Картина, промелькнувшая перед глазами Кадудаля по пути на конференцию, в значительной степени поколебала его упорное нежелание поверить, что здесь затевается недоброе. С хмурой гримасой на круглом раскрасневшемся лице он покачивающейся походкой вошел в зал заседаний, где его сразу оглушила трескотня множества языков. Большинство собравшихся хорошо знали Кадудаля, и на него со всех сторон посыпались дружеские приветствия. Сен-Режан тоже встретил здесь немало знакомых. Кантэна никто не знал и поэтому на его появление почти не обратили внимания. Он остался стоять в стороне и внимательно наблюдал за тем, что происходит вокруг. Тем временем люди все прибывали, и вскоре в просторном и довольно обветшалом зале собралось человек сто пятьдесят.

Человек двадцать были, как и Кадудаль, из крестьян, что подтверждалось их громкой речью, грубой одеждой и не менее грубыми манерами. Остальные были благородного происхождения; осанка многих из них свидетельствовала о военном прошлом, у некоторых это проявлялось даже в одежде — мундирах в обтяжку, высоких воротниках, белых галстуках. Многие, как и Корматен, носили серые мундиры с черными нашивками, перепоясанные белым шарфом, — форма, по которой роялисты узнавали друг друга. Другие носили короткие шуанские куртки поверх зеленых или красных жилетов, некоторые — широкие бретонские штаны и кожаные гетры.

Единственной роялистской эмблемой в одежде Кантэна была белая кокарда на шляпе с конусообразной тульей, и ему казалось, что в своем коричневом рединготе, лосинах, сапогах и с туго перевязанными каштановыми волосами он слишком выделяется из основной массы собравшихся. Однако то, что рядом с ним стоит Сен-Режан, служило вполне достаточным ответом на любопытные взгляды.

Они видели, как Кадудаль старается проложить себе путь сквозь окружившую Корматена толпу и как его постоянно задерживают те, мимо кого он пробирается. Ему так и не удалось добраться до барона, когда тот решительно направился к длинному столу в конце зала. С ним шло с полдюжины офицеров его штаба; в одном из них Кантэн узнал Буарди, что подтверждало сведения о связи с пацифистами самого доблестного из роялистов.

Корматен добрался до центрального стула из тех, что стояли у стола, и резким, как пистолетный выстрел, голосом призвал к тишине. Затем жестом предложил офицерам штаба занять места справа и слева от себя. Сам он остался стоять.

Разговоры смолкли, движение по залу прекратилось, и Кантэн снова увидел рядом с собой Кадудаля.

— Господа офицеры Королевской католической армии, сегодня мы собрались на наше заключительное совещание, по завершении которого этому собрания предстоит назначить десять его участников, чтобы завтра в Ла Мабле они довели наше решение до сведения десяти представителей Конвента, прибывших для выработки совместно с нами условий примирения.

После короткой паузы он продолжал:

— Стремление к миру должно жить в сердце каждого из нас. Вот уже три года мы видим, как прекрасные земли Бретани, Нормандии, Мена и Анжу разоряет братоубийственная война. Мы видели целые селения, деревни и даже города преданными огню и мечу. Мы видели угнанный с земли скот и бесплодные поля; голод прибавился к тем ужасам, которыми надеялись склонить нас к капитуляции. Но напрасно. Нас не удалось сломить, ибо наша воля к победе непреклонна.

Неожиданный взрыв аплодисментов вместо возгласов одобрения, которых ожидал Корматен, казалось, привел его в замешательство. Тем не менее, он взял себя в руки и продолжал:

— Но если все это и не сломило нас, то опустошило, опустошает и будет опустошать нашу землю; и мы не были бы достойны звания французов, если бы спокойно смотрели на эти бедствия. Возможно, нам следует признать, что республиканцы подали нам пример, предложив перемирие, которое всем нам позволило встретиться здесь, как подобает братьям...

Кадудаль, стоявший рядом с Кантэном, почти с самого начала речи Корматена проявлял явное неудовольствие, но он не выдержал и резко прервал его:

— Мы не братья цареубийцам!

Реакция на это заявление показала, что мнения собравшихся в зале далеко не однородны. Многие зааплодировали словам, прервавшим речь Корматена, однако большинство встретило их шумным неодобрением и потребовало тишины.

Корматен терпеливо ждал пока восстановится порядок.

— Господа, прошу не прерывать меня, а когда я закончу, откровенно обменяемся мнениями. Я говорил, что уставшие от кровопролития и беспорядков республиканцы призвали к перемирию в надежде достигнуть соглашения, которое позволило бы положить конец ужасам гражданской войны. Они встретили нас с чувствами, которые я, генерал-майор Королевской католической армии, расцениваю как самые великодушные.

— Рядом со мной вы видите господина Буарди, который известен как самый стойкий и доблестный защитник нашего святого дела: он недавно вернулся из Вандеи, куда ездил, чтобы постараться убедить Стоффле принять участие в нашей конференции. Стоффле заявил, что не может оставить свою армию. Но он, по крайней мере, не отказался подчиниться условиям договора, который нам предстоит заключить.

— Он дал согласие? — спросил кто-то.

— Вскоре господин Буарди сам расскажет об этом. У меня нет оснований сомневаться, что он с готовностью сложит оружие по моей рекомендации, высказанной по поручению принцев, чьим представителем я являюсь.

— Это ложь! — звонко выкрикнул Кантэн.

По собранию пронесся ропот удивления. Адъютанты Корматена с шумом вскочили на ноги, злобными взглядами обшаривая зал в поисках места, откуда раздался этот возглас. Над собранием, объятым благоговейным страхом, с вызовом прозвучал голос Корматена:

— Кто это сказал?

— Я!

Рядом с Кантоном стоял стул, и он взобрался на него, чтобы все могли его видеть. Зал приглушенно зашумел: многие вполголоса спрашивали соседей, кто этот незнакомец.

— Вы обвиняете меня во лжи?

Лицо Корматена побагровело.

— Прямо и определенно.

— Вас собственной персоной, — добавил стоявший рядом со стулом Кантэна Кадудаль.

— Клянусь Богом... — начал Корматен, но сдержался. — Кто вы такой, сударь?

В глазах полутора сотен людей, устремленных на Кантэна, застыл немой вопрос.

— По-моему, меня хорошо видно. Уверен, что вы узнали меня а потому признаете, что я имею право сказать то, что сказал. Вы были представителем господина де Пюизе. Я говорю «были», ибо с того момента, как вы нарушили его приказы и обманули его доверие, вы перестали являться таковым.

Теперь Корматен узнал его. Бледный от гнева, он усилием воли заставил себя проговорить:

— Вы — Шавере.

— Для вас я — эмиссар Пюизе, который привез вам из Англии его последние распоряжения. Ваши поступки доказывают, что вы изменили им. И вы усугубляете свое преступление, давая понять, что действуете от имени принцев. От имени принцев действует господин де Пюизе, который передал вам их приказ, запрещающий вступать в какие бы то ни было переговоры с цареубийцами.

Вокруг поднялся такой шум, что он не мог продолжать.

Тайное сопротивление примирению с республиканцами, до сих пор дремавшее в сердцах большинства собравшихся в зале под влиянием изощренной работы, которую с каждым в отдельности провели Корматен и его помощники, теперь вырвалось наружу и привело к взрыву.

Барон, стоя в окружении офицеров своего штаба, несколько раз ударил по столу рукояткой пистолета, чтобы прекратить гвалт. Его оглушительный, срывающийся от гнева голос летел над залом:

— Господа, выслушайте меня! Выслушайте меня!

Когда его призыв наконец был услышан и снова наступила тишина, он заговорил, маскируя смятение показным спокойствием и подчеркнутым достоинством:

— Сейчас не время обсуждать наши личные взаимоотношения с господином де Шавере. Случай слишком серьезен, моя ответственность слишком велика, чтобы обращать внимание на личные оскорбления, забывая о главном. Меня обвиняют в неисполнении приказов господина де Пюизе. Столь поспешное обвинение прозвучало до того, как я огласил условия предполагаемого примирения. Прежде чем я оглашу их, позвольте мне заметить, что даже рискуя быть обвиненным в пренебрежении инструкциями господина де Пюизе, полученными из Англии, я, будучи облечен полномочиями генерал-майора, имею полное право судить, какие шаги принесут плоды делу, которому мы служим, а какие нет.

— Этот добряк слишком много разглагольствует, — громко проговорил Сен-Режан.

Такого же мнения придерживалось большинство собравшихся в зале, и со всех сторон раздались возгласы: «Условия! Условия!»

— Я перехожу к ним. Конвент предлагает амнистию всем, кто с оружием в руках выступал против Республики. Также получат амнистию эмигранты, вопреки запрету вернувшиеся во Францию. Будет восстановлена свобода отправления религиозных культов, снят запрет с деятельности священников, не присягнувших на верность конституционному строю. Республиканские войска выводятся из западных провинций, лицам, чья собственность пострадала в ходе гражданской войны, выплачивается компенсация за понесенный ущерб.

— Вот что предлагает Республика за мир, к которому должны стремиться все честные люди. Таковы условия, приняв которые мы, по моему глубокому убеждению, окажем стране неоценимую услугу.

Корматен сделал паузу. По наступившей тишине ему показалось, что великодушие условий произвело впечатление на собравшихся. Но тут прозвучал чей-то голос:

— Вы рассказали о том, что предлагают санкюлоты. И ничего не сказали про то, что они требуют взамен.

— Их требования логически вытекают из их предложений. Мы должны сложить оружие и признать республиканское правительство.

— И вы призываете нас принять такие условия? — спросил тот же голос.

— Призываю, тщательно взвесив все «за» и «против». Если вы согласитесь, то я искренне надеюсь, нам останется только избрать делегацию, которая завтра посетит конституционалистов в Ла Мабле и подпишет с ними договор.

Кантэн ожидал следующего взрыва. Но его не последовало. Участники собрания встретили предложение господина де Корматена, потупив глаза, но без удивления, поскольку с каждым из них была заблаговременно проведена соответствующая работа. Люди, разбившись на группы, стали обсуждать оглашенные генерал-майором условия, и в зале поднялся шум, который становился все громче. Корматен уже занял свое место за столом, когда Кантэн снова возвысил голос:

— Граф де Пюизе уполномочил вас давать подобные рекомендации?

По волнению, охватившему собрание, Кантэн понял, что многие из присутствующих не склонны возвращаться к этому вопросу, полагая, что барон уже ответил на него, о чем напомнил Кантэну и сам барон.

— Вы ответили, сударь, — возразил молодой человек, — что не имеете таких полномочий. Поэтому позвольте спросить, на каком основании вы их себе присваиваете?

— На основании собственного суждения. Что до остального, сударь, то принятие решения — за настоящим собранием, как было бы и в том случае, если бы сам господин де Пюизе занимал мое место.

— Но вы навязываете собранию решение, с которым господин де Пюизе никогда бы не согласился. Вы злоупотребили оказанным вам доверием.

— Позже я с удовольствием обсужу этот вопрос с вами наедине.

— Вы обсудите его сейчас и при всех.

По нетерпеливому, враждебному гулу в зале Кантэн понял, что большинство не на его стороне. Он снова порывисто вскочил на стул и обратился не к одному Корматену, а ко всем присутствующим:

— Господа! Тем временем, как господин де Корматен убеждает вас здесь подписать мирный договор с цареубийцами, сложить оружие и признать Республику, господин де Пюизе, от чьего имени он берет на себя смелость говорить, собирает в Англии подкрепление делу реставрации монархии. В любую минуту мы можем увидеть паруса кораблей, которые британское правительство по настоянию графа направило в Бретань. На из борту находится оружие, боеприпасы; прибывают английские солдаты и полки, составленные из французских эмигрантов, под командованием одного из принцев крови. Сообщил ли вам обо всем этом господин де Корматен, прежде чем стал убеждать вас в необходимости подписания мирного договора, что я открыто называю предательством?

Корматен снова вскочил и ударил рукояткой пистолета по столу.

— Утихомирьте этого Ромодона! [Ромодон — фанфорон, прикидывающийся храбрецом; от имени храброго, но хвастливого и наглого персонажа из поэмы Л. Ариосто «Неистовый Роланд»] — крикнул он. — Он в своем неведении истинного положения дел готов снова залить эту землю потоками крови!

Но сердитые требования дать высказаться эмиссару господина де Пюизе утихомирили самого Корматена. Кантэн страстно продолжал:

— Эта экспедиция рассчитывает встретить здесь армию из трехсот тысяч шуанов, преданных господину де Пюизе. Спросите себя, славные представители Бретани, Нормандии, Мена и Анжу, время ли сейчас распускать армию, которую господину де Корматену через меня было поручено держать в состоянии готовности?

— Да, господин де Шаретт сложил оружие, сбитый с толку точно такими же советами, которым теперь и вас убеждают последовать. Но Стоффле, как вы все слышали, отверг подобное предложение. Он по-прежнему находится в Вандее и готов соединиться с войсками, которые прибывают из-за моря под командованием самого господина Д’Артуа. Можно ли сомневаться, что с таким подкреплением ваши силы оставят далеко позади республиканские батальоны, чьи командиры согласились выслушать мирные предложения господина Корматена лишь потому, что они отлично сознают свою слабость? Неужели вы предадите короля Людовика XVII, все еще томящегося в Тампле [...короля Людовика XVII, все еще томящегося в Тампле... — Людовик XVII — второй сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты, родился в Версале в 1785 г. Будучи заключен в Тампле, он, после казни отца, был провозглашен королем Франции принцами, находившимися в эмиграции. Умер в тюрьме в Париже в 1795 г.], делу которого вы поклялись служить до конца? Задайте себе эти вопросы, господа, и когда найдете ответ, доведите его до сведения господина Корматена.

Кантэн спрыгнул со стула, приведя зал в состояние крайнего возбуждения.

— Вы приперли его к стене, — сказал Кадудаль, схватив Кантэна за руку. — Ему понадобится поистине сатанинская хитрость, чтобы ответить на все ваши вопросы.

Сен-Режан улыбался Кантэну.

— Вы вылили на него целый ушат. И да поможет ему Бог, а выпить придется.

Но они не учли изобретательности Корматена, а также отчаяния, которое тут же заставило его пустить его в ход. Он с презрительным видом выпрямился и, прекрасно владея собой, если не считать бледности, отчего его глаза казались почти черными, ждал, пока в зале наступит тишина.

— Вы несправедливы ко мне, — пожаловался он, когда наконец добился, чтобы его услышали, — если полагаете, будто у меня нет ответа.

— В таком случае — отвечайте! — крикнул кто-то. — Отвечайте, и покончим с этим. Какие приказы вы получили от графа де Пюизе?

— Позвольте мне ответить по-своему.

Высокий смуглый мужчина с властными манерами, Пуаре де Бовэ, офицер, отличившийся в Вандее, снова прервал его:

— Король? Что в ваших прекрасных прожектах говорится о короле? Или вы вообще не берете в расчет его величество?

— Вы оскорбляете меня подобным вопросом! — гаркнул Корматен и, от волнения глотая слова, ответил: — Достигнута договоренность, что королю будет возвращена свобода после подписания договора и в сроки, каковые для этого покажутся наиболее приемлемыми.

— Почему вы не сказали об этом раньше? — требовательным тоном спросил Бовэ. — Чего стоит эта договоренность? Каким образом удалось ее достигнуть? Выражайтесь точнее.

— К чему? — горячо воскликнул Кадудаль. — К черту его договоренности! С меня довольно! Он признался, что говорил, не имея на то полномочий от графа Жозефа. А значит, что бы он ни сказал, не имеет никакого значения. Кто желает, пусть остается. А я ухожу.

Эти слова завершили дело, начатое Кантэном. Многие тут же направились к выходу, и Корматен понял, что конференция провалилась. В бешенстве стуча по столу и крича до хрипоты, он потребовал, чтобы его выслушали. Сперва по его адресу сыпались насмешки, но в конце концов ему удалось добиться своего. Окончательно потеряв рассудок перед опасностью крушения всех своих планов, он взволнованно взывал к рассудку остальных:

— Немного спокойствия! Немного спокойствия, господа! — молил он.

Он чуть помедлил и наклонил свою элегантную голову к Буарди, который, бледный и встревоженный, что-то шептал ему на ухо, прикрывая рот рукой. Затем откашлялся и снова заговорил:

— Ваше недоверие, ваша предубежденность, ваша готовность прислушиваться ко всем, кто порочит мое имя, вынуждают меня открыть то, что я хотел на время сохранить в тайне, ибо подобные вещи опасно высказывать даже среди своих.

Он нервно жестикулировал, неуклюже держа перед собой руки, то сжимая, то разжимая пальцы.

— Я сказал, что мы должны признать Республику. Но... но это — чистая формальность. Не более. Мы соблюдаем ее, делая про себя определенные оговорки, всегда оправданные в тех случаях, когда действуют по принуждению.

Объяснение Корматена всем показалось настолько нелепым, что на него со всех сторон посыпались гневные вопросы и взволнованные, возмущенные восклицания.

Корматен нервно вытирал платком лоб и губы. Наконец восстановилось относительное спокойствие, и он смог продолжить:

— Разве я неясно выражаюсь? Неужели надо объяснять, что такой шаг дает партии роялистов время собраться с силами и подготовиться к победоносному продолжению борьбы? — И пылая яростью, добавил срывающимся голосом: — Вы вынудили меня быть до конца откровенным с вами. Возможно, вы хоть теперь поняли, насколько я далек от того, чтобы обмануть доверие господина де Пюизе?

— Если бы то, о чем вы говорите, было правдой, вы вдвойне предали бы его. Он никогда не одобрил бы подобных действий.

— И почему же? В конце концов, целесообразность...

Корматену не дали закончить. Кадудаль прервал его возгласом гнева и отвращения и с угрозой потряс в воздухе кулаком.

— Сударь, от имени каждого честного человека, от имени роялистов Бретани и Вандеи я запрещаю вам продолжать.

Он круто развернулся и, сердито расталкивая соседей, порывисто вышел из охваченного возбуждением зала. Окончательно сокрушенный выходкой простого землепашца Корматен бессильно опустился на стул, а тем временем многие вслед за Кадудалем шумно покидали зал заседаний. Примечательно, что начало исходу положили люди незнатного происхождения, именно они подали дворянам пример, уйдя с конференции, на которой соображения чести были столь беззастенчиво попраны.

Кантэн задержал Сен-Режана, как задержал бы и Кадудаля, если бы успел. Он понимал, что хотя многие были расположены покинуть зал, примерно столько же участников заседания предпочли остаться, и решил еще раз обратиться к ним, дабы не дать Корматену возможности склонить их на свою сторону.

— Господа, еще одно слово! — крикнул он, и пребывающий в состоянии полной прострации Корматен даже не попытался остановить его. — Все мы одинаково стремимся к миру. Но не к миру, купленному ценой трусости и предательства. Можем ли мы признавать Республику устами и отрицать ее сердцем? Можем ли мы заключать договор с тайным намерением вскоре нарушить его? Такое вероломство должно вызвать отвращение в душе каждого дворянина Франции, которая в вопросах чести всегда служила примером всем нациям и народам.

Корматен наконец поднялся на ноги и остановил бы Кантэна, если бы громкие выкрики из зала не заглушили его самого и не заставили снова сесть.

Кантэн продолжил свою речь:

— Я предлагаю вам задуматься над тем, что действия, которых от нас требуют, навсегда закроют для принцев двери Франции именно тогда, когда один из них со дня на день прибудет со значительным подкреплением из Англии, чтобы возглавить ваши ряды.

Возбуждение зала достигло крайних пределов. Офицеры штаба Корматена во главе с Буарди обрушили на участников собрания поток оскорбительных обвинений, вызвавший со стороны последних ответную брань. Еще немного, и в ход пошли бы шпаги, но Кантэну удалось заглушить голоса спорящих:

— Господин де Корматен имеет честь командовать армией Бретани в силу полномочий, полученных от нашего главнокомандующего — господина де Пюизе. Ему, при всем старании, не удастся убедить нас, будто он получил оные полномочия от имени принцев с целью признать Республику.

Последнее заявление Кантэна потонуло в громе аплодисментов, к которым не присоединилось всего несколько человек. Офицеры Корматена обменивались полными отчаяния взглядами.

— Именем вашего генерала, господина де Пюизе, я призываю вас, господа, отстранить господина де Корматена от командования впредь до получения дальнейших распоряжений.

Сотня голосов ответила дружным согласием, и на сем конференция завершилась.

Люди протискивались поближе к Кантэну, обращались к нему по имени, которое теперь было на устах у всех, хвалили за то, чего ему удалось добиться, и поздравляли с тем, каким образом ему это удалось. Его отпустили лишь когда более половины собравшихся покинуло зал заседаний.

— Вы выдали им обратный пропуск в их укрытия, — сказал Сен-Режан. — Уже к ночи они будут в пути, и Корматену придется объясняться с господами из Конвента, которых он вызвал из Парижа для определения условий договора. Ему повезло, что гильотина нынче вышла из моды.