Сабуров Александр Николаевич
      Силы неисчислимые
      Содержание
      Глава первая. Тайна анонимок
      Глава вторая. Дорога в Хинельский лес
      Глава третья. Клятва
      Глава четвертая. Объединяем усилия
      Глава пятая. Наступление
      Глава шестая. Химические снаряды
      Глава седьмая В Москве
      Глава восьмая. Закаленные в огне
      Глава девятая. Вперед!
      Глава первая. ТАЙНА АНОНИМОК
      Прислушиваюсь сквозь дрему. За окном беснуется вьюга. Шумят под ее напором сосны. Уже сгустились январские сумерки, а вставать все не хочется. Тепло, уютно в доме ветеринарного фельдшера Пустомолотова. Давно я так спокойно не отдыхал. Никто меня не будит, никто не идет с докладом, как будто партизанские будни на этот раз минуют меня стороной. Но вдруг за окном раздается отчаянный крик часового:
      - Тревога! Воздух!.. А затем оглушительные, частые удары по подвешенному на дереве рельсу. Сбрасываю одеяло. Впотьмах под руку попадается все не то, что надо. Чертыхаясь, натягиваю на себя одежду. Ярко освещаются замерзшие стекла, над крышей поплыл шум моторов. Где-то неподалеку послышалась длинная с перебоями очередь. Что происходит? Из чего стреляют? Для зенитного пулемета очередь слишком редкая и неравномерная, а для автоматической мелкокалиберной пушки слишком длинная.
      Бросаюсь к двери и - замираю. Нарастает вой падающей бомбы. От взрывов вздрагивает земля. Дребезжат окна. Звенит в буфете посуда.
      Ничего себе выбрали безопасное местечко!
      Но откуда взялись бомбардировщики? Как они могут летать в такую непогодь? Темень, мороз, пурга... Неужели предательство? Неужели шпион пролез к нам? Никак не могу заставить себя думать по-другому. Целый месяц мы шли по степным районам Брянщины, сражаясь с превосходящими силами оккупантов, и нигде враг так быстро не мог нас засечь на отдыхе. А вот сегодня утром только успели вернуться в Суземский район, давно полностью нами освобожденный от фашистов, и сразу налет. В таком мраке нашли...
      Вглядываюсь в окно. Тьма непроглядная. Во всех домах то ли еще не зажигали, то ли все враз погасили огни. Но за околицей села, на высоком заснеженном берегу Неруссы, в зданиях школы и больницы, где сейчас разместились партизаны, мерцают два огонька. Не может быть, чтобы они послужили для врага ориентирами. Жду возобновления бомбежки. Но вокруг тихо. Только порывами налетает ветер, метет сухой снег, сердито рвет незапертую калитку, и она надрывно скрипит заржавленными петлями.
      И вдруг слышу тревожные людские голоса:
      - Убили!
      - Ранили!
      - Доктора!
      - Медицина, черт вас побери!..
      Выскакиваю на крыльцо.
      Темные тени мечутся во дворе. Стараюсь перекричать шум ветра:
      - Кого убили?
      Мне пришлось несколько раз повторить вопрос, прежде чем кто-то отозвался.
      - Павла Федоровича Реву ранило...
      - Где он? Ведите меня к нему!..
      Бегу не разбирая дороги. Павел Рева - мой самый дорогой друг. Мы с ним вместе дрались под Киевом, выходили из окружения. С первого дня организации отряда он - секретарь партийной организации. Сейчас Рева мой заместитель по снабжению. Это у нас, пожалуй, самый тяжелый пост. Не так-то просто накормить и снабдить хотя бы самым необходимым сотни людей в ограбленной фашистами местности. А Рева умел. И этот чудесный, незаменимый человек сейчас в опасности. Ничего не различаю вокруг. Бегу и бегу за Ларионовым, сбиваюсь с узкой дорожки, проваливаюсь в сугробы. В валенках уже полным-полно снега.
      На крыльце школы останавливаюсь в изнеможении, одышка мешает двигаться дальше. Спрашиваю у Ларионова, кто еще пострадал. - Не знаю, ничего не знаю, бормочет он. - Вышел я из дома, слышу, кто-то плачет. Подбегаю. Это наш Васильев, глухой. Спрашиваю, что случилось? Молчит, только плачет. Вижу, взваливает на себя Реву. А Павел Федорович даже не стонет... Мне стало страшно заходить в комнату. Тихо открываю дверь. Полно народу. На полу на носилках лежит Павел. Наш партизанский доктор Александр Николаевич Федоров и медсестра Орлова туго забинтовывают ему ногу выше колена. В углу замечаю Васильева: ссутулился и не то плачет, не то стонет.
      Лицо у Павла бледное. Он то и дело закрывает глаза. Видимо, старается скрыть нестерпимую боль, но выдают глубокие морщины, прорезавшие лоб, и крепко, до синевы, сжатые губы.
      Встретившись со мной взглядом, он пытается улыбнуться. Бросаюсь к нему.
      - Что случилось, Павел?
      - Да ерунда, Александр! - Он с трудом разжимает губы: - Сам смастерил пулемет, им же и просверлил себе в ноге дырку. - Кость не задета, констатирует доктор Федоров. ---Но дырка, надо сказать, очень большая, ведь патрон-то как снаряд. Хорошо, что навылет.
      Только тут я вспомнил, что Рева задумал переконструировать наш отечественный противотанковый пулемет на зенитный. Бывший инженер Павел Рева со своим "ассистентом" - мастером на все слесарно-токарные работы Васильевым взялись за это с большим рвением и, как выяснилось, только что закончили работу, когда прилетел злополучный немецкий самолет. Друзья, конечно, не упустили возможности испытать свое оружие. Но впопыхах не успели как следует закрепить треногу, и, когда Васильев повел стрельбу, она свалилась, вместе с ней упал и Васильев. Растерялся парень, уцепился за ручки и не выпускает их. Ну пулемет и строчит вовсю, трясется и водит стволом из стороны в сторону.
      - Уцепився за той пулемет, як мала дитына за грудь матери. Я бегаю туда-сюда, а ствол все на меня направлен. Ну и стрелял, пока все патроны не выпустил.
      - И надо было вам открывать эту стрельбу! - не удерживаюсь от упрека. - Не могли дождаться светлого дня для ваших "испытаний"?
      - Так немецкие литуны, как добрая мишень, сами к нам пожаловали. Мы и обрадовались, как дурни... - Павел был верен себе: беспощадно критикуя других, не боялся признать и свою ошибку. - Добре, что только я один да и всего одной дыркой отделался...
      Веселый голос Ревы всем принес облегчение. - Дружный смех заполнил комнату. Но тут доктор Федоров, закончив перевязку, очень корректно и столь же настойчиво попросил всех уйти.
      Захлопала дверь, люди стали выходить, и тут врывается наш начальник штаба Илья Иванович Бородачев.
      - Да как же это так, Павел Федорович? - с порога кричит он.
      - Техника не туда сработала, - нашел в себе силы ответить Павел.
      Наш Бородачев сугубо военный человек, штабист до мозга костей, и затея Ревы с "переконструкцией" пулемета в его голове просто не укладывается. Он еще отчитывал и без того убитого горем Васильева, когда в комнату вихрем влетела Мария Кенина.
      После первой встречи с нами в октябре 1941 года бывшая учительница комсомолка Мария Кенина, оставив маленькую дочку своей старой матери Анне Егоровне, стала первой нашей разведчицей. Она очень привязана к Реве. Увидев лежащего Павла, Мария сразу заплакала.
      - Мамоньки мои... Надо ведь, ночью угодить бомбой прямо в ногу, запричитала она. - Вы живы, Павел Федорович? - Як бачиш, живой, Мария Ивановна, только вот встать по всей форме перед дамой не могу, - отшучивается Рева. В дверях показывается другая наша разведчица, Муся Гутарева. Мягкими,почти неслышными шагами приближается к Павлу. Они знают друг друга давно. Когда Муся впервые появилась в отряде и заявила, что хочет быть разведчицей, Рева решительно запротестовал. Боялся, что эта хрупкая девушка сразу станет жертвой гестапо: уж слишком молода и непосредственна. Поэтому между ними сохранялся холодок. Но сейчас в ее глазах жалость и участие. - Что это вы надумали, Павел Федоорович ? - говорит она. - Я спешу к вам с доброй вестью: нас на Украине ждут... А вы ?.. - Мусенька, вот порадовала ! восклицает Павел. - А главное сама вернулась живой и невредимой. - Я-то невредима. А вам о своем здоровье подумать придется... - У такого казака, как я, раны быстро рубцуюся, - бодритс Павел, пытается приподняться, но вскрикивает от боли и роняет голову на подушку. - Ну хватит, казаки-разбойники, - кладет конец разговорам доктор Федоров.
      Я велю отнести Реву ко мне в комнату: там ему будет спокойнее. Дружеские руки подхватывают носилки.
      Павел лежит у меня в комнате. Но вижу я его редко. Готовимся к большому рейду. Радиограмма ЦК КП(б) Украины от 24 января 1942 года обязывает нас ускорить выход отрядов на Украину. Это задача очень сложная, и весь наш штаб ломает голову над ее решением.
      Представляю, как сейчас трудно Павлу. Ведь он привук всегда быть в курсе всех событий и принимать в них самое живое участие. Отрыв от партизанской хлопотливой жизни для него хуже любой болезни. Мне становится не по себе. Захватив необхоодимые бумаги, мчусь домой. Открываю дверь и вижу: Павел, полулежа на диване пьет чай, а перед ним в кресле сидит председатель Суземского райисполкома Егорин. На столе самовар, миска меду, кулебяка с капустой. Собеседники возбуждены. Егорин раскраснелся, в голосе гнев и обида:
      - Нет, нет, ты мне объясни. Как это так вы уходите? Да и почему это вдруг на Украину? Вы же формировались-то здесь, на Брянщине!..
      Никогда еще я Егорина не видел таким. Глаза так и горят. Рыжая окладистая борода трясется.
      Заметив меня, он заговорил еще громче:
      - Да вы что, не слыхали, что представители Орловского обкома партии летят к нам? Теперь все отряды будут подчинены райкомам. А вы что - на Украину? Да известно ли вам, что фашисты собираются напасть на Брянский лес? Вы знаете, что это значит: сожгут все деревни, а народ угонят в концлагеря.
      Егорин сердито переводит взгляд то на меня, то на Реву.
      - Родственников ваших партизан кто защищать будет? Да завтра же в ваш штаб все женщины прибегут. Что вы им скажете?..
      Мы встретились с Егориным в конце октября 1941 года. Это серьезный, уравновешенный человек. Он и до войны был председателем Суземского райисполкома. С приходом фашистов остался в подполье. И в том, что партизаны вскоре полностью освободили район, сказалась и его неутомимая работа. Сейчас исполком и его председатель олицетворяют здесь Советскую власть. Они решают вопросы снабжения населения, охраны населенных пунктов, заботятся о больных и раненых, оказывают помощь семьям красноармейцев и партизан. В освобождении района наши отряды действовали плечом к плечу с местным отрядом Алексютина. У нас установились самые тесные отношения с подпольным райкомом партии, который возглавляли товарищи Паничев и Петушков. Райисполком тоже привык наших партизан считать своей опорой. Месяцы совместной борьбы сроднили партизан с местным населением. Поэтому Егорин и мысли не допускал, что вдруг останется без нас.
      Он не учитывал того, что мы помогли поднять партизанское движение не только в этом, но еще в трех районах Брянщины: Трубчевском, Комаричском и Брасовском. Теперь местные отряды окрепли и стали действовать самостоятельно. Дальнейшее наше пребывание в этих местах уже не вызывалось прямой необходимостью.
      Пытаюсь успокоить Егорина:
      - Николай Федорович, мы имеем указание ЦК партии Украины. Это боевой приказ, он должен быть выполнен во что бы то ни стало. И мы надеемся на ваше содействие. Поймите, нам будет очень трудно. Здесь все нами обжито, нас поддерживает население, мы дома - ведь в районе восстановлена Советская власть. А там нас ждут опасности и полная неизвестность...
      Действительно, в то время об обстановке на Украине мы располагали очень скупыми разведданными, которые доходили до нас из разных источников и довольно часто резко противоречили друг другу. Говорили, чти партийное подполье в ряде областей республики было разгромлено в первые же дни оккупации. Достоверной информацией о партизанском движении на Украине мы тоже не располагали. Знали только, что где-то в Сумской области действует отряд Сидора Артемьевича Ковпака, на Черниговщине развернул свою работу подпольный обком партии во главе с первым секретарем Алексеем Федоровичем Федоровым. Было известно, что отряды под командованием Федорова и Попудренко осуществляют смелые боевые операции и наносят врагу ощутимый урон.
      Вот, по существу, и все наши сведения. И все-таки в интересах общего дела мы должны были уходить на Украину, которая по сравнению с Брянщиной была более глубоким тылом фашистских войск. Мне так и не удалось переубедить Егорина. Он хмуро выслушал меня, оделся и, ничего не сказав, ушел.
      Рева посмотрел на меня и тихо заметил:
      - Не понимаю... Приехал веселый, гостинцев привез, говорил о подготовке к посевной кампании, а стоило упомянуть об Украине, его словно какая муха укусила...
      Рева был расстроен. Разговор не клеился. Вскоре он повернулся к стене и с головой укрылся одеялом...
      Ну что ж, молчи. Я и так узнаю, что у тебя на душе.
      Беру с подоконника тетрадь. Рева аккуратно записывает все, что связано с хозяйством отрядов: наличие и расход боеприпасов, продовольствия, трофеи, добытые партизанами, и как они используются, множество всяких других данных. Листы потрепанной тетрадки пестрят столбиками цифр, какими-то зашифрованными пометками. Но я-то знаю, что здесь не только бухгалтерские выкладки. Нет-нет да и попадаются строчки, в которых, пусть скупо, отражаются переживания хозяина тетрадки.
      Вот ироническая запись по поводу нашего наставления диверсантам: отвинчивать гайки и вынимать болты на стыках рельсов. "Приказано в кузнице ковать гаечные ключи", - пишет Рева. И горько добавляет: "Крути, Гаврила, спасай Россию!" Да, наши хлопцы уходили на задание не с минами, а гаечными ключами. Не было взрывчатки...
      И как крик души - трижды подчеркнутые слова: "Тол надо не у штаба просить. Его надо у Строкача требовать!" И дальше: "Хотя бы тысячу килограммов тола! Тысяча килограммов тола дала бы куда больший эффект, чем десять тысяч снарядов на фронте..."
      Это мнение не одного Ревы. Все мы думаем так. Но что поделать? Где достать взрывчатку?
      Тяжелые шаги отвлекли меня от раздумий. Чтобы не разбудить Реву, выхожу в прихожую. Передо мной командир артиллерийско-минометной группы Новиков. Я привык его видеть всегда по-солдатски подтянутым, до предела аккуратным. Этого красивого с бронзовым лицом человека не старила и ранняя седина. Теперь его не узнать: в небрежно наброшенной на плечи тужурке, в лыжных брюках, на ногах шерстяные носки и резиновые калоши.
      - Кто вы: ездовой, повар? - набрасываюсь на него.- Что за маскарад?
      Новиков смотрит на меня с усмешкой.
      - Я командир. Следовательно, не конюх и не повар.
      - Почему так одеты?
      - Простите. Одежду и сапоги отдал в ремонт. А чужое не налазит. Привык к военной форме.
      - Оно и видно... - пытаюсь унять раздражение.- Поморозиться захотелось.
      - Нашему брату мерзнуть не полагается.
      - Идемте, я дам вам свой полушубок.
      - Нет, нет, не надо! - останавливает меня Новиков. Он помолчал немного. Потом заговорил, и голос его дрожит: - Это правда, что вы приказали артиллерию не брать на Украину? Как же это так?
      Вон оно что! А я-то удивляюсь, почему наш Новиков в таких растрепанных чувствах?!
      - Идем, поговорим.
      Веду его в комнату, усаживаю подальше от спящего Ревы.
      Новиков поспешно оправляет тужурку, застегивает на все пуговицы. Смущенно поглядывает на меня. Ждет, что отчитывать буду за дурацкую выходку. Вообще-то не мешало бы. Но не могу.
      Новиков был призван в армию с первых дней войны. Командовал батареей, попал в окружение, был ранен. Истекая кровью, вдвоем со своим ординарцем Мушкиным - больше никого не оставалось в живых - закопали орудия. Низкорослый Мушкин каким-то образом дотащил раненого командира до деревни Чернь. Крестьяне приютили их, вылечили Новикова, а потом свели с партизанами. До войны Новиков работал главным инженером, но военная форма на нем сидела всегда ладно, словно всю жизнь прослужил в армии. Только уставной язык давался ему с трудом, поэтому он не раз просил начальника штаба Бородачева не говорить с ним приказным тоном. У нас он показал себя грамотным и волевым командиром, не теряющим голову в сложнейших ситуациях.
      - Так что, мне, значит, опять закапывать свою артиллерию, а снаряды брать в мешок и идти на железную дорогу подрывать ими рельсы?
      - Если надо, то пойдете!.. - сознаю, что опять не тот тон взял. Надо успокоить человека, а я ему обухом по голове. Каково артиллеристу, всем сердцем влюбленному в свое дело, слышать такое! - Это вас Рева так настроил, возмущается Новиков. - Вы еще приказ не отдали, на кого оставить артиллерию, а Рева уже все снаряды у нас забрал, хочет вместо взрывчатки их пустить. Ну что ж, оставим тут технику, и я уйду вместе с вами. Но только имейте в виду, жизнь заставит вас уважать артиллерию. Доказываю ему, что не можем мы в такой тяжелый и далекий путь брать с собой пушки.
      - Да и тактика, ты знаешь, у нас особая: избегать открытого боя, нападать скрытно, неожиданно и тотчас уходить, пока противник не опомнился.
      - Но мы не имеем права на этом останавливаться! В отрядах больше ста пулеметов, около сотни минометов. Плюс артиллерия. Плюс, а не минус, товарищ командир! С такой силой можно разгрохать любой фашистский гарнизон.
      Говорит Новиков запальчиво, зло. А я чувствую все большее уважение к этому настойчивому человеку. Встаю, снимаю с вешалки свой полушубок и отдаю ему.
      - Бери. А утром приходи ко мне, поговорим на свежую голову.
      Новиков отказывается брать полушубок. Пришлось уговаривать. Наконец, пустился на хитрость. Вывел в коридор и показал висевший на гвозде хозяйский полушубок:
      - Видишь, у начальства и запасной есть. Одевайся и иди отдыхать.
      Легонько подталкиваю Новикова к выходу.
      Задерживаюсь у закрывшейся двери. За ней, затаив дыхание, стоит и Новиков. Потом слышу его удаляющиеся шаги.
      Заскрипели промерзлые ступеньки крыльца. Распахивается дверь, и в комнату не входят, а врываются наш комиссар Захар Богатырь, командиры отрядов Боровик, Воронцов, Погорелов и начальник штаба Илья Бородачев. Все возбуждены. Спешат поделиться радостью.
      - Выстояли!
      - Пережили!
      - Широко Гитлер шагнул, да чуть было ножки не протянул. Но придет время протянет!..
      - А в народе-то что творится!.. Ликуют люди!..
      Да, весть великая. Вражеские войска разгромлены под Москвой.
      Пока товарищи раздеваются, Бородачев зажигает еще две жестяные лампы "молнии", и сейчас все три светят во всю свою сорокапятилинейную мощь.
      Бородачев развешивает на стене огромную карту СССР, флажками отмечает линию фронта. Цветным карандашом наносит жирную красную стрелу, направленную от Москвы на Смоленск. Первая красная стрела на фоне бесчисленных черных стрел недавнего немецкого наступления. Рева, удобно устроившись на диване, впивается глазами в карту. Всякое у нас бывало: горечь потерь сменялась радостью наших первых маленьких успехов. Но сейчас особая радость: вперед двинулась наша армия. И мы, ее крохотная частица, за сотни километров от полей великой битвы ощущаем могучую поступь советских войск. Они отстояли родную Москву и нанесли поражение врагу. Мы не можем удержать слезы радости, которые, может быть, по-мужски и полагалось бы скрыть...
      Прячу повлажневшие глаза, бесцельно роюсь в полевой сумке.
      Взяв себя в руки, приглашаю товарищей за стол. Заклубился дым самосада. Взволнованная беседа вертится вокруг главного вопроса: смогут ли фашисты остановить наступление наших войск? Для нас это очень важно. Если наши продолжат теснить врага, то фашистам будет не до нас и можно будет целыми партизанскими отрядами оперировать в любом направлении. А с другой стороны тревожит приближение огромной массы отступающих вражеских войск. Как бы они не смяли наши отряды и не покончили с партизанским краем, который мы создавали с таким трудом. После сокрушительного удара под Москвой гитлеровскому командованию будет еще труднее удерживать свой режим в оккупированных областях. Одним чиновникам с малочисленными войсками жандармерии теперь уже с этим не справиться. Выработанная фашистами система оккупации стала трещать по всем швам. Кровавый террор и бессмысленная жестокость не спасут ее. Страх перед репрессиями не сковал воли советских людей. Нет, они не встали на колени, а, наоборот, день ото дня усиливают борьбу во вражеском тылу. Фашистам приходится концентрировать свои силы на охране важных стратегических объектов и коммуникаций. Горькие уроки боев с партизанами побуждают фашистское командование не дробить карательные войска, а бросать против нас все более крупные части. Но в лесу и они оказываются беспомощными. Мороз и глубокий снег для партизан не новинка, а на оккупантов они наводят страх, и их войска неохотно отрываются от больших дорог. К тому же прочесать все леса никаких дивизий не хватит. Тем более приближается весна с ее распутицей.
      - Весна - наш лучший союзник, - замечает командир отряда Боровик.- Пусть Гитлер хоть целую армию посылает в лес, распутица свяжет ее по рукам и ногам.
      - Правильно, - поддерживаю я Боровика. - Вот почему нам незачем задерживаться здесь. Надо спешить на Украину. Мы все время должны, так сказать, размножаться на новые отряды и расширять радиус наших действий на оккупированной врагом территории. Что толку тесниться в лесу, и без того переполненном партизанами?
      Наша задача - создавать все новые и новые очаги партизанской борьбы и беспрерывно наращивать удары по врагу. Пусть гитлеровцы бросают свои войска в лес. Тем самым они ослабят охрану железнодорожных станций и свои гарнизоны в городах. Значит, мы сможем "поменяться" с ними местами: они в леса, а мы в города и райцентры.
      - Да, действительно нам незачем замуровывать себя в этих лесах, задумчиво сказал Боровик, поправляя свои черные, густые, аккуратно подстриженные усы. - Нам как воздух нужен оперативный простор.
      Богатырь с усмешкой взглянул на него:
      - Ты просто маятник. Качаешься то в одну сторону, то в другую. Только сегодня ты подбивал меня задержать наш уход отсюда...
      Боровик чуть-чуть растерялся.
      - Так ведь, товарищ комиссар, окончательного решения пока нет. Вот мы и думаем. - Он быстро раскрыл свою карту, испещренную массой пометок. В свое время Боровик с отрядом исколесил вдоль и поперек правобережье Днепра.
      Когда враг ступил на Украину, Боровик - участник гражданской войны возглавил партизанский отряд, сформированный из шахтеров Донбасса. В конце августа 1941 года этот отряд переправился через Днепр и развернул действия в Житомирской области. В декабре враг выследил партизан. Спасаясь от преследования, Боровик вывел отряд к нам в Брянский лес. Здесь, на разъезде Нерусса, состоялась партизанская конференция, принявшая решение об объединении всех отрядов. Командиром объединения был назначен я, комиссаром - Захар Антонович Богатырь. Так Боровик с его шахтерами оказался в нашей дружной партизанской семье.
      - Обратите внимание на вот эти метины, - продолжал Боровик, скользя пальцем между линиями железных дорог Киев - Коростень и Чернобыль - Овруч. -Если выходить, то надо сюда. Места мне здесь хорошо известны, дорога моим отрядом сюда проторена.
      - Говоришь, дорога проторена? Та самая, по которой ты сюда из Малинских лесов драпал? - вдруг отозвался молчаливо нахохлившийся Погорелов.
      Боровик сделал вид, что не расслышал реплики, и продолжал:
      - Но двигаться надо, только когда леса распустятся. А до этого лучше переждать здесь.
      - Он, пожалуй, прав, - тихо говорит мне Богатырь. - С выходом на Украину лучше повременить. Об этом же сегодня шла речь на заседании райкома. Ты сам подумай: наши войска наступают. Если они возьмут Брянск, тогда наш партизанский район приобретет особое стратегическое значение. По нему, как по коридору, советские войска выйдут к Украине. Понимаешь? Кстати, к местным партизанам прилетают представители Орловского обкома партии. Возможно, именно об этом и пойдет разговор.
      Богатырь еще ниже наклонился ко мне:
      - Есть и плохие новости, командир. На Украину в Середино-Будский район прибывают оккупационные войска. Пущен слух: нас поджидают, кто-то выдал наши планы. В Суземский отряд пришли анонимные письма, будто Мария Кенина и Василий Волчков агенты гестапо.
      Хотя внимание всех присутствующих было сосредоточено на карте Боровика и Богатырь об анонимных письмах сказал шепотом, кто-то из присутствовавших неожиданно загремел на всю комнату:
      - В пазухе штаба двух паразитов держите?! Вот после этого и доверяйся штабу!
      Рева резко повернулся на своем диване и, сморщившись от боли, осуждающе сказал:
      - Не туда клонишь, друже. Тоже нашел основание - какие-то анонимки. Чтобы им поверить, много ума не надо.
      - Не будем спешить с выводами, - пытаюсь успокоить товарищей, хотя самому приходится сдерживаться, чтобы не поддаться гневу. - Кенина и Волчков наши лучшие разведчики. Они много сделали для нас.
      - Маскировка! - не унимается сверхбдительный товарищ. - В нашем деле глаз да глаз нужен. А меня прорабатывают за то, что никого не принимаю в отряд. Пусть прорабатывают, но я спокоен: отряд огражден от шпионов.
      Хотелось оборвать его, но уж очень претил мне разговор о всяких слухах и анонимках, к которым я и до войны испытывал настоящее отвращение. Да и мысли были заняты другим.
      - Чего нам ждать, Захар? - спрашиваю комиссара. - Нужно выполнять директиву.
      - Это ясно, - откликнулся Богатырь. - Но следует все продумать.
      Он молча шагает по комнате, чуть склонив голову и обеими руками схватившись за ремни портупеи. Я понимаю. Каждому из нас сейчас нелегко. Красная Армия почти у ворот Орловской области. Мы так ждали ее. И вдруг надо уходить, забираться еще глубже в грозные дебри вражеского тыла.
      Все молчат. Слышу, как за окном снова неистовствует вьюга, надрывно скрипит калитка. Ох, не сладко в такую пору отправляться в далекий поход! Но надо...
      Раскладываю на столе свою карту. Товарищи склоняются над ней. Рассуждаю вслух:
      - Значит, в Середине-Буде есть полк СС? И с фронта против нас снимают дивизию. Следовательно, нашим войскам на каком-то участке будет легче. Уже это доказывает необходимость нашего похода.
      - Хватит, - вскочив как ужаленный, грохает кулаком по столу один из командиров. - Никуда я не пойду: ни на Сумщину, ни в Малин. Врагов мне и здесь хватит. Есть у меня две диверсионные группы, работой будут обеспечены, и баста! Пусть другие до меня дотянутся, потом кивают.
      Тут уж я не выдержал:
      - Нет, партизанщины мы не допустим!
      Притих товарищ.
      - Не хорохорьтесь, - тихо, но отчеканивая каждое слово, сказал ему Богатырь. Комиссар едва скрывал свой гнев, но выдержка не изменила ему и на сей раз. Только брови насупились.- Не зазнавайтесь. Оснований нет. Дотягиваться до вас некому и, главное, незачем. В хвосте плететесь. И запомните, партийная организация отряда вас не поддерживает. Подумайте об этом. На волоске держитесь.
      - Я давно знаю, что вы ключи ко мне подбираете, - проворчал тот. - И вы меня, пожалуйста, не запугивайте. Если вам угодно, то вот, читайте. - Он бросил на стол радиограмму.
      Захар читает вслух:
      - "Оставайтесь на месте. Действуйте самостоятельно. Строкач".
      Реву словно вихрь подхватил. Он потребовал, чтобы мы, невзирая на радиограмму полковника Строкача, сняли этого человека с должности командира отряда.
      - К черту! - бушует Рева. - Надо у него отобрать и радистов и радиостанцию.
      Честно говоря, у меня самого возникли те же мысли, которые так внезапно выпалил Рева. Слишком трудно стало работать с этим товарищем. Но я помнил, что его отряд сформирован обкомом партии еще в сентябре 1941 года, оснащен радиостанцией, благодаря которой мы впервые смогли связаться с ЦК Компартии Украины. Признательный за это, я заставлял себя мириться с его частыми заскоками.
      - Да, тут что-то не так, - сказал Богатырь. - Надо сделать повторный запрос в штаб.
      - Тебе только со старостами воевать, - продолжает Рева отчитывать командира отряда. Они смотрят в упор друг другу в глаза. Оба красные, возбужденные, вот-вот сцепятся, как петухи.
      Жестом заставляю всех замолчать.
      - Слушайте приказ. Отряды готовить к выходу на Украину. Кто не подчинит себя общему делу, будет снят с командования. Что касается радиограммы полковника Строкача, уточним все детально. Буду отвечать за все я.
      Несколько мгновений в комнате царит тишина. Первым поднимается Боровик:
      - Мне ясно. Можно быть свободным?
      За ним Погорелов:
      - Отряд будет готов к выходу, товарищ командир!
      А упрямец, который так много спорил с нами, молчит. Потом взмахивает рукой.
      - Ладно! Разрешите идти?
      Он уже подошел к двери, когда его остановил Богатырь:
      - Я хотел бы просить вас впредь заявления о недоверии к штабу бросать осмотрительнее. Командир не может, не имеет права уподобляться безвестному анонимщику: мое дело шлепнуть обвинение, а там пусть расхлебывают...
      Командир потоптался немного, скривил губы:
      - Так это ж я насчет тех паразитов Кениной и Волчкова. Они ж тут у вас в полное доверие втерлись.
      - Ребята только что вернулись с трудной разведки. - Богатырь так тепло произнес это слово "ребята", что я почувствовал прилив нежности к комиссару, умеющему всегда вовремя и поддержать и направить разговор. А он продолжал: Кенина ходит на любое задание, а дома у неё крохотная дочка Аллочка. Это ж понимать надо... - И уже обращаясь ко мне: - Между прочим, это Кенина и Волчков принесли сведения о том, что разгром немцев под Москвой до смерти напугал трубчевского бургомистра Павлова. Он уже состряпал себе поддельные документы: будто все время работал в совхозе на Дальнем Востоке. Стонут и семьи полицейских. Проклинают своих горе-кормильцев, понимают, что им придется за все нести ответ.
      - Так, товарищ комиссар, между прочим, еще доподлинно неизвестно, кто именно ваших ребят-разведчиков этими данными снабжает: может, сам начальник трубчевской полиции Павлов?
      - Слухай, так мы, по-твоему, слипи котята, що тильки на свит появились? Чи ты у нас один такой зрячий? - снова взрывается Рева.
      - Мое дело, как говорится, напомнить. Это мой долг!
      За упрямцем закрылась дверь.
      - Эх, чертяка, - с сердцем молвит Рева. - Считает, что его дело прокукарекать свое, а чи буде писля того свитать, его уже не касается...
      Расходились молча. Я знаю и Марию Кенину и Василия Волчкова. Хорошо знаю. Но я понимаю: червячок сомнения может подточить любое доверие. В тылу врага, где опасность подстерегает на каждом шагу, от предупреждений подобного рода не отмахнешься. По понятным причинам на них реагируют особенно остро и даже беспощадно.