Юный Миддлтон начал подниматься по лестнице, чтобы поставить в известность майора Лэтимера, но по пути столкнулся с Миртль. Лейтенант уже собирался постучать в комнату ее мужа.

— Что случилось, мистер Миддлтон? У вас очень срочное дело? — приглушенно спросила она. Было ясно, что она не хочет тревожить спящих.

Генеральские покои располагались рядом. Миддлтон на цыпочках отошел от дверей Лэтимера; Миртль кивком указала на лестничную площадку между этажами, и там, у высокого окна, уже нормальным голосом сообщила, что муж заснул, крайне утомленный, попросив, чтобы лейтенант, если дело не очень срочное, подождал час-другой.

— Он снова всю ночь будет на укреплениях, вы же знаете, лейтенант, — закончила она.

Миддлтон пробормотал с сомнением:

— Не знаю, что и делать. Там мистер Нилд…

— Кто? — переспросила миссис Лэтимер так резко, что он удивился.

— Мистер Нилд, — повторил лейтенант, — квакер, продавец табака. — Ему даже почудилось, что на лице миссис Лэтимер отразился испуг, но в следующий миг он приписал это своему воображению и игр теней от садовой листвы за окном. Ее голос был ровен, когда она снова заговорила.

— Но что мистеру Нилду нужно от моего мужа?

Она говорила о Нилде, как о старом знакомом, что, впрочем, не показалось Миддлтону странным: за квакером ведь посылали к ее отцу. Возможно, она познакомилась с ним во время одного из визитов на Трэдд-стрит. Поэтому вряд ли, подумал Миддлтон, стоит сообщать ей об истинном положении дел.

— Наверное, что-то связанное с продажей табака, — уклончиво протянул он.

— О, в таком случае… — Миртль заколебалась, потом решительно заявила:

— Пойду и скажу ему, что майора Лэтимера сейчас нельзя беспокоить.

Она уже начала спускаться по лестнице, оставив Миддлтона в затруднительном положении. Прав ли он, позволяя миссис Лэтимер видеться с человеком, которого фактически арестовали?

Он побежал за ней вдогонку.

— Нет, нет, миссис Лэтимер. В этом нет необходимости. Мистер Нилд подождет.

— Но, может быть, ему придется ждать целый час или даже два. Это невежливо.

— Умоляю, не беспокойтесь, мадам. Я ему передам.

— Но я бы хотела сама объяснить обстоятельства. Мы знакомы с мистером Нилдом и будем рады перемолвиться словечком. Я два дня не видела своего отца и хотела бы услышать, какие у него новости.

Еще больше введя в замешательство юного офицера, Миртль направилась в холл. Миддлтон последовал за ней. Чутье военного подсказывало ему, что все это не по правилам. С другой стороны, миссис Лэтимер была женой старшего офицера, главного адъютанта генерала. Что за беда, если она поболтает с Нилдом; тот, в конце концов, может оказаться ни в чем не замешанным.

— Где мистер Нилд? — спросила миссис Лэтимер.

— В библиотеке, мадам, но…

Однако Миртль, больше не слушая, прошла прямо в библиотеку и притворила за собою дверь. Здесь она прислонилась к косяку, обуреваемая дотоле подавляемыми чувствами.

Высокая, в коричневом платье, фигура мистера Нилда была точно такою же, как в прошлый раз. Он стоял у окна и глядел в сад. Некоторое время он продолжал стоять спиной к Миртль, хотя прекрасно слышал звук открывшейся и закрывшейся двери. Затем неторопливо, как человек, уверенный в том, что ему нечего бояться, повернулся, и Миртль вновь увидела его странное бородатое и безбровое лицо, столь непохожее на лицо капитана Мендвилла. Увидев Миртль, он порывисто шагнул вперед, и даже через всю комнату было слышно, как перехватило у него дыхание. Он быстро успокоился и поклонился, снова входя в свою роль.

Миртль тоже взяла себя в руки и подошла на несколько шагов. Ее волнение выдавал только хриплый, напряженный голос:

— Зачем вы сюда явились?

Мендвилл долго смотрел на нее испытующим взглядом, потом, будто найдя ответ на какой-то мысленный вопрос, принял смиренную позу и загнусавил голосом Нилда:

— Мадам, надеюсь, я тебе не помешаю. Мне велели обождать здесь майора Лэтимера.

Она издала возглас гнева и нетерпения:

— О! Неужели снова этот фарс? А как же ваше обещание, как же слово чести, которое вы мне дали, что не вернетесь в Чарлстон и не будете поддерживать связь с моим отцом до конца войны? Я вас не выдала, а вы солгали, приехали, а значит, солгали и во всем остальном. Значит, ложью было и то, что вы приезжали исключительно из-за больного отца. Мои предположения были верны, и доказательством тому ваше возвращение. Вы — шпион! И вы сделали меня своей соучастницей. Соучастницей шпиона!

— Миртль! Ради Бога! — заговорил он нормальным голосом.

Но она негодующе продолжала:

— А мой отец потворствовал всему этому, не заботясь ни о моих чувствах, ни о моей чести.

Он слегка наклонил вперед голову и сказал спокойно:

— Ваш отец — ворноподданный короля.

— Да, он верен королю, и больше ни единому человеку на свете. — Миртль подошла к стулу и бессильно опустилась на него. — О Господи! Вы оба воспользовались моей глупостью. Теперь я понимаю, кем была. Несчастная дура!

Он приблизился к ней сзади и положил руки на спинку стула. Руки его, как и лицо, были окрашены чем-то коричневым. Он легонько дотронулся до ее плеча, она вздрогнула и отпрянула. Ошибиться было невозможно — его прикосновение вызывало у нее омерзение. Миртль тотчас встала, повернувшись к нему лицом.

— Ваша наглость зашла так далеко, что вы пришли сюда, в этот дом! Что вам здесь надо?

Пристально уставившись на нее, Мендвилл ответил вопросом на вопрос:

— А вы не знаете, почему я здесь? Это не ваша затея?

— Моя затея? Безумец!

— Вы ничего не говорили вашему мужу о Джонатане Нилде?

— Я? — изумилась Миртль. — Жаль, Господь не надоумил меня это сделать.

— Вы уверены, что каким-нибудь неосторожным словом…

— Да, уверена. Уверена! — Негодование и нетерпение смешались в ее восклицании. — Однажды я даже солгала в присутствии мужа, вынуждена была солгать генералу Молтри. Он спросил меня, встречала ли я вас — то есть, Нилда — в отцовском доме, и я призналась, что встречала, но притворилась, что вы не вызвали у меня никаких подозрений. О! — она стиснула руки. — Вы потеряли всякую совесть и стыд…

— Совесть, — невесело усмехнулся Мендвилл. — Я пришел не по собственной воле, уверяю вас. Мне предложили прийти, и я не посмел отказаться — меня все равно привели бы насильно. Фактически, меня вынудили.

— Кто вынудил? — спросила она, затаив дыхание.

— Ваш муж. Приглашение исходило от него. Я вообразил… впрочем, это не играет роли. Выгляните в окно, и вам станет ясно, как обстоят дела в действительности. В саду вышагивает часовой с примкнутым штыком. Гарантия, что я не выпрыгну в окно. Они, очевидно, подозревают, что я не совсем табачный плантатор. Но раз вы утверждаете, что не проговорились, я спокоен. У них нет никаких доказательств, и, полагаю, я смогу убедительно разыграть свою роль.

— Разыграть роль?

— Квакера Нилда.

Миртль безрадостно рассмеялась.

— Вы думаете, вам позволят ее играть? Вы думаете, я и теперь, когда вы нарушили свое обещание, по-прежнему буду молчать и обманывать своего мужа?

— А как же иначе?

— Что вы сказали? — поразилась она.

— Ну, да. Как же иначе? Неужели вы теперь осмелитесь меня выдать? Осмелитесь? Разве вы не понимаете, что, сделав это, выдадите себя? Вы признаете себя соучастницей. — Мендвилл подождал эффекта, произведенного на нее этими словами, и вроде бы нехотя пояснил, что он имел в виду: — Вы признали, что встречали Нилда в доме отца. Никто вам не поверит — и в первую очередь муж, — что вы меня тогда не узнали. Какие они могут сделать выводы из вашего умолчания? И что они подумают о ваших постоянных визитах к отцу? Приверженность сэра Эндрю английскому королю слишком хорошо известна. Миртль, дорогая моя, подумайте хорошенько, что вы делаете, прежде чем бессмысленно погубить нас обоих. Ведь вы наверняка погубите себя вместе со мной, а возможно, потянете за собою и мужа. Чего вы этим добьетесь? По-моему, это весомое соображение, и если у вас нет никаких других, не отметайте его — по крайней мере, заведомо. Обдумайте все, прежде чем совершить непоправимое.

— Боже Всевышний! — вырвалось у нее. — Вы подло заманили меня в ловушку!

— Но дорогая! — Мендвилл пожал плечами и меланхолично улыбнулся, — не стоит сгоряча бросаться такими словами…

— Я хранила молчание и пощадила вашу жизнь, а вы за добро отплатили мне злом.

Он решил, что пришло время напомнить:

— Мне казалось, вы возвращали старый долг, поняв, что это — самое малое, чем вы мне обязаны. Вы уверены, что вернули этот долг сполна?

— Абсолютно. Так же, как и в том, что не собираюсь больше лгать.

— В этом нет необходимости, — холодно заметил Мендвилл, — вы и так запутались настолько, что спастись уже не удастся ни вам, ни вашему мужу.

— Моему мужу? Вы повредились умом, должно быть.

— Вот как? Представьте на минутку — меня арестуют. Вслед за этим арестуют вас…

— Почему? Вы тоже намерены меня выдать?

— Выдав меня, вы выдадите себя сами — помните об этом. Вас спросят: давно ли вы узнали, кто скрывается под именем Нилда? Меня спросят о том же. Вправе ли вы ожидать от меня милосердия, которого сами не проявили?

Миртль онемела от изумления, потом опомнилась и заговорила, сжав кулаки:

— О-о! Каков подлец! Подлец! Кажется, я начинаю вас узнавать. Видно, Гарри был прав с самого начала. К несчастью, я не хотела его слушать. С чего я, собственно, взяла, что капитан Мендвилл — благородный и великодушный рыцарь? Не он ли сам так ненавязчиво и скромно на это намекал? Ну и дура!

Мендвилл вздрогнул; она заметила, как внезапно задрожали его губы и побелели, даже под слоем краски, щеки. Однако он все же отменно владел собой и сказал твердо, даже с достоинством:

— Я сражаюсь за свою жизнь. И если мне предстоит потерять ее при вашем, Миртль, содействии, то прежде, чем меня поставят перед командой с мушкетами, я обеспечу такой же бесславный конец вашему мужу. Но, чтобы достичь этого, мне придется пожертвовать и вами. Я не сумею оставить вас в тени. Такой будет цена вашего упорства и черствости. Сжальтесь надо мною, и ни полслова о том, что знаете. Тогда, пусть даже мне выпадет наихудшее, клянусь Богом, я, в свою очередь, промолчу и отправлюсь умирать, не проронив ни единого слова, которое могло бы повредить вам или Лэтимеру. Таковы мои условия.

Мысли путались в голове Миртль; она попыталась сосредоточиться.

— Мне повредить вы сможете, это понятно. Но при чем тут Гарри? Втянуть его вам ни за что не удастся. Нет, не удастся! Вы попросту хотите меня запугать. Трус!

— Ах, оставьте. Подумайте лучше — вас обвиняют в соучастии, и что, по-вашему, за этим последует? У тех, кто будет вами заниматься, возникнет первое естественное предположение: соучастие было осознанным и преднамеренным. Вы по доброй воле навещали отца. Живя в его доме, я собирал и переправлял британцам полезную информацию. От кого, спрашивается, я получал эту информацию? От вас, конечно. Такое предположение будет сделано непременно. А где, со своей стороны, добывали ее вы? От кого, как не от собственного мужа, вы могли получать сведения?

— Выходит, Гарри Лэтимер сознательно выдал нечто такое, что могло принести пользу врагу? И вы надеетесь, кто-нибудь вам поверит?

— Нет. Но это и не обязательно. Он мог проявить и, надо думать, проявлял легкомыслие и делился с вами разными новостями. А во время войны несдержанность — это преступление, караемое смертью, ибо последствия ее ничем не отличаются от последствий предательства.

Миртль похолодела. Ее воля была сломлена, и когда она немного пришла в себя, сил ей хватило только на то, чтобы горько посетовать:

— О, как жестоко я наказана за то, что положилась на ваше слово!

Мендвилл вздохнул и отвернулся.

— А меня преследует какой-то злой рок. Всегда вы меня неправильно понимаете. Я служил вам так преданно, как ни одному человеку на свете. В былые дни я спасал вашего жениха, и не один, а полдюжины раз; однажды спас, когда его смерть могла открыть мне путь к осуществлению самой заветной мечты. И теперь, стоя, быть может, на краю могилы — что я имею? Я заслужил лишь ваше презрение. Где твое милосердие, Господи!

Его притворное отчаяние тронуло Миртль помимо ее желания.

— Вы нарушили свое слово, — повторила она, едва ли не оправдываясь.

Мендвилл почувствовал перемену в ее настроении и пылко воскликнул:

— Я ненавижу себя за это! Но разве у меня был выбор? — и закончил скорбно: — А вы отказываетесь стать на сторону элементарной справедливости, хотя понимаете, что я сам себе не хозяин.

— Вы не хозяин своей чести?

— Нет! — выкрикнул он, впервые за весь разговор дав волю голосовым связкам. Но сразу же сбавил тон и перешел к объяснениям. Мендвиллу было не занимать чувства собственного достоинства. Его высокая фигура стала, казалось, еще выше. — Моя честь принадлежит моей стране, и страна ею распоряжается. Сдержав слово, данное вам, я должен был бы нарушить присягу, данную Англии. Мне приказали вернуться в Чарлстон, и я подчинился — вот и все. А дальше — я уже сказал, что буду бороться за свою жизнь до конца. Чтобы по-прежнему целиком посвящать ее службе моей родине. Это все, что у меня осталось. — И с просветленной грустью добавил: — После того, как вы стали женой Лэтимера.

Печальное и трогательное добавление только усилило смятение Миртль. Она стояла перед ним в нерешительности, он же, считая, что, несомненно, сказал достаточно, с опущенной головою ждал ответа.

Неожиданно они заслышали быстро приближающиеся шаги. Миртль узнала походку мужа, и ее смятение начало перерастать в панику. Как сквозь сон она услышала гнусавый голос квакера Джонатана Нилда. Позже она не могла вспомнить нечто жизненно важное, сказанное им; в памяти остались только его лживые сентенции. Начав говорить, Мендвилл быстро и бесшумно повернулся спиною к двери, чтобы не видеть, когда она откроется.

— …И поэтому, мадам, ты понимаешь, как мне не терпится вернуться на мою плантацию. Я очень встревожен всем этим безбожием, которое творится вокруг, и тем, что мое путешествие может затянуться.

Дверь отворилась; в проеме стоял Лэтимер. Он цепко осмотрелся, но не удивился, ибо Миддлтон, не в силах вынести бремя ответственности, навязанной ему поступком миссис Лэтимер, в конце концов разбудил майора и доложил ему о случившемся.

Миртль, с трудом держась непринужденно, посмотрела ему в глаза. Ее собеседник, зная о появлении Лэтимера, продолжал, стоя к ним спиной, притворяться, что не заметил его прихода, и монотонно бубнил:

— В это время года молодые побеги так же нежны и уязвимы, как новорожденные дети, и требуют неотступных забот земледельца. Хоть я и веду выгодную торговлю с другом Кэри, но знай я, что меня так задержат, никогда не предпринял бы эту последнюю поездку. Мне давно нужно быть на плантации, чтобы захватить первые теплые дожди и заняться пересадкой, иначе за эту сделку я могу заплатить потерей целого урожая. Скажу тебе, мадам…

Мендвилл чуть обернулся и будто бы уловил боковым зрением, что дверь открыта. Он резко оборвал себя и повернулся лицом к стоящему там человеку. Он переждал мгновение, затем слегка поклонился.

— Друг, — сказал он, — ты — майор Лэтимер, которого я жду?

— Вы не ошиблись, — ответил Лэтимер. Он прошел вперед, оставив дверь открытой настежь. Он тепло, но укоризненно, обратился к жене. — Миртль, это не очень благоразумно…

Квакер не дал ему договорить:

— Прошу тебя, не брани леди за то, что она из сострадания пришла скрасить скуку моего одиночества.

— Мистер Миддлтон сообщил мне только то, что пришел мистер Нилд, — нашлась Миртль. — Он не сказал, что ты за ним посылал. Вот я и подумала: вдруг он пришел по поручению отца…

Облачко озабоченности на лбу Лэтимера рассеялось, и он улыбнулся:

— Ну, ничего, это неважно. А ты не знала, что мистер Нилд находится в Чарлстоне?

— Нет… пока мистер Миддлтон не обмолвился, что он у нас.

— Хорошо, хорошо, дорогая. А теперь, полагаю, тебе лучше оставить нас вдвоем.

Гарри проводил ее и прикрыл за нею дверь.

Миртль вышла, оглушенная, со свинцовой тяжестью в груди. Похоже, она окончательно запуталась в тенетах лжи.