Подлый обычай завели молдавские бояре: на пирах приказывают своим рабам цыганам влезать на деревья и, соперничая в меткости, стреляют по ним из луков. А девушек волокут в опочивальни и, насладившись красой невинной, швыряют ее в грязь, как сорванный цветок. В родной стране, быть может, были счастливы цыгане. Говорят, в Индии природа ласкова и изобильна. Будь они там даже последними из париев, и то не испытали бы, несчастные, такого унижения. Татары, властвовавшие в Азии и делавшие набеги в Индию, установили и там свое господство и вывозят оттуда живой товар в наши княжества; вот уже два столетия как повелся в Молдавии бесчеловечный порядок рабовладения. Боярам захотелось растоптать свободу и местных жителей - закрепостить их. Благословенна память Яна Савицкого, моего учителя в Баре, думал Подкова. Он открыл моим глазам сию истину. Но ляшские ясновельможные паны осудили Савицкого в сейме за учение его, и палач отрубил бедняге голову на высоком помосте посреди Львова в базарный день.
      Не успел Подкова спешиться, как вернулся испуганный Иле Карайман.
      - Государь, - вскричал он, прижавшись подбородком к суконному чепраку гнедого. - Государь, - повторил он с тяжким вздохом, поднимая полные ужаса глаза. - Булибашу этих цыган, что стоят на Медвежьей Поляне, зовут Зайлик; он тоже из Рунка, где отец мой Феделеш был старшим булибашей надо всеми цыганами, получившими свободу из рук Иона Водэ. Пришел ратный отряд нового государя Петру Хромого; все у нас разрушили, разграбили, а родителя моего прикончил палицей армаш [исполнитель приговоров княжеского суда, начальник тюрем] Чорней. Все мои родичи либо погибли, либо разбрелись по свету. А кого успели схватить служилые, тех вернули в рабство. Зайлику удалось бежать с этими четырьмя кибитками. Пришли они сюда и принялись делать для местных селян ложки, корыта и ковши из тополя да из ивы. Но живут бедняги в страхе, потому так испугались нас. Что мне с ними делать, государь?
      - Ободри своих сородичей, Иле, и оставим их в покое. У нас у самих на сердце черная тоска.
      Государь ласково положил руку на голову цыгана; Карайман схватил эту дружескую руку и поцеловал. Затем, глотая слезы и вздыхая, отправился к булибаше Зайлику передать повеление своего господина.
      - Государь пробудет в Медвежьей Поляне недолго, только отдохнет и закусит, - сообщил он булибаше.
      - А что ж так, брат Иле?
      - Хотел он взглянуть на отчий дом, а нашел лишь развалины и пожарища. От княжьего владения не осталось и колышка, не за что рукой ухватиться. Отдаем все это вам и чаще лесной. Отряхнет он прах от ног своих, сядет снова на коня, и мы отправимся дальше.
      - Больше уж не вернетесь?
      - Нет, его светлость Никоарэ воротится и установит в стране правосудие.
      Булибаша Зайлик поклонился Никоарэ и велел своим подданным войти в шалаши, сидеть там, не шевелясь, и молчать: государь делает привал для трапезы. И все же, когда на закате скитальцы уселись подле телеги поужинать, в шалашах послышалось тихое, робкое перешептывание: подданные Зайлика подбивали друг друга спеть песню для гостя.
      И зазвучали стройно голоса, вторили им струны кобзы и лютни. Цыгане пели о своих муках и о тоске бесприютных путников.
      Никоарэ с товарищами прислушивались, пытаясь разобрать слова, но цыгане пели на древнем своем языке; один Иле Карайман мог понять их.
      - Молдаване тоже поют эту пенсю, - сказал Подкова. - Вот кончат ложкари, я спою ее, как пели пастухи, что пасли стада по соседству с нашим селом.
      Иле тихо шепнул государю слова песни:
      Матушка моя родная,
      Долетела грусть-кручина
      Через горы и долины.
      Не развеять той кручины
      Ни пастушьему рожку,
      Ни церковному дьячку.
      Только я душой своей
      Утолю твою тоску.
      16. У БЕРЕГОВ СЕРЕТА И ПРУТА
      В тот же понедельник в сумерках подошли скитальцы к берегу Серета; намеревались они перейти реку по мосту в окрестностях Верчикан, неподалеку от бывшей усадьбы князя Юрга.
      То был старый, всем известный наплавной мост, перекинутый через реку на лодках и укрепленный на обоих берегах канатом, намотанным на дубовые сваи толщиной с добрую бочку.
      Мост сторожили два старика, отец и сын; у обоих были нависшие белые брови и короткие, общипанные, точно овечье пастбище, бороды. Неподалеку в двух избах жили их внуки - они прибегали на помощь в случае большой воды либо столкновения сторожей с задиристыми путниками.
      - Велико ли мыто за проезд, деды? - спросил капитан Петря. - Как и тридцать лет назад?
      - А ратник, знать, переплавлялся тут, - отвечал старик отец. - Да что-то не припомню тебя, хоть и не так много лет прошло с той поры. Может, было то в первое княжение Петру Рареша? Иль ошибаюсь я? Ты не помнишь, хлопче?
      - Да уж, верно, как ты сказываешь, батя.
      - Не знаю, право, что мне с тобой делать, Андрюша! Все ты забываешь. Какое же мыто за проезд? Скажи-ка ратникам, а то вон проезжие с каких пор глядят на нас, ответа дожидаются.
      - Да мыто все то же, добрые люди, - сообщил седовласый сын сторожа. За человека, как за трех лошадок, - одна деньга, а за лошадок по бану с головы. За десять овец - один бан и за пастуха - бан, потому как он хозяин над овцами. Псы не считаются, они овец стерегут.
      - Дороговато, да и не разберешь, - улыбнулся Подкова.
      - Что ж, - отвечал сын старца, - может, дороговато, да и расходы у Верчиканской общины немалые. Мы сторожим мост по государеву указу с той самой поры, как осели тут.
      Вмешался в разговор отец. Сын тотчас умолк.
      - И не забывай поведать, Андрюша, что нас привел сюда и поселил у берегов Серета преславный господарь старый Штефан, наделил нас землицей и грамоту выдал нам. Пришли мы сюда по его приказу, когда воевал он ляшского короля и дошел до крепости Перемышль. А как господарь был православный, одной с нами веры, то мы послушались его и осели тут на берегу, где и поныне находимся. Хорошо тут живали, паны-братья, наши старики, жили хорошо и мы, а вот внукам приходится туго. Не далее как с час пути от нас живет боярин Кошовей; выстроил он у себя мост через Серет и все уговаривает нас снести старый мост. Убытки, говорит, возмещу вам. А он, как останется один, удвоит мыто. Только не можем мы по его воле учинить, ведь повеление-то сторожить мост и собирать мыто получили мы от самого Штефана Водэ.
      Подкова заговорил с ним по-украински:
      - А не забыли вы, панове, ридну мову? Со времени Штефана Великого немало воды утекло.
      Старики возрадовались, услышав, что гордый муж говорит на их родном языке.
      - А как же, пане, помним родную речь. Да научились мы и молдавской речи и породнились с местными селянами, что живут на берегах Серета. И живем с ними, как братья; и храм божий, и кладбище у нас общие.
      - Да вот Кошовей требует, чтобы мы мост снесли, - недоуменно заговорил сын, почесывая под мышкой.
      - А ты, Андрюша, сиди смирно, не встревай в разговор без надобности, - укоризненно сказал старик.
      Андрюша смущенно отошел в сторону.
      Подкова снова спросил:
      - Как звать тебя, старче?
      - Степаном звать, честный купец, потому как держал меня на руках старый Штефан Водэ, когда пришел со свитой проведать Верчиканы. Крестным отцом моим был господарь.
      - А раз так, - проговорил Никоарэ на языке жителей Верчикан, - то прими от меня мыто. - Он снял с пояса черную кожаную сумку и развязал тесемки.
      Дед Степан снял шапку, и Никоарэ бросил в нее серебряный талер. Старый сторож подивился щедрой плате - такого мыта не получал он ни разу с тех пор, как поставили его у моста.
      Он вскинул глаза и с улыбкой взглянул на путника из-под нависших мохнатых бровей.
      - Ты такой же купец, как я султан Солиман. Скажу тебе, батько, что есть у меня еще один серебряный орел, - подарен он мне при крещении. Оставлю я оба талера церкви, пусть попы поминают меня за обедней. Изволь назвать свое имя: поп запишет его и не забудет помянуть при совершении проскомидии.
      - Ион Никоарэ [в Запорожье Никоарэ Подкова был известен как гетман Иван (Ион) Подкова], старче, - вздохнул путник.
      Старец поднял с помощью посоха свои нависшие лохматые брови и взглянул на проезжего, приоткрыв рот.
      - Теперь я знаю, батько, чей ты брат... Да будут во веки веков благословенны имена Иона Водэ и твоей светлости. Знаю, уходишь туда, где уж не раз бывал; до нас оттуда долетели песни, - поют о тебе наши кобзари.
      Он помахал рукой.
      - Эй, Андрюшка, - прокричал он нежданно звучным голосом. - Беги на тот конец моста, крикни, чтобы все бабы, дети, скотина, отошли с дороги, не мешали бы его светлости.
      Старик помоложе побежал мелкими шажками, выкрикивая приказания, и возгласы эти, далеко опережая его, отдавались эхом в прибрежных рощах на другом берегу.
      Кони затопали по дощатому настилу моста, а следом за ними над мутными волнами Серета загрохотала телега. Долго стоял дед Степан, держа в руке шапку с талером, и глядел вслед путникам.
      - Бачил, Андрюша? - спросил он наконец.
      - Бачил, - с изумлением в голосе отвечал сын.
      Другая встреча, о которой вспомнил потом Никоарэ, произошла в среду к полудню - уже на берегах Прута, у брода, что был повыше Штефэнешт. В ту пору вода в широкой и многоводной реке вздулась от дождей, пролившихся в ее верховье и, словно щепку, унесла паром. Паромщики умчались на подводах вниз по реке ловить лодки от парома, застрявшие у песчаных берегов, и бревна, выброшенные волнами.
      - Разбушевался, ленивец! - говорили местные жители. Скрестив на груди руки либо засунув их за пояс, глядели они то вверх, то вниз по течению реки, где неслись по вспененным волнам целые стога сена и всякая хозяйственная утварь из прибрежных селений.
      - Как взыграет река, так будто когти выпустит, - сказал местный лесник остановившимся на берегу всадникам, - все хватает и уносит с собою. Вам надо на тот берег перебраться, ратники?
      - Надо-то надо, да не знаем, как теперь перебраться, - отвечал дед Петря. - Поедем берегом вверх по реке. Знал я прежде брод, вода там не выше конских лодыжек.
      - Должно быть, брод Ионашку. Да семь лет, как его не стало. Река переменила русло и теперь течет у крутого берега над глубокими омутами. Переправы более удобной, чем эта, - нет в наших краях. Взгляните-ка получше промеж ив и увидите на том берегу Прута землянку. Там у протока Аксинте - рыбацкий стан. Вот уж три недели, как перегородили рыбаки тот рукав, а туда карп по весне валом валит на нерест. Теперь ловят его неводами. Да три-четыре дня придется им сидеть на месте с порожними возами. Покуда не наладим паром, не выйти им оттуда, не продавать рыбы по селам и городам. А на той стороне за рекой, в двух переходах, - одни лишь пустынные места. Только стада под охраной псов и пастухов пасутся в том безлюдьи.
      Всадники привстали на стременах, поглядывая в сторону Аксинтевского протока.
      - Видны люди, - сказал Александру, приложив щитком руку к глазам.
      - Их можно бы вызвать, - заговорил лесник, поглядывая на Подкову как на господина этих заезжих купцов, более похожих, однако на ратников. Недалеко в шалаше у меня лежит турий рог, да только кто сумеет протрубить? Тут нужно крепкое дыхание. А затрубит рог - так и кажется, что встает и ревет старый тур. Когда-то покойный отец мой трубил в тот рог, а я не могу, у меня грудь слабей.
      - Принеси его, добрый человек, вознаградим тебя.
      - Не о том речь, - махнул рукой лесник. - А вот кто затрубит?
      - Найдется трубач, - с притворным смирением отвечал Карайман.
      - Не верится, купец молодой. Но коли протрубишь в рог, твой будет.
      - Принеси его, брат лесник.
      - Принесу, потехи ради.
      Лесник весело вскочил на лошадь и во весь опор помчался к овражку. Вернулся он с могучим рогом, должно быть, играли на нем в древние века на пиру у Зелена-царя [герой румынских сказок].
      - Вот, - молвил лесник, осадив коня, и спешился перед Никоарэ.
      Иле Карайман протянул руку.
      - А не шутишь? - улыбнулся лесник. - В самом деле желаешь попробовать?
      - Так другому и не суметь, - усмехнулся Подкова. - У нас один только Иле мастер трубить.
      - Стало быть, его Иле зовут? Что ж, будь здоров, Иле, а я от слова своего не отрекаюсь.
      Карайман погладил рог, оглядел тонкий язычок и мастерски округленный наконечник. И как приложил к губам, так и заиграл рог протяжными переливами, переходившими в могучий рев и затихавшими в трепетно дрожащем напеве; казалось, от смерти к новой жизни пробуждался старый тур.
      - Утешил, сделай милость, сыграй еще разок, брат Иле, - изумленно проговорил лесник. - А ежели протрубишь в третий раз, то непременно приплывут на лодке рыбаки с Аксинтевского протока. Сдаюсь! Рог, доставшийся мне в наследство от родителя, - твой!
      - Поблагодари, Иле, лесника.
      - Зовут меня Павел Вавел, честный купец.
      - Поблагодари лесника Павла Вавела, - продолжал Никоарэ, - и подари, Иле, доброму человеку нож - из тех, которыми промышляем.
      Карайман тут же достал из телеги длинный ратный нож с рукоятью из оленьего рога.
      Лесник Павел Вавел бережно взял его в руки, покраснев от радости до корней волос.
      - Это княжеский подарок, твоя светлость, - пробормотал он, поцеловав рукоять и низко поклонившись Никоарэ. - А теперь, брат Иле, протруби еще раз в свой рог, - прибавил он, подходя к Карайману.
      Иле протрубил еще раз, повернувшись к рощам на той стороне реки.
      - Ладно трубишь, - закивал головой Павел Вавел и застыл, наклонив голову и внимательно прислушиваясь. - А теперь вот что, брат Иле, - сказал он, выпрямившись, когда смолкли звуки рога. - Протруби в третий раз короче, да этак повелительно, - увидишь, что сделают рыбаки.
      Когда Карайман в третий раз затрубил в турий рог, словно зовя и повелевая, за рекой на опушке рощи показались три человека. Двое других полезли на ракиту, чтобы лучше разглядеть.
      - Подойдемте к самой воде, - посоветовал лесник. - Видно, люди на той стороне хотят о чем-то спросить нас.
      Как только они присели у воды, с того берега понесся в тишине звук голоса, будто живое существо перебегало по мелким волнам.
      - Что надо? Челны для переправы?
      - Челны. Получите от его светлости добрую плату, - ответил лесник Павел Вавел.
      - Слышали. Едем, - взмахнула крылами на опушке рощи таинственная птица голосов.
      Обрадовало путников радушие незнакомых людей, которых они никогда не видели и, быть может, никогда больше не встретят. Искусство переговоров над водной пеленой иное, нежели на горных вершинах, где пастухи перекликаются, звеня голосами. Подкове вспомнились рыбацкие станы на Днепре. Эти люди из той же братии и так же готовы помочь проезжим в беде.
      Переправа затянулась до заката. Рыбаки с Аксинтевского протока отплыли выше по реке на двух спаренных, крепко привязанных друг к другу челнах, поверх которых положили настил. Их было восьмеро: шестеро сидели на веслах, двое отталкивались шестами, и лодки неслись наискось по речной стремнине. Пристали к берегу много ниже того места, где ждали путники.
      Потом бечевой потянули плот вверх по реке до удобного места, куда последовали и проезжие. Погрузили на плот телегу, коней и людей, посовещались, как лучше плыть, и сначала тронулись плавно, потом по приказу атамана рыбацкой ватаги гребцы разом напряглись, ударяя веслами, точно крыльями, с двух сторон по воде.
      Прощай, Павел Вавел! Лесник рассматривал сверкающий на солнце нож с рукоятью из оленьего рога, любуясь булатным клинком, потом вскочил на свою лошадку и был таков. Когда челны причалили к берегу и снова протрубил рог, лесника уж не было видно; звук рога догнал его в лесной глуши.
      - Добро пожаловать, братья, - проговорил с поклоном рыбацкий атаман, когда пристали с берегу протока.
      То был рослый человек с легкой проседью в волосах, с лицом, бронзовым от солнца и ветров. Под его усищами, шириной с крылья воробья, сверкали белые зубы.
      - Довелось вам из-за переправы помучиться. Но теперь уж все кончилось.
      - Спасибо, добрые люди, - отвечал Никоарэ. - Радушие ваше приятно сердцу.
      - Зовут меня, братья путники, Агапие Лэкустэ, родом я из рэзешской общины Лэкустены, что за Прутом, вон там внизу.
      - Дай тебе бог счастья! Большую ты нам услугу оказал - душе отрадно.
      - Отрадно да голодно, - рассмеялся атаман Агапие, обнажая белые зубы. - Погодите малость - поможем и в этой беде. А до чего же ладно трубил в рог служитель вашей милости! Мнится мне, слыхивал я такую игру.
      - Неоткуда было, атаман, - усмехнулся Иле, - этот турий рог я только что выиграл у лесника Павла Вавела.
      - Знаем Павла. Друг он нам, - заметил Агапие Лэкустэ. - Рог, должно, и в самом деле турий, недаром Павел все хвастал им. Теперь понимаю - для древнего рога нашелся новый хозяин. Но я об игре толкую. Слышал я такую игру однажды, только не помню где.
      Улыбнулся Подкова.
      - Бывал ты, может статься, в Нижней Молдове?
      - Бывал, - тихо отвечал атаман, кинув быстрый, настороженный взгляд на Подкову. - Костер развели, братья рыбаки? - обратился он к своим сотоварищам. - Вижу, развели. А котлы со всем что полагается готовы? Вижу, готовы. Подбросьте-ка в таком случае хворосту в костер. Надо поскорее накормить нам государя и его служителей. Не дивись, государь, что узнал тебя. Поначалу не поверил я Вавелу, когда он разговаривал с нами через реку. Получил, думаю, серебряный бан, а кто платит серебром, того величают государем, его светлостью. Но, вижу, не ошибся Павел Вавел, правильное слово сказал. Не признаешь меня, государь?
      - Пока что - нет.
      - Не помнишь?
      - Нет. Но с нынешнего дня буду помнить.
      - Сердце радуется таким словам. Отчего же я уши-то навострил, услышав турий рог, государь? Довелось мне такую игру слышать в Жилиште и у Катлабуги, и в других местах, где воевали мы, лэкустенские рэзеши, под началом Иона Водэ, да славится имя его во веки веков.
      У костра застыли в удивлении десять рыбаков. В удивлении стояли, опустив головы, и путники Никоарэ.
      Подкова ничего не ответил, только взглянул пристально в затуманенные слезами очи атамана, подошел к нему и обнял.
      - Государь, уходишь на восток? - тихо спросил Лэкустэ, взяв Никоарэ за руку с заветным перстнем и прижимая ее к своему сердцу. - Слышишь, государь, как стучит?
      - Слышу.
      - Это сердце народа, любившего Иона Водэ. Неутешны мы, отца нашего лишились. Не оставляй нас, государь. Видели мы тебя в бурях и опасностях. А коли едешь новое войско снаряжать, возьми и нас с собой. Оставлю я селению нашему и старикам запертую в протоке рыбу, а мы все, кто побывал в войске, да и те, что еще не воевали, соберемся в путь и последуем за тобой.
      - Не спешите, друг Агапие, - отвечал Никоарэ.
      - Как прикажешь, государь, так и поступим. Только прими нас.
      - Хорошо. Ловите пока рыбу и промышляйте. Живите мирно до весны; а по весне приходите на Днепр к Острову молдаван. Мой дьяк Раду запишет вас в реестры, и положим вам жалованье со дня вашего прибытия. К тому времени легче будет и с кормами для коней - степь зазеленеет. После ледохода будете ловить для прокормления рыбу в Днепре. А кончится лов, отправимся на охоту за доброй добычей.
      - Государь, мудрый подаешь нам совет, - отвечал Агапие. - Только трудно будет нам сидеть здесь, зная, что ты там. Трудно ждать и смотреть на невзгоды и оскудение родной страны. Что ж, погорюем, а делать нечего: повинны мы слушаться государя нашего. Просим только тебя - повремени два дня, пока пригоним коней из табуна да съездим в село, прихватим кое-что в дорогу; поедем тебя провожать - хотя бы те, кто был с Ионом Водэ. Поведем тебя по безлюдным землям до самого Днестра; там поклонимся твоей светлости и пожелаем доброго пути. Ты, государь, поедешь к Порогам, а мы поворотим к протоку Аксинте, а потом в село Лэкустены дожидаться весеннего прилета птиц. А тогда отправимся на восток.
      - Не могу тут задерживаться, друг Агапие, - отвечал Подкова. - За пищу и отдых спасибо, но нам надо ехать. Соберется народ под моей рукой не теперь, а когда ворочусь. Но вот провожание ваше мне по душе.
      - Как же нам быть, государь?
      - Посоветуемся с дедом Петрей, друг Агапие. Старик знает места. Будете следовать за нами от привала к привалу и догоните у переправы через Днестр; попросите для нас братской помощи у другой рыбацкой ватаги, если днестровские воды взыграли.
      - Это можно, - вмешался в военный совет капитан Петря. - Пойдем мы по старому пути от кургана к кургану до Липши. Сделаем привал на трех постоялых дворах, а у Липши попытаемся переправиться.
      - Поговорим за столом, - согласился Агапие, - запомним все, что изволите повелеть. Найдем вас, не заботьтесь, и спасибо за все его светлости.
      - Братья родные и ты, государь, - продолжал атаман рыбаков. Пожалуйста к нашему столу и не обессудьте на угощенье. Чем богаты, тем и рады. Вино у нас есть, оно получше речной воды. Мисок нет, придется вам есть, по нашему рыбацкому обычаю, прямо с деревянного стола. Соль подаем в ракушках: она дороже рыбы. Вместо хлеба - ломти мамалыги на листах лопуха. Зато вокруг вас будет любовь всех, кто собрался здесь на путину...
      17. СЕРНА
      На восходе солнца, когда скитальцы готовились двинуться в путь, к Никоарэ подошел атаман Агапие.
      - Государь батюшка, - проговорил он, обнажая голову, - уж ты прости меня, хочу я проехать с тобой часть пути. Повеление твое мы поняли: кто из наших соберется, придет к тебе по весне. И то поняли, что не желаешь ты, государь, сейчас задерживаться. Правильно поступаешь. Но негоже задерживаться и тем, кто поклялся проводить твою милость и догнать тебя у брода Липши.
      - Что ж, езжай, друг Агапие, ты меня нисколько не потревожишь, отвечал Никоарэ. - Напротив, я благодарен тебе; за ночь, верно, поразмыслил ты.
      - Не я, а жинка моя, государь. Два часа мчался к ней, два побыл дома и за два часа обратно прискакал. Отсюда гнал коня по-воровски, а на обратный путь взял свежего - вот этого самого. Могу похвастать жинкой, братья, - сказал он, повернувшись к остальным путникам, и заулыбался, сверкая зубами. - Остра, как коса; духом мудрости наделена.
      "Как же вы отпускаете его светлость одного? - говорит она. - Он, стало быть, поедет впереди, а вы - за ним? Нет, куда разумней, чтоб вы шли впереди него, расчищали дорогу; хорошо, если вы будете и с боков и позади - но впереди вам надобно быть непременно. Правда, в тех краях, куда вы едете, мало людей. И люди эти, как и мы, государю зла не желают, - говорит моя жинка. - Но есть в тех краях и чужаки, особливо с тех пор, как посадили они на княжение Петру Хромого. Они ему услугу оказали - на престол возвели, а за это государь Петру позволил им поднажиться. А еще опасны, - опять же говорит моя жинка, - другие вороги: грабители бешлии и наврапы [турецкие воины-конники], глаза и уши галатского баш-булук-баша [начальник крепостного гарнизона и охраны князя]. Три-четыре недели назад с этим самым башой неприятность получилась - так он теперь усердствует. Чтобы искупить свою вину, приказал он наврапам да бешлиям следить за каждым, кто рубеж переходит, обыскивать проезжих купцов, кладь их осматривать со всей строгостью", - говорит все та же моя жинка.
      - Мудрая жинка, - молвил, не выражая удивления Подкова. - И я так же мыслю, как она. Но мы, друг Агапие, - не бабы, а смелые мужики. Постараемся пройти осторожно, однако, коли потребуется, и силой прорвемся.
      - И я так говорил моей жинке, государь. Зовут ее Серной.
      - И что же ответила Серна?
      - "Да мы, муженек, - говорит, - не сомневаемся в смелости государя и в силе руки его. Показал он свою доблесть в Яссах три-четыре недели тому назад. Но ведь государю-то надобно перейти Днестр без потерь и особливо без задержки. Ты сам сказывал: его светлость спешит".
      - Мудрость женская не раз укрепляла и рушила царства, - улыбнулся Подкова.
      - Истинная правда, государь. И говорит опять моя жинка: "Возьми, говорит, - с собой, милый муженек, деда Митрю, матушкиного брата; бывал он в походах Иона Водэ, а в Буджаке и на Дунае, где стоял два года, научился турецкой речи. Прихвати еще двух хлопцев, подюжее, да посмышленее, и следите, безопасна ли дорога, да оповещайте по селам наших рэзешей: государь Никоарэ идет к Порогам. Смотрите, чтоб не чинили ему препятствий навраты и бешлии. После смерти Иона Водэ господарем нашим остался его светлость Никоарэ".
      - Впрямь сказала такие слова твоя жинка Серна?
      - Сказала, государь. Я ее все расспрашивал, а она говорила.
      - Воротишься домой, так поцелуй ее от нас, друг Агапие.
      - От себя я уже поцеловал ее, - поспешно отвечал Агапие, - а как свидимся, еще и от вас поцелую.
      Воины Подковы переглянулись с улыбкой.
      Некоторое время Подкова молчал. Потом обратился к своим спутникам и к атаману рыбаков.
      - Смелый советчик у нас нашелся. Но у меня у самого такие же думы, молвил он. - Если народ наш, ради которого мы головы сложить готовы, не будет нам помощником, так зачем и стараться, зачем саблей опоясываться. А скажи, нашел ты деда Митрю?
      - Привел с собой, государь, и прихватил еще двух хлопчиков лэкустенских подпасков. Оба удальцы, а какие наездники! Диву даешься! Кидают палицу и с коня на всем скаку крючком поднимают ее. А теперь время нам отправляться в путь. Мы с дедом Митрей поедем по рэзешским деревням, будем передавать тайную весть от села к селу, до самого брода в Липше. Кое-кто из седовласых старост пожелает увидеть тебя в лицо. Не лишай их этой радости, государь. Рэзеши будут стоять, как сети, на пути басурман и господарских слуг. "Если потребуется", - как говорит опять же моя жинка.
      - Ну что ж, простимся с Аксинтевским протоком и лэкустенскими рыбаками, - проговорил Подкова, вскочив в седло. - Перекрестимся на восход, да и в дорогу.
      - Счастливого пути, государь, - отвечали рыбаки и скрылись в свои шалаши. Казалось, они не очень довольны были своим атаманом.
      - Пусть покажется капитан Митря, - прибавил Подкова, - хочу увидеть сего друга.
      - Тут я, государь, - ответил рэзеш, поъезжая на коне между двумя хлопцами-подпасками, у которых не было иного оружия, кроме грабовой палицы и крючка для подхватывания ее.
      Капитан Митря был человек в летах, кроткий на вид, одетый в серую крестьянскую одежду; из-под черной шапки, нахлобученной на самые уши, выбивались длинные пряди кудрявых волос. У хлопцев рукава рубашек были засучены выше локтей, волосы доходили до плеч. Островерхие свои шапки на случай дождя они привязали к седельной луке, рядом с крючками для палиц, а сермяжные кафтаны приторочили позади седла.
      Всадники все разом двинулись в путь и ехали быстро, пока не потеряли из виду прутские луга.
      Лучи летнего солнца били в лицо. На востоке в пламенеющей дали колыхалась легкая пелена тумана, а над нею то и дело взвивались какие-то черные вихри.
      Капитан Митря громко, чтобы слышал и его светлость Никоарэ, объяснял деду Петре, откуда взялась эта волнистая мгла и темные круговерти.
      - Вон там справа, у самого края неба, росли когда-то дремучие дубовые леса. Издавна росли, может, еще от самого сотворения мира. А когда пришли к нам дикие орды, те самые, чьи кони топтали и Молдову, и землю ляхов, и Венгрию, то пожгли они лес. Горели кодры все лето и всю осень до самого листопада [ноябрь], пока не пошли обложные дожди, ну а после них легли снега. Остались на пепелище обгорелые древние дубы, словно громадные потухшие головни, а земля покрылась золой, толстым слоем - в человеческий рост. С годами пепел измельчился, и теперь ветер носит его, будто черный песок, в вышине. Там, где кружатся черные вихри, дует, стало быть, ветер. А левее скоро покажутся села на полянах у края уцелевших лесов. Рэзеши расчистили место, заложили пашни и сады, а сел все-таки мало. И есть у людей на случай невзгоды - войн и пожаров - убежище в чащобах. Пройдет война, кончатся пожары, и бедный люд спешит обратно в свои селения. А дальше влево - непролазные заросли. Там царство зверей. Живут там медведи, как в любом лесу. А кроме медведей, показываются порой жителям и зубры только они нынче редко выходят из своих дебрей.
      В самых глухих, потаенных местах, где ни единой тропки нет, стоят березовые леса и болота, и строят там свои запруды и шалаши звери, коих именуют бобрами. Прозывают их еще водяными собаками. Вот уж искусники, вот мастера! Дома свои и плотины не хуже людей возводят.
      Порой забредут с севера в здешние леса лоси, и кто их воочию видел, говорит, что страшны они видом, будто демоны: заместо рогов у них на головах целые деревья растут. А ближе к днестровским лугам живут тысячи тысяч кабанов, нигде на свете нет этакой прорвы!
      Когда путники сделали к полудню первый в дороге роздых, к Подкове подошел атаман Агапие для совета.
      - Дозволь, государь, - сказал он, - еще слово молвить. По совету жинки, я дал деду Митре наказ ехать от села к селу и беседовать с рэзешами. Дед поедет, будто разыскивая свояков и родичей. Поговорит он с людьми, они ему кое о чем поведают. Так многое можно узнать. А хлопцы-пастухи Косороабэ и Вицелару словно бы ищут волов, пропавших с лэкустенских пастбищ. И будут они делать привалы у пастушьих костров. Ветер нынче дует в сторону Ваду-Рашкулуй, и вести туда летят, точно жар-птицы. А завтра ветер подует от Ваду-Рашкулуй сюда и принесет на крылах своих вести для нас. Пастухам Косороабэ и Вицелару только надо слушать да мотать на ус. А мы знай себе держим путь к нашему броду в Липше около Кодрен.
      Подкова слушал сбивчатую речь рыбацкого атамана; хотелось ему понять все пояснее.
      - А знаешь, друг Агапие, - сказал он. - Пока что слышу я одни слова, а привык к делу. От капитана Петри, дедушки нашего, узнал я, что брод Липши находится недалеко от города Могилева, стоящего на той стороне Днестра.
      - В точности так, государь. Кашлянешь в Липше - слышно в Могилеве.
      - Так вот, хотел бы я, друг Агапие, послать весточку в Могилев, к друзьям.