Скарамуш - Маркиз де Карабас

— По справедливости? И какого же рода эта справедливость?

— Такого, что мы применяем к шпионам и убийцам. Кончайте с ним, Грожан.

Если Буарди отдал приказ повелительным тоном, то жест поднятой руки графа, приказывающий шуану остановиться, был не менее повелительным. Характерным для него уверенным шагом он прошел мимо Кантэна.

— Если не возражаете, я бы желал более подробно узнать об этом деле.

Удивленный Буарди поднял на него глаза, и его гнев сменился нетерпением.

— Дело уже решено и закончено. Увести его.

— Подождите! — в голосе графа зазвучали властные ноты. — Кажется, вы не расслышали меня. Я сказал, что желаю узнать все об этом деле. Излишняя поспешность в отправлении справедливости всегда подозрительна. Развяжите ему руки, Грожан.

Кантэна удивил не столько сам приказ, сколько поспешность, с какой он был выполнен.

Разъяренный Буарди вскочил из-за стола.

— Что это значит, Пюизе? Вы вмешиваетесь в мои дела?

— Вы вынуждаете меня к этому. Об этом господине мне известно нечто такое, чего вы не удосужились узнать, прежде чем вынести свой скоропалительный приговор. Мне это не нравится.

— Меня не интересует, что вы о нем знаете. Я, со своей стороны, знаю то, чего не знаете вы. Он убил Буажелена. И за это я повешу его — при всем том, что вам про него известно и что он сам наговорит о себе.

— Понимаю, — в голосе Пюизе звучала нескрываемая насмешка. — У вас весьма своеобразное понимание справедливости. Вы решили стать орудием личного мщения. Я прибыл как раз вовремя.

— Не соблаговолите ли сказать, для чего?

— Для того, чтобы не дать свершиться преступлению, за которое я был бы вынужден призвать вас к суровому ответу.

— Призвать к ответу? Меня?

— Да. Именно вас. А для начала — позвольте мне представить вас маркизу де Шавере.

Глаза Буарди расширились от удивления, лицо исказилось негодованием.

— Какая ложь!

— Объяснимся начистоту, господин де Буарди. Не следует ли мне понимать, что лжет не кто иной, как вы?

— Что? — Буарди нетерпеливо взмахнул руками. — Я хотел сказать, что удивляюсь вашей доверчивости.

— Я сказал вам то, что мне достоверно известно. Я встречался с господином де Шавере. В Лондоне.

— Но эта личность — шпион.

— Вам кто-то сказал об этом. Какая глупость!

— Но вот доказательство! — И Буарди дрожащей рукой протянул графу охранную грамоту. — Если вам его недостаточно, спросите Грожана.

Пюизе даже не взглянул на бумагу.

— Никакое это не доказательство. Не может быть доказательств того, чего нет. Вы поверили слухам, которые и проверки-то не заслуживают. Ваша уверенность основана на том, что он убил Буажелена? Или на чем-нибудь в этом роде?

— Грожан, расскажи! — вне себя воскликнул Буарди. Когда рассказ был окончен, Пюизе спокойно повернулся к Кантэну.

— Все так и было?

— Да, сударь. Эти люди напали на меня. По приказу Буажелена меня едва не повесили. Он ничего не желал слушать.

— Конечно, нет, — рассмеялся Пюизе. — Конечно, нет. Ведь господин де Буажелен — добрый друг и сородич ваших кузенов де Шеньеров. И, вероятнее всего, их агент. Ну, так что было дальше?

— Я вспомнил, что он пользуется славой первого дуэлянта, и воспользовался этим. Я грубо оскорбил его — в надежде, что такой фехтовальщик, как он, не преминет постоять за себя. Когда мой план удался, прежде чем сойтись с ним в поединке, я взял слово, что в случае моей победы его люди не тронут меня.

— И данное вам слово было нарушено. Отлично, — граф повернулся к Буарди. — И вы собирались разделить бесчестье, убив господина де Шавере. Хоть теперь вы начинаете понимать, от чего я вас избавил?

Буарди оставался непреклонен.

— Господин де Пюизе, я не потерплю вашего вмешательства в мои дела. Буду с вами откровенен. Этого человека повесят за его поступок, что бы вы ни сказали на это.

— Вам следует быть более внимательным. Вы не могли не заметить, что я назвал Буажелена добрым другом и сородичем Сен-Жиля и его брата.

— Что вы имеете в виду?

— Репутация Буажелена такова, что его вполне можно заподозрить в готовности оказать услугу своим друзьям.

— Боже мой, сударь! Неужели симпатии к этому человеку способны так далеко завести вас?

— Вне всякого сомнения. Вам следовало бы понять, что вы можете отпустить своих молодцов. Сегодня вечером никого не повесят.

Буарди побледнел и, весь напрягшись, тяжело облокотился о стол.

— Это вызов, господин граф?

— Нет. Это приказ. Либо вы подчиняетесь ему, либо... Но послушайте! Вы не так глупы, чтобы заставлять меня напоминать вам о субординации. Надеюсь, вы наконец вспомните, что я здесь представляю принцев.

Краска гнева залила бледное лицо Буарди. Он встал и, обогнув стол, вплотную подошел к Пюизе.

— Я являюсь вашим подчиненным лишь настолько, насколько нахожу нужным. Мои люди — это мои люди, и они подчиняются только мне.

— Смело сказано, господин де Буарди, — впервые заговорил спутник Пюизе. — Настолько смело, что граничит с изменой.

— Вы совсем недавно в Бретани, господин барон, — язвительно ответил Буарди. — Бретонские роялисты отличаются от роялистов других провинций.

— Несомненно! — парировал барон. — Тем более, если ваши действия представляют собой образец, подтверждающий подобное заявление. В их свете великое дело, которому мы служим, низводится до мелочных разногласий.

— Разногласие, о котором идет речь, отнюдь не мелочно, господин Корматен [Корматэн, Пьер Дезоте, барон де — один из главнокомандующих армии шуанов]. Негодяй, путешествующий с охранной грамотой Комитета общественной безопасности, убил моего близкого друга и одного из самых доблестных наших предводителей. Разве этого недостаточно, чтобы вынести ему смертный приговор? Но как бы вы к этому ни относились, никто не помешает мне воздать убийце по заслугам.

— Если мы все еще говорим о справедливости, я выражусь другими словами, — сказал Пюизе. — Этот доблестный предводитель, этот близкий друг получил по заслугам. На сем и кончим, если не возражаете.

Однако конец пришел и терпению Буарди.

— Грожан, уведите этого человека и сделайте то, что я вам приказал, — распорядился он.

— Грожан!

Твердый голос и суровый вид Пюизе пригвоздил шуана к месту. Затем граф схватил Буарди за плечи и развернул его так, что они вновь оказались лицом к лицу.

— Послушайте, безумец. Я уничтожил бы вас, не будь я вашим другом. Если вы рассчитываете добиться своего только потому, что имеете под рукой своих людей, то оставьте эту мысль. Я не один. Для дела, ради которого я оказался здесь, со мной прибыла тысяча человек. Это в пять раз больше, чем ваш отряд. Так что позвольте мне посоветовать вам склониться перед силой, коль скоро вы отказываетесь склониться перед доводами рассудка.

Вдруг Пюизе резко изменил тон, рассмеялся и протянул Буарди руку.

— Послушайте, друг мой. Покончим миром. Впереди у нас общее дело. Нам не пристало ссориться.

Буарди не принял протянутой ему руки.

— Ссору затеял не я, — тяжело дыша, ответил он. — Вы угрожаете мне ради спасения человека, который, в сущности, вам безразличен.

— Он мне вовсе не безразличен. И честь мне далеко не безразлична. Как ваша, так и моя. Завтра вы поблагодарите меня за вмешательство.

И граф снова протянул руку.

По-прежнему не приняв ее, Буарди отошел от Пюизе и остановился по другую сторону стола.

— Говорить больше не о чем, — сказал он с горечью.

— Я надеялся, что есть, — возразил Пюизе. — Но я не буду настаивать. Сожалею, но вы произвели на меня отнюдь не благоприятное впечатление, господин Буарди.

— Я в отчаянии, — последовал дерзкий ответ. — Должны ли мы продолжать нашу беседу?

— Только не по личным вопросам. Есть кое-что еще, о чем вы можете догадаться хотя бы по тому, что я прибыл не один, а с вооруженным отрядом. Мне известно, что завтра утром невдалеке отсюда по пути в Ренн проследует конвой с оружием, боеприпасами и обмундированием для армии Шербура. Он движется под охраной целого полка «синих», который также пополнит шербурскую армию. Таким образом, потребуются значительные силы, чтобы справиться с ними. Мне нужна ваша поддержка, и я должен просить вас распорядиться, чтобы к рассвету ваши люди были под ружьем, готовые выступить к пункту, который я вам укажу.

Он говорил твердым, властным тоном, чтобы отмести малейшие возражения, каковые могли бы прийти на ум строптивому и склонному к противоречию Буарди. Поскольку Буарди молчал, а его красивое лицо было по-прежнему темным от гнева, Пюизе добавил после небольшой паузы:

— Вы слышали меня, господин де Буарди?

— Слышал, — наклонил голову, холодно ответил Буарди.

— В таком случае, будьте любезны отрапортовать мне на рассвете.

И, не дожидаясь ответа, граф повернулся к Кантэну:

— Вы пойдете со мной, господин де Шавере, и вы тоже, барон.

Пюизе вышел. На сей раз никто не осмелился задержать Кантэна, когда след за величественной фигурой графа он покинул хижину, где еще несколько минут назад смотрел в страшное лицо смерти.

Глава XV

ШУАНЫ

За непродолжительное время, что Пюизе провел у Буарди, на краю прогалины, словно по волшебству, выросла трехстенная бревенчатая хижина площадью примерно в двенадцать квадратных футов. С энергией муравьев ее построили двадцать человек из числа сторонников графа, которые теперь при свете факелов заканчивали настилать кровлю из веток.

Войдя внутрь, Пюизе, Кантэн и барон увидели наскоро сколоченный стол и несколько табуретов. Охапки листьев и папоротника заменяли постели. Хижину довольно хорошо освещали два факела, вставленные в крепления на стенах.

Шуаны были мастерами таких построек, равно как и траншей для укрытия воинских отрядов в своих лесных цитаделях. Эти траншеи, вырытые на большую глубину и замаскированные ветками, дерном и листьями, почти никогда не удавалось обнаружить отрядам «синих», осмелившимся проникнуть в лес. Они помогают объяснить тайну шуанов, методы ведения ими партизанской войны: их внезапные появления в самых неожиданных местах и столь же внезапные исчезновения. Донесения о том, что они будто проваливались сквозь землю, были гораздо ближе к истине, нежели подозревали те, кто посылал подобные донесения.

Молодой человек в одежде шуана, чуть выше среднего роста, но плотный и широкоплечий, что говорило о его недюжинной силе, улыбаясь, встал навстречу вошедшим. Это был Жорж Кадудаль [Кадудаль, Жорж (1771-1804) — один из вандейских конспираторов. Он был одним из организаторов, вместе с Пишегрю и Моро, так называемого заговора «адской машины» против Первого Консула (Наполеона)], предводитель шуанов из Морбиана; славе, которой он уже пользовался среди сподвижников, в самом недалеком будущем суждено было возрасти еще больше.

— Взгляните на свою квартиру, мой генерал. Взмах моей волшебной палочки — и она выросла из земли. Еще взмах — и прибудет ужин, хотя я сомневаюсь, что он удовлетворит ваши аппетиты, — светлые глаза навыкате остановились на Кантэне. — Новичок?

Пюизе познакомил их, представив Кантэна как своего друга маркиза де Шавере. Это удержало Кадудаля от дальнейших вопросов, и он вышел поторопить лентяев, занимающихся ужином.

Наконец Кантэн смог выразить графу свою благодарность:

— Я обязан вам жизнью, господин граф.

— Откровенно говоря, истину такого рода слышишь не каждый день, — тон Пюизе, окрашенный мрачноватым юмором, несколько удивил Кантэна. — Нам обоим повезло, что я вовремя прибыл сюда. Я начинаю верить, что наделен даром все делать одновременно.

— Я нахожу в этом столь же малую удачу для вас, сударь, сколь великую для себя. Мое положение было ужасно.

— И выпутаться из него вам стоило бы куда большего труда, чем из сетей Буажелена.

Граф фамильярно положил руку на плечо Кантэна, посмотрел ему в лицо и грустно улыбнулся. Вспомнив об их расставании в Лондоне, молодой человек залился краской стыда тем более жгучего, что Пюизе, казалось, забыл об этом.

— Я восхищен вашей сообразительностью, — продолжал граф. — И клянусь душой, вы вели себя более достойно, чем вам кажется. Готов держать пари, что Буажелен — мерзавец, получивший по заслугам, — знал, что, устраняя вас, служит интересам своих любезных кузенов. Вскоре вы поймете, что вам придется немало побороться за наследство.

— Будь что будет, но все, вами сказанное, не объясняет, почему вы почитаете удачей свое прибытие сюда именно сегодня.

Вместо Пюизе на вопрос Кантэна неожиданно ответил Корматен:

— Своевременное прибытие позволило генералу составить правильное мнение о человеке, которого он намеревался сделать своим заместителем, пока сам он будет отсутствовать.

— Это не более чем ваше предположение, барон. Я давно раздумал вручать верховное командование на время моих отлучек одному из этих признанных вожаков. Ядовитая зависть друг к другу делает их недостойными доверия. Назначить одного — значит провоцировать гнев и дезертирство других. Это слишком рискованно. Именно так мы потеряли Вандею. Только слившись воедино, наши армии могут одержать верх над «синими» и положить конец Республике. Но поскольку Лекор не подчинился Шаретту, а Стоффле отказался выполнять приказы как того, так и другого, «синие» безо всякого труда разгромили их поодиночке. Такое не должно повториться, и если не допустить этого в моей власти, — а я надеюсь, так оно и есть, — то и не повторится. Но вот и Жорж с ужином.

Вновь появился Кадудаль, энергично толкая перед собой двоих крестьян; один из них нес деревянное блюдо с зажаренным на костре гусем, второй — две корзины: одну с несколькими ржаными хлебами, другую — с полудюжиной бутылок вина.

— Гусь тяжел, как лебедь, и сочен, как грудной младенец, а анжуйского столько, что он может поплавать в нем, — объявил Кадудаль зычным голосом. — Ужин подан, мой генерал. К столу, господа.

Табуреты поставили вокруг стола, и Кадудаль сел вместе с остальными. Он послал Буарди приглашение присоединиться к ним, но посланец вернулся и сказал, что господин де Буарди просит извинить его.

— Ну и пускай этот глупец дуется в своей палатке, если ему так нравится, — пожал плечами Пюизе.

— Аромат этого гуся способен поднять настроение и у обладателя более тонкого желудка, — поклялся Кадудаль. — Но его потеря — наша находка. В конце концов, что такое один гусь на пятерых?

Хороший едок, Кадудаль подстегнул аппетит всей компании. Когда от гуся остались одни косточки, в хлебной корзине обнаружили козий сыр и инжир, после чего, вынув каждому по второй бутылке вина, Кадудаль и Корматен набили трубки.

Через открытую часть строения они могли видеть догорающие бивуачные костры и тени людей вокруг них.

Разговор шел в основном о политике. Корматен состоял в переписке с тайной роялистской организацией в Париже, которой Пюизе не доверял, считая ее сборищем самодовольных интриганов. Через нее барон получил сведения о положении дел в столице, о том, что новое правительство совершенно не владеет политической информацией и что ходят упорные слухи, будто многие из тех, кто находится у власти, в том числе Баррас, благосклонно относятся к реставрации монархии. Поговаривали, что сам генерал Гош после тюремного заключения по приговору Конвента разделяет монархические взгляды, и его миссия на Западе будет, скорее, миротворческой, чем карательной.

Пюизе не скрывал своего презрения ко всему, о чем говорил барон.

— Как все это похоже на аббата Броттье, пустозвона, вообразившего себя осью, на которой теперь вращается монархизм! Пусть себе выговорится вволю и посылает пустые донесения принцам. Наше дело — работа, и Запад умиротворится лишь тогда, когда мы выполним свою задачу и король вернется в Тюильри.

— Аминь еще раз аминь, — сказал Кадудаль. — Приведите нам подкрепление из Англии, и наши парни сметут вонючие остатки этой Республики ко всем чертям.

Из дальнейшего Кантэн узнал, что миссия Пюизе в Бретани завершена, и, уверенный в том, что его трехсоттысячная армия поднимется по первому слову, он возвращается в Англию сообщить об этом Питту и потребовать у него обещанную помощь. Он рассчитывал, что через три месяца все будет готово для нанесения удара. Его королевское высочество граф Д’Артуа, наместник королевства, принял на себя верховное главнокомандование; таким образом, имея главнокомандующим одного из принцев, соперничающие отряды роялистов забудут о разногласиях и объединятся в единую мощную армию.

Затем Пюизе заговорил о делах, имеющих непосредственное отношение к Кантэну, и получил от него подробный отчет обо всем, что с ним случилось по Франции.

— Итак, — закончил свой рассказ Кантэн, — поскольку я лишен возможности удовлетворить республиканские аппетиты господина Бене, мой маркизат переходит в национальную собственность; я же остаюсь маркизом понарошку, или, — по выражению Констана де Шеньера, между прочим, повторенному господином де Буажеленом, — маркизом де Карабасом.

— Шляпу долой! — смеясь, воскликнул Корматен, чем заслужил язвительный упрек Пюизе:

— Вы слишком толсты для Кота в Сапогах, барон.

— Хотел бы я знать, где его найти, — сказал Кантэн. — По-моему, сейчас мне именно его и не хватает.

— Можете не сомневаться, мы его вам найдем, — уверил молодого человека Пюизе. — Единственное, что вам необходимо, это терпение. Ну а пока вы сыты Францией по горло. Еще немного — и ваши кости останутся здесь навечно. Вы навлекаете на себя опасность с обеих сторон.

— Но отступить, признав свое поражение! — вздохнул Кантэн.

— Стратегическое отступление не есть поражение, дитя мое. Вы отступаете, чтобы сделать более уверенный бросок. Завтра вечером я отправляюсь на побережье. И посоветовал бы вам вернуться вместе со мной в Англию.

И опять Кантэн испытал чувство стыда при новом проявлении сердечного участия со стороны человека, от которого он был вправе ожидать совершенно обратного. Пюизе убедил молодого человека отбросить все сомнения, и прежде чем лечь спать, Кантэн написал Ледигьеру письмо, в котором сообщал, что неудача в Кэтлегоне не оставляет ему иного выбора, нежели возвратиться туда, откуда он прибыл, и ждать дальнейшего развития событий.

Пока Кантэн писал письмо, Пюизе отдал собеседникам последнее распоряжение перед отъездом относительно своего представителя на Западе на время его отсутствия. Он окончательно утвердился в намерении не назначать ни одного из дворян, возглавлявших отряды, набранные в их собственных землях.

— С моей стороны это было бы непростительной глупостью. Я понимаю это так же хорошо, как и то, что будь я бретонцем и имей на своей стороне большой отряд собственных крестьян, — даже звание верховного главнокомандующего, врученное мне принцами, не заставило бы этих господ подчиняться моим приказам.

— Эти бретонцы завистливы, как испанцы, — согласился Корматен.

— О, что касается зависти, барон, не думайте, будто во Франции этой болезнью заражены одни лишь бретонцы.

Он с горечью рассказал о препятствиях, которые чинят ему в Англии завистники, с безрассудной злобой стремящиеся лишить его доверия британского правительства, без которого их дело заведомо обречено на неудачу.

— Для такой роли здесь подходит только один человек, — продолжал Пюизе, — чье влияние, доблесть и репутация вызывают у республиканцев почти суеверный ужас. Я говорю о Буарди.

— Ошибаетесь, господин граф, — возразил Кадудаль. — Я знаю, чего он стоит, и со своими людьми готов служить под его началом. Но остальные... Черт возьми, ни один из них не признает превосходство господина де Буарди.

— Поэтому я и привез господина де Корматена.

Барон посмотрел на Пюизе, и его выпученные глаза еще более округлились.

— Но вы не намерены...

— Намерен. Надо все решить сегодня. Эти бретонцы не станут подчиняться бретонцу, поэтому нам остается только одно: пригласить человека со стороны. Они признали мое назначение принцами, поскольку я не бретонец. Признают и ваше назначение моим генерал-майором, принимая во внимание только ваши заслуги профессионального военного, которые я не премину особо подчеркнуть в своем воззвании к ним. Смейтесь, смейтесь, черт возьми. Здесь есть над чем посмеяться.

Корматен, явно желал увильнуть от ответственности, но Пюизе умело отвел их.

— Люди куда более склонны уважать неизвестное, чем знакомое, — таков был его последний, не лишенный сарказма аргумент. — Что вы на это скажете, Жорж?

— Это выход, — ответил Кадудаль.

— Вы слышали, барон? Таков глас рядового той армии, которой вы будете командовать.

— Но мои обязанности? Мне ничего о них не известно.

— Их недолго перечислить: поддерживать единство огромной тайной армии, ожидающей сигнала к выступлению; избегать распыления ее сил в мелких стычках и безрезультатных схватках; укреплять монархический дух и готовность, когда придет время сражаться за трон и алтарь. Таковы ваши обязанности. Они несложны и в их исполнении вам помогут командиры, с которым вы будете консультироваться.

— Господин барон может положиться на меня. Я пользуюсь здесь определенным влиянием, — сказал Кадудаль.

— Как среди рядовых, так и среди командиров, — добавил Пюизе. — Имея рядом с собой Жоржа, вы можете ни о чем не беспокоиться. Итак, прежде чем лечь спать, я напишу свое воззвание.

Барон, подвергшийся двойному воздействию — силы убеждения и силы власти, отбросил остатки сомнений и расположился на одной из грубых постелей, предоставленных ему лесом.

С первыми лучами дня они уже были на ногах и, запив корку хлеба глотком вина, выехали следом за армией, которая с легким шорохом, почти неприметно для глаз, двигалась через предрассветный лес. В засаду отправилась тысяча человек, у каждого была белая кокарда на шляпе, эмблема Святого Сердца на груди и ружье, свисающее с плеча. Буарди не было видно, хотя он шел во главе своего отряда, и когда началась атака, то именно он первым повел своих людей в наступление.

Атака последовала за убийственным шквалом огня, грянувшим с опушки леса, мимо которого ничего не подозревающий конвой двигался по дороге в Ренн.

«Синих» насчитывалось четыреста человек, разделенных на два отряда: один впереди, второй позади длинной вереницы фургонов. Атаке подверглись одновременно голова и хвост колонны. Когда после нескольких залпов полегло около четверти солдат в обоих отрядах, шуаны хлынули из своего укрытия, разделившись на две группы, одну из которых вел Буарди, другую — Кадудаль, и напали на оставшихся в живых солдат, прежде чем те успели оправиться от смятения, вызванного внезапным нападением.

Тщетно пытались уцелевшие офицеры собрать их в боевой порядок. Тщетно майор, отчаянно ругаясь, приказывал им дать отпор противнику. Большинство из них были молодые новобранцы, еще не прошедшие крещения огнем и насмерть испуганные зверским видом напавших на них шуанов. Восстановить рассыпавшийся боевой строй было не в их силах, и как только майор упал на землю с убитого под ним коня, юноши побросали мушкеты и бросились бежать с поля боя: кто по реннской дороге, кто в лес, раскинувшийся напротив того, откуда появились шуаны.

Все произошло так быстро, что уже через полчаса от сражения не осталось никаких следов, кроме стоящих на дороге фургонов. Мертвых и раненых унесли в лес, и орда шуанов, нанесших удар, бесследно исчезла. Сохранился лишь рассказ, принесенный бежавшими с места стычки в реннский гарнизон, командование которого, сознающему свою неспособность разыскать неуловимого противника, оставалось только проклинать его и, к безмерному гневу Конвента, направить в Париж рапорт о богатых трофеях оружия, амуниции, обмундирования и фуража, которыми шуаны пополнили свои запасы для дальнейшего продолжения бандитских вылазок.

КНИГА ВТОРАЯ

Глава I

ЖЕРМЕНА

Холодным, но солнечным октябрьским днем Кантэн де Морле, который только что прибыл в Лондон, шел по Брутон-стрит по направлению к академии, носящей его имя.

Его возвращение в Англию в обществе Пюизе обошлось без приключений благодаря отлично налаженной системе секретной связи, которой пользовались роялисты. Она охватывала всю территорию Бретани, и у восхищенного Кантэна пробудилось глубокое уважение и доверие к человеку, чьими трудами она создавалась и поддерживалась.

Они путешествовали днем, спали ночью и сделали первую остановку немного севернее Ламбаля в тайном убежище на чердаке дома некоей госпожи де Керверсо, вторую — в Вилгурьо, где их радушно приняли в одном крестьянском доме; третью — в Нантуа, откуда агенту Пюизе в Сен-Брие было передано распоряжение к следующей ночи держать наготове рыбачью лодку. Этот агент встретил их в окрестностях Сен-Брие и незаметно провел через кордон береговой охраны и акцизных чиновников, блокировавших проход к берегу. Взятки, как объяснил Пюизе, также сыграли определенную роль в усыплении бдительности стражей берегов Франции.

На маленькой лодчонке они доплыли до одномачтового рыболовного судна, стоявшего в двух милях от берега; на нем добрались до Джерси, а оттуда — на рейсовом пакетботе в Дувр [Дувр — портовый город в Англии, графство Кент, в 28 км от французского порта Кале]. Даже в мирное время их путешествие едва ли могло пройти более спокойно.

И вот, снова войдя в свой дом, Кантэн поднялся по лестнице и как ни в чем не бывало появился в фехтовальном зале.

При виде его седой Рамель, который в это время занимался с учеником, издал восклицание, чем привлек внимание О’Келли, отдыхавшего в амбразуре окна.

— Силы небесные! Это вы, Кантэн, или только ваш призрак?

Прежде чем Кантэн успел ответить, О’Келли уже подскочил к нему и, громко смеясь, тряс его руку; Рамель, бесцеремонно бросив своего ученика, крутился вокруг, а старик Барлоу, вошедший в зал, стоял в нескольких шагах от них, дрожа от волнения.

— А мы, было, думали, что уже никогда не увидим вас по сю сторону ада! — воскликнул О’Келли, положив руку на плечо Кантэна. Глаза его сияли от радости.

— Причина тому — недостаток веры.

— Вовсе нет. Причиной тому ложь, которой мы поверили. Разве мадемуазель де Шеньер не приходила сюда с месяц назад сказать нам, что вас убили?

— По ее словам, вы были убиты шуанами где-то в Бретани, — объяснил Рамель.

— Так сказала вам мадемуазель де Шеньер?

— Да, именно она. И в ее прекрасных глазах стояли слезы. Хотел бы я заслужить их своей смертью. Она сказала, что им сообщил об этом... Как его имя, Рамель?

— Дворецкий Шавере, сказала она. Не припомню его имени. Господин Сен-Жиль получил от него письмо.

— Ясно, — сказал Кантэн и на его губах мелькнула горькая улыбка. — Это многое объясняет. Негодяй слишком поспешил.

Затем вспомнив о слезах, упомянутых О’Келли, Кантэн забыл обо всем остальном. Ему очень хотелось подробнее узнать об этих слезах. Но он не осмелился расспросить о них, решив получить исчерпывающую информацию от особы, которая, как утверждали, их пролила.

— Эту ошибку надо немедленно исправить. Я сейчас же нанесу визит на Карлайл-стрит.

— Вы не сделаете ничего подобного, разумеется, если цель вашего визита — встреча с мадемуазель де Шеньер. Они переехали на Перси-стрит, недалеко от Тоттенхэм-Корт-роуд. Я записал адрес. Думаю, их обстоятельства несколько изменились.

После такого заявления Кантэн не стал медлить. Получив от О’Келли адрес перчаточника на Перси-стрит, он отправился разыскивать его дом. Перчаточник направил его на третий этаж, и, поднявшись по скрипучей, мрачной и узкой лестнице убогого дома, молодой человек постучал в дверь, ведшую в задние комнаты.

К немалому удивлению Кантэна, дверь открыла сама мадемуазель де Шеньер в модном сером платье и с изысканной прической. Ее облик явно не соответствовал жалкой обстановке комнаты.

Она стояла перед ним с широко раскрытыми глазами, и краска медленно сходила с ее лица. Затем она вскрикнула и наконец, справившись с волнением, спросила:

— Это действительно вы, господин де Морле? Вопрос был задан почти шепотом.

— Я напугал вас? Простите меня. Если бы я мог предположить, что вы сами выйдете на мой стук...

— О, нет-нет, — перебила она. — Мы думали, что вы мертвы, кузен Кантэн, и... и...

— Я знаю. О’Келли мне говорил. Вы получили письмо от Лафона.

— Лафон написал, что ему сообщил об этом общественный обвинитель Анжера и что Шавере теперь конфисковано.

— Понятно, — Кантэн с извиняющимся видом улыбнулся. — Могу я войти?

Вопрос Кантэна встревожил мадемуазель де Шеньер.

— Ах, нет. Нет. Я... я бы предпочла, чтобы вы этого не делали. Я здесь не одна. Тетушки и Констана нет дома. И это очень хорошо. Пожалуй, им лучше не знать о вашем возвращении. Не знаю. Мне нужно время, чтобы подумать.

— Я ни в коем случае не хочу причинять вам беспокойство.

— Тогда, пожалуйста, уйдите. Сейчас же. Я бы не хотела, чтобы Констан вас здесь встретил. Мне становится страшно при одной мысли о том, что может случиться. Констан никогда не простит вас, пока жив.

— Значит, он должен простить меня? За что?

— За убийство нашего кузена Буажелена. Видите ли, нам все известно.

— Так! Эта история уже обросла слухами! — Кантэн презрительно рассмеялся. — Он погиб от моей руки. Но я не назвал бы это убийством. Единственным убийцей в этом деле был сам Буажелен.

Ее грустный вопрошающий взгляд застыл на его лице, но шум внизу вновь пробудил ее тревогу.

— Ах, Боже мой! Если это они? Уходите, сударь, уходите, прошу вас.

— Мне надо так много сказать вам, — вздохнул Кантэн. Он думал о слезах, про которые говорил О’Келли.

— У вас будет такая возможность. Я сама приду к вам, а теперь уходите.

Она с трудом выговорила эти слова, и Кантэн понял, что ее обещание объясняется желанием поскорее отделаться от него.

— Когда вы придете?

— Когда хотите. Сегодня. Вечером. О, пожалуйста, уходите!

— Я буду иметь честь ждать вас.

— Ждите. Да, да.

Кантэн еще не успел откланяться, как дверь закрылась, и он удалился, размышляя над тем, сдержит ли она данное ею слово.

Кантэн возвратился домой и стал ждать. В шесть часов вечера Барлоу ввел закутанную в плащ мадемуазель де Шеньер в ту самую обитую панелями комнату наверху, куда она уже приходила перед отъездом Кантэна три месяца назад.