверчиво положил ладонь на колено Псурцева, – если можешь, разнюхай все. Что эти столичные гуси знают, а что не знают. Куда идут и какой дорогой. Короче, все, что можешь.
      – К сожалению, не подчиняются они мне. Бригада с особыми полномочиями.
      – А твоих ребят не подключают?
      – Не хотят, сукины сыны, а то у нас все на ладони лежало бы.
      – Главное, только бы Хмизом не заинтересовались. Чтобы не связали все в один узелок.
      – Это я, Георгий Васильевич, и без тебя знаю. В крайнем случае надо дело резать на куски, чтобы целая нитка не тянулась. Поскольку знаешь, куда она их выведет!
      – Страшно и подумать.
      – Сейчас мы все должны быть начеку.
      – Вероятно, и Пирия им не обойти, – задумчиво сказал Белоштан. – Итак, сейчас самое главное – информация. О ходе расследования дела Фили и действий киевской группы. Тогда можно будет делать правильные ходы в ответ. Не дать заматовать себя!
      – Такого гроссмейстера, как ты, им не обыграть.
      – Однако партия, вижу, предстоит длинная и серьезная. Ну что ж… – Белоштан вздохнул. – Как это говорят в народе? Пошел на бой – крепко стой? Должны выстоять, полковник, а что дальше будет – увидим. Боже мой, – вдруг с пафосом поднял руку вверх, – боже мой, как прекрасно было в годы застоя! Брежнев, Суслов, Щелоков, Чурбанов!.. Не говоря уж о Кириленко… Сейчас никто этого Кириленко и не помнит. Ну и что, звезд с неба не хватал, но от этого никому не было ни жарко, ни холодно. Люди сами жили, да и другим давали.
      – Что было, то было, – согласился Псурцев. – Жаль, не протянул Леонид Ильич еще год-два, я бы уже в генералах ходил.
      – Да не вешай ты носа… Мы тебя в генералы на руках внесем.
      – В генералы или наоборот – в ночные сторожа…
      – Хватит, – сказал Белоштан. – Хватит плакать, ибо никто это не оценит, только Любчик. – Вспомнив про нее, хлопнул ладонями. – Где ты, Любчик? Давай нам что-нибудь на зуб, а то, кажется, заболтались.
      Любчик внесла поднос, заставленный тарелками и закусками.
      Псурцев, увидев вазочку с красной икрой, потер руки.

* * *

      Светлана позвонила Соханю.
      – Могу ли я, Сергей Аверьянович, вернуться во Львов?
      – Кто же вас задерживает?
      – Вы просили обождать день-два. Забыли?
      – Я ничего не забываю, Светлана Герасимовна. У вас есть время, чтобы подскочить на несколько минут в прокуратуру?
      – Сейчас? Пожалуйста…
      – Тридцатая комната на втором этаже.
      Сохань улыбнулся, представив, как сейчас в его маленькую комнатку, фактически каморку, заглянет Светлана Кривель, и комнатка сразу станет большой, нет, может, не большой, а просто посветлеет. Наверное, Сохань сидел таким улыбающимся несколько минут, потом спохватился, стер с уст улыбку и позвонил Сидоренко.
      – Сейчас ко мне заглянет Светлана Кривель, Хмизова невеста. Может, хотите побеседовать?
      – Хочу – не то слово. Необходимо.
      Светлана появилась, когда Сидоренко уже спустился с третьего этажа. Сохань искоса глянул на Ивана Гавриловича и убедился в правильности своих недавних суждений: сначала Сидоренко удивился, потом посветлел, глаза заблестели, лицо смягчилось, и показалось, что Иван Гаврилович даже помолодел.
      «Все вокруг нее светится отраженным светом», – подумал Сохань, потому что и сам смягчился, забыв о делах и предстоящем допросе Фили-прыща, который выскальзывает из его рук как угорь.
      Светлана остановилась на миг посередине комнаты – тоненькая, с распущенными по плечам волосами, вся какая-то прозрачная, словно вылепленная из воска. Под глазами залегли темные тени, а веки припухли. Сохань подумал, что такая красавица в девках не засидится, найдет себе наверняка лучшего суженого – умного, доброго, интеллигентного. И успокоится, забудет Степана Хмиза, ибо в конечном итоге все в жизни проходит и забывается. Однако укорил сам себя: может, он все же ошибается – ведь не забывается настоящая любовь, она вечна и оставляет раны, которые не заживают…
      Хотя была ли у них настоящая любовь? У этой, словно ароматная и неувядающая гроздь белой сирени, девушки и Степана Хмиза? Может, через год, а то и через полгода чувства прошли бы, а может, они пронесли бы их через всю жизнь? Кто знает? Разве имеет он право судить мертвого, тем более выносить ему приговор?
      – Как себя чувствуете, Светлана Герасимовна? – спросил неожиданно Сохань, сразу почувствовав бестактность своего вопроса.
      Однако девушка никак не отреагировала на это и ответила:
      – Лучше. Вот только никак не могу представить, что Степана нет.
      Сохань подал девушке стул, поставив его напротив стула Сидоренко. Представил коллегу, подчеркнув, что он тоже занимается делом Хмиза. Возможно, известие о том, что убийцу Степана ищет следователь по особо важным делам, поразило девушку – глаза у нее удивленно округлились и она посмотрела на Сидоренко подчеркнуто уважительно.
      «Не так, как на меня, простого смертного», – не без зависти отметил Сохань. Он заранее продумал план разговора, начал издалека, спросив, как она познакомилась с Хмизом. Поймал взгляд Сидоренко и подумал, что решил правильно, пригласив Ивана Гавриловича, – вдвоем они быстрее разговорят девушку и вытянут из нее все, что нужно.
      Сохань на миг ощутил неловкость оттого, что приходится что-то вытягивать из такого симпатичного и, кажется, порядочного и умного существа. Но сразу же приглушил голос сомнения – такая уж у них с Сидоренко профессия: иногда говоришь одно, а думаешь другое – сплошная игра по большому и малому счету.
      Однако Светлана ничего не знала про игру, даже не догадывалась о ней, она восприняла вопрос Соханя как обыкновенное человеческое любопытство и стала рассказывать, где и как впервые увидела Хмиза – воспоминания были ей приятны, Сохань почувствовал это сразу, так как глаза у девушки заискрились, а щеки зарумянились. Она вспомнила ржаное поле под Трускавцом и дуб на его краю – высокий, могучий и шумный, а под дубом парня в линялых джинсах и как он впервые посмотрел на ее. Светлана сказала, что никогда не забудет этих глаз, никто еще не смотрел на нее так. Она сразу почувствовала, что этот юноша (она приняла тогда Степана за юношу, только потом узнала, что ему за тридцать) всегда будет верен и не изменит при любых обстоятельствах. А разве это не главное в жизни?
      Да, пожалуй, это самое главное, подтвердил Сидоренко, поскольку сам придерживался такой же точки зрения.
      – Значит, Хмиз сразу открылся перед вами? – спросил он.
      – Мы встретились в тот же вечер, – сообщила Светлана, – а утром на машине уехали во Львов, а затем в Канев.
      – Идея поехать в Канев принадлежала вам?
      – Все решилось так неожиданно… – Светлана вспомнила дедулю в парке, удивительно похожего на Шевченко, и как Степан предложил ей поехать в Канев. Она тогда спросила: «Когда?» – а он ответил сразу, не колеблясь: «Завтра». И правда, поехали на другой день, для нее наступил праздник, ибо каневская поездка почему-то спрессовалась в несколько часов, она и до сих пор отчетливо видела бронзового Шевченко и себя со Степаном под ним, маленьких, совсем незаметных, переполненных неизвестными до сих пор чувствами. Именно там, на Тарасовой Горе, она почувствовала, что уже любит Степана и не может жить без него. Ему стоило только взять ее за руку и повести за собой – и пошла бы, не оглядываясь, не думая ни о чем.
      – До Канева такая длинная дорога, – сказал Сохань. – И нескончаемые разговоры. Что рассказывал Хмиз о себе?
      Светлана стала вспоминать, и выяснилось, что она почти ничего не знает о Степане. Село на Херсонщине, где родился, отец умер давно, а мать лишь два года назад, учился во Львовском торгово-экономическом институте, получил направление в Город и работает здесь с того времени. Собственно, все. Да разве это интересовало ее? Какая разница, где родился, на Херсонщине или Тернопольщине, и кем работает. Главное – любит ее и какое-то магнитное поле притягивает их друг к другу. Светлана почувствовала это поле еще в Трускавце, а потом оно с каждым днем набирало силу и выбраться из него не было уже возможности. Тем более желания.
      Удивившись, что она сама так мало знает о Хмизе, Светлана все же уверенно ответила:
      – Степан был прекрасным человеком. – Подумала и спросила: – Вы в чем-нибудь подозреваете его?
      – Да, – не стал скрывать Сидоренко, – у нас для этого есть веские основания.
      – О мертвых не говорят плохо.
      – Конечно, и нам не хочется этого делать.
      – Степан был моим женихом, и я любила его. А доносить на него, да еще после смерти!..
      – Согласен, доносить мерзко. Вообще донос, как форма общения в обществе, не лучшее, что изобрело человечество.