Волновался и Флери, хотя лучше всех скрывал это. Раздосадованный на «дерзкую девчонку», осмелившуюся с такой смелостью пойти ему наперекор, он поставил своей задачей дать ей сегодня блестящее сражение, раздавить её наивные доводы, доказать королю её ничтожество и заронить в его душу опасение тех бед, которые могут последовать, если дать место в политике страны женскому влиянию. Флери чувствовал себя хорошо вооружённым и теперь перебирал с государственным секретарём Амело ряд заметок и докладов, подготовленных им в определённом порядке. Но король всё не шёл… Как знать, вдруг он решил, не советуясь ни с кем, пойти той дорогой, которую среди пламенных ночных ласк предуказывает ему развратная, тщеславная любовница? О нет, кардинал сумел бы отомстить. Но дадут ли ему время на это? Правда, король ещё сегодня утром был особенно любезен с ним, но любезность его величества не может ввести в заблуждение такого матёрого волка, как он, Флери! Он отлично помнит, как лет десять-двенадцать тому назад король был особенно любезен с герцогом Бурбонским и особенно настойчиво просил его не опаздывать на охоту, на которую все собирались. Но не успел король выйти из комнаты, как его именем герцога арестовали и отправили в ссылку! Как знать, может быть, и его, Флери, отсюда отвезут прямо в Бастилию? С таким комедиантом, как Людовик, можно было всего ждать, следовало всего опасаться…

Вдруг послышалось взволнованное отодвигание стульев, шарканье ног, и по комнате полетел тревожный шёпот: «Его величество!», пробудивший кардинала от тревожных дум.

– Здравствуйте, милая графиня! – сказал король, милостиво отвечая на приветствие всех присутствующих, раболепно бросившихся ему навстречу – Но что с вами, милая де Майльи? – продолжал он, всматриваясь в лицо фаворитки. – Здоровы ли вы?

– Ваше величество, ваше величество! – воскликнула обрадованная этим вниманием Луиза. – Я так переволновалась в это время, так боялась, что вы, государь, не придёте!

– Ах, правда, я опоздал, – улыбаясь, ответил Людовик. – Но что же так взволновало вас, графиня?

– Ваше величество! – ответила де Майльи. – Я приготовила удивительное блюдо, которому ваше величество, надеюсь, отдадите честь, и боялась, как бы оно не перестояло.

Король громко рассмеялся, поддержанный улыбками всех присутствующих.

– Не находите ли вы, ваша эминенция, – обратился он к кардиналу, – что эти милые сёстры удивительно напоминают евангельских Марфу и Марию.

– Да, ваше величество, – ответил кардинал, – тем более что король является представителем Господа на земле.

– А можно ли поинтересоваться, из чего состоит ваше блюдо? – спросил король, делая вид, что не почувствовал стрелы кардинала, направленной в него ответом Флери.

– Это сложно, очень сложно, ваше величество! Главной сутью этого блюда являются откормленные особым способом дрозды.

– Дрозды? Это интересно! Во всяком случае, милая графиня, мы постараемся не испортить вам эффекта, и как только любезная хозяйка даст нам знать, сейчас же прервём своё заседание, чтобы отдать честь её заботливости и вниманию. Так не будем терять время. Прошу вас, господа, садитесь и давайте поговорим. Впрочем, Суврэ, отвори обе двери и затвори следующие. Помните, господа, если вы не хотите, чтобы вас подслушивали, никогда не совещайтесь при закрытых дверях. Вы должны всё время иметь перед глазами соседние комнаты!

Король уселся в кресло, кардинал вместе с Амело занял место перед небольшим круглым столиком, на котором разложил свои бумаги. Полетт села около короля перед своим письменным столиком, стоявшим в этой же комнате. Остальные, чувствуя себя статистами, а уж никак не действующими лицами, разместились где попало.

– Господа, – сказал король, – я нарочно позвал сюда всех своих друзей, чтобы запросто посоветоваться с вами об очень важном деле. Прошу всех говорить и высказываться просто и без всякого стеснения. Возражайте, спорьте, доказывайте – мне это будет тем приятнее, что, прислушиваясь к дебатам, я получу возможность составить себе определённое мнение. Если оно будет на стороне прелестного автора проекта, мы передадим последний на окончательное обсуждение совета министров, а нет, так мы не дадим ему без пользы подвергаться опасности оглашения. Но сначала, господа, я должен изложить вам, так сказать, «историю вопроса».

В прелестной головке виконтессы де Вентимиль зародился проект, который, по её мнению, должен знаменовать для Франции новую эру. Выслушав этот проект, я пришёл в восхищение и не мог не поделиться им с кардиналом Флери. Но благородные седины, покрывающие умудрённую долголетним опытом голову его эминенции, создались на почве чрезмерной работы на государственную пользу. Эти седины говорят и мне, и каждому из нас, что отличием ума кардинала являются осторожность и бережность в обращении с государственными интересами. И когда кардинал с точки зрения последних стал указывать мне на слабые стороны проекта, я не мог не согласиться и с ним. Я долго думал об этих разногласиях и заподозрил, а не лежит ли истина где-нибудь посередине? И я решил: пусть виконтесса изложит нам частным образом свой замысел, пусть кардинал сделает свои возражения. Тогда каждый из присутствующих выскажется в свою очередь, и мы увидим, стоит ли нам давать этому проекту дальнейшее движение.

Вот, господа, причины, почему я решил придать всему этому совещанию характер частного собеседования. Мы в гостях у милых сестёр, мы между своими, можем просто поговорить об интересующем нас деле. Так давайте говорить! Милая виконтесса, познакомьте нас со своим замыслом!

Полетт начала говорить. Сначала она ещё волновалась, но потом её речь потекла плавно и без запинки. Она даже почти не справлялась со сделанными заранее заметками и говорила горячо, красиво и так убедительно, что Амело, высохший на государственной службе чиновник, не раз с удивлением и восхищением поднимал на прелестного оратора взор своих умных, выцветших глаз, которые при этом загорались почти юношеским пламенем. Полетт чувствовала одобрение аудитории, и это придавало ей новые крылья.

Читателю уже приходилось встречаться на страницах нашего повествования со взглядами на этот счёт Полины, а потому мы не будем передавать в точности её речь и ограничимся сжатым конспектом её доводов, чтобы указать, на чём именно базировались возражения кардинала.

Виконтесса начала со статистических данных, доказывающих, что положение Франции ухудшается; она слабеет, а потому нужен приток новых сил, нужно слияние с другой страной. Этой страной может быть только Россия.

– Я могу сравнить Россию, – сказала Полетт, – с гигантом, который незаметно рос в тиши и вдруг предстал перед изумлёнными глазами мира во всём своём величии. Он молод, неопытен, не знает, куда девать свои силы, но если бы поставить его перед красавицей-Францией, то северный гигант пленился бы ею, и их прочный союз дал бы одному опору опыта, другому – опору неисчерпаемой силы.

Полетт перешла затем к описанию внутреннего положения России и того, что она может дать Франции.

Россия колоссально богата, если же она и истощена теперь, то правильным руководством ею можно добиться громадных выгод для Франции. В России большое и сильное народонаселение. Франция сумеет организовать его, превратить в дисциплинированную армию, которой и будет распоряжаться в своих выгодах. Русский народ трудолюбив и очень честен, отличается великодушием и признательностью и не забудет, чем обязан Франции.

Но, как известно, в данное время полными хозяевами России являются враждебные Франции немцы. До тех пор пока царствует теперешняя императрица или другое лицо её характера, нечего и думать о союзе между Россией и Францией. Этот союз возможен только в том случае, если Франция поможет вступить на престол принцессе Елизавете, права которой были попраны избранием императрицы Анны.

– Я вовсе не хочу сказать этим, – заявила Полетт, – что Франция должна послать свои войска для того, чтобы свергнуть с трона царствующую императрицу. Но, по имеющимся у меня сведениям, императрица со дня на день может умереть, и тогда-то Франция и должна помешать вступить на престол Анне Леопольдовне и помочь принцессе Елизавете. Конечно, помогая последней, Франция должна выяснить, какие шансы имеет царевна. Эти шансы следующие: простой народ обожает царевну, духовенство стоит за неё горой, особенно после того, как недавно священников стали сажать на кол; дворянство обижено предпочтением, оказываемым немцам, военные ропщут на притеснения. Франция только должна помочь объединиться всем недовольным. Принцесса Елизавета этого не забудет. Она и вообще-то обожает Францию, да кроме того отличается преданностью, постоянством и великодушием.

Всё общество слушало виконтессу не прерывая.

Обрисовав в сильных, ярких чертах картину той помощи, которую может оказать Франция партии Елизаветы Петровны, Полетт закончила:

– Вот, господа, та новая эра, которая может открыться для вашей страны резким поворотом нашей внешней политики. До сих пор почему-то считалось выгодным интриговать со всеми против всех, заигрывать с Пруссией против Австрии, подмигивая Австрии, когда она ополчилась против Пруссии. Те, кто привык к подобной двусмысленной политике, разумеется, не могут согласиться со мной, так как им трудно сразу освоиться с прямой и честной политикой открытого союза с дружественной державой. Но, господа, не забудьте, что французы искони были рыцарями, и тот путь, который открываю перед вами я, не только выгоден, но и более подходит к рыцарской натуре Франции!

Полетт закончила. Ропот одобрения пробежал среди слушателей. Сам король не мог удержаться от бурного выражения своего одобрения.

– Отлично, отлично, милая виконтесса, – заметил он, хлопая в ладоши, – вы говорите прекрасно, и – ей-Богу! – я не представляю себе, что можно возразить вам! Ну что же, милый кардинал, неужели вы заранее не признаете себя побеждённым? Нет? Удивительно! Ну так послушаем вас! Говорите, милый кардинал, возражайте, чёрт возьми!

– Ваше величество, прелестные дамы и вы, многоуважаемые господа мои! – начал кардинал, окидывая присутствующих хитрым взглядом умных глаз. – Признаюсь вам, я поражён и восхищён! Боже мой, какой ораторский талант только что выказала перед нами прелестная виконтесса де Вентимиль! Нет, природа положительно несправедлива! Одним она не даёт ничего, другим – слишком много! Я теряюсь, я смущён. Не знаю, как я буду возражать на такую блестящую речь! Ведь Господь не дал мне дара красноречия, и мой ответ будет языком цифр и фактов. Но что такое сухая деловая речь после подобного образца ораторского искусства? Конечно, нетрудно говорить, имея в распоряжении точные факты. Но говорить, совершенно не зная предмета, как то делала виконтесса, и в то же время быть столь убедительным – это, признаюсь, действительно мастерский дар слова.

Однако я черпаю некоторую опору в милостивых словах его величества, коему благоугодно было сказать, что у нас происходит не государственный спор, а просто разговор, частная болтовня среди друзей. Друзья не должны сердиться на правду, и потому да простит меня прелестная виконтесса, если я подвергну суровой критике отдельные тезисы, выставленные в её речи.

Ваше величество, уважаемые господа мои! Пожалейте меня, так как трудная задача выпала на мою долю! Четыре разных человека борются во мне – министр, священник, философ и рыцарь! Как рыцарь я восклицаю, что цветом человечества всегда были женщины; но философ тут же нашёптывает мне ядовитый вопрос: что было бы, если бы люди вздумали питаться не полезными злаками, а приятными цветами? И тут же священник бормочет над моими ушами известный стих из Ветхого завета, в котором так жестоко осуждается женщина; а министр не может не припомнить, в какую пучину бед повергло Францию влияние маркизы де При.[56] Увы! В том-то и заключается приятное отличие женщин от мужчин, что первые повинуются чувству и воображению, а вторые – разуму и фактам. Это блестяще сказалось в речи виконтессы. Но, господа, это отличие приятно в частной жизни, а в государственных делах более чем опасно. Мы не должны, не смеем забывать доводы разума и фактов, отдаваясь во власть чарующего воображения!..

В заключительных словах виконтессы мне был брошен упрёк в мелочности и двусмысленности политики. Но я руководствовался в государственном строительстве именно тем, чем не может похвастаться виконтесса: точным знанием обстоятельств. Неужели я не задумывался о России? Нет, господа, я много думал об этой молодой северной стране, и доказательством тому служит та осведомлённость, которую я сейчас обнаружу перед вами. Виконтесса всё время пользовалась общими местами, она сама никогда не видела России и знает о ней лишь понаслышке. А передо мной, господа, донесения агентов,[57] специально для этого командированных, и письма дипломатов дружественных стран.

Вспомните, господа, сравнение, сделанное виконтессой. Россия – это гигант, который незаметно вырос и теперь не знает, куда применить свои силы. А вот вам, господа, определение человека, жившего и изучившего Россию…

Кардинал взял одну из бумаг и прочёл:

«Я не могу дать Вашему Превосходительству более простой и верной идеи о России, как сравнив её с ребёнком, который оставался в утробе матери долее обыкновенного срока, рос там в продолжение нескольких лет и, появившись на Божий свет, совершенно не знает, как пользоваться своими руками и ногами, затёкшими и вконец ослабевшими от ненормальности роста. Россия – это уродец, купленный для выгоды предприимчивым хозяином. Этим хозяином является Австрия, которая руководит всеми движениями уродца-России».

– Вот, господа, – продолжал кардинал, – разница в самой исходной точке вопроса. Оказывается, что Россия – не гигант, способный самостоятельно вершить свою судьбу, а уродец, которого надо отбивать у хозяина – Австрии. Где же тут молодые силы, та новая, свежая кровь, которую думает влить в старческие жилы Франции виконтесса де Вентимиль? Но, господа, это – общие рассуждения, перейду к частным возражениям на отдельные утверждения.

Флери взял другую бумажку и, смотря в неё, продолжал:

– Виконтесса говорит, что Россия «колоссально богата». Но это – голословное утверждение. Факты говорят, что доходы России составляют в настоящее время только 55 миллионов ливров, да и то на словах, на бумаге. А в действительности мы видим, что в 1732 году правительству, несмотря на самую жестокую систему выколачивания податей, удалось собрать только одну десятую часть того, что должно было поступить. Виконтесса объясняет это тем, что страна истощена неправильным руководством. Но, обращаясь к отдельным статьям дохода, мы видим, что соляной промысел, табак и рудничное дело сданы на откуп по самой низкой цене в частные руки. Спрашивается, господа, если откупные договоры долгосрочны – а это так и есть, – то каким образом может Франция, не нарушая прав русских подданных, увеличить эти статьи дохода? Мало того, Россия бедна потому, что доходы идут, минуя казну, в руки дворянства и высшей знати. Значит, увеличение богатства России может быть произведено за счёт тех самых лиц, которые должны отдать нам страну? Но в таком случае не будет худших противников Франции, как те самые люди, которые, по мнению виконтессы, только и мечтают о союзе с нами. Да и позвольте спросить вас, господа, сколько же десятков лет придётся Франции вкладывать в Россию деньги, чтобы начать получать какой-нибудь доход от этого сомнительного предприятия? Конечно, виконтесса стоит слишком далеко от доходов французской казны, и участвует только в её расходах. Виконтессе неизвестно, что Франция не может вынести такие затраты. Я не хочу смущать присутствующих упоминанием точных цифр состояния нашей казны и перехожу к следующим возражениям.

Виконтесса утверждает, что в России большое и сильное народонаселение. Но вот что мне пишет агент: «Поля в России остаются необработанными по пять-шесть лет, потому что народ бежит куда попало от невозможных порядков. Простой народ измождён, ослаблен, выродился. Неурожаи, вечный голод, непрекращающиеся повальные болезни доконали его вконец».

Виконтесса утверждает, что русский народ отличается честностью. А вот что мне пишет мой агент: «Если Вашей эминенции требуются подробности, то могу достать таковые, так как во всей России нет ни одного человека, который устоял бы против самого скромного подкупа». Иначе говоря, господа, мы поднимем благосостояние России, а когда это совершится, то другая держава сунет русским министрам небольшую взятку, и плодами наших стараний воспользуются другие.

Итак, господа, действительность, факты, цифры развенчивают ту радужную картину выгодного союза с Россией, которую нарисовало нам пламенное воображение увлекающейся виконтессы. Перейдём теперь к способам осуществления её проектов.

Виконтесса хочет, чтобы Франция помогла царевне Елизавете вступить на русский трон. По мнению виконтессы, у царевны очень много шансов. Так разберём их.

«Простой народ, – говорит виконтесса, – обожает царевну». Но почему же он допустил восшествие на престол императрицы Анны? Господа! Что-нибудь одно: или народу нет никакого дела до царевны, или он ничего не может поделать в России. В обоих случаях с народом считаться нечего.

Виконтесса уверяет, что за царевну стоит духовенство, особенно после того, как его стали сажать на кол. Отмечу, что это многократное выражение неточно. До сих пор известен только один такой случай, когда священника за явно бунтовщическую проповедь подвергли этой казни. Конечно, возмутительность факта не уменьшается от его единичности. Но, как видите, господа, русские, которых нам хотят нарисовать пламенными заступниками духовенства, дали спокойно совершиться этому злодеянию. Так что же мы будем говорить о симпатиях или антипатиях духовенства, раз и оно ничего поделать не может? Мало того, известно ли виконтессе, за какие именно слова проповеди этого священника посадили на кол? Нет? Ну а мне известно! Священник сказал: «Хлеб не родится, потому что женский пол царством владеет; какое ныне житьё за бабой?» Но, господа, разве принцесса Елизавета – не «баба»? Так как же можно рассчитывать на духовенство в качестве опоры для переворота, раз этот переворот должен совершиться в пользу женщины?

Виконтесса утверждает, что на стороне царевны армия. Но никакими фактическими данными это не подкрепляется. А вот что я могу прочитать вам, господа: «Народная ненависть к немецкому правительству всё растёт, но оно имеет надёжную опору в гвардии». Затем польский посол доносит своему правительству, что, разговорившись с одним из враждебных немцам боярином, он, посол, высказал опасение, как бы русские не поступили с немцами так же, как поступили с поляками при Лжедмитрии. «Не беспокойтесь! – ответил боярин. – Теперь это невозможно, ведь тогда у правительства не было гвардии!»

Тут уж мы, господа, подходим к значительному разногласию. Оно и понятно: виконтессе явно неизвестно, что Левенвольду, прихвостню Бирона и обер-шталмейстеру государыни, было поручено скомплектовать несколько гвардейских полков, где офицерами являются почти исключительно иноземцы. Этими гвардейскими полками пользуются для выколачивания недоимок. Гвардейцы попросту принимают недоимщиков на штыки. Господа, военные, которые столь позорным образом служат своему знамени, не пойдут в штыки за царевну Елизавету на своё немецкое правительство!

Я не отрицаю того, что в полках, где преобладает русский элемент, имеется много приверженцев принцессы Елизаветы. Но виконтесса хотела внушить нам, что вся армия пойдёт при перевороте за царевну. А факты говорят нам, что полки, состоящие из наиболее дисциплинированных и лучше всех оплачиваемых солдат, встанут на защиту правительства.

И ещё одно возражение по существу, господа. Допустим, что нам удастся превозмочь всё это и возвести царевну Елизавету на трон отцов. Что служит нам гарантией благодарности царевны? Как знать, не сочтёт ли она, утвердившись с нашей помощью на престоле, более выгодным для себя заключить союз с нашими врагами?

Виконтесса хочет внушить нам, что это противно нравственным качествам царевны, которая якобы отличается «преданностью и постоянством». Но это – голословные утверждения. В политическом отношении царевна ничем не могла ещё проявить эти качества, а её интимная жизнь говорит против обладания ими: едва ли кому-нибудь не известно, что царевна Елизавета с самых юных дней только и делает, что меняет свои самые интимные привязанности. Я не буду говорить вам о массе случайных эпизодов этого рода. Достаточно имён тех, кто пользовался более прочной привязанностью царевны. Господа, ведь царевна всего только лет пятнадцать как может жить жизнью женщины, а между тем вот список её прочных привязанностей: Бутурлин; император Пётр Второй, её племянник; Нарышкин, её двоюродный брат; солдат Шубин, фурьер Лялин, певчий Разумовский… Господа, неужели это перечисление свидетельствует о постоянстве?

Итак, господа, вот построенный на точных фактах и цифрах ответ тому, что создало пылкое воображение прелестной виконтессы де Вентимиль. Повторяю, мы можем выразить своё искреннее восхищение красноречием и умом очаровательной виконтессы. Я первый готов забыть свой возраст и священнический сан и объявить себя пламенным рыцарем виконтессы. Но всё это только здесь, где мы, как выразились его величество, просто разговариваем по-дружески среди друзей. Если же мы перенесём своё восхищение в область действительного государственного строительства, если мы пойдём тем путём, на который зовёт нас виконтесса, то окончательно погубим Францию, думая спасти её.

Вот мой вывод, господа, вот, ваше величество, моё искреннее суждение. Но, может быть, я ошибаюсь во многом? Быть может, виконтесса может возразить что-либо? Я жду! И я первый с радостью признаю свою ошибку, если мне докажут, что я не прав!

Кардинал замолчал, с видом полного торжества осматриваясь по сторонам.

Полина сидела ни жива ни мертва, сознавая, что она ничего не в состоянии возразить на вескую речь кардинала. Да, она сама была виновата! Не подготовившись как следует, не запасясь какими-либо цифрами, она задумала увлечь присутствующих своей горячностью. И вот она не только погубила то дело, на котором думала построить своё благополучие, но и отрезала себе возможность на будущее активно вмешиваться в политику.

Все присутствующие тоже молчали. Все, не исключая короля, чувствовали себя разочарованными. Речь виконтессы заставила в их сердцах зазвучать самые восторженные, рыцарские чувства. Флери разрушил это очарование… Как это было досадно! Но что же говорить против языка цифр, фактов и рассудочности?

– Полетт! – еле слышно шепнул виконтессе Суврэ. – Если вы сейчас же не воспользуетесь тем, что я сделаю, и не пойдёте на соглашение с кардиналом, то ваше дело погибло!

Сказав это, он встал с места и приблизился к королю. Звук шагов маркиза вывел Людовика из грустной задумчивости.

– Как это ни печально, господа, – сказал король, – но с кардиналом нельзя не согласиться! А жаль!.. Но впрочем, ведь нам предстоит ещё обсуждение высказанного? Быть может, нам всё-таки удастся примирить это разногласие, которое, быть может, только на первый взгляд кажется непримиримым? Может быть, кто-нибудь надумал что-либо? Суврэ, я вижу по твоему лицу, что ты составил определённое мнение относительно слышанного. Ну, что ты скажешь, мой милый Анри?

– Ваше величество, позволите ли мне быть совершенно искренним и высказать моё мнение совершенно свободно? – спросил маркиз.

– Но, разумеется, Суврэ, я жду этого от тебя! – промолвил король.

– Ваше величество! Я смотрю в лицо графини де Майльи и вижу, сколько страдания написано на нём. Графиня мучается за судьбу дроздов! Ваше величество! Пожалейте как дроздов, так и прелестную хозяйку!

– Ты прав, Суврэ, – смеясь, ответил король, – ведь я обещал графине, что мы не испортим ей эффекта от придуманного любезной хозяйкой блюда. Говоря откровенно, я даже проголодался и с удовольствием отправлюсь ужинать. Если вы позволите, графиня, то мы готовы!

– О, ваше величество, – радостно воскликнула Луиза, – вы снимаете с моей души тяжёлый камень!

– Ну так пойдёмте, господа; ведь договорить мы можем и за дроздами! Быть может, это пикантное блюдо наведёт нас на счастливую мысль. Пойдёмте, господа!

Король встал и радостной походкой направился к столовой. Остальные поспешили последовать непосредственно за ним. В гостиной остались только Полетт, сидевшая по-прежнему перед своим письменным столом, да кардинал, укладывавший в портфель с помощью Амело свои записки и бумаги.

– Ваша эминенция, – вставая, сказала Полетт, – не могу ли я получить от вас кое-какие сведения?

– Пожалуйста, дитя моё! – ответил кардинал, вставая и подходя к виконтессе. – Амело, ступайте, вы мне не нужны больше! В чём дело, виконтесса?

– Я хотела бы знать, как зовут вашего племянника.

– А зачем вам это, дитя моё, если смею спросить?

– Да вот… – Полетт отперла имеющимся при ней ключиком ящик своего письменного стола, достала оттуда королевский указ и продолжала: – Его величество поручил мне заполнить пробел в этом указе, и я сделала бы это ещё раньше, если бы была уверена, что точно помню имя вашего племянника!

В глазах кардинала сверкнуло торжество. Но он был слишком хитрой лисой, чтобы сдаться сразу.

– Как? – с хорошо разыгранным испугом воскликнул он. – Вы хотите сделать камер-юнкером моего беспутного племянника? Но это невозможно! Я уже обещал вдове Тремуйля, что употреблю всё своё влияние на пользу её малолетнего сына. Нет, нет, виконтесса, это невозможно!

– Простите, ваша эминенция, – твёрдо ответила Полетт, – но я с сестрой перебрала всех возможных кандидатов, и мы решили, что более подходящего, чем ваш племянник, и более достойного нет!

– Но я не могу, право…

– Нет уж, вам придётся подчиниться в этом случае, кардинал, – улыбаясь, возразила Полетт. – Я хочу быть столь же непреклонной к вам, каким вы только что были по отношению ко мне!

– Господи, Господи! – пробормотал кардинал, делая вид, будто он колеблется. – Что же я могу поделать? Рыцарь перевешивает во мне старика и министра! Виконтесса, я не в силах противиться вам! Пусть будет по-вашему! Но только что же вам самим беспокоиться: позвольте, я впишу имя этого мальчишки, которому свалилось на голову такое неожиданное счастье! – Кардинал присел к столу, вписал имя племянника и сказал: – Может быть, вы позволите мне, виконтесса, взять этот указ с собой? Я сегодня же увижу этого счастливчика и порадую его!

– Пожалуйста, берите, – с очаровательной улыбкой ответила Полетт – Ведь так приятно, когда неожиданно получаешь радостный сюрприз!

– Да благословит вас Господь, виконтесса! – ответил кардинал, пряча указ в широком внутреннем кармане платья. – Я уверен, что ваша доброта сейчас же призовёт и на вас тоже нежданную радость! А теперь ступайте, виконтесса, в столовую! Подумайте только, что станут говорить про меня, бедного старого священника, который остаётся наедине с такой очаровательной особой.

Полетт, смеясь, ушла в противоположную дверь, бегом обежала коридором и попала в столовую с другой стороны в тот самый момент, когда вслед за королём рассаживались и остальные гости. Как её появление, так и приход кардинала, вошедшего через минуту после неё, не привлекли ничьего внимания, кроме маркиза Суврэ, который еле заметно одобрительно кивнул головой виконтессе.

В самом начале ужин проходил при полном молчании, изредка прерываемом восторженными восклицаниями короля по адресу того или другого блюда. Когда же его величество отведал дроздов, то только крякнул и стал с жадностью уничтожать лакомое блюдо.

– Очаровательная вещь! – воскликнул он наконец, тяжело отдуваясь после четвёртой порции дроздов. – Графиня, вы непременно должны сообщить моему повару секрет этого кушанья! Давно уже я не ел с таким аппетитом! Я вам крайне признателен, милая графиня!.. Ну, а теперь, – продолжал он, – мы можем и поговорить окончательно о нашем вопросе. Хотя, собственно, и говорить-то почти нечего… Но конечно, конечно, – поспешил он сказать, встретившись с умоляющим взглядом Полины, – надо договориться до конца!

Лакеи быстро и бесшумно собрали грязную посуду, поставили на стол ряд ваз с варёнными в сахаре и меду фруктами и прочими сластями, освежили батарею бутылок и ушли, напутствуемые приказанием графини не входить, пока их не позовут.

– Итак, – сказал король, отхлёбывая из бокала вино, – вы находите, милейший кардинал, что проект этой фантазёрки никуда не годится и нам надо решительно отказаться от мысли завязать сношения с Россией?

– Да Боже меня упаси! – с самым искренним ужасом заявил Флери. – Как бы посмел я думать подобное? Проект виконтессы очарователен, и нам надо во всяком случае заняться его осуществлением!

Все присутствующие с полным недоумением взглянули на кардинала, а король от неожиданности чуть не выронил бокал из рук.

– Но мне казалось, – растерянно сказал король, – что вы назвали проект виконтессы гибелью для Франции?

– Отнюдь нет, ваше величество, это просто недоразумение!

– В таком случае я прошу вас объясниться, – почти с неудовольствием сказал король. – Право, мне даже странно… Но говорите, ваша эминенция, говорите! Я с нетерпением слушаю вас!

– Ваше величество, – заговорил Флери, – я помню те слова, которые были сказаны мною и невольно вызвали данное недоразумение. Я сказал, что путь, на который зовёт нас виконтесса, может окончательно погубить, а не спасти Францию. Но что я имел в виду, говоря «путь»? Не стремление к сближению с Россией, а те способы, которые предлагала виконтесса…

Должен сказать, я несколько увлёкся, желая дать виконтессе маленький урок государственной и житейской мудрости. Я хотел показать, как опасно пускаться в политическую авантюру, если не представляешь себе в самом точном виде физиономии намеченной страны, если основываешься не на фактах, а на предположениях.