Глава 3

Несмотря на намерения Блада, они все-таки не потопили испанскую караку.

Врождённая бережливость Уокера восстала при мысли о такой потере, а свойственная ему в неменьшей степени предусмотрительность побуждала его интересоваться, каким образом он и его экипаж вернутся в Англию, если план Блада хотя бы частично потерпит неудачу и обещанный великолепный корабль не будет ему вручён.

Однако все остальные события следовали курсом, намеченным капитаном Бладом. Двинувшись на северо-восток, «Арабелла» в сопровождении караки через пару дней достигла французского поселения на Сен-Круа, где корсары могли действовать свободно. Они задержались там на двое суток, в капитан Блад с Ибервилем и низеньким лысым боцманом Снеллом, знавшим каждый порт, как свои пять пальцев, провели большую часть времени на берегу.

Затем, оставив караку дожидаться их возвращения, Уокер и его команда перешла на борт «Арабеллы», которая подняла паруса и отплыла заданным курсом по направлению в Пуэрто-Рико. После этого «Арабелла» исчезла из поля зрения до тех пор, пока её огромный красный' корпус не стал виден с волнистых зелёных холмов северного побережья Кубы.

Подгоняемый лёгким мягким ветерком, корабль плыл вдоль этих плодородных берегов и, наконец, добрался до входа в лагуну, которая омывала Гавану во всем величии её дворцов из известняка, церквей, монастырей, скверов и рыночных площадей, словно перенесённых из старой Кастилии в Новый Свет.

Разглядывая оборонительные сооружения, Блад понял, что Уокер и Джереми Питт ничуть не преувеличивали их силу. Мощный форт Моро с его мрачными бастионами и массивными башнями занимал скалистую возвышенность у самого входа в пролив; напротив него был расположен форт Пунталь с батареей, построенной в виде полумесяца; в центре вырисовывались очертания не менее грозного форта Эль Фуэрте. Неизвестно, что представляла из себя Гавана во времена Дрейка, но требовалось быть очень неосмотрительным, чтобы бросить вызов этим трём могущественным стражам.

«Арабелла» легла в дрейф на рейде, объявила о своём прибытии пушечным салютом, подняла флаг Соединённого Королевства и стала ожидать событий.

Они вскоре последовали в виде десятивесельной барки, из-под навеса которой появился старый знакомый Уокера, алькальд порта дон Иеронимо. Пыхтя, Он влез по трапу на борт, чтобы осведомиться о цели прибытия корабля в эти воды.

Капитан Блад, разодетый в пурпур с серебром, принял его на шкафуте вместе с Питтом и Волверстоном. Вокруг них суетилась дюжина матросов, а ещё шестеро брали брам-стеньги на гитовы[99].

Алькальд был принят с подлинно придворной учтивостью. Блад сообщил ему, что он направляется на Ямайку с ценным грузом рабов и что нехватка дров и воды вынудили его зайти в Гавану. Полагаясь на великодушие и любезность алькальда, он надеется приобрести это здесь вместе со свежей провизией и с удовольствием заплатит за все золотом.

Дон Иеронимо, толстомордый субъект, в чёрном костюме, пяти с половиной футов ростом и едва ли меньших размеров в поясе, вовсе не обрадовался просьбе этого проклятого английского еретика, несмотря на его элегантную внешность и изысканные выражения. Он отвечал сквозь зубы, сто маленькие чёрные глазки с подозрением обшаривали каждый уголок палубы, а лицо хранило самодовольное и злобное выражение да тех пор, пока он не услышал про рабов.

Тогда он тотчас же обнажил зубы в улыбке и попытался изобразить радушие и любезность на своей малопривлекательной физиономии.

Конечно, сеньор капитан может приобрести в Гаване все, что ему нужно.

Он волен войти в порт, когда захочет, а торговые лодки, несомненно, доставят ему все необходимое. В противном случае алькальд будет счастлив оказать ему любое содействие на берегу.

Услышав эти заверения, Питт скомандовал матросам у брасов держать по ветру. Подгоняемая бризом «Арабелла» прошла мимо грозных фортов с баркой алькада на буксире, покуда алькальд, чья любезность возрастём с каждой минутой, пытался вытянуть из капитана Блада сведения, касающиеся груза рабов в трюме. Но Блад отвечал настолько вяло и неопределённо, что дон Иеронимо должен был пойти в открытую.

— Возможно, я кажусь вам назойливым, приставая к вам с этими рабами, — сказал он — Но мне пришло в голову, что, если вы захотите, вам незачем будет тащить их на Ямайку. Вы найдёте готовый рынок здесь, в Гаване.

— В Гаване? — Блад поднял брови. — но разве это не противоречит эдиктам его католического величества?

Алькальд поджал толстые губы.

— Эти эдикты были изданы без учёта наших теперешних затруднений. На рудниках была эпидемия оспы, и теперь нам не хватает рабочих рук. Поэтому мы вынуждены обходить закон. Так что если вы хотите продать рабов, сеньор капитан, то этому нет никаких препятствий.

— Понятно, — промолвил Блад без особого энтузиазма.

— К тому же цена будет хорошей, — добавил дон Иеронимо, пытаясь пробудить собеседника от апатии, — Значительно выше обычной.

— Мои рабы тоже необычные.

— Вот именно, — подтвердил Волверстон на ломаном испанском языке. Они дорого вам обойдутся, сеньор алькальд. Хотя я думаю, что вы не постоите за ценой, когда взглянете на них.

— О, если бы я мог, — вздохнул испанец.

— А почему бы и нет? — с готовностью согласился Блад.

«Арабелла» вошла сквозь узкий проход в голубую лагуну, имевшую полных три мили в диаметре. Лотовый[100] у носовых цепей называл сажени, и Бладу пришло в голову, что было бы благоразумней дальше не идти. Повернувшись, он отдал распоряжение Питту бросить якорь там, где они находились, — на достаточном расстоянии от леса мачт и рангоутов кораблей, стоящих неподалёку от города. Затем он обернулся к алькальду.

— Прошу вас следовать за мной, дон Иеронимо, — сказал Блад, указывая ему на люк.

По короткой узкой лесенке они спустились под палубу, где темнота разрезалась солнечным светом, просачивавшимся сквозь орудийные порты и пересекавшимся с лучами, льющимися сверху сквозь решётки. Алькальд окинул внимательным взглядом мощную батарею и ряды подвесных коек, на которых разместились люди. Наклонив голову, чтобы не удариться о пиллерс[101], он шёл за cвоим высоким провожатым; за ним следовал Волверстон. Вскоре Блад остановился и, повернувшись, задал неожиданный вопрос:

— Случалось ли вам встречаться, сеньор, с кардиналом-архиепископом доном Игнасио де Ла Фуэнте, примасом Новой Испании?

— Нет, сеньор. Он ещё не посещал Гавану. Но мы ожидаем, что на днях нам выпадет честь принять его.

— Это может случиться скорее, чем вы думаете.

— А откуда вам известно, сеньор, о поездке архиепископа?

Но Блад, дойдя почти до кормы, не ответил ему.

Они подошли к дверям офицерской кают-компании, которую охраняли два мушкетёра. Доносившиеся оттуда приглушённые звуки григорианского напева[102] озадачили алькальда, особенно когда он смог разобрать слова этой заунывной молитвы:

Hostem repellas Longius, Pacemque dones prentius; Ductore sic te pravio Victemus omne noxium

[Отгони врага далеко И даруй нам мир, Вождь, идущий впереди нас.

Да победим мы всякое зло.].

Нахмурившись, алькальд уставился на Блада.

— Por dios![103] Неужели это поют ваши рабы?

— Они как будто находят утешение в молитвах.

В доне Иеронимо пробудилась подозрительность, хотя он и не знал, что именно подозревать. Однако он понял, что здесь явно что-то не так.

— Весьма странная набожность, не так ли? — сказал он.

— Не вижу в ней ничего странного.

По знаку капитана один из мушкетёров отпер дверь, и пение внезапно прервалось на слове «saeculorum»[104]. Заключительного «Amen»[105] так и не последовало.

Блад церемонно пропустил алькальда вперёд. Горя желанием разгадать загадку, дон Иеронимо быстро шагнул через дорог и внезапно застыл как вкопанный, выпучив расширенные от ужаса глаза.

В просторной, не скудно меблированной каюте, наполненной запахом трюмной воды, он увидел двенадцать человек в белых шерстяных одеяниях и чёрных мантиях ордена святого Доминика. Они сидели в два ряда, безмолвные и неподвижные, словно манекены, спрятав руки в широкие рукава и склонив головы, покрытые капюшонами, за исключением одного, стоящего с непокрытой головой за высоким креслом, в котором расположилась весьма примечательная фигура. Это был высокий красивый мужчина лет сорока, с ног до головы облачённый в пурпур. Алая шапочка, очевидно, покрывала тонзуру[106], выстриженную в его гладких каштановых волосах; на фоне красной сутаны сверкал белоснежный тончайший воротник; на груди поблёскивал золотой крест.

На руках были красные перчатки, а на указательном пальце правой руки красовался епископский сапфир. Спокойное и суровое выражение лица придавало ему величавость и достоинство. Красивые глаза незнакомца устремились на незванных гостей, столь резко и бесцеремонно вторгшихся в его обитель, но они не утратили светившегося в них высокомерного спокойствия. Казалось, ему были недоступны все человеческие страсти в отличие от стоящего за ним монаха. Это был коренастый краснолицый субъект, явно неравнодушный к выпивке и освобождённый самой природой от необходимости выбривать тонзуру взлохмаченные седые волосы обрамляли загорелую лысую макушку. Судя по свирепому взгляду, которым он окинул вошедших, этому благочестивому брату ничто человеческое было не чуждо. Капитан Блад подтолкнул остолбеневшего алькальда в каюту и последовал за ним со шляпой в руке.

Но прежде чем он мог вымолвить слово, алькальд, бывший на грани апоплексического удара, пожелал узнать, что все это означает.

В ответ на его возмущение Блад любезно улыбнулся.

— Разве это не очевидно? Я понимаю ваше удивление. Но я ведь предупреждал вас, что мои рабы не совсем обычные.

— Рабы? Эти? — алькальд задохнулся от негодования. — Но, Боже мой, кто вы такой, что осмеливаетесь на подобные гнусные, нечестивые шутки?

— Меня зовут Блад, сеньор. Капитан Блад. — И он с поклоном добавил.

— К вашим услугам.

— Блад! — чёрные глазки алькальда едва не выскочили из орбит. — Вы капитан Блад? Тот самый проклятый пират, продавший душу дьяволу?

— Так характеризуют меня испанцы, но они предубеждены. Лучше оставим это, сеньор. — Последующие слова капитана подтвердили худшие подозрения дона Иеронимо. — Позвольте мне представить вам его преосвященство кардинала-архиепископа дона Игнасио де ла Фуэнте, примаса Новой Испании. Я уже говорил, что вам, возможно, придётся встретиться с ним скорее, чем вы думаете.

— Боже милосердный! — прохрипел алькальд.

Величавый, словно придворный церемониймейстер, Блад шагнул вперёд и низко поклонился кардиналу.

— Ваше преосвященство, соблаговолите принять жалкого грешника, который тем не менее является в этих краях в какой-то мере важной персоной, алькальда гаванского порта.

В тот же миг дона Иеронимо с силой толкнула вперёд могучая рука Волверстона, который рявкнул ему в ухо:

— На колени, сеньор, и просите благословения у его преосвященства!

Глубоко посаженные, спокойные, непроницаемые глаза прелата устремились на объятого ужасом офицера, упавшего перед ним на колени.

— О, ваше преосвященство! — задыхаясь и чуть не плача, произнёс алькальд.

— Pax tibi, filius meus[107], — промолвил глубокий красивый голос, в то время как рука, увенчанная кардинальским перстнем, торжественно протянулась для поцелуя.

Бормоча что-то невразумительное, алькальд схватил руку и поднёс её к губам с такой быстротой, как будто собирался её откусить.

Сочувствующая улыбка озарила привлекательное лицо прелата.

— Эти несчастья, сын мой, посланы нам во искупление грехов наших.

Очевидно, нас намереваются продать — и меня, и бедных братьев святого Доминика, разделивших со мной бедствия плена у этих еретиков. Мы должны молиться о ниспослании нам твёрдости духа, памятуя о великих апостолах, святых Петре и Павле, которые были заключены в тюрьму во время исполнения их священной миссии.

Дон Иеронимо поднялся на ноги, двигаясь еле-еле не столько от природной тучности, сколько от переполнявших его чувств.

— Но как могла такое ужасное происшествие случиться с вами? простонал он.

— Пусть вас не огорчает, сын мой, что я оказался пленником этого бедного ослеплённого еретика.

— В ваших словах есть три ошибки, ваше преосвященство, — заметил Блад. — Но это неизбежно при столь поспешных суждениях. Я не бедный, не ослеплённый и не еретик. Я сын нашей матери церкви. Если я был вынужден совершить насилие над вашим высокопреосвященством, то только для того, чтобы сделать вас заложником устранения чудовищной несправедливости, совершённой именем его католического величества и святейшей инквизиции. Однако ваша мудрость и благочестие позволяют вам самому свершить правосудие.

Маленький краснощёкий монах, стоящий с непокрытой головой, наклонился вперёд и прорычал сквозь зубы, словно терьер:

— Perro hereje maldito![108] Рука в красной перчатке тотчас же властно взлетела вверх.

— Успокойтесь, фрей Доминго, — укоризненно промолвил кардинал и вновь обратился к Бладу. — Я говорил, сеньор, о духовной, а не о телесной бедности и слепоте. Ибо в этом смысле вы и нищи и слепы. — Вздохнув, он добавил более сурово:

— А если вы в самом деле сын истинной церкви, то ваше поведение ещё безобразнее, чем я думал.

— Отложите ваш приговор, ваше преосвященство, до тех пор, пока вы не узнаете всех мотивов моего поведения, — сказал Блад и, подойдя к открытой двери, громко позвал:

— Капитан Уокер! В каюту вошёл человек, буквально трясущийся от бешенства. Небрежно кивнув кардиналу, он, подбоченясь, повернулся к алькальду.

— Здорово, дон Мальдито Ладрон[109]! Небось не ожидал так скоро увидеть меня снова, паршивый негодяй? Ты, очевидно, не знал, что английский моряк живуч, как кошка. Я вернулся за своими кожами, ворюга, и за кораблём, который потопили твои мошенники.

Если в этот момент что-нибудь могло усилить смятение алькальда, так это неожиданное появление капитана Уокера. Пожелтевший, дрожащий с головы до ног, он задыхался и гримасничал, тщетно пытаясь найти слова для ответа. Но капитан Блад решил дать ему немного времени для того, чтобы собраться с мыслями.

— Теперь, дон Иеронимо, вы, возможно, понимаете, что к чему, — сказал он. — Мы явились сюда, чтобы вернуть украденное, а его преосвященство послужит заложником. Я не стану настаивать на выдаче крокодиловых кож, которые вы задолжали этому бедному моряку. Но вам придётся выплатить их стоимость золотом, причём по той цене, которую за них дают в Англии, то есть двадцать тысяч. Кроме того, вы дадите капитану корабль, по крайней мере не меньшего тоннажа, чем тот, который потопили ваши люди по приказу генерал-губернатора. На этом корабле должно быть не менее двадцати пушек, а также вода, провизия и все необходимое для длительного путешествия. Когда все будет оценено, мы обсудим вопрос о высадке его преосвященства на берег.

Алькальд с такой силой закусил губу, что по его подбородку потекла струйка крови. Трясясь от бессильной злобы, он все же не был настолько ослеплён, чтобы не понимать: все орудия мощных фортов Гаваны и адмиральской эскадры, в пределах досягаемости которых столь дерзко бросил якорь пиратский корабль, беспомощны до тех пор, пока на борту находится священная особа примаса Новой Испании. Попытка взять корабль приступом также чревата смертельной опасностью для кардинала, находящегося в руках этих отчаянных головорезов. Его преосвященство должен быть освобождён, чего бы это ни стоило, и притом как можно скорее. Хорошо ещё, что требования пиратов оказались сравнительно скромными.

Пытаясь вернуть утраченное достоинство, алькальд выпрямился, ныпятил живот и заговорил с Бладом таким тоном, как будто он обращался к своему лакею.

— Я не уполномочен вести с вами переговоры. О ваших требованиях я информирую его превосходительство генерал-губернатора. — И с видом крайнего смирения он обернулся к кардиналу. — Позвольте мне удалиться, ваше преосвященство, и примите мои уверения в том, что вы не задержитесь здесь ни на одну лишнюю минуту. — Он низко поклонился, намереваясь выйти из каюты, но кардинал задержал его. Очевидно, он не пропустил ни одной реплики в разыгравшейся перед ним сцене.

— Подождите, сеньор. Мне ещё не все ясно. — И он недоуменно нахмурил брови. — Этот человек говорил о краже, о возмещении убытков. Были ли у него основания употреблять такие слова?

— Я умоляю, ваше преосвященство, быть судьёй в этом деле, — заговорил Блад. — В таком случае вы, может быть, отпустите мне грех, который я совершил, наложив руки на вашу священную особу. — И он в нескольких лаконичных фразах изложил историю ограбления капитана Уокера, содеянного под предлогом охраны закона.

Когда он закончил, кардинал с презрением взглянул на него в обернулся к кипевшему от злости алькальду. В его мягком голосе послышались гневные нотки.

— Конечно, это ложь от начала и до конца. Я никогда не поверю, что кастильский дворянин, облечённый властью его католическим величеством, может быть повинен в такой мерзости. Вы слышали, сеньор алькальд, как этот жалкий пират подвергает опасности свою бессмертную душу, занимаясь лжесвидетельством?

Ответ внезапно вспотевшего алькальда последовал не так быстро, как, по-видимому, ожидал его преосвященство.

— Почему вы колеблетесь? — удивлённо спросил он, наклонившись вперёд.

— Dios mio![110] — запинаясь, заговорил отчаявшийся дон Иеронимо. Эта история страшно преувеличена.

— Преувеличена? — приятный голос кардинала, стал резким. — Значит, она не целиком ложна?

Единственным полученным ответом были раболепно опущенные плечи и робкий взгляд алькальда, устремлённый в суровые глаза прелата.

Кардинал-архиепископ откинулся в кресле; его лицо стало непроницаемым, а голос — угрожающе спокойным.

— Вы можете идти. Попросите генерал-губернатора Гаваны явиться сюда лично. Мне хотелось бы побольше узнать об этом.

— Он… он может потребовать гарантию безопасности, — заикаясь, пробормотал несчастный алькальд.

— Я даю ему эту гарантию, — сказал капитан Блад.

— Вы слышали? Итак, я ожидаю его здесь как можно скорее. — И величественным взмахом руки в алой перчатке с надетым поверх сапфировым перстнем кардинал отпустил дона Иеронимо.

Не осмеливаясь пускаться в дальнейшие пререкания, алькальд дважды поклонился и вышел, пятясь задом, как будто находился в присутствии короля.

Глава 4

История, поведанная доном Иеронимо генерал-губернатору, о чудовищном и кощунственном насилии, совершённом капитаном Бладом над кардиналом-архиепископом Новой Испании, повергла дона Руиса в изумление, гнев и растерянность, а приглашение явиться на корабль побудило его превосходительство к почти сверхчеловеческой активности. На подготовку к визиту он потратил четыре часа, но у менее ловкого испанца она заняла бы несколько дней. Чувствуя себя отнюдь не в своей тарелке, дон Руис Перера де Вальдоро и Пеньяскон, носивший также титул графа Маркоса, справедливо считал, что не следует пренебрегать никакими возможностями, могущими снискать расположение его преосвященства. Естественно, ему сразу же пришло в голову, что наиболее эффектной из этих возможностей было представить себя в роли освободителя кардинала из рук проклятого пирата, захватившего его в плен.

Беспримерное усердие, проявленное доном Руисом, позволило ему в короткий срок выполнить условия, на которых, насколько он понял, капитан Блад соглашался освободить пленника. Подобная старательность, несомненно, должна была наполнить примаса благодарностью к своему избавителю, не оставляющей места для мелких придирок.

Таким образом, всего через четыре часа после отплытия алькальда с «Арабеллы» генерал-губернатор отчалил от берега на своей барке, бок о бок с которой шла двухмачтовая, отлично оснащённая бригантина[111], остановившаяся на расстоянии кабельтова от левого борта корсарского корабля. Вдобавок к этому вслед за доном Руисом и алькальдом на борт «Арабеллы» вскарабкались два альгвасила[112], каждый из которых тащил на плечах солидного веса деревянный сундук.

Капитан Блад принял меры предосторожности против возможного предательства. Сквозь открытые орудийные порты левого борта угрожающе торчали двадцать пушечных стволов. Когда его превосходительство ступил на шкафут, его проницательные глаза тотчас заметили выстроившихся у фальшборта людей с мушкетами наперевес и зажжёнными фитилями.

Дон Руис, высокий, узколицый, горбоносый кабальеро, нарядился соответственно случаю в роскошный чёрный, расшитый золотом камзол. На его груди сверкал крест Сант-Яге, а на боку болталась шпага с золочёным эфесом.

В одной руке он держал длинную трость, а в другой — носовой платок с золотой каймой.

Когда капитан Блад поклонился ему, тонкие губы генерал-губернатора под ниточкой чёрных усиков скривились в презрительной усмешке. На его жёлтом лице появилось выражение злорадства, которое он старался скрыть под маской высокомерия.

— Ваши наглые требования выполнены, сеньор пират, — без предисловий заговорил дои Руис. — Вот корабль, а в этих сундуках двадцать тысяч золотом. Вам остаётся только получить свою долю и положить конец этой безобразной истории.

Не ответив ему, Блад повернулся и знаком подозвал низенького, коренастого моряка, который, стоя поодаль, с ненавистью глядел на дона Руиса.

— Слышите, капитан Уокер? — И он указал на сундуки, которые альгвасилы поставили на комингс. — Здесь, как утверждает его превосходительство, ваше золото. Удостоверьтесь в этом, отправьте вашу команду на бригантину, поднимите паруса и отплывайте, а я задержусь здесь, чтобы обеспечить вашу безопасность.

Такая щедрость на момент лишила маленького работорговца дара речи.

Затем он разразился бессвязным потоком слов и фраз, в котором изумление смешивалось с благодарностью и который Блад поспешил остановить.

— Вы теряете время, друг мой. Неужели я не знаю, какой я великий и благородный и какая была для вас удача, что я приказал лечь в дрейф?

Отправляйтесь поскорее и помяните добрым словом Питера Блада в Англии, когда вы туда доберётесь.

— Но это золото, — запротестовал Уокер. — Вы должны взять хотя бы половину.

— О, какие пустяки! Не беспокойтесь, я найду способ вознаградить себя за беспокойство. Забирайте своих матросов и отправляйтесь с Богом, мой друг.

С трудом освободив руку из крепкого пожатия, в которое работорговец вложил все переполнявшие его чувства, Блад перенёс внимание на дона Руиса, с презрительной миной стоявшего в стороне с алькальдом.

— Если вы последуете за мной, я провожу вас к его преосвященству.

И он начал спускаться вниз в сопровождении Питта и Волверстона.

В кают-компании при виде величественной фигуры, облачённой в пурпур и окружённой монахами, дон Руис, издав нечленораздельный вопль, бросился вперёд и упал на колени.

— Benedictus sis[113], — пробормотал примас, протягивая ему руку для поцелуя.

— Ваше преосвященство! Как осмелились эти дьяволы во плоти подвергнуть вашу священную особу такому оскорблению?

— Это неважно, сын мой, — послышался приятный мелодичный голос. — Я и мои братья во Христе с благодарностью принимаем страдания, ибо они являются жертвой, приносимой нами к престолу Господню. Гораздо сильнее беспокоит меня причина нашего пленения, о которой я узнал только здесь, сегодня утром. Мне сообщили, что под предлогом выполнения королевского приказа английскому моряку отказались выдать товар, за который он уже уплатил деньги, что эти деньги были конфискованы, а капитан был изгнан из порта под угрозой выдачи его святейшей инквизиции и что даже когда он удалился, ограбленный дочиста, то ваша береговая охрана погналась за его кораблём и потопила его. Однако, несмотря на то, что алькальд не отверг этих сведений, я не мог поверить, чтобы испанский дворянин, представляющий в этих краях его католическое величество, способен совершить подобный поступок.

Дон Руис поднялся на ноги, и его узкое лицо стало ещё желтее обычного.

Но он постарался сохранить обычное спокойствие, надеясь таким образом отмахнуться от предъявленного обвинения.

— Все это уже в прошлом, ваше преосвященство. Если ошибка и была совершена, то теперь она исправлена, и притом с большой щедростью, что может засвидетельствовать этот корсарский капитан. Я явился сюда, чтобы сопровождать ваше преосвященство на берег, где вас ожидает восторженный приём, который вам окажут жители Гаваны.

Но его заискивающая улыбка не возымела действия. Высокомерное лицо примаса оставалось печальным и хмурым.

— Ага! Значит, вы допустили ошибку? Но вы никак не объяснили её.

Обладая вспыльчивым и властным характером, чему способствовала долгая привычка командовать, генерал-губернатор едва не забыл о том, что он находится в присутствии человека, являющегося фактически папой Нового Света, человека, чьё могущество уступало разве только королевскому, перед которым, при определённых обстоятельствах, должен был склоняться и сам король. Хотя он вовремя вспомнил, все же в его ответе послышались резкие нотки.

— Объяснения могут показаться вашему преосвященству скучными и даже непонятными, так как они связаны с моими обязанностями представителя закона.

Хотя мне известна высокая просвещённость вашего преосвященства, все же, мне думается, она едва ли охватывает все тонкости юриспруденции.

Горькая улыбка озарила красивое лицо кардинала.

— Боюсь, что вы весьма посредственно информированы, дои Руис. Вы, может быть, не слыхали, что мне приходилось занимать почётную должность великого инквизитора Кастилии и что я — доктор не только канонического, но и гражданского права. Следовательно, вы можете не опасаться, что ваше изложение событий покажется мне непонятным. Что же касается угрозы соскучиться, то многие мои обязанности были весьма скучными, сын мой, но эта не являлось предлогом, чтобы от них уклоняться.

Видя холодную и непреклонную настойчивость прелата, генерал-губернатор понял, что ему придётся подчиниться. Подавив беспокойство, он тут же нашёл козла отпущения, который никогда не станет ему перечить.

— Говоря вкратце, ваше преосвященство, подобные сделки дозволялись алькальдом без моего ведома. — Громкий вздох стоявшего за ним дона Иеронимо не остановил его превосходительство. — Когда я узнал о них, то был вынужден прекратить их, так как я должен поддерживать закон, запрещающий всем иностранцам торговлю во владениях его католического величества.

— С этим нельзя не согласиться. Но насколько я понял, этот английский моряк уже заплатил за товар.

— Заплатил, продав своих рабов, ваше преосвященство.

— Неважно, что он продал. Были ли его рабы ему возвращены, когда вы запретили сделку?

— Закон, который он нарушил, продавая рабов, предусматривал их конфискацию.

— Да, в обычных обстоятельствах. Но мне сообщили, что продать рабов его уговорил ваш алькальд.

— Точно так же, — вмешался Блад, — как он уговаривал меня сегодня утром продать моих рабов. — И взмахом руки он указал на кардинала-архиепископа и его свиту. — Вашего алькальда явно не научил горький опыт. Возможно, потому что вы сами этого не очень жаждали.

Дон Руне демонстративно повернулся спиной к Бладу, игнорируя его слова.

— Ваше преосвященство не может считать меня ответственным за проступок моего подчинённого. — И, позволив себе улыбнуться, он прибегнул к софизму, который уже использовал в разговоре с капитаном Уокером.

— Если человек совершает убийство, его нельзя оправдать тем, что он сделал это по чьему-то распоряжению.

— Весьма тонкое замечание. Я должен обдумать это, дон Руис. Мы ещё вернёмся к этому разговору.

Закусив губу, дои Руис низко поклонился.

— Я всегда к услугам вашего преосвященства, — сказал он. — А пока что моя барка готова доставить вас на берег.

Кардинал поднялся и набросил на плечи мантию. Застывшие, точно статуи, доминиканцы в капюшонах сразу же засуетились. Его преосвященство повернулся к ним.

— Пойдёмте, дети мои, и не забудьте вознести благодарственную молитву за наше избавление.

И он шагнул вперёд, но был сразу же остановлен капитаном Владом.

— Одну минутку, ваше преосвященство. Ещё не все.

Кардинал вскинул голову и нахмурил брови.

— Как? Что значит не все?

Ответ Блада был адресован скорее помрачневшему генерал-губернатору, нежели прелату.

— Поскольку мы покончили с возмещением убытков, теперь можно перейти к вопросу о компенсации.

— О компенсации? — воскликнул примас, утратив своё непоколебимое спокойствие. — Вы нарушаете слово, сеньор.