Пришел начальник цеха - солидный, седеющий мужчина с хитрыми глазами. Роман Панасович спросил у него, что тот думает о Семенишине.
      - Выходит, вы из прокуратуры... - то ли удивился, то ли одобрил начальник цеха и разгладил свои пышные усы. - И интересуетесь Яшком? Что же он, разрешите спросить, натворил?
      Козюренко увидел, как вспыхнул инспектор уголовного розыска, и остановил его незаметным движением руки. Знал: таких людей, как этот начальник цеха, лучше не раздражать и не кичиться перед ними своим положением. Видно, вышел из рабочих и знает себе цену.
      Роман Панасович придвинул начальнику цеха стул и откровенно сказал:
      - Поверьте нам, уважаемый товарищ: дело это, может, и не такое простое. Но вы, вероятно, понимаете, что работа у нас специфическая должны держать язык за зубами. Поэтому, если можно, не расспрашивайте нас.
      Начальник цеха покосился на него хитрым глазом.
      - Хорошо, - согласился он. - Стало быть, что я думаю про Яшка? План он выполняет, инициативный. Работник неплохой, не сачок, если надо, со своим временем и выгодой не считается.
      - Сейчас он на заводе?
      - Рабочий день еще не кончился...
      - И на этой неделе каждый день работал?
      - В понедельник брал отгул... - Начальник цеха только на мгновение запнулся и сказал твердо: - Но не вышел на работу и во вторник. Я ему, правда, прогул не записал. Яшко - работник добросовестный и обещал отработать сверхурочно.
      Роман Панасович невольно переглянулся с Владовым.
      - Скажите, пожалуйста, - спросил быстро, - вы видели Семенишина во вторник?
      - Видел. После работы Яшко заходил ко мне. Он живет неподалеку, счел нужным пояснить, - извинился: мол, в поезде встретилась компания и хорошо хлебнули. Приехал и лег отсыпаться.
      - В котором часу он был у вас?
      - Около пяти.
      - Вы знаете, по какому делу отлучался Семенишин?
      - Как не знать? Все знают. Очередь у него на "Запорожец" подходит ездил к какому-то своему старому знакомому занять деньги.
      - И занял?
      - Кажется.
      - И последнее. Вы говорили, что живете поблизости от Семенишина. Бывали вы у него? Какой он семьянин?
      Начальник цеха развел руками.
      - Семья как семья... Живут... Ну, случается, когда Яшко поддаст лишнего, так и разговоры, конечно, ведутся нежелательные.
      - Говорите уж прямо: скандалы, - вмешался местный инспектор.
      - Можно и так назвать, - согласился начальник цеха. - Но Семенишин порядочный человек. Дети у него хорошие, и жену свою он уважает.
      - К вам просьба, - доверительно нагнулся к нему Козюренко. - Не могли бы вы задержать Семенишина после работы, скажем, на полчасика? Но о нашем разговоре... - прижал палец к губам. - Это в интересах самого Семенишина.
      Начальник цеха недовольно хмыкнул, но спорить не стал. Когда он вышел, Роман Панасович приказал Владову:
      - Немедленно свяжитесь с вокзалом. Уточните расписание движения поездов в Желеховском направлении. И автобусов. А вас, - обратимся он к инспектору, - прошу позвонить в милицию, чтобы опергруппа была наготове.
      Роман Панасович устало откинулся на спинку стула.
      Владов украдкой поглядывал на него, стараясь угадать, о чем думает следователь по особо важным делам: наверно, составляет план допроса преступника...
      В это время Роману Панасовичу просто хотелось спать: жаркий день и не очень хорошая дорога давали себя знать... Незаметно потер виски, отхлебнул из стакана тепловатой воды и нетерпеливо спросим у старшего лейтенанта:
      - Ну, что там у вас, Петр?
      Тот, дописав несколько цифр в блокноте, положил трубку.
      - Поезда из Желехова на Ковель ходят трижды в сутки. Прямой из Львова в Ленинград проходит через Желехов в двенадцать часов четыре минуты, прибывает в Ковель через шесть часов. Пригородный Львов - Ковель. Этот выходит из Желехова в двадцать один двадцать семь. Прибывает в половине седьмого утра. И еще один на Брест. Время отправления из Желехова пятнадцать ноль семь, прибытие в Ковель - двадцать два восемнадцать.
      - Автобусы?
      - Есть только два из Львова до Ковеля через Желехов. Ночной останавливается в Желехове около пяти и прибывает в Ковель в одиннадцать или чуть позже. И дневной. Этот выходит из Львова в девять двадцать пять, приблизительно час идет до Желехова и еще шесть до Ковеля. Таким образом, сюда он прибывает около семнадцати часов.
      - Семенишин мог вернуться ночным автобусом, - быстро прикинул Роман Панасович. - Ночь прослонялся по Желехову или просидел где-нибудь в парке... А впрочем, нечего гадать, едем.
      Небольшой, из красного кирпича домик Семенишина утопал в зелени. Под окнами цвели какие-то желтые цветы, а вдоль дорожки, ведущей к крыльцу, красовались огромные белые и красные пионы. Владов толкнул калитку - не заперто. Взошли на крыльцо, позвонили - никто не ответил. Позвонили еще раз, вдруг их окликнули из сада тонким голоском:
      - Что вам надо, дяденьки?
      Козюренко нагнулся над перилами крыльца. Под деревом стоял мальчик лет десяти в коротких штанах и клетчатой рубашке. Беленький, курносый.
      - Папа или мама дома? - спросил Роман Панасович. - Ты же Семенишина сын?
      - А то как же, Семенишина. Но родители на работе.
      - А можно их подождать?
      Мальчик пожал плечами.
      - Они скоро должны быть. - Он смотрел открыто, но все же настороженно.
      Козюренко понимал, что мальчика следует как-то успокоить. Но как? Он неуверенно сказал:
      - Мы из области, и нам надо поговорить с твоим отцом. Как тебя зовут?
      - Олегом.
      - Так где можно подождать?
      - А заходите в дом. Там есть радио и газеты.
      - А ты не хочешь вместе с нами за компанию? Где Лида?
      Незнакомые дяди знали, как зовут его сестру, и это окончательно убедило мальчика, что они свои люди.
      - В школе. Она же во второй смене.
      - А-а... - сказал Владов таким тоном, будто знал и только случайно забыл.
      - Говорят, скоро вы на "Запорожце" будете ездить? - спросил Роман Панасович, сев на диванчик.
      - Папа говорил, что этим летом получим... - И радостно прибавил: - Он хочет красного цвета.
      - А ты?
      - И мне тоже нравится.
      - Ну и хорошо, - вмешался Владов. - Если собрали деньги, то какие тут могут быть разговоры...
      Роман Панасович бросил на него неодобрительный взгляд - зачем провоцировать ребенка? И Владов осекся. Но мальчику было приятно поболтать на эту тему.
      - Еще не собрали, но папа говорил, что как-нибудь выкрутимся. Займем, а потом отдадим.
      - Ну... ну, - хмыкнул Козюренко. - А как у тебя дела в школе? поспешил он перевести разговор на другую тему.
      - Так... - немного смутился мальчик.
      - Есть тройки?
      - Не часто...
      Роман Панасович встал, выглянул в коридор. Нарочно пришел к Семенишиным, пока хозяин не вернулся с работы - хотел узнать о нем побольше. Даже бытовые мелочи имели значение. Ведь они часто подчеркивают или обнаруживают ту или иную черту характера человека. Кроме того, Козюренко хотел поговорить с женой Семенишина. Может, она что-то знает, а если и нет, то не исключено, что влияет на мужа: бывали случаи, когда самые закоренелые преступники, которые вели со следователем долгую и запутанную игру, не выдерживали взгляда жены...
      Из коридора дверь вела в детскую комнату. Там стояла этажерка с учебниками, на стенах были развешаны карты и цветные вклейки из журнала "Украина", а на письменном столе лежала кучка тетрадок. Из открытой двери третьей комнаты выглядывала никелированная спинка кровати, на которой высилась гора подушек - обыкновенная скромная обстановка рабочего человека.
      Стукнула калитка, и Олег высунулся в окно.
      - Мама пришла! - радостно воскликнул он и побежал встречать. - У нас гости, мама, - сказал на крыльце, - так я пригласил их в дом.
      - Молодец! - похвалила мать. Она поставила в коридоре тяжелую сумку с картофелем, мимоходом поправила перед зеркалом прическу и остановилась в дверях гостиной.
      - Вы к Якову?
      - Надо поговорить с вами, уважаемая Вера Владимировна, - учтиво поклонился Козюренко, - только... - он показал глазами на мальчика.
      - Сбегай, Олежка, за хлебом, - нашлась та.
      Мальчик недовольно поморщился - ведь интересно послушать разговор взрослых. Но в семье, видно, поддерживалась дисциплина: схватил авоську и побежал в магазин.
      - Разговор у нас, Вера Владимировна, будет долгий и неприятный, так уж садитесь поближе. Мы, правда, не очень-то и желанные гости... Из следственных органов, вот мое удостоверение.
      Женщина побелела как полотно.
      - Неужели мой Яшко что-нибудь натворил? Он, товарищ следователь, как чуть выпьет, дурным становится...
      - Всему свое время, Вера Владимировна. Сначала мы попросим вас ответить на некоторые вопросы. Это не допрос, и если вы не согласны...
      Хозяйка подвинула к себе стул и наконец села.
      - Что он натворил? - прошептала она.
      - Я понял, что вы согласны помочь следственным органам, не так ли? настаивал Козюренко.
      - Спрашивайте, - женщина тяжело вздохнула.
      - Вы знали, что ваш муж ездил на днях в Желехов?
      - Да.
      - Зачем?
      - Занять денег.
      - Когда должен был вернуться?
      - Восемнадцатого мая.
      - А приехал?
      - Девятнадцатого.
      - В котором часу вы его увидели?
      - Вот как сейчас, после работы. Но он вернулся утром. Сказал, что был выпивши и не хотел нас беспокоить. Заснул в сарае на сене.
      - Он занял деньги?
      - Нет, но договорился, что тот его знакомый переведет по почте пятьсот рублей.
      - И ничего ваш муж не привез? Никаких пакетов, свертков?
      - А мы сейчас ничего не покупаем. На машину собираем.
      Женщина отвечала сразу, не колеблясь. В ее глазах Роман Панасович читал удивление и тревогу.
      - В Желехове .ограбили человека, - произнес он, пристально следя за выражением ее лица. - Этого человека хорошо знал ваш муж. К нему и ездил за деньгами.
      Женщина облегченно вздохнула, даже улыбнулась.
      - Ерунда, - ответила уверенно. - Яков этого не сделает. А я думала по пьянке...
      - Хорошо, что вы так верите мужу...
      - Я знаю: Яков не способен на преступление.
      На выложенной кирпичом дорожке за окнами послышались шаги. Вошел Семенишин. Изумленно посмотрел на Козюренко, перевел взгляд на жену и Владова. Его покрытое мелкими морщинами лицо, действительно похожее на печеное яблоко, растянулось в улыбке.
      - Здравствуйте, - сказал растерянно. - Кто вы такие? Потому как вроде бы не знаю вас...
      - Мы из прокуратуры, - перебил Козюренко. - К вам, Яков Григорьевич. По делу.
      - Из прокуратуры? - Семенишин спокойно прошел к столу, сел, положив на него руки. - Ну, если к нам есть дело, так говорите, зачем пришли...
      Козюренко внимательно посмотрел на него: совершенно спокоен, никаких признаков волнения.
      - Вы встречались в Желехове с Василием Корнеевичем Прусем? - спросил.
      - Ездил к нему.
      - Когда?
      - В воскресенье уехал, так? - повернулся Семенишин к жене.
      - Отвечайте только мне! - Козюренко придвинулся к столу.
      Теперь они сидели друг против друга, и Роман Панасович смотрел прямо в глаза Семенишину, будто хотел прочитать его мысли.
      - В воскресенье, семнадцатого?
      - Конечно. Приехал в Желехов поздно ночью и остановился в гостинице.
      - Почему не пошли к Прусю?
      - А где бы я узнал его адрес? Если бы знал, пошел бы к Василю - в гостинице ведь надо деньги платить...
      - Но утром вы разыскали Пруся?
      - Так я же знаю, где он работает! Утром пошел в заготконтору и там дождался его.
      - Просили у него денег?
      - На машину у нас очередь подходит, должен...
      - И Прусь вам дал?
      Семенишин покосился на жену. Ответил неопределенно:
      - Да нет... Обещал одолжить пятьсот рублей.
      - Когда вы ушли от него?
      - Ну, пообедали в чайной... Выпили, и он на работу пошел. А я еще немножко посидел на скамеечке, до поезда у меня времени много было, - и на вокзал.
      - Когда выехали из Желехова?
      - В полдесятого вечера.
      - Чем можете доказать?
      - Как чем? Где-то билет у меня... - Он озабоченно начал шарить в карманах и не находил. Наконец облегченно вздохнул - положил на стол железнодорожный билет. Роман Панасович посмотрел на свет - да, билет был продан восемнадцатого мая и на вечерний поезд.
      - Итак, вы ехали поездом Львов - Ковель, который прибывает в ваш город в половине седьмого утра. Кто может засвидетельствовать, что вы приехали именно этим поездом?
      Семенишин пожал плечами.
      - А я знаю?
      - Почему не пришли прямо домой?
      - А где же я был? - снова тревожно посмотрел на жену. - И почему это вы меня допрашиваете? - вдруг повысил голос. - Какое имеете право?
      - Не волнуйтесь, гражданин Семенишин, - перебил его Козюренко. - Нам нужно, чтобы вы просто ответили на несколько вопросов. Жена увидела вас девятнадцатого мая только после работы. Где вы были весь день?
      - Спал. На сене в сарае спал. Компания в поезде подобралась, хорошие парни, так? Ну, пол-литра выпили, а потом еще в карты играли. Чуть не до Ковеля. Они раньше сошли. Был я немножко выпивши, так? А с женой у нас... - Он не досказал и бросил на нее взгляд.
      Та встала со стула, хотела вмешаться, но Козюренко поднял руку, попросив не делать этого.
      - Назовите, с кем ехали в поезде.
      - С ребятами, я же говорю. Трактористы они, так?
      - Фамилии, имена помните?
      Семенишин заморгал, сокрушенно опустив голову.
      - Пьяный был, - сказал смущенно. - Забыл... Пол-литра, значит, взяли, а потом еще, так?
      - Вы тоже покупали водку? - прищурил глаза Роман Панасович. - Ночью, да еще на вокзале, не продают.
      - А я еще перед отъездом. Пол-литра...
      - Имели при себе деньги? Сколько?
      Семенишин заерзал на стуле. Козюренко обратился к его жене:
      - Сколько дали мужу на дорогу?
      - На проезд да еще трешницу.
      - Из нее вы рубль заплатили за койку в гостинице... - Роман Панасович уставился немигающим взглядом на Семенишина. - Завтракали? - Тот кивнул. Еще полтинник на завтрак. Откуда же взяли деньги на водку?
      Лицо Семенишина покрылось красными пятнами. Щеки обвисли.
      - У Пруся. Он одолжил мне семьдесят рублей. Десятку пропили, поэтому и не сказал жене.
      Козюренко вспомнил тело с раскроенным черепом. И вывернутые карманы. Вряд ли Семенишин отважился бы на убийство ради семидесяти рублей. Конечно, мог надеяться, что возьмет больше. Но при чем тут картина? Может, Прусь через Семенишина хотел ее куда-то переправить?
      Спросил коротко:
      - Где деньги?
      - Пожалуйста... Тут они... - Семенишин полез в шкаф, вытащил из нижнего ящика завернутые в платок деньги.
      Роман Панасович незаметно посмотрел на женщину: глаза у нее наполнились ужасом, губы дрожали. Внезапно подумал: "А если все это правда? Все так, как рассказывает Семенишин? Могло быть? Конечно, могло. А "Портрет" Эль Греко тем временем..."
      - Следовательно, вы утверждаете, что не знаете, где живет Прусь, и никогда не были у него дома?
      - Это истинная правда! - Семенишин приложил обе ладони к груди.
      "Если его отпечатки пальцев не идентичны отпечаткам на стакане с недопитым портвейном... - подумал Козюренко. - Прямых доказательств пока что нет. Конечно, если не найдем тут картину. Итак, обыск..." Вышел с Владовым в коридор, приказал вызвать оперативную группу и попросил взять у прокурора постановление на обыск. Вернувшись, спросил у Семенишина:
      - Насколько мне известно, Прусь не очень щедрый человек и никому денег не одалживает... - Он сознательно говорил о покойнике, как о живом, надеясь, что Семенишин как-то прореагирует на это. Но тот сидел потупившись. - Почему же он отдал вам всю зарплату и еще пообещал полтысячи?
      Семенишин поднял голову, и Козюренко заметил, как забегали у него глаза.
      - Почему? - настаивал следователь.
      Семенишин потер свои сморщенные щеки кончиками пальцев. Он явно колебался.
      - Пожалуйста, не скрывайте от нас ничего, - посоветовал Роман Панасович.
      - Прусь был у меня, так сказать, в долгу, - нерешительно, запинаясь, начал Семенишин. - Уже давно, со времен войны, когда вместе партизанили. Я никому не рассказывал, так? Потому как и сам тут не очень-то... - покачал головой и продолжал твердо, как человек, сделавший первый шаг, и терять которому уже нечего. - Когда-то я видел, как Прусь снял обручальное кольцо с пальца мертвой женщины, так? Он заметил, что я смотрю. Испугался. Да и было чего. Если бы наш командир Войтюк прознал про это, худо бы Прусю пришлось. Ну, начал умолять, так? Мол, черт попутал. Я говорю: "Выбрось кольцо!" Он и выбросил. Потом обещал: "Я тебе всю жизнь буду благодарен, что понадобится, рассчитывай на меня". А тут очередь на машину, я и вспомнил, так?
      - Но ведь это могло выглядеть как шантаж...
      - Да нет. Сколько лет прошло. Надеялся на благодарность. Думаю, деньги у него есть. Живет ведь один. А он мне - семьдесят рублей... Я знаю, что полтысячи не пришлет. Пообещал, только бы отделаться, так?
      "Если придумано, то неплохо", - отметил Козюренко.
      - А вы помните, как появился в вашем отряде Прусь?
      - Почему же, помню. Мы не очень-то доверяли ему, так? Полицай поглумился над девушкой Пруся, а Василь убил его. Пришлось бежать. К бандерам ему было не с руки, потому как этот полицай имел среди них в нашем районе много дружков. Ну, и пристал к нам, так? Наш командир товарищ Войтюк из ихнего села был - пожалел и взял.
      "Верно, на свою голову!" - чуть не вырвалось у Романа Панасовича.
      - Мы вынуждены произвести в вашей усадьбе обыск, - сказал он. - Скоро приедет оперативная группа. Но перед этим я хотел бы еще раз убедиться: все ли вы рассказали правдиво и не утаиваете ли чего-нибудь?
      - Яшенька, - подошла к нему жена, - ты уж... если что натворил, лучше сознайся. И нам будет легче...
      Семенишин посмотрел на нее как-то отчужденно.
      - Пьяный я был, может, чего-то и не помню... В чем меня обвиняют? обернулся к Козюренко.
      - Дело в том, что Прусь убит и ограблен. А вы были с ним в тот день. Ездили за деньгами.
      - Не выйдет! - вдруг закричал Семенишин. Он выпятил губы, и морщины неожиданно разгладились на его лице. Это было сказано так решительно, что Роман Панасович встал со стула. А Семенишин вдруг безвольно осел, и руки его опустились как плети.
      - Так уж лучше сознаться, - шептала жена, склонившись над ним.
      - Прочь! - Семенишин оттолкнул ее от себя. - Вы мне дело не пришьете! - погрозил он пальцем Козюренко.
      - Вспомните фамилии тех, кто был с вами в поезде , - предложил следователь спокойно. - Имена, приметы... Это для вас очень важно.
      Семенишин удивленно воззрелся на него. Закрыл глаза, немного подумал и покачал головой.
      - Нет, - сказал стыдливо. - Пьяный был, все из головы вылетело. Вдруг какая-то мысль, видно, промелькнула у него. Нерешительно начал: - Но был там такой долговязый... - Потер лоб и радостно воскликнул: - Тимком его звали, вспомнил - точно Тимком, так?
      - Тракторист Тимофей? - повторил Козюренко, и нельзя было понять, иронизирует он или говорит серьезно. - А фамилия?
      - Не знаю. Тимко - и ладно. - Теперь в тоне Семенишина ощущалась уверенность. - Он сошел где-то перед Ковелем.
      - Ну... Ну... - Роман Панасович хотел что-то прибавить, но на улице остановилась машина. - Вера Владимировна, - попросил он, - встретьте сына и уведите его куда-нибудь. Эта процедура не для детей... А вы, - приказал Владову, - сходите к соседям и попросите их быть понятыми.
      Когда они вернулись вечером в городской отдел милиции, Владов сказал Козюренко:
      - Почему вы не приказали арестовать Семенишина? Я бы задержал его. Ведь он же ничего не может доказать...
      - А мы? Что-нибудь нашли у него? - остудил пыл старшего лейтенанта Роман Панасович. - Нарушать законы никто не волен. Завтра увидим, если сойдутся отпечатки пальцев...
      - Их уже повезли во Львов.
      - Вот и подождем до утра.
      Утром позвонили из Львова. Оказалось, что отпечатки пальцев Семенишина не идентичны отпечаткам, оставленным на стакане в доме Пруся. Козюренко как раз умывался, когда Владов сообщил ему об этом. Тот повесил полотенце. Причесался.
      - Дайте команду, - приказал он, - чтобы поискали в селах около железной дороги Львов - Ковель тракториста по имени Тимко. Тимофей то есть... Высокого роста...
      - Но ведь Семенишин определенно лжет, - осмелился возразить старший лейтенант. - Чтобы запутать следствие.
      - Нас не так-то легко запутать, - улыбнулся Козюренко. - А что, если не лжет? И убийца, укравший картину, разгуливает на свободе и смеется над нами? Нет, если у Семенишина есть алиби, мы сами немедля должны подтвердить его. Это в наших интересах, дружище. - Натянул рубашку и добавил: - А у Семенишина возьмите подписку о невыезде. И пусть ваши ребята наблюдают за ним...
      ГАЛИЦКИЙ
      Директор заготконторы собрал работников плодоовощного цеха.
      - Вот ваш новый начальник, - представил еще молодого - лет под тридцать - светловолосого мужчину с темными, выразительными глазами. Дмитро Семенович Серошапка. Сегодня он принял дела. По рекомендации руководства облпотребсоюза, - подчеркнул он.
      Директор конторы хотел поставить начальником цеха мастера Галицкого, и все были уверены, что именно он займет должность Пруся. И вдруг - такое. К Галицкому привыкли, знали его. А кто такой этот Серошапка?
      Расходились недовольные. Директор конторы уловил это настроение и нарочно оставил своего нового подчиненного на произвол судьбы, злорадно подумав: "Пусть сам выкручивается!.."
      Серошапка попросил Галицкого остаться в каморке, которая считалась его кабинетом. Смотрели друг на друга изучающе. Галицкий, солидный человек с толстой красной шеей и огромными кулаками, не скрывал своей неприязни. Серошапка будто читал его мысли. Мастер считал, что ему перебежали дорогу, и решил при случае подставить ножку новичку. Это ведь дело торговое, тут дебет и кредит не так просто свести. Голову надо иметь на плечах. А у этого, по всему видно, кочан капусты. Молодой и зеленый...
      Серошапка невольно улыбнулся. Вероятно, Галицкий уловил в этой улыбке иронию, потому что насупился и хотел что-то сказать, наверно, обидное, но Серошапка опередил его.
      - Не будем играть в жмурки, Эдуард Пантелеймонович, - сказал он самым доверительным тоном. - У вас есть причина относиться ко мне, так сказать, без симпатии. К сожалению, мне лишь сегодня намекнули в райпотребсоюзе, что я перебежал вам дорогу. - Галицкий протестующе поднял руки, но Серошапка продолжал тем же мягким, доверительным тоном: - Мы же с вами не дети и знаем, что такое жизнь,.. Если бы я знал, что иду на живое место, то, может, и не согласился бы на эту должность. Но, как говорят, после драки кулаками не машут. Теперь нам надо либо работать вместе, либо...
      - Вы хотите сказать, что я... - Галицкий положил на стол свои огромные кулаки.
      - Я ничего не хочу сказать, уважаемый Эдуард Пантелеймонович. Прошу вас внимательно следить за моей правой рукой. - Серошапка вдруг сильно стукнул указательным пальцем по краю стола. - Видите - раз... два... Стукну третий раз - и вас не будет...
      Галицкий убрал кулаки со стола, откинулся на спинку стула. В глазах его появились насмешливые искорки.
      - Как вас величать? - спросил он. - Забыл я...
      - Дмитром Семеновичем.
      - Так вот что, Дима, - пренебрежительно улыбнулся Галицкий, - иди ты...
      Серошапка этого не ожидал. Захохотал, обошел стол, сел на его краешек и подал Галицкому руку.
      - На, Эдик, держи, - сказал примирительно. - Вижу, ты свой человек, и мы сработаемся.
      Галицкий пожал руку Серошапке без энтузиазма. Думал: сколько им будет стоить этот желторотый? Впрочем, прикинул, не так уж и много - ведь в нем нет ни цепкости Пруся, ни такого знания тонкостей дела, ни прусевского аппетита... Что бы там ни было, а то, что Прусь отошел в иной мир, обстоятельство очень положительное.
      "Хапуга проклятый!" - чуть не вырвалось у Галицкого, но он овладел собой и посмотрел на свое новоиспеченное начальство любезнее. "Юный друг мой, - подумал он растроганно, - мы будем подкармливать тебя. Ты будешь благодарен, а нам... Нам делать свое..."
      - И правда, Дима, - повеселел он, - что нам делить? Лишних двадцать рублей в месяц? Как-нибудь и без них обойдусь. Они тебе нужнее. У тебя дело еще молодое, а нам, старикам...
      - Старый черт! - Серошапка хлопнул его по плечу. - Три года разницы, а уже в монахи записываешься. - Он что-то еще говорил, а Галицкий мысленно прикидывал: во-первых, не следует баловать этого желторотого - сотен пяти в месяц, кроме зарплаты, ему вполне достаточно. Лишь бы только не мешал... Может, и хорошо, что начальником цеха поставили этого слепого котенка. Всегда можно свалить на него вину. А он и рад будет: пятьсот шайбочек с неба упало...
      Вдруг что-то важное дошло до сознания Галицкого, и он насторожился.
      - Что вы сказали? - переспросил.
      - Как дела с договорами на сбыт нашей продукции? Ведь уже май, и если прозевать это дело...
      У Галицкого вдруг кольнуло под ложечкой. Договоры о поставках святая святых его и Григория Котляра - помощника мастера. Они не позволят, чтобы этот выскочка совал туда свой нос.
      Ответил с деланным равнодушием:
      - Прусь был хороший хозяин и вовремя заботился о сбыте продукции. Эти операции поручал мне и Котляру, - солгал он. О том, что Прусь брал почти половину договоров на себя, решил умолчать. - У нас есть определенный опыт и связи. Цех будет работать на полную мощность. План выполним и прогрессивку получим, - заверил он.
      - Хорошо, выясним... - Серошапка вернулся на свое место. Выдвинул и задвинул ящик стола, переложил какие-то бумажки. Сказал, будто речь шла о мелочи: - В крайнем случае я могу договориться с одним из южных комбинатов о поставке пятисот или шестисот тонн яблочного пюре...
      Галицкий даже попятился.
      - Скольких? - переспросил.
      - Тонн пятисот, а может, и больше... - Серошапка сделал вид, что разглядывает что-то в ящике. И так, не глядя на Галицкого, знал, какой удар нанес ему сейчас. "Я тебя, мерзавца, насквозь вижу, - торжествовал он. - А ты думал меня голыми руками взять? Интересно, как теперь запоешь?"
      Но Галицкий, оказалось, был достойным партнером...
      - Тогда придется поработать... - задумчиво произнес он. И прибавил с энтузиазмом: - Зато план перевыполним. Возможно, переходящее знамя получим!
      - Первое место в области завоюем! - поддержал его Серошапка. - Мы с вами еще прогремим!
      "Как бы не загреметь... - подумал Галицкий. - Но ведь пятьсот тонн! С каждого килограмма... Да еще и сколько пойдет без нарядов... Интересно, знает ли этот Серошапка, сколько можно положить в карман?"
      Но Серошапка смотрел на него простодушно, и Галицкий встал. Надо было посоветоваться с Котляром.
      У Гриши светлая голова, как Гриша скажет, так и следует делать имеет, зараза, нюх настоящей гончей, видит на десять саженей вглубь. Григорий Котляр - титан коммерции. Его еще никто не обводил вокруг пальца.
      Серошапка посидел в кабинете, машинально перебирая бумаги. Фактически стол был пуст - несколько писем, оставленных Галицким, копия приказа по заготконторе...
      Вчера Серошапка долго беседовал со следователем из Киева. Тот рассказал ему про убийство Пруся и просил помочь следственным органам. По его просьбе Серошапка просидел полночи, разбирая бумаги Пруся, привезенные в область работниками милиции. Правда, Прусь был осторожным человеком и не держал ничего, что могло бы скомпрометировать его. Не отличался аккуратностью - бумаги бросал в папки без всякой системы, приказы не подшивал как полагалось по инструкции, и принципиально не признавал нумерации входящих и исходящих...
      Серошапку заинтересовало недописанное письмо, точнее записка - всего несколько торопливо написанных слов:
      "Поля... Я вчера не мог быть дома, потому..."
      На этом записка обрывалась. Серошапка показал ее Козюренко, и полковник просил его, если будет возможность, выяснить, кто эта Поля.
      Правда, всего несколько слов, но они свидетельствовали о каких-то отношениях Пруся с женщиной по имени Поля: возможно, это любовница Пруся, которая бывала у него дома, заранее договорившись о встрече, а может, просто приходила, чтобы навести порядок в квартире, выстирать белье.
      Серошапка вышел в цех. Сейчас, перед началом сезона, там было мало рабочих. Через месяц-полтора, когда начнут завозить ягоды и фрукты, заготконтора наберет сезонных рабочих, и тогда работа закипит. А теперь готовили тару, ремонтировали оборудование.
      Галицкий, увидев Серошапку, приветственно помахал ему рукой. Мастер занимался очень прозаичной работой: осматривал бочки, в которых должны отправлять заказчикам соки и яблочное пюре. Брезгливо пинал их ногой, командовал:
      - На эту набейте обручи! Откати ее, Микола, в сторону. А для этой нужно новое дно, пометь мелом...
      Серошапка прошел мимо. Конечно, можно было бы расспросить Галицкого о Поле, но Козюренко отсоветовал: может, она общается с Галицким, может, причастна к преступлению, и расспросы только насторожат ее.
      Серошапка хотел посмотреть, как ремонтируют пресс, но его остановила молодая женщина, повязанная платком.
      - На два слова, Дмитро Семенович... - проговорила, смутившись.
      Серошапка подошел к ней. Внимательно посмотрел. Женщина не отвела глаз, и Серошапка прочитал в них какую-то глубоко затаенную тревогу.
      - Вы меня знаете, а я, к сожалению...
      - Меня зовут Мартой Васильевной, - женщина метнула взгляд на Галицкого, и зрачки ее сузились, а лицо приобрело решительное выражение. Хочу поговорить с глазу на глаз!