И все же мысли Валлана, сделавшие основательный крюк, вернулись к посольству Властомира.

Зимогляд прямо предложил Витгольду через брак укрепить позиции обоих королевств. Не исключая и объединение их после смерти Трегетренского короля.

К сожалению, отец Селины за эту идею ухватился двумя руками, как голодный за окорок. Наплевал на обещания, данные дочери и Валлану. Начал сговариваться с дядькой Властомира о свадьбе.

Сам барон Берсан узнал о том случайно, на границе Трегетрена с Ихэреном. Когда возвращался после удачной погони за Мак Кехтой, увенчавшейся полным разгромом ее банды и смертью — кто бы сомневался? — остроухой ведьмы.

Капитан гвардии повел остатки своего отряда с такой скоростью, что едва не загнал вконец измученных долгим переходом коней. Рукоять секиры ныла в ладонях, отзываясь на прикосновения мелкой дрожью, словно живая. Кто знает, что бы Валлан наговорил королю, успей в Трегетройм вовремя, и чем бы их встреча закончилась?

Но он не успел.

Как ни гнал коня, не успел.

Селина все сделала сама.

Не без помощи расквартированных в столице петельщиков, которым Валлан дал строжайший наказ — слушать принцессу как самого себя, ее высочество устроила ночью дворцовый переворот в лучших традициях. Не даром характером в отца удалась.

Витгольда, столь упрямо цеплявшегося за жизнь, задушили подушкой. И то дело. Кровь королевскую, согласно бытующей молве, проливать грешно. Не отмолишься. А удушить — милое дело.

Сотник Остан со всеми петельщиками поддержали начинание принцессы. На ее же сторону переметнулся королевский казначей — барон Нувель, ныне граф Нувель — и верховный жрец Огня Небесного — Невеот. А коль деньги и божество с нами — кто на нас?

Так и вышло, что капитан гвардии прибыл на все готовое. Вот тебе невеста, вот тебе корона, вот тебе власть…

Но еще одну новость узнали Валлан с Квартулом от армейского сотника Хродгара, направленного с подкреплением в форт Турий Рог на северной окраине королевства. Разбойник-перебежчик, сам того не желая, выдал страшную тайну. Оказалось, Кейлин жив и находится на свободе.

Нелепая случайность.

Десяток петельщиков, сопровождавший принца в его принудительной прогулке на Восходный кряж, напоролся на засаду банды веселинских дезертиров. Каким ветром занесло бородачей аж в пределы Восточной марки? Спору нет, таких ватаг много осталось по всем трем королевствам после того, как война вяло затихла. Еще бы, пропасть народа оружие в руки получила, да хлебнула вольной вольницы. Поняли бандиты, что кровь пролить и отнять чужое гораздо проще, чем соленым потом свое добывать, строить, выращивать.

И вот неведомый промысел высших сил столкнул конвой Кейлина и лесных молодцев. Гвардейцев перебили без всякой жалости. Еще бы, петельщики сами разбойникам спуску не давали. Так чего же в ответ милосердия дожидаться? Пленника, понятное дело, освободили. Враг моего врага — мой друг. Истина давно известная.

Кейлин свое происхождение скрыл. Не стал называться перед лесными молодцами. Мало ли что?

Но воинского искусства своего не припрятывал. Враз показал, как с мечом обращается. А полутораручником, следует признать, владел принц как немногие в Трегетрене. Главарь ватаги в восторг пришел, а с ним и остальные разбойнички. Дали новичку прозвище — Живолом.

А вот с перебежчиком Вырвиглазом трейговский принц явно что-то не поделил. Да оно и понятно, предатель из арданов был, рыжий, усатый и верткий, ровно таракан запечный. А Кейлин арданов никогда не любил.

Вырвиглаз с радостью выложил перед Хродгаром, а потом и перед Валланом, куда направляется шайка, сколько в ней людей, коней и подвод, сколько луков, мечей и копий. Выходило не очень внушительно. Ну, банда и банда. Окружали и вырезали до единого человека и более многочисленные отряды.

Капитан послал расправиться с веселинской ватагой четыре десятка воинов под командованием полусотенника Лабона. Десяток петельщиков и три десятка воинов Хродгара — двадцать лучников, а остальные щитоносцы-копейщики. На первый взгляд, сила вполне достаточная, чтобы раздавить любую шайку, пускай даже три принца там в подручных у главаря ходят.

Не вернулся ни один.

Или нет, неправда. Вернулся один Лабон.

Прискакал в Трегетройм дней через пять после прибытия Валлана. На измученном коне. Сам бледный, в лице ни кровинки, краше в просмоленную лодочку укладывают. И правой руки нет. Обрублена выше локтя.

Лабон-то и рассказал Валлану и Квартулу, как в заброшенной и людьми, и богами деревеньке Щучий Плес у брода встретились два отряда. И что веселинская банда совсем даже на банду не похожа, а скорее на слаженный и отлично вымуштрованный летучий отряд. И Кейлин там если не за предводителя, то уж первый помощник у главаря точно.

Взять шайку с налета, врасплох не получилось. Видать местные предупредили о засаде. Лабон себя воином и командиром из последних никогда не считал, но тут нашла коса на камень. Любой его ход принц упреждал. Лучникам даже нос высунуть из лесу не дал. Полусотенник в обход часть своих конников бросил, так их перебили, словно бабка нашептала, где именно они реку переходить надумали.

Отчаявшись, Лабон предложил Кейлину поединок. Один на один. Грудь на грудь. Знал, не погладит капитан по головке, если не выполнив приказ петельщик вернется. А приказ простой и ясный — привезти голову его высочества в мешке.

Но и тут не повезло полусотеннику. Хоть в гвардии почитался он едва ли не первым мечником. То ли стареть начал, то ли и впрямь Огонь Небесный к принцу благоволил. Кейлин его свалил. Ранил тяжело. Руку отрубил на ладонь выше локтя и еще ребрам досталось. Ежели б не кольчуга, уложил бы на месте.

Тут бы и конец бравому полусотеннику, но принц, по своему обыкновению, раненого пощадил. Велел перевязать.

А потом открылся и перед лесными молодцами, и перед трегетренским отрядом. Объявил, мол, те, кто его наследства лишить удумали, еще кровушкой умоются. Призвал лучников, щитоносцев и петельщиков, в общем, всех бойцов, что с Лабоном к Щучьему Плесу пришли, под свои знамена.

Перешли все. Валлан едва зубы не сломал, когда о том услышал. Его петельщики! Жердяй, Скреп, Заяц… Верные псы.

Нет, человек не может быть понастоящему верным. До конца, до предела, до смерти. Только собакам истинная преданность по силам. За это барон Берсан и любил собак больше, чем людей.

А Лабона отправил Кейлин-Живолом в Трегетройм рассказать об увиденном Валлану и Селине. Принц не сомневался, что его пленение и отправка на восток, в пещерный монастырь — дело, задуманное сестрой, а приведенное в исполнение будущим зятем.

Валлан, выслушав бывшего, но теперь потерявшего доверие помощника, пришел в бешенство. Две ореховые панели, расколотый секирой, и разбитый в щепки кулаком стол — не в счет. Хвала Огню Небесному, люди под горячую руку не подвернулись. Лабон-то привычный — два раза увернулся, а после и гнев прошел. Так же быстро, как и возник.

Через несколько дней, капитан петельщиков, успокоившись, решил вновь выслушать от полусотенника подробности событий в Щучьем Плесе. Но Лабон исчез. Словно сквозь землю провалился. Караковый конь остался стоять в конюшне, а вот хозяин его пропал. Однорукого калеку искали по дворцу, потом по всему Трегетройму. Поискали и бросили. Решили, что Лабон застыдился насмешливых взглядов бывших соратников — еще бы, дал себя обвести вокруг пальца, словно ребенка несмышленого — и ушел. Куда? Да кто его ведает? Может в ту деревню, откуда родом, из которой больше тридцати лет назад явился в столицу счастья искать. А может, еще куда. Трегетрен — большое королевство. Опытный мечник, пусть даже и покалеченный, не пропадет. К любому барону может наняться ратников школить или сынков баронских с мечом обращаться учить.

Наконец-то Валлан выбрался из спальни. Размышления здорово отвлекли его и заставили замешкаться. В маленькой комнатушке-предбанникесоединяющем королевскую опочивальню с коридорами замка, клевали носом четверо петельщиков. Хоть и все вокруг родные и свои в доску, а охрана не помешает.

Увидели капитана. Вскочили, вытянулись во «фронт».

Тут же возились в углу два толстых щенка по-волчьи серой масти. Клык и Коготь. Их капитан петельщиков подобрал еще в конце жнивца, в небогатой фактории трапперов на правобережье Аен Махи.

История обычная — сука загуляла в лесу с волком. А хозяин, нет бы радоваться, решил потопить щенков. За что получил в глаз от капитана петельщиков. А собакус щенками вместе, Валлан забрал с собой. Всего их семеро было, кутят-то. Выжили лишь двое. Переход неблизкий — несколько сот лиг, а они еще маленькие, слабые… Зато теперь отъелись, окрепли и обнаглели. Уже пробовали кусать обитателей дворца за лодыжки. Вот только голосов не подавали. Не лаяли никогда, хотя другие щенки в четыре месяца уже вовсю пробуют тявкать. А у этих, видать, волчья порода сказывалась. Может, потому и избавляются трапперы от помесей? Им-то нужны собаки, чтоб зверя облаивать, охотника к добыче привлекать.

Клички волчатам Валлан сам придумал. Клык и Коготь не отходили от своего хозяина и благодетеля. Так весь день двумя хвостиками и волочились за ним. А вот мать их, черно-белая лайка Тучка, предала спасителя своих детей. Променяла на сладкий аромат кухни и сытную кормежку. От дворцовых поваров не отходила.

Вот и сейчас оба пса-подростка бросились к сапогам капитана гвардии, заскакали на задних лапах, завиляли толстыми, негнущимися хвостами.

Стоящий с правого краю невысокий курносый петельщик улыбнулся, обнажив гнилые зубы. Он тоже был для щенков не последним человеком. Кормил, возил в большой корзине, блох выбирал еще от пустоземелья Аен Махи. Правда, теперь Клык и Коготь вспоминали о старой дружбе все реже и реже.

— Ну что, Рохля, — окинул курносого взглядом Валлан, — кормил псов?

— Так точно! — гаркнул петельщик, еще больше выпячивая грудь.

— Молодцом!

— Рад стараться!

Капитан кивнул. Коротко бросил:

— Охраняйте.

И стремительным шагом направился в оружейную комнату, приспособленную им под кабинет.

Здесь радовал ноздри запах смазки, стали и хорошо пропитанной дегтем кожи перевязей и ножен. Вдоль стен протянулись стойки со старинными алебардами: с прямыми лезвиями, и с более новыми — полукруглыми; с рогатинами и гизармами; с глевиями и рогатыми копьями арданов. На стальных скобах висели секиры, боевые топоры, клевцы и чеканы. На длинном столе лежали одноручные и полутораручные мечи: кавалерийские, с заточкой одного лезвия полностью, а другого — на треть, и пехотные обоюдоострые. Здесь же грудой валялись корды и охотничьи ножи. Под слоем паутины, в укромном уголке, спряталась узкая кривая сабля кочевника из восточной степи. В углу возвышалась громадина двуручного меча — крестообразная гарда почти на уровне ключиц капитана, тяжелый противовес, выполненные в виде копыта, — выше бритого темени.

Валлан провел ладонью по тщательно отполированному древку двурогого, увенчанного тремя зацепами и тремя пробойниками, копья. Память о победе трегетренского оружия над арданскими талунами в отрогах Железных гор.

— Чудная штучка!

— Как сказать… — ответил ему негромкий, но уверенный голос. — Как сказать… Если бы люди придумали столько приспособления для продления и сохранения жизни, как для отнятия оной…

У стола с мечами, опершись узкой ладонью о край, стоял молодой светловолосый мужчина в длиннополом сером кафтане-гамбезоне. Лицо тщательно выбрито, но осунувшееся. Мешки под глазами выдавали усталость чародея. Квартулу в последние дни доставалось не меньше других.

— Угу, — буркнул Валлан. — Ты еще посетуй, что для создания жизни только одна штука придумана.

Жрец пожал плечами. Мол, какой смысл отвечать на скабрезные шутки?

— Вы все, жрецы, такие? — капитан петельщиков прошагал через оружейную и опустился на табурет.

— Какие — «такие»?

— Ну, не от мира сего… Ты ж погляди на себя сбоку. Хорошую шутку-прибаутку услышал и враз покраснел, ровно девка-недотрога.

— Вопрос в том, барон Берсан, что считать хорошей шуткой.

— Да? Ну, давай тебе сказку расскажу. Собрались как-то веселин, ардан и трейг к королевской дочке свататься…

— Довольно, — Квартул устало вздохнул, сделал отстраняющий жест рукой. — На мой взгляд, не время сейчас прибаутками развлекаться.

— Ты думаешь? А что нам помешает? — Валлан набычился. — Южный бунт? Заговорщики из застенка? Или, может, тот повстанец недоделанный?.. Ну, ты меня понял.

— Да понял, понял. Жаль, что мне приходится тебе это объяснять. Должно быть, ее королевское высочество, принцесса Селина, все же чуть больше разбирается в тонкостях государственного управления. Мне бы с ней поговорить…

— Ну да! Пускай спит. Коронация только в полдень. Да, ты проверил — Невеот все по чести приготовил?

— Проверил, — Квартул уселся на соседний табурет. — Невеот сделает все, что ты ему скажешь. А если еще секиру с собой прихватишь… — в голубовато-серых глазах чародея вспыхнули смешливые искорки.

Петельщик громко захохотал. Словно в охотничий рог затрубил.

— Да ты, никак, шутить выучился? А я думал, вовсе пропащий!

«Ты еще и думать умеешь, а я полагал — только секирой махать», — пронеслось в голове у озерника, но вслух он сказал совсем другое:

— Верховный жрец Огня Небесного вчера согласился, что Сущий Вовне есть никто иной, как создатель Огня, а, следовательно, должен верховенствовать.

— Это ж надо! Ты переспорил жреца Огня Небесного?

— Пришлось. Но, признаюсь, он все жилы из меня вытянул.

— Я ж говорил, дай его мне — тогда поглядим, кто из кого жилы тянуть будет.

— Вот и хорошо, что не дал, — Квартул потеребил нижнюю губу — старая школярская привычка. — Теперь он соберет Круг жрецов и разошлет весть по всему Трегетрену. Обновление культа пройдет мягко и безболезненно…

— Как поход в сортир. Слушай, я тебе рассказывал историю? Умирает старый ардан. Вокруг вся семья собралась…

— Прошу, барон Берсан, давай в другой раз, а? — почти взмолился жрец Храма. — Что-то ты слишком веселый сегодня.

— Ха! Квартул, сегодня моя невеста станет королевой. Что ж мне не радоваться?

— Помнится кто-то говорил мне, что хочет получить корону с бою, а не в приданое или по наследству.

Валлан нахмурился.

— Я не понял, чародей. Ты не рад, что ли?

— Почему же, рад…

— Да? Ну, гляди мне…

— Да рад я, рад. Только не стоит от радости плевать на заботы и беды королевства.

— Заговорщиков казним. Сегодня же. Бунты подавим. Не далее, чем в порошнике. Пускай дороги чуток подмерзнут. И телегам обозным сподручнее, и конница незаморенная подтянется. Кейлина… — Валлан все же понизил голос. — Кейлина тоже придушим. Ну что он за силу наберет? Сотню? Ну, две… Ладно, пускай пять. Да я петельщиков прямо сейчас в половину больше выставлю. Причем отборных воинов, не чета его сброду!

— Хорошо, если так. Буду молиться Сущему Вовне, чтобы бунты не заполонили страну…

Прерванный на полуслове звуком осторожных ударов в двери, он замолчал и взглянул на собеседника.

— Кого еще стрыгаи на крыльях принесли? — рыкнул Валлан. — Заходи!

Двойные створки распахнулись. Через порог шагнул чернявый петельщик с седыми висками и нашивками полусотенника. Его лицо выражало крайнюю озабоченность.

— Полусотенник Крег, мой капитан, — гвардеец поднял кулак правой руки до уровня плеча, отдавая честь.

— Что такое? Быстро говори!

— Гонец с западных рубежей, мой капитан.

— Ну?..

— У него послание к тебе от барона Даглана.

— Веди. Да быстро!

Петельщик высунулся в коридор, проорал:

— Заводи!

Вошло еще трое. Два гвардейца поддерживали под локти едва стоявшего на ногах человека в черном табарде с вышивкой на груди — черный медведь, стоящий на задних лапах, на фоне белого щита. Герб Дагланов. Одежду и лицо баронского дружинника покрывала грязь, сапоги на всю высоту голенища измараны засохшей конской пеной.

Валлан насупился еще большеи поднялся с табурета, скалой нависая над вошедшими воинами:

— Что за кикиморовы шутки? Что случилось?

Гонец открыл покрасневшие, воспаленные веки.

— Барон Берсан?

— Да! Я, я! Кто ж еще?

— Тебе письмо от барона Даглана, защитника западных рубежей… — ладонь воина скользнула за пазуху, извлекая на свет перемотанный бечевой клочок пергамента.

— Прими, — кивнул Валлан полусотеннику.

Крег повиновался, бережно забрал из дрожащих пальцев гонца письмо, протянул его капитану.

— Ему, — дернул щекой Валлан, указывая на Квартула, а сам шагнул ближе к дружиннику с западной границы. — Что стряслось? На словах что велел барон передать? Ну?

Петельщик слишком хорошо знал Даглана. Обросший черной бородой, как и служившим гербом многим поколениям его предков медведь, такой же угрюмый и обстоятельный, предводитель баронского ополчения не доверил бы всего послания чернилам и выделанной телячьей коже.

Гонец набрал воздуха в грудь.

— Веселины начали войну…

— Что?! — взревел Валлан, сжимая кулаки.

— Веселины начали войну. Вторглись в Спорные земли. Им не нужна добыча. Они жгут наши поселения, убивают всех… И скотину тоже. Разрушено три форта. До основания. Гарнизоны вырезаны. Веселая Горка и Три Петуха в осаде, но еще держались… — дружинник помолчал, пошевелил губами. — Четыре замка захвачены с налету. От десятка баронов нет вестей.

— Как так! Почему? — капитан петельщиков в сердцах грянул кулаком по стойке с алебардами. Она с грохотом опрокинулась, оружие со звоном запрыгало по каменному полу.

— Не могу знать. Даглан просит помощи. Я скакал три дня. Загнал пять коней…

Усилием воли Валлан взял себя в руки:

— Ладно, воин. Ты с честью исполнил долг, — махнул рукой петельщикам. — Накормить, напоить, уложить спать. Как проснется, Крег, скажешь Нувелю, я передавал-де, десяток корон пускай отсыплет.

— Слушаюсь, мой капитан, — полусотенник дал знак своим и гонца увели. Точнее унесли — сомлевшие от долгой скачки ноги ему почти не повиновались.

Капитан повернулся к жрецу, который сломал печать и разглядывал пергамент, повернувшись спиной к окну.

— Ну?

— Все, как он и сказал, — озабоченно отвечал чародей. — Тут названия сожженных фортов и имена погибших, предположительно, баронов. Даглан собирает ополчение, но боится, что их разобьют по одиночке.

— Три стрыгая и бэньши!

— А не нужно было королевскому дядьке глаза выкалывать и руки послам рубить, — веско проговорил Квартул.

— Учить меня он будет! — вновь вспылил барон, но осекся, замолчал.

Тишину прерывало лишь сопение чародея — местная промозглая осень наградила привыкшего к теплому климату южанина-озерника сильнейшим насморком. Он продолжал теребить губу и водил ногтем по строчкам на листке.

— Теперь Властомиру, курва его мать, только дай порвать, — хрипло буркнул наконец будущий принц-консорт.

— Вот-вот, — согласился Квартул. — А у нас южный бунт на шее камнем висит, да шурин твой на северо-востоке воду мутит…

— Я его голыми руками порву! Честную сталь не измараю! На одну ногу наступлю, за другую дерну!

— Кого? Властомира или Кейлина?

— Обоих! — Валлан врезал с размаху кулаком по столу. Мечи подпрыгнули и жалобно тренькнули.

— Хватит мебель ломать, — чародей опасливо отодвинулся вместе с табуретом. — Что делать думаешь?

Петельщик заходил по комнате, как пойманный волк по тесной клетке:

— Перво-наперво, собирать баронские дружины под копье. Глашатая в Восточную марку. Пусть Торкен Третий поднимает своих баронов и ведет на юг. Бунт подавить. Пускай пообещает каждому дружиннику рыцарский лен в южных землях, а каждому рыцарю — баронскую корону…

— Разумно, — усмехнулся Квартул. — А потом юг будет бунтовать еще два поколения.

— Плевать! Лишь бы подавил. Торкен справится. Я видел маркграфа в деле. А мы встретим веселинов.

— Может, попытаемся договориться? Отдадим Спорные земли. Пошлем кого-нибудь постарше на переговоры.

— С бородачами-лошадниками я еще не договаривался! — вспыхнул Валлан, остановился, перекатываясь с пятки на носок. — Да и не пойдет Властомир на переговоры. Он горло перегрызет за Зимогляда.

— Значит раньше надо было по чести договариваться, — жрец пожал плечами. — Что уж теперь…

— Думаешь, когда б руки не рубили, он бы добрее был бы?

— Ну, не знаю…

— Селина знала, что делала. Витгольд, король наш покойный, меня бы в Трегетройм не впустил. Ее под замком держал.

— Правильно, а она за это батюшку подушкой.

— А что с ним цацкаться? Одной ногой в лодке, а туда же — государственные дела устраивать!

— Не знаю, — Квартул задумчиво отложил пергамент, провел ладонью по груди, нащупывая что-то, незаметное под одеждой. — В Приозерной империи убийство кровного родственника всегда самым страшным грехом считалось и сейчас еще считается. Даже изменившего императору не карают так сурово, как отцеубийцу. Ведь это же человек, которому ты жизнью обязан. Штука, на мой взгляд, почище вассальной присяги будет.

— Тебя не припекало просто, — огрызнулся Валлан. — И вообще вы там, на Юге, давно забыли, с какого конца за меч берутся.

— Ты так думаешь? У меня отец — легат семнадцатого Серебряного легиона. Там у каждого воина серебряная стрелка на шлеме выгравирована. За то, что в чистом поле против десяти тысяч кочевников держались и отход имперского войска прикрыли. Чтоб в семнадцатый легион попасть, рекрут дерется, бывает, на вербовочных пунктах, да только не всякого десятник все равно возьмет.

— Вот как? — петельщик скривился, словно гнилую сливу раскусил. — А что ж ты в жрецы подался? Или трусоват? Не в отца.

Чародей выпрямился, сжав челюсти так, что под тонкой кожей заиграли желваки. Ответил, тщательно подбирая слова:

— В Империи нет обязанности почетнее, чем служить Храму.

— Я ж и говорю — странные вы все.

— Тем более, что я и должен был унаследовать дело отца. Меня, может, с пеленок готовили в армию!

Валлан скептически скользнул глазом по щупловатой фигуре собеседника. Но смолчал. Тем не менее, Квартул его взгляд заметил

— Я с тобой на Север, за Мак Кехтой, ходил — просил пощады? Или, может быть, ныл?

— Ну, нет.

— То-то же.

— А как же тебя угораздило в мантию вырядиться?

Квартул вздохнул:

— У меня был брат. Старший…

— Был?

— Да. Был. Отец сказал, что для нашего рода он умер. Что у Сестора Ларра остался лишь один сын, который должен спасти честь рода.

— И что он натворил, твой мертвый брат?

— У нас, в Империи, принято отправлять старших сыновей от каждого нобильского рода в Храмовую школу. В лето, когда им сравняется десять полных лет. Там проверяют их магические способности. Если мальчики подают надежды, их оставляют для обучения…

— А девок не отправляют, что ли? — заинтересовался рассказом петельщик.

— Фу, — чародей скорчил такую гримасу, словно ему предложили голым по гребню крепостной стены пробежаться. — Какой от женщины может быть прок в магических занятиях? Они живут не разумом, а чувствами. Эмоции в них сильнее рассудка. И таким существам давать в руки магию?

Валлан хмыкнул:

— Вона как у вас там заведено! А все нас варварами зовете.

— Варварство — это бесконтрольное использование Силы. Не прошедший смиряющего дух и плоть обучения в храмовой Школе тебе такого наколдует!..

— Ну-ну. Ты дальше про себя рассказывай. Нечего мне тут храмовыми истинами трясти.

— Мой старший брат… — Квартул запнулся, мучительно решая для себя — называть или не называть имя. И решил, что не стоит. — Мой старший брат был по праву первородства удостоен этой чести. Его приняли в Школу. А потом… Потом он оттуда сбежал.

— Вот так прямо — взял и сбежал?

— Да.

— Молодец твой брат, — петельщик усмехнулся, присел. — Не захотел штаны протирать о лавки. Э, да вы там же, видать, штанов не носите — балахоны ученические. Все равно молодец. Небось матросом на корабль императорский записался или в легион?

— Нет. Вряд ли, — чародей покачал головой. — Храмовая Школа не отпускает так просто своих воспитанников. Тем более прошедших почти шесть лет обучения. Ведь это уже готовый волшебник.

— Ну да, — Валлан притворно всплеснул широкими ладонями, — готовый чародей и вдруг не под надзором у отцов Примулов.

— Вот именно. И он это понимал. Не мог не понимать. Наверняка убежал в Йоль. Или к поморянам. Или на Север, к вам.

— Так ты поищи братца-то. Или нет больше родственных чувств? Любви там братской…

— Нет. Да, наверное, и не было. Я ж его совсем не помню. Когда он уезжал в Школу, два года мне было. Когда удирал — а он забежал домой ненадолго после побега — я его видел, но не запомнил. Дядька какой-то чужой… Темно, страшно, мать плачет. Отцу она так и не рассказала, что брат заглядывал к нам. Отец сильно сердился. Сказал, что нет у него больше старшего сына. Единственный я.

— А тебя в Школу, значит…

— Да. Искупать позор рода Ларров. Как видишь, не зря. К двадцати пяти годам не всякий Квартулом становится. Иной и помрет Додекатулом.

— Чудно говоришь.

— Это у нас ранги такие. Чем ты сильнее, тем ранг выше. Самый верхний — Примул. Из них состоит Священный Синклит, восседающий в Соль-Эльрине. А Додекатул — едва ли не самый нижний.

— Ладно, — Валлан махнул рукой. — Я вот о чем хотел тебя… просить.

Последнее слово далось ему с немалым усилием.

— О чем же? — прищурился жрец.

— Поможешь волшбой? С твоими молниями и огненными шарами мы с веселинами легко совладаем.

Квартул задумался.

— Ну, что ты молчишь, словно медом язык залепил?

— Да вот, думаю. Узнает совет Примулов — сошлют в лучшем случае. В худшем — в подземелье посадят грехи замаливать. Пожизненно.

— Неужто никогда ваши чародеи в мирские дела не вмешивались?

— Вмешивались. Давно. Когда Империя еще молодой была. Тогда все колдовали, кому не лень.

— И что?

— А ничего. Самый первый Священный Синклит, который собрался в Соль-Эльрине, решил — не использовать магию в войнах. Иначе все человечество истребить можно. Армия магов, она…

— Да знаю. Видел, как ты на Красной Лошади управлялся.

— Представь сотню таких как я.

— Представил. Здорово было бы. Таких делов наворотить можно! — Валлан даже руки потер от предвкушения. — Но ты уже колдовал против… Против остроухих.

— В том то и дело, что не против людей. Тут, даже если кто донесет, я как-нибудь выкручусь. Нелюди. Враждебная раса. Необходимость, с целью спасения жизни. Или еще чего придумаю, — жрец не удержался и смачно чихнул.

Петельщик насупился:

— А если так выставим дело. Ты мне военную помощь, а я тебе, после победы, разрешу проповедовать Сущего Вовне вперед Огня Небесного. Так твои отцы Примулы согласятся?

Квартул подумал еще немного и кивнул.

— Согласятся. Только я наперед разрешения спрашивать не буду. А то не дадут. Постой! А ну как люди не захотят Сущего славить?

— Захотят. А не захотят, мы их — на кол, в батоги, в подземелья.

Молодой чародей передернулся:

— Как же так можно?

— А вот так. Можно и все. Соглашайся. Ты свое задание исполнишь. Победителей не судят. Глядишь, к тридцатой зиме сам Примулом станешь. А я королевство сохраню.

— Ладно. Только мне готовиться нужно. Амулеты заряжать. У меня почти ничего не осталось. Дашь мне резчиков? Лучше камнерезов, но можно и мастеров по кости.

— Найду.

— Вот и хорошо, — Квартул вытер нос и верхнюю губу пальцем, потом отер палец о полу гамбезона. — И все же я никогда не пойму жестокости ваших народов… Дочь убивает отца, ищет смерти брата, брат платит ей той же монетой, не захочешь молиться по приказу — на кол…

— Для того, что б понимать, надо вырасти здесь, — Валлан потер лысину. — Три дня не брил, колется. Моего отца, седьмого барона Берсана, грязный смерд убил стрелой. Не понравилось, видишь ли, что за недоимки по всей строгости спрашивал. На охоте подловил. Трейговские луки знаешь как бьют? Не чета вашим пукалкам. Как мне такое стерпеть было? Вот ты мне скажи — ты бы стерпел?

— Да не знаю, — Квартул пожал плечами.

— Ты-то, может, и не стерпел бы. А любой иной озерник утерся и пошел бы к судье. Что, не так?

Чародей промолчал.

— Молчишь? Все вы… — петельщик махнул рукой. — А мне одиннадцать годков было. Я корону баронскую принял и никому не позволил усомниться, что справлюсь. Нашелся один умник. «Опекунство, опекунство…» Я ему шип от моей секиры, — пальцы Валлана нежно пробежали по полукруглому лезвию, — в висок забил, а пока падал, башку снес. Дружина меня во двор на руках вынесла. С тех пор я — восьмой барон Берсан.

— А тот смерд?..

— Не переживай, ему я отомстил. Самого, правда, не поймал. Ушлый мужичонка оказался. И трусливый. Задницу в чащобе схоронил, да так и не вылез. А вся его семья: жена-стерва, трое ублюдков недоношенных, старики — волчья кровь — долго на стене сдыхали. Повешенный на крюке за ребро еще три дня живет. И то если воды не давать. А если давать, и дольше протянет…

Валлан остановился, обнаружив, что чародей глядит на него едва ли не с ужасом. Сказал, как припечатал:

— У нас тут все просто. Не сожрешь, так тебя сожрут. Жди камнерезов. К обеду будут. Да, на коронацию не забудь прийти. Приглашаю.

После того, как петельщик вышел, плотно притворив за собой двери, Квартул еще долго сидел, тупо вперившись глазами в столешницу. Его правая рука, пробравшись за пазуху гамбезона, сжала висящий на простом шнуре амулет — фигурку человека, неумело вырезанную из темного дерева. Руки и ноги едва намечены, круглая голова — две дырки — глаза, две дырки — нос, одна, побольше, рот. Да и чародейств в нем раз, два и обчелся. Ни для какого серьезного волшебства не используешь. Признаться, у амулета было лишь одно магическое свойство. Всегда, в любую погоду, под одеждой или сверху, в кулаке или на столе, он оставался теплым. Когда-то молодому чародею, тогда еще восьмилетнему мальчику, надел его на шею сбежавший из Храмовой Школы старший брат Сесторий Ларр.