Глава 1

Вот уже третий день с неба сыпал противный мелкий дождик. Давно, ох как давно не принимала иссушенная суховеями земля живительную влагу. Но нам, уныло бредущим по правому берегу одной из величайших рек Севера, радости это не приносило. Так часто бывает, умом понимаешь: нужное дело, полезное, а сердце шепчет: ну почему на мою голову, потерпеть чуток нельзя, что ли?

Говорят, в лесу дождь дважды идет — первый раз с неба, а второй с листьев капает. А уж если на несколько дней зарядит, то от мокряди деваться и вовсе некуда. Льет из низких, грязно-серых, как портянки старателя, туч. Срываются мелкие капельки-бисеринки с продолговатых буковых листьев и с темного елового лапника. Тянет сыростью от могучих стволов, от прелой листвы под ногами. Одежда не то чтобы промокает, а напитывается влагой, становится тяжелой и противной на ощупь…

Всё-таки мы — странные существа. В зимнюю стужу мечтаем о погожих летних деньках, в летнюю жару — о свежести морозного утра и скрипе снега под сапогом, весной — об изобильной плодами осени, осенью — о распускающихся цветах и зеленоватой дымке первой листвы. И всё нам не так, всё бурчим под нос: как эта жара надоела! Или холод, или сырость, или… Да мало ли что! А нужно жить и радоваться каждому мигу. Любой погоде, всякому времени года. Иначе за вечной досадой и вся жизнь пролетит, а ее не слишком много отмерено, чай, не перворожденные — им бессмертие на роду написано, а не нам. Я так для себя давно решил, а нет-нет и прорывается недовольство.

Хорошо, что спутники мне попались терпимые к любым чудачествам.

Что за спутники и кто такой я?

Ну, перво-наперво обо мне. Кличут меня все, кого ни встречу, Молчуном. А что? Кличка верная. Не люблю попусту болтать. Может, скрытный такой от природы, а может, не нашелся еще человек, способный меня разговорить по-настоящему. Родом я из Приозерной империи. Хорошая земля, солнечная, приветливая, не чета здешним буеракам. Лежит она далеко отсюда, на Юге. Если в лигах, то сотни четыре с гаком будет, пожалуй. Начни пешком идти, за полтора месяца не доберешься. Расположена моя родина на берегах огромного озера. Ни имени, ни названия не придумали ему люди. Так и зовут — Озеро.

Только из Приозерной империи я удрал шестнадцать лет назад. Прямехонько из Храмовой Школы, что в самом Соль-Эльрине столичном стоит. Есть у нас обычай в Империи… Все старшие сыновья нобилей — тех, кто побогаче, и совсем разорившихся родов — проходят десяти весен от роду проверку на талант к магическим упражнениям. Те, в ком искра обнаружена, отправляются в Школу, и это есть честь великая — как для избранника, так и для всей семьи. Жрецы-чародеи, выученики Школы, огромным почетом и уважением пользуются, во все дела вхожи, ко всякой государственной должности применить знания и умения способны.

Беда в том, что таланта каждому своей мерой отмерено. Одному с походом, через край, — бери, не хочу. Другому — малая толика, ни туда ни сюда. Вот и я вскоре после начала обучения понял, что обделил меня Сущий Вовне главными способностями. Не удавалось, хоть ты тресни, собирать и накапливать Силу в амулетах с тем, чтобы потом использовать по мере надобности. «Заряжать», как говорят жрецы. Да что там заряжать! У меня через пять раз на шестой получалось просто ощутить Силу, взять ее кроху из Мирового Аэра. Нет, пользоваться чужими амулетами, заряженными старшими учениками и наставниками, я мог. И даже неплохо. Но кому нужен чародей-нахлебник, своего создать не способный? Так и норовящий чужим на дармовщинку разжиться? То-то и оно, что никому. А потому дорога мне была одна — в писари или библиотекари. Горбиться за свитками или сметать пыль перьевой метелочкой с тяжелых фолиантов, кланяться и угождать прочим жрецам. Даже тем, кто годами помоложе, зато к волшебству способнее оказался.

Вот когда осознал я это, такое зло взяло. Подумалось: да гори оно всё синим пламенем. И ученичество, и жречество, и почет, и уважение, и сытный кусок хлеба, а сытным он даже у писаря был бы. Бросил всё, не попрощался с товарищами и уж тем более не испросил позволения у строгих наставников. Бедному собираться — только перепоясаться, говорят в Трегетрене. Чашка, ложка, щербатая плошка… Ушел ночью. Как через ограду перебрался — ловкостью я никогда не отличался, а ограда в Школе высоченная, чуть не с крепостную стену, — до сих пор недоумеваю. Видно, здорово досада разобрала. А с досады да с обиды и не такое человек сотворить может. Об одном жалею — несколько пергаментов, которые стишками исписал, под половицей забыл, в тайнике. А может, оно и к лучшему? Раз решил со старой жизнью порвать, рви под корень.

Недолго я странствовал по полям и рощам родной Империи. Наставники не лыком шиты, живо розыск объявили. Кто из арендаторов-вольноотпущенников или из полноправных граждан против Храма пойдет? Когда б замешкался, замели бы и с позором обратно вернули. Вот и постарался я удрать как можно дальше. Только с матерью попрощаться забежал, в наследное имение. Только с матерью. Отец такое надругательство над честью нобиля не стерпел бы. Заглянул тайно, ночью. Мать захлебывалась в беззвучном плаче. Младший братишка — Диний — жался к ее подолу, дичился. Меня-то он совсем не помнил — несмышленышем двухлетним был, когда я в Школу уезжал. Тогда я подарил ему никчемную игрушку — единственный амулет, удачно заряженный бесталанным школяром. Деревянный болванчик, всегда теплый, на прочном кожаном ремешке. Он мог по чуть-чуть отдавать Силу, снимая усталость, смягчая раздражение. Сколько Динию сейчас? Двадцать четыре. Уже давно не ребенок. Где он сейчас, что делает? Живы ли мать со стариком отцом, суровым легатом семнадцатого Серебряного легиона? Кто знает?

Из Империи я направился на Север. В трех королевствах — Трегетрене, Повесье и Ард'э'Клуэне — жизнь сурова, но в чем-то спокойнее. Да и у жрецов пока что руки коротки прибрать северные земли под свое крыло. Народ там молится своим богам. Веселины — Матери Коней, трейги — Огню Небесному, а арданы — Пастырю Оленей. Понятное дело, что все они не что иное, как ипостаси Сущего Вовне, но люди должны справлять религиозные обряды так, как сами того захотят. Во имя душевной свободы. Я обосновался в Восточной марке Трегетрена. Это узкий клин земли в правобережье Ауд Мора, тянущийся до подножия Восходного кряжа. Прибился к старому трапперу. Учился силки ставить, ловушки-плашки настораживать, выделывать шкурки куниц и горностаев, белок и кроликов. Так, может, и прожил бы всю жизнь. Прибился бы к фактории. Глядишь, и семьей обзавелся бы. Но после смерти старика тоска взяла. Просто невмоготу. И тут услышал я о самоцветных приисках, разбросанных по юго-восточным окраинам Облачного кряжа, исконным землям перворожденных.

Случай занес меня именно на Красную Лошадь. Так старатели назвали прииск по имени скалы, встречающей каждого гостя, вольного или не вольного, что выходит к участкам-делянкам.

С тех пор восемь лет моей жизни прочно связаны со старательским трудом.

Выкупил я участок и стал работать. Отрезок жилы мне достался не самый плохой. Кое-что попадалось. Шерлы и аметисты, голубые и розовые топазы, жаргоны и гиацинты. Несколько раз попадались даже смарагды — удача неслыханная по нашим временам. Ведь за несколько сот лет разработки прииск обеднел настолько, что кое-кто из парней предпочитал просеивать и промывать старые отвалы. Доход тот же, а под землю лазить не надо. Не привалит тебя кровля просевшая, не загрызет стуканец приблудный.

В урочные дни — осенью, когда морозец скует раскисшие от дождей дороги, и весной вместе с первой травкой, как спадут вспученные талой водой горные ручьи, — приезжали сборщики подати от ярла Мак Кехты, владельца земли, на которой стоял прииск. Драли в три шкуры. Поди объясни перворожденному, глядящему на тебя как на рабочий скот, что порода обеднела. Лет двести тому назад, может, их подать и была десятиной. А по нынешним временам кое-кто отдавал и половину нажитого.

Годы шли своим чередом. Мне везло. Не только расплачивался с сидами, но и отложил немного на черный день, на возвращение в теплые края — не до старости же кайлом махать в рассечке, когда-то и отдохнуть захочется. Всего один раз попробовал плетей за недоимки. Это в ту зиму, когда простудился изрядно — кашель нутро выворачивал, аж в груди болело. Видно, легкие морозом прихватило: стужа у подножия Облачного кряжа случается — не приведи Сущий. Мой приятель Карапуз отпаивал меня тогда горячим молоком с маслом и медом. Тем и выходил. Но не мог же я позволить, чтоб он на мою хворь свою выручку тратил. Вот и ухнул отложенный запасец в лечение, как в прорву. А весной Лох Белах с подручными приехал. Это сида так звали, который сборщиками подати всегда командовал. Суровый и безжалостный, хотя по-своему справедливый. Смерть он нехорошую принял, но о том позже.

Там же на прииске я и познакомился со всеми своими спутниками.

Гелка — девочка-арданка. Сирота. Ко мне прибилась. И я ее, как дочь родную, оберегаю. Хотелось бы и по закону удочерить, чтоб всё устроить как полагается. Но пока не случилось оказии. Гелкины родители и старшие сестры погибли в одну ночь. На исходе прошлой зимы. Мы-то и знать не знали, и ведать не ведали, что война началась. Люди на перворожденных пошли. Три короля северных держав наконец-то перестали друг другу глотки рвать, а сумели объединиться. Думаю, Лох Белах не остался в стороне от сражений. Всё-таки не последнее место в дружине Мак Кехты занимал. Но, по всей видимости, напоролся на противника посильнее себя. Потому что в одиночку, как зверь подраненный, от погони бежал и на Красную Лошадь вышел. На что надеялся только?

Так часто бывает. Кого боятся, того ненавидят. А если ослабевшим увидят, всяк пнуть норовит. Приняли парни Лох Белаха в кулаки. Почти насмерть прибили. Тут и погоня подоспела. Арданские наемники. У их капитана потом наши бляху нашли с оленем скачущим. Герб Ард'э'Клуэна. Ну, в наемники кто идет? Те, кто в родном краю не ко двору пришелся. То есть воины не самые благородные и достойные. Полуживого сида к стволу липы приколотили железными костылями — такими рамы крепежные сбивают в выработках. А потом пошла гулять вольница! Не всё я своими глазами видел, но о многом догадался, а кое-что парни потом рассказали. Сперва пришлые и та часть наших, которым бесчинства по вкусу, разгромили трактир. «Развеселый рудокоп» он назывался. Почему рудокоп — мы ж всё-таки старатели — надо было в свое время у Харда, хозяина его, спросить. Теперь уж и не узнаешь. Хард как раз отцом Гелке и приходился. Возмутился он, не иначе. Да кому понравится, когда твое добро по ветру пускают. Ну, и порешили его. А там и за семью взялись. Гелка тем спаслась, что в сене зарылась. Отыскали ее, но поздно. Покуражиться не успели. Нашелся в толпе человек, не спрятавшийся за трусливое: «Мой домишко с краю, ничего не знаю». Остановил мародеров. Голыми руками меч отобрал и главаря их срубил.

Этот человек — мой второй спутник. Он из пригорян, чья страна еще дальше к Югу, чем Приозерная империя, у самого подножия гор Крыша Мира, рядом с которыми и Облачный кряж не горы, а так, всхолмье. Его настоящее имя я услышал совсем недавно. Глан. Раньше я знал его под кличкой Сотник. У нас на прииске все были с кличками. Жихарь, Белый, Хвост, Желвак, Воробей… Это еще более-менее пристойные. Каково быть Карапузом или Пупком? Сотник явился на прииск осенью минувшего года. Выкупил участок сломавшего шею в шурфе Пегаша. Работал как все. Неумело, но старательно. Пригорянин оказался молчуном еще похлеще меня. Вот на этом мы и сошлись. Приятно сидеть, курить на склоне дня, когда тебя не донимают глупыми шутками-прибаутками или байками столетней давности.

О том, что Сотник окажется мастером, непобедимым в бою хоть с оружием, хоть без оружия, никто не думал. А зря. Надо было лучше припоминать всё, что о пригорянах рассказывают. Там мальчишка в десять лет уже воин, а старик и в восемьдесят еще опасен, как рогатая гадюка. Правда, до старости пригоряне редко доживают — уж очень воинственный народ. По их понятиям, настоящее ремесло для мужчины — это война. Совсем уж неспособные к боевым искусствам становятся оружейниками, бронниками, ковалями, шорниками. И всё. И никаких златокузнецов, ткачей, краснодеревщиков и прочих мирных занятий.

В ту страшную морозную ночь, озаряемую пламенем трех огромных кострищ, думаю, многие недовольны были творящимся безобразием, но из толпы не высунулись. А Сотник высунулся. Показал пример. Не звал за собой, не произносил речей. Просто поступил как должно. А прочие старатели за ним потянулись. Всё-таки людей честных и справедливых на Красной Лошади оказалось гораздо больше, чем охочих до разгула и грабежей.

Предводитель наемников — капитаном Эваном он назвался — хотел остановить его. Убить нацелился. Хочется верить, что мой крик «Сзади!» помог Сотнику извернуться и опередить врага…

Кто же мог подумать, что Эван — его единоутробный брат?

Братоубийство — страшный грех. По законам любой страны, любой веры. Но еще хуже, когда человек сам себя корить начинает. Совесть, она зверюга та еще, может поедом есть, живьем сгрызать. На себе проверено.

Сотник унес тело Эвана в лес. Хоронить по своему обычаю. Кстати, как в Пригорье мертвых упокаивают? Я до сих пор не знаю. Думал, всех краев обычаи ведомы, даже перворожденных. Ан нет. Надо будет расспросить Глана на досуге. Так вот, из лесу он не вернулся. Думали, сгинул, замерз. Морозы тогда стояли жуткие — деревья так пополам и раскалывались, по всему лесу треск стоял.

Но Глан выжил. Собственно, не без посторонней помощи. Тролль его спас. Вот уж, кажется, сказка — тролль. Оказывается, еще есть на белом свете и такие существа. Точнее, существо. Потому как один он остался. И не тролль вовсе. Последний из народа фирболг. Жили когда-то на нашем материке страшные одноглазые великаны. Ученые и жрецы. Жили в гармонии с природой, познавали ее законы. Пока не приплыли в залив Дохьес Траа, где базальтовый песок черен, а гребни волн несут желтоватую пену, бросая ее на пустынный берег, грифоноголовые корабли сидов — мы все больше зовем их перворожденными, старшей расой. А у сидов разговор короткий: «Что за фирболг? А ну, к ногтю их!» В общем, после резни, которую и войной назвать-то стыдно, в живых остался один-единственный фирболг, или болг, как зовут их перворожденные, или тролль, как зовем их мы, люди. Он-то и подобрал Сотника. Выходил-вылечил, дал приют в своем логове. А как мы встретились с Гланом во второй раз, рассказывать долго.

Третий мой спутник, вернее спутница — перворожденная сида, высокородная феанни, ярлесса Мак Кехта. Во как, а!

С ней я тоже познакомился на Красной Лошади и ничего приятного поначалу в том знакомстве не находил. Приехала она вроде как за данью. Всё-таки единственная наследница покойного ярла. Здорово всех на прииске перепугала. Кто же о Мак Кехте не слыхал? О людоедке Мак Кехте, кровопийце Мак Кехте, зверюге лютой, хуже стрыгая и кикиморы.

Оказалось, подать — только предлог благовидный, а на самом деле разыскивала ярлесса Лох Белаха. Любовь у них была тайная. Это мне потом Этлен объяснил, тоже перворожденный, телохранитель феанни. Тоже боец из непобедимых. Крамольная мысль, конечно, но любопытно, что б вышло, схлестнись они с Сотником? Без оружия или на затупленных мечах. Кто б верх взял? Но этого уже не проверишь никогда. Сгинул Этлен в пещерах под холмами. Стуканец его насмерть заел.

Что ж, Лох Белаха Мак Кехта нашла. В том самом месте, где я его вечные сны смотреть пристроил. Сиды своих мертвецов не закапывают и не сжигают, а укладывают в тихих местах, на утесах или, как я сделал, на помостах в ветвях деревьев.

А кроме любви безвозвратно потерянной, повстречала Мак Кехта старого недруга. Капитан петельщиков — у короля Витгольда так гвардия называется — Валлан от самого Трегетрена гнался за сидкой. Не сам-один, понятное дело. С полусотней бойцов. Да с чародеем. И чародей тот, похоже, у тех же учителей, что и я, науку проходил. Странно всё это. Раньше Священный Синклит старался не лезть в мирские дела сопредельных королевств, предпочитали не волшебством, а хитростью и дипломатией желаемых результатов добиваться. И вдруг — на тебе! Молнией да по перворожденным, Огненным Шаром да по моему домику, в котором Этлен с Мак Кехтой от преследования укрылись.

Но мы спаслись. Чудом, не скрою. Ушли стуканцовыми ходами, тем самым зверем прорытыми, что Карапуза по весне убил. Зловредная тварь!

Долго ли, коротко… Пробирались и по норам, и по старым выработкам, и по пещерам, в известняке подземными водами промытым. Там и телохранителя ярлессы потеряли. Жаль старика. Единственный сид, который у меня симпатию вызывал. Зато нашли мы в одной пещере, красивой восхитительно, непонятный корешок. Тролль его потом, когда с ним и с Гланом в лесу повстречались, обозвал М'акэн Н'арт, то бишь Пята Силы на старшей речи, сидском, стало быть, языке.

Тролль, а лучше сказать Болг, так он сам просил себя называть, рассказал много из истории материка и народов, его населяющих. И в прошлом Пята Силы была, оказывается, святыней его народа, а перворожденные отрядом в дюжину следопытов и филидов-волшебников ворвались в главное святилище фир-болжьего народа да и обобрали его, не оставив никого в живых. Еще сказал Болг, что если этот корень — артефактом старую деревяшку назвать у меня до сих пор язык не поворачивается — вернуть на алтарь, то все беды и несчастья в нашем мире прекратятся.

Красивая легенда. Такая красивая, что верить хочется. Вот разумом понимаешь: не может такого быть на самом деле, неужели тысячу лет всяк соседу горло перегрызть норовит только из-за того, что Пята Силы не там, где надо, валяется! А сердце шепчет: а вдруг правда? А может быть, и в самом деле можно вот так одним махом взять и прекратить кровопролитие, мучения, горе жен утешить, слезы матерей высушить? Если даже самый малый шанс есть, призрачный, как отблеск Ночного Ока на речной стремнине, почему не попытаться?

Мы и отправились Пяту Силы на место возвращать. По моему разумению, мы бы и с Сотником отлично управились. Вдвоем. Но… Женщину поди в чем убеди, коль сама не хочет. Хоть девочку-подростка, хоть сиду четырехсотлетнюю. Если уперлись, ничего не сделаешь. Не пинками же гнать от себя!

Спутник мой шагал по обыкновению молча. Да он никогда особой разговорчивостью не отличался. Не окажись меня на прииске, вот кто был бы самый достойный моей кличкой называться.

Гелка погрузилась в хозяйственные заботы. И без разницы ей, что хозяйства никакого у нас нет и не скоро будет. Собирала корешки и травы. Мол, лучшей приправы для ухи не найти нигде. Как-то раз набрела на куст, увешанный засохшими ягодками малины. Как только медведи пропустили? Насобирала в мешочек. Сказала, заваривать будем. Конечно, будем. И вкусно, и для здоровья полезно. А если бы даже и впустую хлопотала? Ничего страшного. Лишь бы отвлекалась от пережитых ужасов. А еще попросил я ее, чтоб, ежели где тютюнник встретит, мне непременно сказала.

Хуже всех пришлось Мак Кехте. Видно, в душе ее что-то творилось. Доброе или недоброе, не знаю. Хотелось бы, чтоб доброе. А там как придется. Шла сида, не глядя по сторонам. Даже под ноги особо не смотрела. На ходу морщила лоб, шевелила губами, словно спор вела сама с собой. Несколько раз взмахнула кулачком — так увлеклась. Мечи Этлена она пристроила за спиной, как носил телохранитель. Хотел я попросить ее один отдать Сотнику. Не навсегда, на время. Но не решился. Уж больно сердитой казалась феанни.

От мороси нас надежно защищали кожаные плащи — наследство покойного Желвака. Может, кто назовет это мародерством, но у меня от стыда глаза не повылазили внимательно обшарить его тюк, вынесенный из пещеры. Мертвецу всякое разное барахло ни к чему, а живым в самый раз пригодится. Нашлась там добротная одежда взамен истрепанного одеяния Сотника. Просто чудо, что шитая кое-как тонкими сухожилиями накидка из плохо выделанной шкуры косули не разваливалась от любого движения. В мешке бывшего головы обнаружилась отличная кожаная куртка, пришедшаяся Глану впору. Не знаю, как Желвак собирался надевать такую с его-то брюшком. Или на продажу нес? Там же нашлись и новые, даже царапинки на подметке нет, сапоги с мягким высоким голенищем и суконные штаны, тоже не на толстяка рассчитанные. Сотник поначалу попытался отказываться, а потом смирился. Не с мертвого же снято. Вещи новые. В конце концов, не мне объяснять прирожденному воину, что есть взятая с бою добыча. А больше ничего полезного я не нашел. Ерунда всякая. Несколько резных кубков. Ремни, усыпанные серебряными заклепками. Пара шпор. Откуда на прииске? Да и зачем? Какие-то платки, шарфики, пара брошек… Барахольщик, каких поискать. Не следует о покойных так говорить, но сдержаться невозможно. Я повесил тюк на ветку дерева. Кто найдет — того и будет. Правда, не верится, что кто-то заплутает в такой глуши и наткнется на брошенное добро.

Вот так мы и шли. Шагали и шагали. А переправы всё не находилось и не находилось. О броде и речи не шло. Не та река Аен Маха, не таковская. Бревно бы… Да чтоб не очень далеко от воды. Иначе не дотащим. Какие наши силы?

Капельки дождя скапливались на капюшоне и падали на бороду, а когда и на нос. Еще луну назад я мечтал о ливне. А теперь вот полтора дня — и всё, сыт под завязку. А впереди златолист, слякотный всегда и везде. А потом листопад, серые дни, мокрый снег. Страшно, как представишь, что эти месяцы придется провести в дороге.

Никогда я не был перекати-полем. Тяготел к оседлости, крыше над головой, пусть худой, но своей. А теперь понесло в путь-дорогу. Ничего. Не к такому привыкали. Привыкну и к странствиям.

Сотник тронул меня за рукав. По привычке всё время называю его дурацкой кличкой. Всякий раз заставляю себя вспомнить имя Глан, но никак не ввести его в обиход. А какой он Сотник? В Пригорье и понятия такого нет. Как нет и армии в привычном для нас, северян, понимании. Клановые дружины, собираемые опытнейшим в роду или самым бесшабашным воином. Но, с другой стороны, попади он на службу к любому королю или наместнику в Империи, ниже командира сотни уж точно не поставят. А скорее, несколько сотен под начало дадут. Вон егеря конные у Экхарда все, как один, наемники. И живут — в ус не дуют. Жалованье хорошее получают.

Ho это я отвлекся. Глан-Сотник легонько потянул меня за рукав, придерживая:

— Дым. — Я принюхался. Стрыгай его знает. Похоже, взаправду дымком потянуло. Костер чей-то или поселение? Сотник пожал плечами. Всё-таки здорово понимать друг друга без слов.

— Нужно идти осторожнее.

Правильно говорит. Пойдем осторожнее. Мало ли кого встретим в лесу.

— Феанни, — обернулся я к Мак Кехте. — Если там люди, капюшон пониже надвинь. Не ровен час, узнают… И мечи прибери, что ли. Нет нужды силой хвастать. — Она кивнула, скривившись, как от зубной боли. Приятного мало, о себе такое слышать. А кто виноват? Не я водил ее рукой, когда людей смерти обрекала, селения жгла, лютовала. Пускай терпит. Может, поймет что-то.

Я и не ожидал, но сида сняла мечи, скрутила ножны ремешком и сунула под мышку. Неужели думать начала, прежде чем головы рубить, железом махать?

Лес неожиданно закончился. Вначале я удивился, а потом сообразил — порубка. Нарочно расчищенное место, чтобы к домам незаметно никто не подобрался. И огонь, случись лесной пожар, не достал.

Мы остановились на краю вскопанного огорода. Что могут выращивать трапперы за Аен Махой? Репу, морковку, лук. Случалось, и капуста вызревала, но редко. Нежная она. В пятидесяти, а то и поболее шагах торчал плетень. Заботливо, по-хозяйски подновленный к зиме. Перед плетнем лежало бревно.

— Фактория, — негромко проговорил Сотник.

— Похоже, да.

— Лодка будет обязательно.

— Понятное дело. Рыбачат наверняка.

— Попробуем поговорить?

— А куда деваться? — Я развел руками и опять обратился к сиде: — Еще раз прошу, феанни, ради твоей безопасности. Не открывай лица.

Она вскинула подбородок:

— Та амэд'эх фад, шае? Я совсем дура, да?

— Что ты, феанни… И не думал обидеть. Просто…

А что «просто», так и не смог сказать. Как объяснишь, что, зная ее гордость, вспыльчивый нрав, презрение к простолюдинам, граничащее с омерзением, приходится рассчитывать на любой безрассудный поступок?

До плетня оставалось не больше десяти шагов, когда нас обнаружили. Собаки, ясное дело. Пять меховых клубков разной масти и размеров выкатились, окружая незваных гостей. Одна рыжая так и норовила попробовать мою лодыжку на вкус. Сделал вид, что хочу запустить камнем. Собачонка отскочила.

— Эй, мужик! — послышался голос со двора. — Ты чё? Камнями швыряться удумал? А в ухо?

Хороший вопрос. Оставляет большой простор фантазии отвечающего.

— Извини, хозяин. Не со зла, — развел я руками. — Пуганул попросту.

— Уж больно собаки у тебя напористые, — добавил Сотник.

Хозяин подворья подошел поближе. Впрочем, за плетень не перебрался. Осторожность у здешних жителей в крови. А по-другому нельзя. Ротозею — смерть. В руках он держал длинный лук, обернутый берестой. Из такого сохатого валят в два счета. На тетиве стрела. Но тетива пока не натянута.

— Кто такие? С чем пожаловали?

Да, умеет траппер огорошить собеседника, ничего не скажешь. Больше всего в жизни не люблю два вопроса: кто там — через двери — и кто такой? Ума не приложу, что ждут те, кто спрашивает. Что ему, как жрецу Сущего перед смертью, всё выложат? Все намерения, думы, чаянья, что на сердце лежит… Имя назвать — и то мало будет. Если тебя знают, твое имя что-то говорит — одно дело. А как быть с незнакомцем?

Я исподволь разглядывал траппера. Типичный ардан. На первый взгляд, годков около сорока. Невысокий, плотный. Рыжеватые волосы здорово поредели надо лбом. Прямо скажу, лысый мужик. Но борода хороша. Окладистая, густая, восполняет нехватку волос на черепе.