I. Нападение на «Марианну»

— Идем мы, наконец, вперед или нет? Черт возьми! Я не могу допустить, чтобы мы, как дураки, застряли окончательно на этой мели…

— Но двигаться вперед нет никакой возможности, господин.

— Да в чем, собственно, заключается препятствие, которое мешает нам двинуться в путь?

— Это пока трудно определить.

— Черт возьми! Какого же дьявола зевал этот негодяй лоцман? Пьян он, что ли? Нечего сказать, хорошую славу приобретают себе эти проклятые малайцы. А я-то до сих пор имел глупость считать их лучшими моряками во всем мире! Самбильонг! Поставь еще один парус. Ветер тянет порядочный. Авось как-нибудь да удастся сняться…

— Ничего нельзя сделать, господин Янес: отлив идет слишком быстро.

— Тьфу! Чтоб его дьявол забрал с собой в ад, этого черного негодяя!..

Произнесший эти слова человек, носивший имя Янеса, резко повернулся к корме, нахмурив густые брови и злобно сверкая глазами.

Хотя на вид ему было уже больше пятидесяти лет, он обладал богатырским телосложением. Мужественное лицо с бронзовым отливом кожи и большими, тщательно' причесанными седоватыми усами, окаймленное густыми прядями длинных волос, которые мягко ниспадали на плечи из-под широкополой шляпы, напоминавшей мексиканское сомбреро, еще ярче подчеркивало большую физическую силу этого человека, вряд ли уступавшую той железной, непреклонной воле, которую выдавал его суровый взгляд.

Одет он был очень изящно: в куртку из белой фланели, украшенную золотыми пуговицами и опоясанную широким куском красного бархата, за которым торчала пара роскошных, индийской работы, пистолетов с длинными резными дулами и рукоятками с серебряной и перламутровой инкрустацией. Ноги его были обуты в высокие морские сапоги из желтой кожи, со слегка загнутыми кверху носками.

— Эй ты, лоцман! — закричал он, устремляя горящий негодованием взор на сидевшего у кормы малайца с раскосыми глазами, слегка отливавшими желтоватым блеском и беспокойно бегавшими по сторонам.

Малаец оставил штурвальное колесо, которое держал до того момента в руках, и с несколько беспокойным видом, выдававшим его внутреннее волнение, приблизился к Янесу.

— Слушай, грязная бестия! — сухо обратился к нему европеец, выразительно положив руку на рукоятку одного из пистолетов. — Что это за шутки ты вздумал играть с нами? Насколько мне помнится, ты уверял, что знаешь все побережье Борнео как свои пять пальцев, почему я и взял тебя с собой в качестве проводника для моей «Марианны». А теперь вот мы сидим по твоей милости на этой дурацкой мели и не знаем, когда нас черт стащит с нее.

— Но, господин… — пробормотал малаец с видимым замешательством.

—Что? — повысил голос Янес, начиная терять свое обычное самообладание. — В чем дело? Говори, каналья!

— Этой мели здесь раньше не было, господин.

— Мошенник! Уж не собираешься ли ты уверять меня, что она только что выскочила с морского дна? Ты, негодяй, нарочно завел сюда «Марианну», чтобы посадить ее на эту злосчастную отмель, чтоб ее черти разнесли по песчинкам!

— Но, господин, зачем бы я это стал делать?

— Откуда я знаю, зачем? Может быть, ты в заговоре с теми таинственными врагами, которые подняли возмущение среди даяков.

— Господин ошибается. Я не поддерживал отношения ни с кем, кроме моих соплеменников.

— Думаешь ли ты, что нам удастся сняться с мели?

— Да. С наступлением прилива.

— Черт возьми! — пробормотал Янес. — Дело совсем дрянь. Этак я могу опоздать и не доставить Тремаль-Наика и Дарму в Мопрачем, прежде чем восставшие даяки нападут на их плантации и разрушат их фермы. Ну да посмотрим. Может быть, удастся каким-нибудь образом тронуться в путь раньше, чем прилив достигнет наибольшей высоты.

С этими словами он повернулся спиной к малайцу и, подойдя к носовой башенке, облокотился на ее перила и задумчиво стал смотреть на воду.

Корабль, оказавшийся из-за умышленной или случайной неловкости лоцмана-малайца не в состоянии сойти с широкой, почти совершенно скрытой от взора, со спокойной водяной поверхностью песчаной отмели, в которую он врезался носом и частью корпуса, представлял собой прекрасную двухмачтовую бригантину, построенную, по-видимому, совсем недавно, о чем можно было судить по ее еще правильным очертаниям, и снабженную парой широчайших парусов, очень похожих на те, под какими ходят обыкновенно большие малайские пироги.

Бригантина обладала вместимостью не менее двухсот тонн и была вооружена так, что могла внушить если не страх, то, во всяком случае, известное уважение даже любому крейсеру небольших, разумеется, размеров. На корме ее находились две так называемые охотничьи пушки солидного калибра, защищенные подвижными щитами, составленными из двух толстых соединенных под углом стальных полос, а носовая башенка была вооружена четырьмя длинными и довольно тяжелыми медными пушками — спингардами, из которых можно было прекрасно расстреливать неприятеля, хотя эти орудия и не были особенно дальнобойными.

Кроме этого грозного вооружения, парусник обладал еще экипажем, гораздо более многочисленным, чем требовалось для такого маленького судна. Он состоял из сорока малайцев и даяков, большей частью пожилого возраста, но еще достаточно крепких и выносливых, с суровыми лицами, исполосованными у многих широкими и очень красноречивыми рубцами, свидетельствовавшими о том, что эти люди были не только заправскими моряками, но и лихими вояками.

Бригантина, носившая имя «Марианна», остановилась — не по своей, как знает читатель, возле входа в широкую бухту, в которую впадала быстрая и с виду очень многоводная река.

Многочисленные острова, один из которых достигал довольно внушительных размеров, защищали бухту от западных ветров. Все они были опоясаны двойными и тройными ожерельями коралловых рифов или отмелей и покрыты богатейшей тропической растительностью, ярко отливавшей на солнце всеми оттенками зеленого.

«Марианна» попала как раз на одну из таких прибрежных мелей, скрывавшуюся под водой и только теперь, с наступлением морского отлива, начавшую показываться над поверхностью волн. Носовая часть так сильно врезалась в песок, что сдвинуть судно при помощи одних только якорей, заброшенных с кормы и соединенных с находившейся здесь паровой лебедкой, не представлялось решительно никакой возможности.

— Чтоб ему попасть к дьяволу на рога, этому негодяю лоцману! — воскликнул Янес, исследовав внимательным взором отмель. — Раньше полуночи нам никак не удастся сняться отсюда. Как ты думаешь, Самбильонг?

Высокий и плотный малаец с морщинистым лицом и седоватыми волосами, к которому был обращен этот вопрос, приблизился к европейцу.

— Я думаю, сахиб5, — сказал он, — что без прилива нам ни за что не сдвинуться с места. Это так же верно, как то, что мы сидим сейчас на мели.

— Скажи по совести, не кажется ли тебе наш лоцман подозрительным?

— Не знаю, капитан, — ответил малаец. — До того момента, как мы взяли его с собой, мне ни разу не приходилось с ним встречаться. Однако…

— Что ты хочешь сказать? Продолжай.

— Однако тот факт, что мы нашли его одного на таком большом расстоянии от острова Гайя, в небольшой лодчонке, совершенно неспособной выдерживать большое волнение, а также то, что он сразу предложил нам свои услуги в качестве лоцмана, — все это кажется мне не совсем ясным и заставляет держаться настороже.

— Неужто я в самом деле допустил большую неосторожность, доверив руль нашего корабля негодяю? — пробормотал Янес, став сразу серьезным.

Затем, тряхнув головой как бы для того, чтобы отогнать от себя эту неуместную мысль, он добавил:

— С какой целью этот человек, принадлежащий к вашей расе, стал бы искать гибели самого крепкого и красивого судна Малайского Тигра? Разве мы не были всегда защитниками туземцев Борнео от английских притеснителей? Разве мы не погубили дело Джеймса Брука, чтобы возвратить независимость даякам Саравака6?

— А почему, в таком случае, господин Янес, — ответил тот, которого Янес называл Самбильонгом, — побережные даяки так внезапно взялись за оружие с явно враждебными намерениями по отношению к нашим друзьям? И это несмотря на то, что Тремаль-Наик, создавая на этих берегах, бывших до сих пор совершенно пустынными и безлюдными, фермы и фактории, дал им возможность без особого труда зарабатывать средства на спокойную жизнь и в значительной степени обезопасил от набегов пиратов, облагавших население поборами в свою пользу.

— Это, мой дорогой Самбильонг, — тайна, в которой ни я, ни Сандакан не сумели еще разобраться как следует. Неожиданный взрыв ненависти против Тремаль-Наика должен иметь какую-то причину. Но какую?. Этого мы пока не знаем, хотя я более чем уверен, что существуют какие-то таинственные личности, которые искусственно раздули весь этот огонь.

— А что, разве Тремаль-Наик и его дочь Дарма находятся в серьезной опасности?

— Гонец, которого он прислал к нам в Мопрачем, сообщил, что все даяки взялись за оружие и неистовствуют, словно их охватил какой-то приступ безумия. Три фактории были разграблены и сожжены восставшими, и среди даяков поговаривают уже о необходимости добраться до самого Тремаль-Наика, чтобы снести ему голову с плеч.

— Я решительно не понимаю, как этим дикарям могла прийти в голову мысль грабить его имущество, — пожал плечами Самбильонг, — ведь это самый прекрасный, самый благородный человек на всем острове!

— Когда мы прибудем в кампонг7 Пангутаран, тогда все выяснится. Появление на реке «Марианны» немного успокоит даяков, и если они не сложат немедленно оружие — мы их расстреляем… как они этого и заслуживают.

— Да, только тогда, пожалуй, и можно будет узнать, какие причины побудили их к восстанию.

— Ага! — воскликнул вдруг Янес, взоры которого были все время обращены к устью реки. — Я вижу там какую-то человеческую фигуру, которая, кажется, намеревается приблизиться к нам.

В самом деле, из-за небольших островков, усеявших устье реки, вынырнула вдалеке небольшая однопарусная лодчонка, которая без всяких колебаний взяла курс на «Марианну». На корме этой лодчонки сидел ее единственный пассажир. За отдаленностью расстояния трудно было разобрать, малаец это или даяк.

— Кто бы это мог быть? — спросил Янес, внимательно следя за маневрами лодки, которую он ни на секунду не упускал из виду. — Смотри, Самбильонг, не находишь ли ты движение лодки весьма подозрительным? Она то приближается к островкам, то удаляется от них в сторону коралловых рифов.

— Да, можно подумать, что она старается обмануть кого-то относительно своего истинного курса, господин Янес, — ответил Самбильонг. — Уж не направлена ли эта наивная хитрость в нашу сторону?

— Мне тоже так кажется, — ответил европеец. — Поди-ка принеси мне бинокль и распорядись зарядить одну из пушек. Если тот человек, имеющий — это не подлежит никакому сомнению — намерение подобраться к нашей «Марианне», будет продолжать стараться сбить нас с толку, то мы пошлем ему такой гостинец, от которого вся его хитрость вместе с породившим ее мозгом разлетится на мелкие кусочки.

Минуту спустя Янес уже рассматривал в сильный морской бинокль находившуюся в тот момент на расстоянии не менее двух миль8 утлую даякскую лодчонку, переставшую наконец прятаться за заполнявшими устье реки островами и окончательно взявшую курс на «Марианну».

Едва только стекла бинокля отыскали в пространстве лодку с ее таинственным кормчим, как из груди Янеса вырвался возглас сильного изумления.

— Что такое? Что вы видите, капитан? — осведомился Самбильонг.

— Тангуза!

— Тот, которого Тремаль-Наик привез с собой из Мопрачема и которого он поставил управляющим своей фактории?

— Да, Самбильонг. Тот самый.

— Ну, наконец-то мы узнаем что-нибудь относительно этих непонятных волнений, если только это действительно он, — сказал малаец.

— Да, да. Я не ошибаюсь, это действительно он. Я вижу его прекрасно. Ох!..

— В чем дело, сахиб?

— Его преследуют, Самбильонг, его преследуют. Я вижу пирогу с дюжиной даяков, которая гонится за Тангузой. Взгляни в направлении того, последнего островка… Видишь?

Самбильонг напряг зрение и вскоре в самом деле различил вдали узкую и очень длинную пирогу, покинувшую устье реки и под сильными ударами восьми широких весел быстро направлявшуюся в море.

— Да, господин Янес, несомненно, они охотятся за управляющим Тремаль-Наика, — сказал он.

— Ты зарядил пушку?

— Все четыре, капитан.

— Прекрасно. Подождем, что будет дальше.

Маленькая лодка, первой привлекшая внимание Янеса, двигалась благодаря попутному ветру с достаточной быстротой прямо по направлению к «Марианне». Тем не менее казалось несомненным, что состязаться в скорости бега с переполненной даяками пирогой ей не под силу. Управлявший ею человек, заметив, что его преследуют, поспешно привязал рукоятку руля к корме и взялся за весла, чтобы ускорить таким образом ход своей лодчонки.

Вдруг с носа даякской пироги поднялось легкое облачко дыма, и до борта «Марианны» донесся глухой звук выстрела.

— Они стреляют по Тангузе, господин Янес, — сказал Самбильонг.

— Отлично! Я покажу сейчас этим негодяям, как умеют стрелять португальцы, — ответил европеец с невозмутимым спокойствием.

Швырнув далеко за борт незадолго до того закуренную сигару, он раздвинул толпу матросов, сбежавшихся к носовой башенке при звуке отдаленного выстрела, и приник к первому орудию, наводя его на пирогу.

Погоня продолжалась со все возраставшей яростью, и расстояние, отделявшее маленькую лодку от пироги преследователей, несмотря на отчаянные усилия ее обладателя, начинало заметно сокращаться.

Прозвучал еще один выстрел со стороны даяков, но, как и первый, без всякого вреда для преследуемого.

Янес, спокойный и бесстрастный как всегда, продолжал медленно наводить пушку.

— Ну, теперь, кажется, верно, — пробормотал он через несколько минут.

Грянул короткий гулкий выстрел, прокатившийся перекатистым эхом над островами залива и над утопавшими в зелени берегами вливавшейся в море реки. Жерло орудия пыхнуло ярким огненным языком.

Над бортом пироги-преследовательницы поднялся в воздух высокий водяной столб, и вскоре до экипажа «Марианны» долетели смягченные расстоянием яростные крики даяков.

— Разбита, господин Янес! — вскричал Самбильонг.

— И скоро пойдет ко дну, — спокойно добавил португалец.

Даяки прекратили преследование и стали усиленно грести к одному из ближайших островов, надеясь достигнуть его раньше, чем пирога окончательно погрузится в воду. Но повреждение, произведенное ядром с борта «Марианны», было настолько серьезным, что полуразбитая пирога не могла долго держаться на воде. Действительна находясь еще на расстоянии трехсот-четырехсот шагов от острова, она вдруг накренилась, зачерпнула добрую порцию морской воды и, как камень, пошла ко дну, предоставив всплывшим, подобно пробкам, даякам самим заботиться о спасении собственной шкуры. Для них это неожиданное купание, впрочем, не представляло никакой опасности. Проводя большую часть жизни на воде, они не уступали в искусстве плавания даже таким завзятым пловцам, как малайцы или полинезийцы, и проплыть расстояние в триста шагов, отделявшее их от берега, им решительно ничего не стоило.

— Спасайтесь, спасайтесь! — пробормотал Янес. — Надеюсь, этот урок послужит вам на пользу. Но если вам вздумается повторить подобную охоту — не взыщите: придется уже по-настоящему погреть ваши спины картечью.

Утлая лодчонка, освободившись, благодаря удачному выстрелу с борта «Марианны», от преследователей, продолжала с прежней поспешностью мчаться по направлению к неподвижно стоящему на мели паруснику и вскоре приблизилась к нему на расстояние меньше полукабельтова9.

Управлявший ею человек, на вид не старше тридцати лет, был низкого роста, и черты слегка желтоватого лица изобличали в нем европейца, носящего в своих жилах и малайскую кровь. Его плотное, мускулистое тело было перевязано во многих местах, главным образом на руках и ногах, кусками белого холста, на котором местами проступали широкие кровавые пятна.

— Что это? Он ранен? — воскликнул Янес. — Этот метис, кажется, порядком пострадал. Эй, спустить ему лестницу!.. Да приготовьте какого-нибудь подкрепляющего снадобья.

Пока матросы исполняли эти приказания, лодка с последним отчаянным ударом весел подошла к борту корабля.

— Поднимайся скорее! — крикнул сверху Янес.

Управляющий Тремаль-Наика привязал свою пирогу за брошенный ему с борта конец веревки, убрал парус и затем с трудом поднялся по лестнице на палубу.

При его появлении у португальца вырвался громкий крик изумления и ужаса. Все тело несчастного было изрешечено, словно выстрелами мельчайшей дробью, и из каждой такой микроскопической раны сочилась мелкими каплями кровь.

— Боже мой! — воскликнул Янес в ужасе. — Кто тебя так отделал, мой бедный Тангуза?

— Белые муравьи, господин Янес, — ответил метис прерывающимся голосом, с гримасой на лице, вызванной терзавшей его острой болью.

— Белые муравьи? — снова воскликнул португалец. — Но кому могла прийти в голову варварская мысль покрыть твое тело этими кровожадными насекомыми?

— Даякам, господин Янес. Это они проделали надо мной такую жестокую штуку.

— Ах, мерзавцы! Спустись скорей в каюту и заставь перевязать получше твои раны, а тогда уже возобновим разговор. Скажи только, сильной ли опасности подвергаются сейчас Тремаль-Наик и Дарма?

— Хозяин на скорую руку составил из малайцев маленький отряд и пытается оказать сопротивление даякам.

— Ну хорошо. Иди и предоставь себя в полное распоряжение Кибатани: он знает толк в ранах. Потом пришлешь за мной. Иди же, мой бедный Тангуза! Сейчас у меня на очереди другое дело.

Пока метис спускался с помощью двух матросов в каюту, Янес снова обратил свое внимание на устье реки, где в это время появились три большие лодки, переполненные людьми, и двойная пирога с перекинутым от одного борта к другому мостком, на котором помещалась одна из тех небольших пушек, отлитых из расплавленной медной обшивки кораблей с небольшой примесью свинца, которые носят у малайцев название лили.

— Что за черт? — пробормотал португалец.—Эти даяки, кажется, собираются вступить в состязание с Тиграми Мопрачема… Ну нет. Не с вашими силами, голубчики, меряться с нами. У нас есть такие штучки, от которых вы будете скакать, как дикие козы.

— Я боюсь, что за этими островами скрываются другие такие же лодки, господин Янес, — сказал Самбильонг, одновременно со своим начальником наблюдавший за появлением новых даякских пирог.

— Ну, мы слишком сильны, чтобы бояться этих мошенников, хотя эти достойные потомки пиратов и головорезов отчаянны, как сам дьявол, нужно отдать им справедливость. Скажи-ка вот что: много у нас шрапнельных снарядов?

— Два ящика, капитан.

— Распорядись, чтобы их вынесли наверх. Заставь также растянуть над бортами абордажную сетку и развесить на ней связки терновника. Посмотрим, как они завоют, если им вздумается взять на абордаж наше судно. Эй, лоцман!

Малаец, который, забравшись на площадку фок-мачты, следил оттуда за подозрительными движениями четырех шлюпок, спустился вниз и подошел к португальцу, стараясь глядеть куда-то в сторону.

— Ты знаешь, сколько лодок находится в распоряжении тех даяков, которые виднеются там, вдали?

— На реке их было очень немного, — ответил малаец.

— Как ты думаешь, не собираются ли они атаковать нас, пользуясь нашей неподвижностью?

— Я этого не думаю, господин.

— Ты говоришь это вполне искренне? Смотри, у меня начинают появляться большие подозрения на твой счет. Наше теперешнее пребывание на мели вовсе не кажется мне делом простого случая.

Малаец скривил гримасу, как бы стремясь скрыть зловещую улыбку, промелькнувшую на его губах. Потом сказал с некоторой досадой:

— Я, кажется, не дал вам никаких поводов сомневаться во мне, господин.

— Посмотрим, что будет дальше! — пробормотал вместо ответа Янес и отправился навестить раненого метиса, поручив Самбильонгу заняться приготовлениями к защите «Марианны».

II. Пилигрим из Мекки

Если попавшее на мель судно Янеса было красивым с наружной стороны, настолько красивым, что оно могло смело соперничать с самыми роскошными яхтами эпохи, к которой относится наш рассказ, то внутри, особенно в отведенных для самого капитана кормовых помещениях, оно было просто великолепно.

Особенно богато была отделана центральная комната, служившая салоном и, вместе с тем, столовой. Симметрично расположенная в ней мебель красного дерева была очень тонкой филигранной работы, с красивой инкрустацией из перламутра и широкими золотыми ободками по краям. Пол был покрыт тяжелыми персидскими коврами. На стенах отливали всеми цветами дорогие обои индийской работы, а маленькие хрустальные окна были полузакрыты воздушными занавесками из красного шелка, поддерживаемыми серебряными цепочками. С потолка в центре салона-столовой спускалась большая роскошная люстра, по-видимому, венецианской работы, свет которой по вечерам отражался миллионами ярких бликов на богатейшей коллекции оружия всех стран и народов, развешенной тут же по стенам.

В этой обставленной с чисто восточной роскошью комнате, на обитом зеленым бархатом диване лежал перевязанный чуть ли не с ног до головы и покрытый толстым белым шерстяным одеялом управляющий Тремаль-Наика, уже несколько оправившийся и выглядевший сравнительно бодрее, чем несколько минут тому назад.

— Ну, как ты себя чувствуешь, мой мужественный Тангуза? — спросил Янес, подойдя к импровизированному ложу метиса.

— О, Кибатани обладает поистине волшебными лекарствами! — ответил раненый. — Он смазал мне каким-то снадобьем все тело, и теперь я чувствую себя гораздо лучше, чем раньше.

— Ага! Ну теперь расскажи, как все произошло. Прежде всего я хочу знать, находится ли мой друг Тремаль-Наик все еще в кампонге Пангутаран или он защищается от восставших где-нибудь в другом месте?

—Да, господин Янес, он остался в Пангутаране, и когда я покидал его, он деятельно готовился к защите против даяков, надеясь продержаться до вашего прибытия. Давно прибыл к вам, в Мопрачем, посланный нами гонец?

— Три дня тому назад. Как видишь, Тангуза, мы не потеряли ни одной минуты и примчались сюда на самом лучшем корабле, каким только располагали,

— А что думает Малайский Тигр об этом неожиданном возмущении даяков, которые всего каких-нибудь три недели тому назад чуть не молились на моего хозяина?

— Мы все строили здесь самые разнообразные предположения на этот счет, но боюсь, что настоящей причины даякского возмущения мы так и не отгадали. Бедный Тремаль-Наик! Шесть лет гигантского колонизаторского труда. Сотни тысяч рупий, израсходованных, по-видимому, без всякой пользы, Это ужасно!.. Скажи, Тангуза, неужели у вас там тоже решительно ничего не знают о мотивах, побудивших даяков взяться за оружие и подвергнуть беспощадному уничтожению фактории Тремаль-Наика, стоившие ему таких больших усилий и забот?

— Я расскажу вам сейчас, сахиб, все, что нам известно.

Около месяца тому назад, а может, и несколько раньше, высадился на этих берегах какой-то человек, не принадлежавший, по-видимому, ни к малайской расе, ни к какому бы то ни было племени, обитающему на острове Борнео. Говорили, что он был ревностным мусульманином и носил на голове зеленый тюрбан — знак того, что он совершил священное паломничество в Мекку, к гробу Магомета.

Вы знаете, сахиб, что даяки этой части острова не верят ни в добрых, ни в злых духов, как это наблюдается у их южных соплеменников. Они считают себя — по-своему, разумеется, — мусульманами и фанатичны до такой степени, что способны затмить в этом отношении, пожалуй, даже мусульман Центральной Индии.

Что говорил, чего наобещал этот таинственный пилигрим дикарям даякам — ни я, ни мой хозяин до сих пор не знаем. Факт, однако,

что ему очень легко удалось затронуть их религиозный фанатизм, загипнотизировать их, заставить восстать против Тремаль-Наика и подвергнуть разграблению его фактории.

— Ты видел его, этого пилигрима?

— Да, вырываясь из рук мучивших меня даяков, я успел разглядеть его. Это высокий худой старик с изможденным лицом и лихорадочным, возбужденным блеском глаз. Вид у него такой, что его действительно можно принять за пилигрима…

Оба собеседника на несколько мгновений погрузились в раздумье.

— Есть еще одно обстоятельство, господин Янес, которое заставляет отнестись к тайне даякского восстания очень серьезно. Мне передавали, что две недели тому назад здесь приставал пароход, шедший под английским флагом, и что пилигрим вел продолжительный разговор с капитаном этого парохода.