Мое внимание отвлекает Никита Самошкин. Осторожно, чтобы не разбудить товарищей, он встает, потягивается. Быстро оглядывается по сторонам и идет к реке. Не спеша разделся догола, аккуратно развесил на кустах свое потрепанное обмундирование, поеживаясь, осторожно ступает в воду. Зайдя по грудь в реку, наклоняется и вытягивает продолговатую плетеную корзину - вершу, или ятерь, как ее называют местные рыбаки. Достает рыбу, бросает на берег. Но рыбины не долетают и исчезают в воде. Тогда Самошкин выволакивает два ятеря на сушу и вытряхивает их содержимое на траву, а потом опять идет в воду, чтобы поставить снасти на прежнее место. Но колья никак не втыкаются, парень тихонько бормочет ругательства. Я подхожу к прыгающим в траве рыбам и забираю оставленные рыболовом автомат и ремень с дисками к нему. Погляжу, как запляшет, когда обнаружит пропажу. В это время на лугу появляются на конях комиссар Богатырь и командир отряда Павел Рева. С ними незнакомый офицер. Видно, это они и спугнули чаек, догадываюсь я. - Александр, танцуй! - издали кричит Павел. "Наверное, наша армия снова пошла в наступление",- проносится мысль. - Пляши, пляши! - гремит Рева, соскакивая с коня. Захар Богатырь тоже сияет во все лицо. Только незнакомый майор сосредоточенно смотрит на меня и говорит четко, официально: - Товарищ командир, разрешите вручить вам личный пакет...
      Павел тут же добавляет: - В Москву вызывают! В Кремль! Понимаешь?.. Быстро разрываю пакет. Читаю. - Правда в Москву... - только и успеваю выговорить. Бурной радостью стучит сердце. Долго не могу ничего сообразить... Предлагаю: Пошли к нашим хлопцам. - А я думаю, - говорит Богатырь, - партизанам об этом объявлять не надо. - Так точно, - подхватывает майор, - приказано держать в секрете.
      Павел добавляет:
      - Тебе ехать в Москву, а нам ведь тут оставаться. И ни до чого, щоб про твой отъезд знал сам новгород-северский комендант.
      Это верно... Немецкий комендант Пальм все лето строит нам козни. Особенно зол он на нас за Ямполь... - Когда выедем? - спрашиваю майора.
      - Сейчас. До аэродрома семьдесят пять километров, а ночью должны вылететь.
      Для раздумья времени не оставалось.
      - А шо ты с автоматом стоишь и диски припас, як на карауле? - вдруг спрашивает Рева.
      Тут только я заметил, что так и держу автомат Самошкина. Оглядываюсь. Незадачливый рыбак стоит за кустом и тоскливо смотрит на меня. Я подхожу к нему. Полагалось бы, конечно, наказать его или по крайней мере как следует отругать, но не то настроение.
      - За чужим погонишься, свое потеряешь... Рыбу хозяевам отдай и быстрее!..
      - Есть!- Самошкин с облегчением схватил автомат и ремень. Помчался к реке.
      Вчетвером едем в Ново-Васильевск. Завтракаем на скорую руку.
      - Ты только не вздумай задерживаться, - говорит Захар.
      - Трошки задержаться, пожалуй, не вредно, - улыбается Павел, - но возвращайся обязательно...
      Майор торопит. Оседланные кони уже ждут нас. Прощаюсь с друзьями.
      - Не беспокойся, все будет як надо, - заверяет меня Рева.
      - Над нашим партизанским краем красный флаг будет развеваться попрежнему, - чуть торжественно говорит Богатырь.
      - Только накажи начальнику штаба, - не может удержаться Рева, - чтобы он в горячее время не спорил со мной.
      На прощание прошу товарищей не затевать больших операций, держать все силы в кулаке. Павла прошу особо, чтобы он свои действия согласовывал со штабом.
      - Та ты шо? За кого ты меня считаешь? - уже обижается Рева.
      Крепко обнимаюсь со своими испытанными товарищами и уезжаю с глубокой уверенностью, что завоеванных нами позиций они врагу не сдадут.
      На аэродроме первым встречает меня Петр Петрович Вершигора.
      - Тебя уже давно ждут.
      На крыльце небольшого домика, что стоит у края посадочной площадки, протягивает мне руку Сидор Артемьевич Ковпак.
      - Дывись, явився! А мы уж решили без тебя лететь... - Ковпак прячет в усы лукавую усмешку.
      В толпе собравшихся вижу Бондаренко - комиссара партизанского соединения Брянских лесов. Когда все направились к самолету, Алексей Дмитриевич берет меня под руку.
      - Счастливые вы...
      - А ты разве не летишь?
      - Нет, - с грустью говорит он. - Летят Ковпак, ты, Емлютин, Гудзенко, Козлов, Покровский, Сенченко, Дука, Кошелев и Ромашин, - перечисляет Алексей Дмитриевич фамилии командиров...
      Пилот торопит:
      - Товарищи, я опаздываю! Затемно надо перелететь линию фронта.
      Освободившись от дружеских объятий, вваливаемся в "Дуглас"... Самолет разбегается, отрывается от земли...
      - А что это нам парашютов не дали? - первым заговаривает Гудзенко.
      - А если б тебе и дали, - откликается Сидор Артемьевич, - ты прыгнул бы? Вот тебе и не дали, чтобы ты вдруг не сиганул вниз...
      Самолет забирается все выше. Внизу мелькают огоньки. Машины противника движутся по дорогам с зажженными фарами. Ночь лунная, светлая...
      Сердце переполнено радостью. Москва!.. Даже дух захватывает. Подумать только, глубокий тыл врага - и вдруг Москва, Кремль!..
      Настроение у всех праздничное. Шутим, смеемся, говорим громко, стараясь перекричать шум моторов.
      Из кабины пилота появляется офицер. Поднимается в башню, возится с пулеметом.
      - Подлетаем к линии фронта, товарищи, - спокойно объявляет он словно о чем-то обычном и будничном.
      Внизу рвутся снаряды. Мы бросаемся к окнам. Сенченко вынимает походную флягу, наливает стопку "горючего" и выпивает.
      - Может, кто хочет заправиться? - предлагает он. - Такое время, я думаю, лучше, переспать. - И он тут же укладывается на скамейку, проложенную вдоль борта самолета.
      - А где же фляга? - кричит ему Гудзенко... И только он успел взяться за флягу, протянутую Сенченко, как в самолет с двух сторон впились лучи прожекторов. Немилосердно швырнуло кверху, потом вниз. Первая мысль: работают ли моторы? Работают! Самолет выровнялся и снова начал набирать высоту. Справа, совсем рядом, блеснула вспышка. Нас сунуло в сторону, потом в другую, и началась такая качка, какую и в штормовом море не испытаешь. А из башни спокойный голос:
      - Все в порядке, товарищи!
      - Что, пролетели? - кричит Гудзенко.
      - Первую линию. Еще будет вторая...
      В окно хорошо видно, как множество прожекторов шарят по небу. Яркий свет то и дело ударяет в глаза. Снаряды рвутся то справа, то слева, но самолет идет своим курсом.
      Вдруг моторы снизили обороты, и стрелка высотомера поползла влево. Из открытой двери кабины доносятся слова пилота:
      - Поздравляю, товарищи! Над Большой землей летим!
      Присмиревшие было пассажиры снова становятся разговорчивыми, веселыми, как дети, обнимают друг друга... А самолет спускается все ниже. Похоже, идем на посадку. Но моторы снова заревели. Минут тридцать летим над самой землей. Здесь не видно ни огонька, все погружено во мрак. Но вот впереди один за другим зажигаются маяки. Без разворота идем на посадку. Моторы умолкают, когда самолет докатывается до самой кромки леса.
      Толпимся у двери. Каждому хочется скорее выйти, почувствовать под ногами земную твердь. Думаем, что приземлились под Москвой. А оказалось, что до нее еще далеко.
      - Не волнуйтесь, товарищи, - успокаивает нас член Военного совета Брянского фронта Матвеев, когда нас привезли в штаб. - Сейчас закусите и приляжете отдохнуть. А потом вами займется начальник оперативного отдела полковник Горшков.
      О поездке в Москву ничего сказано не было. Спрашиваю:
      - Что, в Москву не поедем?
      - Ничего не знаю, - суховато отвечает Матвеев. - Прикажут, поедем.
      Я поинтересовался, где находится ЦК партии Украины. Хочется действовать: позвонить, поговорить с нужными людьми.
      Но Матвеев остужает мой пыл:
      - Между прочим, ВЧ здесь нет. Этой связью пользуется только командующий фронтом. Кстати, вы приехали в штаб фронта, при чем тут Украина? Это было сказано таким официальным тоном, что больше ни о чем не хотелось расспрашивать. Когда чуть позже мы сидели в столовой, в нашем кругу снова царило оживление, но ко мне прежнее приподнятое настроение уже не возвращалось.
      После короткого отдыха все направились к полковнику Горшкову. Неожиданно речь пошла только о боевых действиях в границах дислокации соединения Емлютина. Тут уж мы совсем растерялись и перестали что-либо понимать: или нас с Ковпаком уже включили в соединение Емлютина, или только думают присоединить...
      Брошенные Матвеевым слова: "Вы приехали в штаб фронта, при чем тут Украина?" - не забывались.
      Ковпак и я оставили полковника Горшкова и, стараясь отвлечься, прошлись к опушке леса, но очень скоро послышались голоса наших товарищей:
      - Скорее идите сюда. Едем в Москву!
      Матвеев усаживается в легковую машину. Остальным предоставлена грузовая. Перебрасываясь шутками, втискиваемся в кузов и сразу же трогаемся. Дорога длинная, трясучая и пыльная, но это не смущает нас.
      И вот - Москва! Мы въезжаем в нее уже вечером. Город затемнен. Посты беспрерывно останавливают наши машины. После проверки слышим одни и те же слова:
      - Можете следовать, товарищи!
      Едем и едем по московским улицам. Многоэтажные здания сменяются низенькими деревянными домишками, появились водопроводные колонки на перекрестках. Машина подпрыгивает на крупных булыжниках мостовой.
      - Э, да мы выезжаем из Москвы, - замечает Дука, который, как мы знали, до войны здесь жил и учился. Сначала мы не поверили. Но вот поехали лесом, а потом наконец вкатились в ворота какого-то городка.
      Нас встречают люди... в белых халатах и нам представляется начальник санатория! Он тут же любезно предлагает пойти в. баню, после чего надеть пижамы и отправиться ужинать...
      - Что ты сказал, голубчик? - переспрашивает Ковпак. - В баню? Пижамы? Мы что к тебе на курорт приехали?
      Начальник молчит. Лицо у него строгое. Взгляд непреклонный.
      - Ты лучше показывай, браток, где жилье нам будет, - наступает Ковпак, - а то мы у тебя вызовем такой зуд, что сам в баню побежишь.
      - Без санобработки я вас в корпус не пущу, - решительно заявляет начальник.
      - Ну и не надо, - распаляется Сидор Артемьевич. - Хлопцы, разжигай костры!
      - Что вы, товарищи, ведь в городе затемнение, - испуганно говорит начальник.
      - Мы уже год живем без твоей бани и без корпуса, - сердито разъясняет Ковпак.
      - Чтет же это получается? - возмущается Дука. - Везли в Москву, а привезли черт знает куда...
      - Вы дайте нам телефон, мы позвоним в Центральный штаб партизанского движения, - не выдерживаю и я.
      - Указаний не имею, - возражает начальник. - И сейчас ночь, товарищи, там никого нет.
      - Но дежурный там есть?
      - Все равно не могу предоставить телефон. Идите в баню... - Голос начальника звучит умоляюще.
      Кто-то из наших говорит:
      - Товарищи, мало ли какие трудности нам пришлось пережить. Переживем и эти. Пошли в баню!
      Первыми разделись Гудзенко и Сенчентсо, но оказалось, что горячей воды нет. И нас наконец впустили в корпус без санобработки. Разозлившись, мы отказались ужинать и легли спать.
      Утром начальник, прошел по всем комнатам, которые мы заняли, и пригласил нас к завтраку. Но мы не спешим в столовую" И все в один голос:
      - Свяжите нас с Москвой...
      Вскоре после этого появляется офицер: - Товарищи, о вас доложено Клименту Ефремовичу Ворошилову. Вам приказано позавтракать и ехать в гостиницу "Москва". Вас ждут...
      В гостинице нас переодели до неузнаваемости и запретили называть себя партизанами. Как-то даже не по себе сразу стало: привыкли мы к нашей походной боевой форме - строгим кителям и кубанкам с красной лентой на околыше. В тот же день, дождавшись отбоя непродолжительной воздушной тревоги, мы вышли из гостиницы и отправились разыскивать штаб партизанского движения. Столица выглядела хмуро. Дома обрызганы зеленью маскировочных пятен, стекла перекрещены наклеенными бумажными полосами, витрины магазинов пусты, не видно ни одной рекламы. Редко проносятся легковые машины. На улицах людей мало. Все выглядят подтянуто и строго.
      Мимо нас марширует колонна красноармейцев в касках. Звенит песня: "Москва моя, ты самая любимая..." Она поднимает во мне новую волну переживаний. Хочется подхватить песню, пойти вместе со строем. Молча стоим, пока колонна не скрывается за углом. Красная площадь.
      Древний Кремль суров. Мавзолей прикрыт досками. Площадь пуста... Никто из нас не решается нарушить молчание...
      Выходим на набережную у кремлевской стены, сворачиваем налево, блуждаем в лабиринте переулков. Легче найти дорогу в наших лесах!
      Спрашиваем прохожих. Никто не знает нужного нам переулка. Подергивают плечами, довольно подозрительно нас осматривают и спешат по своим делам. Обратились к милиционеру. Он взглянул на наши пестро-серые блузы, кепки и скорчил такую гримасу, что я так я ждал: сейчас отведет нас в отделение. Но все же после некоторого раздумья он отпустил нас, так и не сказав, где находится наш злополучный переулок.
      Сидор Артемьевич уже сжег все спички, беспрерывно прикуривая гаснущую самокрутку... До штаба добредаем сами, наверное, партизанское чутье помогло. Получаем пропуска.
      - Ох, если бы эти люди знали, что вы партизаны, они бы вас на край света довели! - воскликнула девушка, секретарь начальника Центрального штаба партизанского движения, выслушав наш рассказ о том, как мы добирались сюда.
      Сидор Артемьевич, расправляя свою бородку, с улыбкой замечает:
      - В этой сорочке да под этим картузом скорее за арестанта сочтут, чем за партизана.
      До прихода Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко нам предлагают походить по отделам.
      Захожу в первую попавшуюся дверь. Начальник отдела торжественным жестом отдернул голубую занавеску, под которой висела на стене оперативная карта.
      - Вот здесь действуют смоленские партизаны, а тут ленинградские... - Потом показывает на Курскую область, на Краснодарский край.
      - На Украине? - повторяет он заданный мной вопрос. - По Украине у нас полных данных нет. Кроме Ковпака и твоего соединения...
      Говорю ему то, что мне доподлинно известно: на Черниговщине действует крупное соединение под командованием секретаря обкома партии Федорова.
      - Почему у вас его нет на карте?
      - Не успели еще нанести. О нем мы кое-что знаем.
      - А партизаны Куманька? В Червонном районе, на Сумщине?
      - Видимо, недостаточно себя проявляют.
      - То есть как это не проявляют? Партизан на Украине очень много, и фашисты здорово чувствуют, как они себя проявляют.
      Начальник отдела пожал плечами.
      - Вот смотри, - он опятв подводит меня к карте, - мы выбросили в Словечанский район на Житомирщине надежных товарищей. Ну и что? Пока никакого развития. Такое же положение и на Ровенщине...
      Я понимаю, что за два месяца своего существования Центральный штаб еще не успел обзавестись точными данными, так как далеко не всегда отряды имели свои радиостанции и о их боевых делах в Москве могли узнать с большим опозданием. Но невольно вспомнились восторженные лица партизан после успешных операций. Как они, словно прикованные к радиоприемнику, слушали сводки Совинформбюро, надеясь услышать о своих действиях. Народ горит желанием бороться, верит в победу, просит оружия... Быстрее надо штабу разобраться во всем. Мы так много надежд на него возлагаем.
      - Нелегко, - говорю, - вам будет отсюда руководить партизанским движением... Представителям штаба придется самим побывать в тылу врага, чтобы посмотреть на народ, на дела партизан.
      - Вот за этим вас и пригласили, чтобы разобраться... Я думаю, - он снова водит указкой по карте, - в Брянских лесах повторяются Волочаевские дни... Мое мнение: всех вас надо объединить в Брянских лесах под одно командование.
      - Значит, посадить всех партизан на оборону?
      - Зачем на оборону? Наступать! С Брянским фронтом есть полная договоренность. Будет бесперебойно снабжать боеприпасами.
      - К чему же концентрировать все силы в Брянском лесу?
      - Отвлечем дивизии три фашистов, не меньше.
      - Между прочим, немцы тоже этого как раз и добиваются: согнать всех партизан в Брянский лес и развязать себе руки на коммуникациях.
      - Но разгромить три вражеские дивизии - это же здорово! - И он, открыв другую карту, знакомит меня с планом объединения всех партизанских соединений...
      Мне становится не по себе. Что, думаю, если это в самом деле произойдет? У меня невольно вырвалось несколько довольно резких фраз. Начальник отдела поморщился.
      - Это же только проект. Зачем раньше времени волноваться?
      А в отделе снабжения навстречу мне из-за стола поднялся красивый плотный мужчина.
      - Гарбуз, - назвался, он и пожал мою руку с нескрываемой сердечной теплотой. Он быстро заговорил: - Мы все просто в восторге от ваших дел! Герои! Ничего не скажешь, герои! Как там у вас в гостинице довольствие? Может, добавить?..
      Мой отказ он принял за излишнюю скромность.
      - Вы не стесняйтесь!
      - Когда я уезжал, - говорю ему, - меня командиры просили сразу же по приезде добиваться самолетов с боеприпасами. Особенно нужна взрывчатка...
      Улыбка сошла с лица Гарбуза. Он смущенно сдвинул брови.
      - Да. Трудное это дело. - Он уселся в кресле и, постукивая карандашом по стеклу, проговорил: - Надо спасать Ленинград и Сталинград. Сейчас все для фронта...
      Но тут послышался шум, и я узнал голос Ковпака. Он кому-то довольно громко что-то внушал. Ну, думаю, и он ведет сражение...
      - Слышите, это Сидор Артемьевич уже порядок наводит, - говорю собеседнику.
      - Это надо, надо, - скороговоркой соглашается Гарбуз.
      - А вы что, прямое отношение имеете к снабжению фронта? - возвращаюсь к интересующему меня вопросу.
      - Все мы имеем, - неопределенно говорит Гарбуз. - На заводах люди сутками от станков не отходят. Подростки работают наравне со взрослыми. Я действительно работал по снабжению армии. Даже дела еще там сдать не успел. Так что партизан я молодой, а снабженец старый.
      - Ну раз отношение имеете, - обрадовался я, - так используйте права старого снабженца.
      - Это бы и можно, но в распоряжении Центрального штаба нет ни одного самолета: Нечем перебросить...
      - А мы жжем костры, - говорю ему, - ждем самолетов, но пока иногда прилетают немцы и бомбят нас.
      - Трагедия! Но что делать? Нет самолетов!..
      Центральный штаб партизанского движения был организован 30 мая 1942 года. Партия признала необходимым учредить эту организацию, чтобы способствовать размаху борьбы во вражеском тылу.
      Ко дню нашего прибытия в Москву Центральный штаб партизанского движения, по существу, сам переживал период становления и испытывал много всяких трудностей.
      Вошла секретарь:
      - Вас просит Пантелеймон Кондратьевич...
      Начальник Центрального штаба партизанского движения Пономаренко известный деятель нашей партии. До войны он был секретарем ЦК партии Белоруссии. Будучи работником большого государственного масштаба, товарищ Пономаренко, приступив к работе в штабе, с первых дней отчетливо понял, что без непосредственного общения с командирами партизанских отрядов он не сможет выяснить точную обстановку на оккупированной территории и определить главное направление в работе только что организованного штаба. Вот почему по его инициативе в Центральный Комитет партии было внесено предложение о вызове нас в Москву. Это предложение было поддержано.
      Надо сказать, что этот вдумчивый и разносторонне образованный человек за короткий срок сцементировал работу штаба, который много сделал для того, чтобы всячески содействовать и помогать еще большему развитию в тылу врага всенародного партизанского движения.
      Пономаренко принял нас очень сердечно, попросил всех к столу и сразу перешел к делу.
      - Мы пригласили вас, - сказал он, - чтобы вы подробнее рассказали о героических делах нашего народа, борющегося с оккупантами...
      Чувствовалось, что человек озабочен партизанскими проблемами, хочет поглубже в них вникнуть.
      После его краткой взволнованной речи каждый из нас доложил о боевых делах партизан, об обстановке в радиусе действий своего объединения или отряда.
      Много добрых слов было сказано в адрес коммунистов и комсомольцев. Это они с первых же дней оккупации выступили инициаторами и организаторами отпора ненавистному врагу. Они - самые мужественные, самые бесстрашные наши бойцы, у них учатся, по ним равняются все, кого совесть зовет к оружию, к борьбе. Коммунисты, комсомольцы, партийные организации отрядов рука об руку с местными подпольными советскими и партийными органами ведут повседневную разъяснительную работу среди населения. И движение народных мстителей неудержимо ширится и растет.
      В заключение товарищ Пономаренко сказал:
      - Мы здесь еще полностью не знаем действительного положения на оккупированной территории. Нас сбивают с толку противоречивые донесения, и нам одним, без вашей помощи, трудно будет сделать работу штаба оперативной и деятельной. Мы потеряли бы много дорогого для нас времени и безусловно не миновали бы серьезных ошибок. Я докладывал о вашем приезде Клименту Ефремовичу. Он очень доволен, что вы благополучно прибыли в Москву, и сообщил об этом товарищу Сталину. Завтра вечером вас примут в Кремле члены Политбюро. Прошу подготовиться... - Он посмотрел на часы: - У!.. Около двух! Как у вас с пропусками?
      Мы и не заметили, как наступила ночь. И вышел небольшой конфуз. Оказалось, что в суматохе нам забыли заказать ночные пропуска. Мы стояли у окна, курили, пока Пантелеймон Кондратьевич кому-то сердито за это выговаривал по телефону. Но вот он вернулся к нам.
      - Придется вам, товарищи, поспать здесь на диванах. С пропусками ничего не получается. Извините, пожалуйста.
      - Ничего, - говорит Сидор Артемьевич, - диван я люблю даже больше, чем кровать, - не скрипит.
      Вдруг Пономаренко спрашивает:
      - Кто тут курит вишневый лист?..
      Наступает пауза. И люди, не терявшиеся в лесных боях, тоже могут смущенно молчать: комната заметно посерела от дыма.
      - Да вы не стесняйтесь, - смеется Пономаренко, - я люблю самосад с вишневым листом. А тут по запаху чувствую, у кого-то это добро имеется...
      Он тут же берет у Ковпака щепоть табаку, мастерит самокрутку и с наслаждением затягивается.
      - Нам еще нужно подготовить материал товарищу Ворошилову. А вы отдыхайте...
      Пономаренко уехал. Около часа мы балагурили - спать никому не хотелось... После путешествия по Москве, горячих споров в отделах голод давал себя чувствовать. А в гостинице нас ждал, наверное, сытный ужин... И тут Сидор Артемьевич предложил:
      - Знаете, хлопцы, айда в гостиницу. Голодный все равно не заснешь.
      Эта мысль всем пришлась по душе. Никому не улыбалось ночевать на холодных дерматиновых диванах, когда в гостинице ждут мягкие, уютные постели, кажущиеся нам сказочными после партизанского лесного житья. Дружно двинулись к выходу. В последний момент кто-то спохватился:
      - А как же без пропусков?
      - А в немецком тылу ты с пропуском гуляешь? - спокойно спрашивает Ковпак. - Вот что, давайте-ка построимся. Ты, - обращается он к Дуде, - человек представительный... Командуй! Наш небольшой отряд шагает по замершей Москве. Отбиваем шаг, постовые отдают нам честь, а Дука лихо командует:
      - Выше ногу! Четче шаг!.. У гостиницы "Москва" на весь Охотный ряд гремит его последняя команда:
      - Разойдись!..
      31 августа 1942 года. Едем в Кремль. Уже первый час ночи. В большой приемной нас встречает штатский товарищ, просит подождать в соседней комнате. Окна просторного помещения плотно завешаны тяжелыми темными шторами. На маленьких столиках бутылки с фруктовыми и минеральными водами. Тянемся к ним. Пью чудесный лимонад, пытаюсь хоть как-то унять гулко бьющееся сердце. Гудзенко, чтобы прервать напряженное молчание, пробует доказать полезность ессентуков, но ученая дискуссия не находит участников.
      Мы перед ответственной минутой. В это суровое время надо доложить партии, правительству, главному командованию самое важное. Именно сейчас, здесь ты или поможешь руководству лучше организовать дело, или в парадном многословии упустишь главное, а время этих людей очень дорого для страны, для фронта, который сейчас уже у самой Волги...
      Открывается дверь. Входит Пономаренко:
      - Прошу, товарищи... Не волнуйтесь... Спокойнее... И смелее...
      Хорошо ему говорить "спокойнее", он здесь, наверно, бывает каждый день...
      Заходить в двери большого кабинета никто из нас не спешит.
      Ковпак посмотрел на нас и первым шагнул вперед. Через его плечо вижу Ворошилова, секретаря Орловского обкома партии, члена Военного совета Брянского фронта Матвеева.
      "Сталина нет", - подумал я и тотчас увидел его справа у стены. Сидор Артемьевич вытянул руки по швам:
      - Товарищ Верховный Главнокомандующий...
      Сталин прерывает его, протягивает руку:
      - Знаем, знаем... Вольно, товарищи!
      Сталин не такой, каким мы привыкли видеть его на портретах. Обыденнее, человечнее. Невысокого роста, в кителе полувоенного образца. Старый уже - на голове редкие белые волосы, лицо в глубоких морщинах. Опустившиеся плечи подчеркивают усталость.
      Ворошилов приглашает всех за длинный стол, стоящий вдоль левой стены напротив затемненных окон. На столе разложены папиросные коробки с разноцветными этикетками, но никто из нас к ним не прикасается. Продолжаем держаться напряженно и сдержанно.
      Сталин прошел к переднему концу стола, закурил трубку. Задумчиво посматривает на нас. Ворошилов открывает коробку с папиросами, закуривает. Смеется:
      - А вы что? Тоже мне, а еще из леса приехали... Курите, не стесняйтесь.
      Сталин что-то сказал. Никто не расслышал его слов. Повторил более громко, и опять мы не разобрали: видимо, сказался акцент. Тогда он подошел к нам совсем близко и громко спросил:
      - Немцев много?
      Ковпак встал:
      - Мы из разных районов. В каждой местности своя обстановка.
      - А вы из какого района?
      - Северная часть Украины. Сумская область. Немцев в наших краях не так уж много. На охрану коммуникаций, городов, районных центров и отдельных объектов гитлеровцы чаще всего ставят войска своих сателлитов и полицию из местных предателей...
      И мы по очереди докладываем обстановку в районах, контролируемых партизанами. Начинается оживленная беседа. Называются города, железнодорожные станции. Сталин ходит вдоль кабинета, с любопытством рассматривает нас.
      В кабинет вошел пожилой человек. Хотя он в форме генерал-лейтенанта, видно, что военным он стал совсем недавно.
      - Я с почтой, - говорит он.
      Сталин махнул рукой, отпуская его, но генерал-лейтенант продолжает стоять.
      Раздался телефонный звонок. Сталин идет к телефону и по дороге тихо, но строго бросает генерал-лейтенанту:
      - Идите, я вас вызову. Тот вышел. Сталин снимает трубку. - Всю продукцию направляйте на Сталинград. Там нужны ваши танки, - спокойно и твердо произносит он. - Об этом прошу передать всем рабочим.
      Мы поняли, что разговор шел с каким-то танковым заводом. Сталин положил трубку. И, словно продолжая начатую мысль, сказал нам: - Мы еще мало уничтожаем танков врага. Надо чтобы партизаны подключились к этому делу, уничтожали фашистские танки еще по пути к фронту. - Он прошелся по кабинету. А правда ли, что на Украине идет массовое формирование казачьих полков? Геббельсовская пропаганда подняла такой шум по этому поводу.
      - Брешет Геббельс. - Ковпак, как всегда, невозмутим. - Действительно, Гитлер хотел иметь такие казачьи полки. Но никто не идет в них. Все, кто способен носить оружие, уходят в леса, несмотря на террор и репрессии. Гитлер провалился с этими формированиями, не помогли и такие матерые националистические вожаки, как Мельник и Бандера. Немцы сами уже молчат о казачьих полках.
      Подхватываю слова Ковпака:
      - Я прошел более пятисот километров по Украине, когда после сдачи Киева пришлось в сорок первом прорываться из окружения. Сейчас отряды нашего объединения действуют в районах Сумской и Черниговской областей, наши разведчики находятся за Днепром, и мы получаем от них постоянную информацию. Подтверждаю, что ни с какими фактами массового формирования немцами казачьих полков мы никогда не сталкивались.
      Правда, в прошлом месяце столкнулись с так называемыми казаками. Во время боя к нам сразу же перебежало более сорока из них. И тут выяснилось, что в этом одном-единственном полку, который удалось укомплектовать гитлеровцам, были люди более десяти национальностей, но всем им под страхом смерти приказано было называть себя украинцами.
      Сталин довольно громко сказал:
      - Выходит, правильно докладывает ЦК партии Украины. Гитлер через свою агентуру продолжает провоцировать нашу разведку, а наши некоторые товарищи приносят нам эту ложную информацию, а сами, по сути, не разобрались... Надо оказать украинцам всемерную помощь и поддержку. Украина сейчас будет играть очень большую роль.
      Больше к этому вопросу никто не возвращался. Сталин много говорил о разведке. В частности, он обратил наше внимание на необходимость чаще посылать разведчиков в большие города, так как, заметил он, крупные военные чиновники и крупные штабы сидят именно там, а не в маленьких населенных пунктах.
      Встает М. И. Дука. До войны Михаил Ильич учился в Москве в высшей школе профдвижения, откуда в первые дни войны был командирован ЦК партии в Брянск для подготовки подполья и организации явочных квартир, а также для закладки партизанских баз в Брянских лесах. С августа 1941 года он действует во вражеском тылу.
      Уже первые операции, в том числе разгром штаба немецкого корпуса, показали силу партизан. Народ поверил им, поддержал в борьбе, которая с каждым днем принимала все более ожесточенный характер. Вскоре Дука уже командовал большой партизанской бригадой.
      Дука ставит два очень серьезных вопроса. Партизаны, выполняющие специальные задания, нуждаются в особом оружии. Пора подумать об обеспечении их бесшумными винтовками и пистолетами. Далее Дука приводит такой случай. На железнодорожном узле Брянск-II нашим подпольщикам удалось вывести из строя более двух десятков паровозов. Совинформбюро не замедлило сообщить об этой победе. Разъяренные фашисты в ответ немедленно схватили и расстреляли двадцать пять заложников. Вряд ли нужно спешить с такого рода сообщениями: они всегда вызывают новые репрессии со стороны оккупантов.