Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Никоарэ Подкова

ModernLib.Net / История / Садовяну Михаил / Никоарэ Подкова - Чтение (стр. 18)
Автор: Садовяну Михаил
Жанр: История

 

 


Целую неделю шли об этом толки в селах, таборах и на шляхах. Одни лишь глубокие старики, кому за сто перевалило, кто, разглядывая правнуков, посохом поднимал нависшие брови, - только они одни помнили такое диво. Встала, люди добрые, в небе страшная звезда, взъерошилась и обрела хвост. Заняла она место среди всем известных светил небесных, что восходят на востоке и движутся к западу, - между созвездиями Орла и Утиным Гнездом; но люди приметили ее не сразу, а лишь после пяти облачных, мглистых ночей. Все это время она росла. И в ночь под Дмитриев день, когда небо совсем прояснилось, увидел народ в светлом тумане звезду с угрожающе протянутым хвостом. Да какой там хвост! Огненный меч!
      И тогда пришла весть от ученых ерусалимских и цареградских митрополитов, будто появление хвостатой звезды предвещает конец света. Такой плач стоял по кладбищам, что жалобы поднялись к небу почитай что до самой той звезды; столько слез было пролито, что потоки их могли бы вертеть колеса девяносто девяти мельниц; а многие смертные возрадовались, что встретятся на том свете со своими близкими, милыми сердцу, и пировали так, что и хмельного зелья не хватило. Иные же пили от скорби. Вода для скотины и зверья сотворена, - так она осталась. А запасы приятного человеку питья - горилки и вина - оскудели. Вот вам и первое знаменье хвостатой звезды: в отношении винного питья ждет людской род великая засуха.
      Потом дошли вести от мудрых чернецов и схимников Печерской лавры: хвостатая звезда предвещает, дескать, лишь гибель неверных, а православные пусть договорятся со скитами и святыми монастырями о прощении грехов и продлении жизни.
      Когда стало известно, что старцы, еще цепко державшиеся за грешную жизнь, уже видели в молодые свои годы такое знаменье, беспокойство людей поутихло. День следовал за ночью, и ночь следовала за днем, всходили озимые на полях; запорожские воины мчались во все стороны, выполняя приказы своих старших. В ясные дни грело солнце; жинки, напевая песни, принялись молотить коноплю, а дети резвились за околицей; улеглась в бедных людях душевная тревога, и самые заядлые бражники, хоть и пришлось им пить воду, довольствовались ее сладостью и возносили хвалу всевышнему, не пожелавшему гибели рода человеческого.
      Люди, собравшиеся в сарае с камышовой крышей, развели огонь в очаге. Потолковали о хвостатой звезде, а потом перешли к иным делам и заботам. Им хотелось знать, когда же двинется в Молдову государево воинство.
      В последние дни жовтня налетели злые северные ветры. Казалось, природа противилась решению гетмана. Среди сидевших у огня пуще всех боялся зимы Тоадер Урсу: ведь саблей ее не осилишь, страшны лютые холода, особливо, ежели их поддержат ветры со студеного моря.
      - Конечно, изведали мы, каково бывает в стужу да в ветер, - сказал Копье, - а только в наших краях с первой метелью зима еще не устанавливается накрепко. Вы, поди, знаете поговорку: первый снег в овраги стекает.
      - Известно нам и другое присловье, - возразил Агапие. - Из семи зим одна ранняя.
      Собеседники поглядели в щели меж досками, любопытствуя, что делается снаружи; кое-кто вздохнул, размышляя про себя, что в нынешнем, 1577 году, пожалуй, будет ранняя зима. Шел мокрый снег, ветер вихрем кружил эту снежную и дождевую кашу с таким неустанным упорством, словно природа повелела ему побыстрей совершить неотложное дело.
      - А я держусь иного мнения, нежели атаман Агапие, - заговорил Агафангел и постучал по лбу костяшкой согнутого указательного пальца правой руки. - Вот сей громовник мой уже давным-давно показал мне, что ни в наших краях, в Молдове, ни на Украине для зимы нет установленных порядков. И от старых иноков слыхал я, что ранние метели иной раз обманчивы. Случается, правда, что вырвутся не ко времени бури из пещеры, где держит их Отец ветров. И как вырвутся, вылетят, - давай терзать и сушу и моря. Но едва успевают ветры буйные взволновать леса и поднять волны, как взмывают в небеса птицы Алкионы; такие у них крылья, что ни единый ветер не может сломить их. И слетаются они стаей и спешат к пещере, где обитает Старец бурь, и жалуются с великими воплями и молят старика: пусть уймет беглецов и велит им вернуться с морских скал, ибо вылупились недавно у Алкионов птенцы в гнездах и еще не приучены они летать. По закону вселенских стихий птенцы Алкионовы живут в это время спокойно. Стихии имеют повеление щадить детенышей всех тварей земных и морских; одни только люди, сущие варвары, не жалеют ни женщин, ни детей, когда учиняют войну, все разрушают, всех убивают и тем показывают себя самыми злыми, окаянными обитателями земли.
      Может, и в эту осень вырвутся буйные ветры, но обычно порядки бывают иные: созовет в скорости старик ветры и с укоризненным словом запрет их в пещеру.
      И сызнова прояснится осеннее небо накануне самой зимы, улыбнется, заиграет солнышко, и три недели постоит запоздалое лето.
      - Так оно и есть, - кивнул Копье. - Запоздалое это лето называют у нас, в Молдове, "летом святых архангелов", а тут, на Украине, зовут его "бабьим летом". Непонятно мне, отчего так называют его здешние жители.
      - Может, оттого, что нельзя ему вполне довериться; радуешься теплу, но нет у тебя надежды большой на него, а хоть и знаешь, что улыбка его обманчива, но любишь его. И даже еще больше любишь, оттого что недолгое оно и быстротечное.
      - Ай да мудрец сей побратский инок! - смеясь, сказал Копье. - Теперь я все понял!
      Агафангел уже не был более иноком. Волосы он подстриг, носил воинское платье, огромные сапоги - на каждый ушла, верно, целая телячья шкура - и меч времен Штефана Водэ, найденный среди старой рухляди на монастырском чердаке. Этот тяжелый меч привел в ясность давние его думы и побудил вступить на новую стезю. Да тут еще прибавилась и дружба с добрым человеком, удалым молодцом по имени Копье. В днепровском таборе встретил он своего побратима Алексу. И теперь все трое были неразлучны.
      Карайман, сидевший у огня, встал, натягивая на плечи вильчуру.
      - Ты куда, Иле? - спросил Алекса.
      - Иду, как было велено, грузить телегу его светлости гетмана.
      - Видно, веришь ты сказкам, - усмехнулся монах.
      - Сказки, ваше преподобие, на то и сказываются, чтобы верить в них. Не случись оно в ту пору, не было б и разговору [часть присказки, с которой обычно начинаются румынские сказки]. Недолго ждать осталось скоро увидим Молдову. Большей радости для нас, скитальцев, нет на свете.
      - Погоди, Иле, пока выйдет приказ.
      В широкую дверь сарая ворвалась со двора заверть мокрого снега и бухнулась в огонь. Казалось, призрачный баран стряхнул с рогов пепел, затем повернулся на месте и выскочил в окно.
      Карайман, которому померещилось это привиденье, в испуге покачал головой и снова уселся на свое место.
      Вместе с метелицей, никем не замеченные, проникли в полутемное строение братья Гырбову; с обычной своей робостью, никогда их не оставлявшей, подошли они к огню, стряхивая с себя бусинки влаги. Прислушиваясь, но не вступая в разговор, они поняли, что речь идет о погоде и о выступлении в поход.
      Тогда Некита нарочито громко кашлянул и подтолкнул локтем брата.
      Алекса поднял на них глаза.
      - А вы, молодцы, кажется, ездили куда-то...
      - Ездили с государем, - ответил старший, - а теперь, стало быть, воротились. Так, Доминте?
      - Так, батяня. Коней расседлали и пришли вот к огоньку погреться.
      - Ездили с государем и молчите?
      - А что сказать? Государь с запорожским гетманом сделали роздых на полпути; осталось им справить кое-какие дела, а нас послал вперед подать весть: завтра к вечеру прибудет он сам.
      - Так ведь нам эта весть и надобна, люди добрые, а вы молчите!
      Молодцы с сомнением покачали головой и не ответили на укор. Устали они; у жаркого пламени от их промокшей одежды валил пар. Казалось, сила земли сотворила их: глаза у них глядели словно из лесной чащобы, бороды были молодые, кудри до плеч.
      - Скажи, Некита, - продолжал Алекса, - что изволил повелеть его светлость?
      - Что изволил повелеть? А ну-ка, припомним, Доминте, что повелел государь?
      - Государь ничего не повелел, - неуверенно ответил младший Гырбову, только приказал, чтоб его милость Иле Карайман готовил гетманскую телегу.
      - Так что ж ты? Разве то не повеление?
      - Нет, повеление. И пусть, говорит, готовит телегу в долгий путь, вспомнил Некита.
      Сидевшие у огня многозначительно переглянулись.
      Доминте высунул голову из-под вильчуры и вытаращил глаза.
      - Пусть поведает вам батяня Некита, - сказал он, - как гадали гетманы насчет перемены и узнали про то от гусей.
      - Какой перемены?
      - Погоды.
      - От кого про то узнали?
      - От гусей. Пусть поведает вам батяня Некита... Правду я говорю, батяня? На полпути, когда остановились на роздых, их милости гетманы долго стояли и смотрели на Забытые озера. Этих самых озер множество вдоль Днепра - ни конца ни краю им нет. И собралось на тех озерах гусиное племя всей земли. Столько было на воде гусей, сколько листьев в лесу. Кружатся, взлетают, опускаются и плывут туда-сюда, соберутся, держат совет; до того шумят, галдят - голоса человечьего не слышно. Какие-то старики-запорожцы вместе с нами там останавливались, так они все вспоминали, что лишь несколько раз в жизни видели подобные птичьи сборища. А государь Никоарэ и говорит: "Раз гуси остановились на Забытых озерах, это указывает на долгую осень". А старые запорожцы сказали, что дикие гуси вот уже три дня, как держат совет. Государь говорит: "Поглядим, что они скажут." И повелел он ратнику Парайпану выстрелить из пищали в воздух. Когда грохнула пищаль, поднялись гуси над нами и над озерами, будто туча. И отвечали они государю: "Да-да-да!" Тут уж уразумели мы с батяней Некитой, что государь Никоарэ - кудесник и понимает язык земных тварей.
      - А что вы, молодцы, скажете, насчет хвостатой звезды? - спросил Агафангел.
      - Да что ж сказать? К добру это. Сперва, было, до смерти испугался я, сроду так не пугался, а батяня Некита и говорит: "Мне хоть бы что!" Как молвил батяня Некита такие слова, и у меня страх прошел. И он еще говорит, что звезда-то хвост протянула в сторону Молдовы.
      Все сидевшие повернули голову и взглянули на Некиту.
      Тот молчал, смущенно опустив глаза.
      Так гусиный слет на Забытых озерах и огненный меч взъерошенной звезды указали государю Подкове, что пришла пора исполнить самое важное, великое свое решение, и было то в начале месяца листопада 1577 года.
      Во вторник на исходе дня, когда солнце уже пошло на закат и красноватыми отблесками заиграло на узких окнах церкви, видневшейся на холме, вдалеке от Острова, прибыл Никоарэ со стороны Больших Лугов, как о том уведомили братья Гырбову. А сопровождали его светлость дед Петря Гынж, дед Покотило, капитан Козмуцэ Негря, дьяк Раду и четыре запорожских воина гетмана Шаха.
      В тот же вечер под ясным небом у лагерного костра собрались вокруг гетмана сотники, пятисотенные и старые воины - те, что должны были вести за всадниками запасных коней и телеги со съестными припасами, кожухами и кузнечным инструментом. Держали совет, внимательно слушая последние распоряжения гетмана Никоарэ. А потом все встали и подняли чаши с медом за успех государя и успокоение души любимого князя Молдовы Иона Водэ. В ту же ночь четверо запорожцев, посланцы гетмана Шаха, поскакали в Большие Луга с приказами его светлости Никоарэ Подковы.
      С Острова молдаван должны были подняться тридцать сотен с двумя стами сорока пятью телегами. А гетман Шах, как о том ранее договорились, обязался выступить с сорока сотнями и в обозе иметь триста сорок подвод. Уже давно установили и пути для отрядов, и рассчитали на любую погоду время следования и роздыха; места прибытия определили разумно - чтобы не сеять страха среди жителей. Гетман Шах должен послать вперед пять сотен в Лэпушненский край, лежащий у пределов ногайского Буджака, для захвата речных переправ. Есаулом над пятью сотнями разведчиков был поставлен Григорий Оплетин из станицы Раздельной, муж молодой еще, но весьма разумный, свободно изъяснявшийся на всех пяти языках, на коих говорили в этом Придунайском крае.
      Впереди войска государя Никоарэ Подковы шел к броду Липши отряд из четырех сотен под началом капитана Козмуцэ, который хвастал, что он тоже силен в языках - изъясняется по-турецки и даже знает персидский; вот только китайского еще не одолел, и с китайцами пока говорить не может.
      Накануне выступления с Острова молдаван Никоарэ до позднего часа говорил с дедом Елисеем Покотило, советовался, как послать скорую весть во Вроцлав, к другу своему Иакову Лубишу Философу, чтобы от него пошел потом по Бугу и Днестру, через купцов и возчиков, по селам и городам, тайный слух: ногайцы-де думают распустить по Речи Посполитой грабительские загоны, а запорожцы выходят на защиту Украины, ибо они всегда держат сабли наготове и грудью встают на защиту христианства и мирных тружеников.
      Было решено отправить в ту же ночь на такое важное дело самого Елисея Покотило. Пятисотенный отряд, состоящий под его началом, встретит потом своего есаула на Буге, в месте, называемом Овчары. И там будут ждать его также Младыш Александру и Алекса Тотырнак с другими четырьмя сотнями, и они должны наладить связь: слева - с Григорием Оплетиным, а справа - с капитаном Козмуцэ.
      Когда гетманы прибудут в Яссы, три эти отряда, дойдя до рубежа, займут пути в Валахию, Семиградье и Речь Посполитую и будут ловить бояр, выбирая для государева суда по списку, имеющемуся у каждого сотника, капитана и есаула; задерживать предписывалось тех, кто во главе с пыркэлабом Иримией предал родину и господаря в лето 1574 года. Дьяк и Козмуцэ Негря заранее подготовили списки, и каждый боярин, в пути ли сущий, в своей ли усадьбе обитающий, поневоле должен был откликнуться на призыв, словно на страшном суде.
      - И еще остается одно, дед Елисей, - тихо и печально проговорил Никоарэ Подкова. - Решить надо, что нам делать с ямпольским боярином. Считал я его своим человеком, но теперь уж не верю ему. Хорошо, коли я ошибаюсь, но возможно, что повинен он в предательстве. А коли так, нельзя оставлять его в Ямполе, ибо оттуда легко подать весть в Яссы или ляшским панам, паны же, как известно, не жалуют меня. Пусть схватят его наши люди и приведут ко мне.
      О многом еще толковали господарь Никоарэ и дед Елисей; когда все вырешили, Покатило пошел собираться в дорогу. Вскоре старик подъехал к шатру верхом на коне в сопровождении двух молодых ратников. Все трое спешились и поклонились господарю.
      Никоарэ подошел к старику и на прощание облобызал его.
      - Счастливый путь, дед Елисей.
      Старик вскочил в седло и снова поклонился.
      - Дай тебе бог здоровья, государь. Да увидят тебя Яссы с мечом правосудия.
      Всадники отъехали. Никоарэ долго стоял, охваченный внезапным чувством одиночества. Он взглянул на север, где Малый Воз [созвездие Малая Медведица] неспешно передвигал свои звезды. На западе выглянул над землей лунный серп, озаряя древние курганы. Близилась полночь. Небо прояснело, ветер утих, казалось, он устало прилег на покрытые изморозью поля.
      В вышине раздались крики диких гусей, тянувшихся с юга к полночной звезде в поисках еще одного спокойного ночлега на недавно оставленных озерах. Подняв глаза, Никоарэ заметил высоко в небе комету; оттуда от своего зенита, она начнет движение на запад. И Никоарэ глубоко вздохнул, как вздыхают от счастья, когда осуществляется заветное желание. Он опустил голову, лица его коснулось теплое дуновение. То был юго-западный ветер, прилетевший с берегов Молдовы, откуда весной пришла к нему весть любви и печали.
      Никоарэ сбросил у костра вильчуру и долго бродил между землянками своих воинов, потом вышел в луга, где уже не слышно было лагерной суматохи и гомона голосов.
      До слуха его долетали лишь призывы крылатых путников, раздававшиеся в поднебесье, ласково овевал его струннозвенящий теплый ветер, и таинственно мерцал в уголке неба огненный меч кометы.
      Поздно вернулся Подкова в табор; у костра стоял Иле и подбрасывал в него хворост. Гетман опять сел у огня и погрузился в мысли о грядущем.
      Наконец он вошел в шатер, оставив откинутой полу у входа, чтобы до постели его доходили свет и тепло горящего костра. Он лежал, опираясь на локоть, и слышал, как бьется его сердце. Ему отчего-то все вспоминалась старинная песня, слышанная в детстве. Напев звучал у него в ушах, но слова не приходили на ум. Потом одно за другим с его губ полились слова, он произносил их для себя одного. Но у Иле, сидевшего у костра, был тонкий слух. Он тотчас разобрал их:
      Ты бы сгинул, лес густой,
      Да назначено судьбой
      Навсегда мне быть с тобой.
      Иле тоже замурлыкал эту песню, подыгрывая себе на кобзе.
      "Так и гетману нашему не суждено уж расстаться с битвами и ратными делами. Еще в юности связал он с ними свою судьбу, а теперь коснулся его волос осенний иней".
      И тихонько Иле выводил:
      Шел сюда я пареньком
      Стал здесь дряхлым стариком.
      - Еще не пришла, друг Иле, старость, - громко проговорил Подкова из шатра. - Спой лучше другое. Спой мне, Иле, песню про жар-птицу.
      - Сейчас, государь, - глухо отвечал Иле.
      По мнению его, коварны были слова этой старинной песни. Но он все же заиграл на кобзе и запел негромко, как и полагалось в поздний ночной час. Огонь угасал, и уголья подернулись сизым пеплом.
      Цветик, синенький цветок...
      Прилетает чудо-птица
      И в окно мое стучится.
      Говорит мне речь такую:
      Выйди, милый, я тоскую!
      Скоро ждать тебя устану,
      И холодной льдинкой стану.
      Гетман молчит, струнный звон сливается с шопотом южного ветра. Сквозь верхнее отверстие шатра Никоарэ видит одинокую звезду, она быстро мигает, словно слезы льет...
      32. ЯМПОЛЬСКИЙ БОЯРИН
      С тех пор, как боярин Гаврил Чохорану, тому уже два года, обосновался в Ямполе, он вел спокойную жизнь средь местных торговцев; никто его не беспокоил, и он никому не причинял беспокойства.
      Боярин Гаврил сбежал из Молдавии тотчас после страшной гибели Иона Водэ. Несколько раз побывал он во Львове и во Вроцлаве у пыркэлаба Цопы; а потом так и засел в Ямполе близ днестровского брода, называемого Ваду-Рашкулуй. Из разговоров, которые вел боярин, явствовало, что ему не хочется ехать ко двору Петру Хромого и что он готов поддержать "мужа, каковой не прихрамывал бы" в делах страны. Таким мужем с твердой поступью он считает его милость Иона Никоарэ Подкову, брата погибшего Иона Водэ. Боярин Гаврил пустил слух через своих людей, что для вступления в Молдавию его светлости гетмана Никоарэ пыркэлаб Цопа уже достал у двух своих львовских банкиров крупные суммы. Потому и считался молдавский боярин Чохорану противником Петру Хромого и Порты, а ясновельможные паны, как он заявлял, с трудом терпели его в пределах Польши. Говорили ясновельможные, что из-за него были у них неприятности с измаильтянами. Турки-де просили, чтобы ляхи не принимали ни в Польшу, ни на Украину беглецов из Молдавии, подобных сему бывшему служителю погибшего Иона Водэ. Паны имели обыкновение говорить, будто турки "просят" их о том или о сем. А на самом деле турки требовали и приказывали, ибо они грозной силой придвинулись к польским рубежам. И все же паны не изгнали и не заточили в темницу Гаврила Чохорану.
      Такое положение Иаков Лубиш из Вроцлава с самого начала счел подозрительным, более подозрительным, нежели казалось оно Никоарэ, жившему в запорожской вольнице, куда не могла дотянуться панская рука. Лубиш знал также, что никакой львовский банкир не выдавал денег пыркэлабу Цопе по той причине, что у пыркэлаба не было денег ни в одном из львовских банков. Более того, Лубишу Философу лучше всех было известно, что боярин Цопа сам получил помощь серебряными талерами от Никоарэ, и выдал ему эти талеры не кто иной, как Лубиш, банкир гетмана.
      Но вот уже год ямпольский пыркэлаб не обращался с просьбой прислать денег. За это время Куби не раз имел случай беседовать с молдавскими беглецами, которые, проезжая через Ямполь, считали своим долгом побывать у заместителя Цопы, как у человека, верного его светлости Никоарэ. Беглецы, спешившие к Острову молдаван на Днепре, останавливались дорогой и во Вроцлаве; от них Лубиш Философ и узнал, что Гаврил Чохорану подбивал их сообщить ему, когда должны подняться козаки из Больших Лугов и молдаване с Острова, чтобы перейти Днестр. Некоторых он даже подрядил за деньги доставить ему эту весть, обещая щедрую плату от себя и от Никоарэ.
      Итак, над молдавским боярином, считавшимся ставленником Цопы, нависли подозрения. Никоарэ не желал взять на свою душу греха напраслины и все же не мог пренебречь опасностью; ведь если боярин Гаврил поступил на службу к ляхам либо к туркам, то и те и другие могли проведать через него о передвижении войск из Запорожья к Днестру. Меж тем залогом успеха всего похода были тайна и быстрота. Дабы не совершить ошибки, Никоарэ Подкова приказал схватить внезапно боярина Гаврила Чохорану. Сразу станет ясно, виновен он в двурушничестве или нет.
      По совету Лубиша Покотило прибыл из Вроцлава в Овчары шестого ноября. Четыре сотни под началом Младыша и Алексы только что стали лагерем около родников и опустевших пастушьих шалашей. До этих мест доходили со своими отарами семиградские пастухи, они пасли тут овец целое лето, а затем спускались к дунайским заливным лугам. Но приходили они сюда только раз в три года. От них-то и пошло название "Овчары". То была широкая и сырая, обильная растительностью луговина, тянувшаяся от пригорка, у подножия которого решили остановиться воины, до березовых лесов. Место привала поросло густой сочной травой с вечно зеленым листом. То и дело попадались красивые купы молодых дубков. Солнце играло на их еще не облетевшей медножелтой листве; волны легкого ветерка приносили паутинки, прилипавшие к сухим листьям. На конце каждой паутинки висел крохотный паучок, с маковое зернышко, искавший себе пристанища до своего пробуждения грядущей весной. Эти паутинки были тоже предвестниками надолго устанавливающейся теплой погоды.
      Сойдя с коня, дед Покотило внимательно оглядел эти далекие от людской суеты благодатные места и вздохнул, мечтая о покое и мире. Затем поздравил Александру с благополучным прибытием и кинул на него долгий взгляд, стараясь понять, отчего он так неспокоен и печален. Ведь на тридцати двух телегах обоза четырех головных сотен было всего вдоволь, а на вертеле жарилась жирная баранина, купленная совсем дешево у пастухов в долине Буга.
      - Долго нам еще тут сидеть? Может, двинемся дальше, дед Елисей? раздраженно спросил Александру.
      - Скоро двинемся, сам знаешь, твоя милость, - примиряюще ответил старик. - Велено нам быть на той стороне Днестра через пять ден, стало быть, ноября одиннадцатого дня. Лишь только догонит нас государь и переправится через реку, мы немедля пойдем дальше, как договорились, а ратники Шаха и государя будут следовать за нами на расстоянии двух дней пути. Али ты позабыл?
      - Нет, знаю и помню, Покотило. Но отчего же стоим мы в такой глуши?
      Дед Елисей улыбнулся.
      - Для того, чтоб никто про нас не ведал и не чуял. Есть тут у нас дело одно, капитан Александру.
      - Нельзя ли узнать - какое?
      - Можно. Как есаул за все отвечаю один я, и все вы под моим началом должны выполнять приказы, которые я имею от самого Никоарэ. Но в уважение того, что ты, твоя милость, брат и верный товарищ государя, я уж открою тебе, что нам велено сделать. Должны мы поймать Гаврила Чохорану и при днестровской переправе доставить государю сего боярина.
      - Так ведь он наш человек, оставленный в Ямполе Цопой.
      - Да, думали, что наш.
      - Доказано, что он криводушен?
      - Как будто.
      - Тогда снимем с него голову, есаул Покотило.
      - Велено доставить его к государю живьем и втайне. А то как бы не встревожились люди на рубеже и не опередила бы нас молва. Помимо того, его светлость пожелал самолично удостовериться в его вине и судить его.
      Александру со вздохом пожал плечами.
      - Что ж, сделаем, как велено, есаул Покотило...
      Дед Елисей поднял белый жезл, знак своей власти, и крикнул страже, чтобы позвали к нему Алексу Лису, Копье, Агафангела и братьев Гырбову. Он дал всем наставление, погрозил белым жезлом и назначил Алексу Лису главным: ему всем распоряжаться и за все держать ответ.
      - А я разве не еду? - удивился Младыш.
      - Ты, капитан Александру, останешься со мной, - сказал есаул. - И прошу тебя именем государя - обуздай свое нетерпение.
      Младыш прикусил губу и опустил глаза.
      Четверть часа спустя Алекса Лиса, Копье и братья Гырбову уже были в седле, а отец Агафангел запряг четырех лошадей в телегу первой сотни и отряд умчался. Путь предстоял немалый, но впереди была еще половина дня, а до полуночи светил новый месяц.
      В день 8 ноября в Ямполе была скотопригонная ярмарка. Рано поутру на окраине города у заезжего двора остановилась телега с конной упряжкой цугом и четверо мирных всадников, ехавших по обе ее стороны. Солнце только что показалось; хозяин стоял на мостике у ворот под охапкой сена, висевшей на жерди над улицей [вывеска постоялых дворов в старину].
      Один из всадников (это был Алекса), заговорив на украинском языке, почтительно пожелал хозяину доброго утра, попросил приюта и стола на день или на два.
      - Если купим то, что нам требуется, - прибавил Алекса, - так долго не задержимся. А коли не достанем, придется пожить тут. Просим, добрый человек, приютить нас. Заплатим хорошо.
      - Деньги - лучшие просители, - смеясь, отвечал хозяин заезжего двора.
      - Деньги - что ляшские паны, - кивнул Алекса. - Как звать-то тебя, хозяин?
      - Иосиф Долговяз, купец. Изволь взглянуть на меня, какой я сухопарый... Ноги, однако, у меня быстрые: весь Ямполь обойду, пока наш поп успеет панихиду отслужить.
      Подъехали и остальные всадники и весело рассмеялись. Из крытой телеги высунул бороду его преподобие отец Агафангел и тоже посмеялся, услышав такое прозвище.
      Вслед за тем приезжим стало известно, что, помимо длинных и ловких ног, у хозяина есть еще и добрая водка, закупоренная в тот год, когда сбежал из Кракова к себе на родину французский король Генрих. Купцы спешились, бородатый отец Агафангел обошел несколько раз вокруг телеги и коней, и все устроилось: коням задали корм, да и люди не были обижены едой и питьем.
      Больше всего оказали они честь пресловутой водке времен сбежавшего французского короля, так как в ту осень из-за страшной звезды с огненным опахалом запасы горилки поисчерпались. А когда другие приезжие остановились под висевшей у ворот охапкой сена, Долговяз встретил их весьма гордо и холодно, не желая расстаться с новыми своими приятелями, с которыми он пировал. Беднягам оставалось лишь с завистью поглядеть на баклаги, чарки и копченую колбасу, именуемую "розой", и, скорбя душой, поспешить несолоно хлебавши на ярмарку.
      А преподобный Агафангел, благословив дом и хозяйские амбары, завел за столом разговор с хозяином и пожелал узнать у него, какие чужеземцы жительствуют в Ямполе. Город зело благолепный и приятный, недаром родной дядюшка Агафангела, когда-то приезжавший сюда из Молдовы, говаривал, что жил он тут хорошо, с горожанами ладил и всему радовался. Будь он жив, то радовался бы, конечно, и теперь. Но так как дядюшка отдал богу душу, то уже не может более радоваться.
      - А как звали дядюшку? - тотчас спросил любопытный хозяин заезжего двора Иосиф Долговяз.
      - Звали его Некита Гырбову.
      Доминте рассмеялся; старший брат его сделал большие глаза и на миг задумался - не сказать ли, что сей Некита Гырбову, слава богу, жив. Старый родитель его, мельник, приказал долго жить, нету его больше на свете, а Некита Гырбову здравствует.
      - Что ж, может, и было, как ты говоришь, - промолвил корчмарь Иосиф Долговяз. - А по сему случаю выпьем за здоровье живых и за упокой души усопших. Вот уж двадцать лет, как я живу в Ямполе, и не помню, чтобы встречался в нашем городе какой-нибудь Некита або Гырбову. Не больно-то селятся у нас чужаки. Одному только молдавскому боярину нивесть отчего приглянулось тут. Живет года два в пустом доме один как перст; только и людей при нем, что немая старуха кухарка. Редко-редко заедет к нему какой-нибудь всадник, да, видно, не встречает радушного приема и живо убирается восвояси. За два года трижды навещал нашего боярина поп с той стороны, из Тигины.
      - А как же ты знаешь, друг Иосиф, что именно из Тигины?
      - Да откуда же еще ему быть, раз он турецкий поп?
      - Так, может, он из Бендер?
      Иосиф Долговяз от души хохотал, радуясь, что востроносый путник с быстрыми искорками в глазах не ведает, что Тигина и Бендеры - один и тот же город. Ведь говорят в народе:
      Тигина - город христианский,
      Бендеры же - навоз султанский...
      Поговаривают, будто молдавский боярин Гаврил Чохорану хочет перейти в турецкую веру.
      - Ну, уж это неправда, - высказал свое мнение Алекса.
      - Ей-ей, истинная правда! Провалиться мне не этом месте!
      - Не сосед же ты ему. Где тебе заглядывать к нему во двор и вести счет басурманским попам.
      - Не сосед, да и недалеко живу.
      - Ладно, пусть будет по-твоему, друг Иосиф, - согласился Алекса. Нам-то что за дело до молдавских бояр?
      После трапезы благочестивый Агафангел нашел через улицу от подворья Иосифа Долговяза обиталище его милости Гаврила Чохорану, молдавского боярина. То была незавидная хата со ставнями, стоявшая посреди обнесенного высоким частоколом плодового сада. Ворота оказались запертыми. "Однако же, - размышлял благочестивый Агафангел, - сей боярин пока еще веры не переменил и зовется все так же - Гаврилом. А раз он христианин, то не может быть того, чтобы нынче он не пошел к обедне".
      Невдалеке виднелась звонница. Агафангел направился туда и, как добрый христианин, которому в праздники некуда спешить, степенно вошел под своды храма. Богомольцев там было изрядно. Слышались звуки церковных песнопений. Монах поискал глазами и сквозь легкую пелену дыма от кадила увидел справа, около амвона, того человека, которого искал.
      Его милость Гаврил Чохорану размашисто крестился: сперва прикладывал сложенные персты правой руки ко лбу у белой ниточки пробора, потом опускал их ниже кожаного широкого пояса, затем касался широкого воротника шубы справа налево и, сгибаясь в глубоком поклоне, дотрагивался рукой до каменной плиты.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23