Горячие ветры Севера (№2) - Полуденная буря

Владислав РУСАНОВ

ПОЛУДЕННАЯ БУРЯ

Автор выражает благодарность тренеру конноспортивной базы ДСО «Локомотив» Анатолию Леонидовичу Гладкову

Не загадывай вина, что слаще меда.

Хмель пройдет, обсохнут капли на усах.

Загадай себе хорошую погоду,

А вино, коль станет сил, добудешь сам.

Не загадывай красотку-недотрогу,

Красота приестся, канет год, другой.

Нагадай сухую ровную дорогу,

Что свирелью отзовется под ногой.

Не загадывай каменьев самоцветных,

Сам поймешь — не все то злато, что блестит.

Загадай себе друзей, друзей заветных,

И дорога незаметно пролетит.

Пролог

Над далекой Северной пустошью — бескрайней и безжизненной равниной, дальше которой никто из живущих на материке существ не забирался, — зародился ветер. Он промчался над ледяными, разлапистыми языками глетчеров, взвихрился в теснинах ущелий и набрал силу над перевалами Облачного кряжа. Обогнул острые, заметенные снегом пики, на чьих склонах нашли место древние замки перворожденных сидов — старшей расы — заселивших материк прежде людского племени.

Миновав горный хребет, он достиг широкой поймы Отца Рек, или Ауд Мора, как называли величайшую реку мира перворожденные. Северные королевства — Повесье, Трегетрен и Ард'э'Клуэн — встретили его мрачными чащобами, укромными речными заводями да угрюмыми замками баронов-трейгов и арданских талунов, попытались приостановить стремительный полет горами Гривы, Железными, дремучим Лесогорьем. Да поди ж ты поймай ветер решетом!

Из лесных дебрей ветер вырвался на привольные равнины Приозерной империи, в край оливковых и инжирных рощ, золотых пшеничных нив и изобильных тяжелыми сизыми гроздьями виноградников. Погнал рябь по синей с чуть заметной прозеленью глади великого Озера, озера-моря, дающего исток Ауд Мору. Он мог бы живописать и славную учеными мудрецами Вальону — город-на-Озере, и крытые листовым золотом шпили над беломраморными портиками дворцов и храмов стольного Соль-Эльрина, роскошь загородных поместий нобилей и убожество многочисленных хижин рабов. Но где тот умник, способный разговорить тугие струи воздуха?

И везде, где пролетал ветер, ежились, затягивая вороты рубах, люди, прятались в гнездах птицы, укрывались в логовищах звери. Ветер полыхал зноем и не мог охладить разгоряченные головы и пылающие ненавистью сердца. Чего добивался Сущий Вовне, единственный хозяин и творец всего под живительными лучами Солнца и бесстрастным взглядом Ночного Ока, посылая его на землю?

Спроси Творца: для того ли он создал землю и воду, леса и поля, тварей разумных и неразумных, чтобы реки полнились пролитой кровью, чтобы воздух перестал быть прозрачным от дыма пожарищ, чтобы ненависть выплеснулась горячим бурлящим потоком? Вряд ли. В безграничной мудрости своей не стал бы Сущий Вовне творить для такой цели.

Но не задашь творцу вопроса и не получишь на него ответ.

Да и кто посмеет вопросить? Ведь всё уже решено поколениями ушедших в Верхний Мир предков. Убей или будешь убитым. Отними или останешься голодным. Нанеси удар на упреждение. Успей или опоздаешь навсегда.

Смотри, у него острые уши, и он бессмертен! Убей!

Смотри, он дик и одет в звериную шкуру! Убей!

У него борода иной масти, чем у твоих братьев! Убей!

Он молится не тем богам, он носит другую одежду, он предпочитает колесницу рьщарскому седлу! Убей, убей, убей!!!

И скакали по лесам и полям ватаги вооруженных всадников, тяжкой поступью двигались отряды щитоносцев и лучников, мчались боевые повозки. Летели жадные до свежей крови стрелы, дротики и арбалетные бельты.

Перворожденные вырезали человеческие поселения. Люди, не оставаясь в долгу, огнем и мечом ровняли с землей сидские твердыни. И, однажды начав убивать, не могли остановиться, вцепляясь в глотки друг другу.

Рыжие арданы били темнобородых трейгов. Те отвечали, а после шли войной на русоголовых веселинов. Пригоряне собирали кровавую жатву на южных рубежах Приозерной империи, а имперские легионы уходили далеко на восход, неся на кончиках пик цивилизацию свободолюбивым кочевникам…

В упругих восходящих струях, раскинув широкие крылья, скользил грифон. Крупный, темно-бурый, с легкой сединой в густой гриве. Такой с легкостью убивает архара или безоарового козла — достаточно одного удара когтистой лапы. Не дрогнет он и перед стаей стрыгаев и уступает дорогу только пещерному медведю.

Припадающее к западной кромке дневное светило окрасило киноварью плотную короткую шерсть на кожаных перепонках, султанчики жестких белых волос над ушами и легкую фигурку в меховом пелисе и кольчужном капюшоне — койфе — на хребте грифона.

У всадника — широкие скулы, раскосые глаза и высокая переносица, переходящая сразу в лоб. А если бы перворожденный сид, Ройг Лох Крунх, дозорный Крылатой гвардии из Шкиэхан Уэв', снял койф и подшлемник, взору предстали бы уши с заостренными кончиками. Именно за это сиды удостоились оскорбительного прозвища от людей, населяющих Север, — остроухие. Перворожденные же, памятуя о появлении первых человеческих триб, переваливших в одночасье через южный водораздел, одевавшихся в шкуры, не знавших огня и металлов, звали людей «салэх», что в переводе со старшей речи означало «грязный, мерзкий».

Любви и дружбы между этими расами не водилось…

Лох Крунх натянул левый повод, разворачивая грифона по кличке Клуэсэх — Ушастый. Вздыбившаяся гигантским медведем туча осталась справа. Наметанный глаз различил внизу, на горном склоне, развалины некогда могучей сидской твердыни. Копоть еще не сошла с разрушенных стен, но молодые побеги вереска уже втискивались между валунами, угрожая со временем полностью укрыть сожженный замок под зеленым покрывалом.

Дозорный помнил этот замок. Помнил и перворожденных, когда-то живших в нем.

Рассветные Башни ярла Мак Кехты. Один из старейших родов. Первый из ступивших на берег Дохьес Траа из Мак Кехт — Эхбел не уступал древностью рода и знатностью самому королю сидов — Эохо Бекху. По правую руку от владыки сидел бы он, если бы не болезненная гордость, заставлявшая ярла постоянно искать соперничества с остальными родами. Вначале — в охотничьих забавах, потом — в травлях. Это развлечение стало модным века четыре после высадки сидов, бежавших с уничтоженных огнем горных недр островов, на берегу Надежды — Дохьес Траа.

Какие только чудовища не ступали лапами на белый кварцевый песок ристалищных арен! А какие пари заключались на обшитых шкурами лавках трибун!

А еще через полтора-два века откуда-то с Юга поползли, словно весенние ручейки талой воды с горных склонов, стаи двуногих зверей. Кто-то углядел в них уродливую пародию на сидов. Вкупе с отвратной вонью от невыделанных шкур, которыми двуногие звери — звери? — укрывали свои тела, это и послужило возникновению названия — салэх… Грязный, мерзкий, отвратительный. Новых зверей попытались использовать в травлях. Без особого успеха. Силой-то обделены не были, а вот когтями и клыками уступали даже волкам и кикиморам, не говоря уже о космачах с клыканами.

Первым из сидов, кто понял, что салэх разумны и могут представлять нешуточную опасность, был Эхбел Мак Кехта. Он попытался поднять перворожденных на борьбу. Борьбу на уничтожение. К несчастью, к огромному несчастью для всей древней расы, мало кто прислушался к его пламенным призывам. Тогда ярл начал войну сам. С верной дружиной.

Много крови впитали в ту пору и красноземы, и желтые супеси отрогов Облачного кряжа, и черная жирная земля долины Ауд Мора. Одну, всего лишь одну цель преследовал Мак Кехта — уничтожить салэх, очистить от мерзких и опасных тварей просторы Аэм'Ши Ольен, как называли сиды давший им приют огромный западный материк.

На беду свою, сиды не учли ни огромного жизнелюбия, ни приспособляемости этого племени. Косматые полузвери в шкурах дали достойный отпор благородным воителям Севера. Они освоили стальное оружие, верховую езду и основы тактики. Потом двинулись дальше — придумали лук с большей скорострельностью, чем арбалеты перворожденных, и большей дальнобойностью, чем копьеметалки с дротиками. Со временем среди них нашелся военный вождь — кажется, Агрыхом его звали на каркающем языке дикарей, — сумевший объединить разрозненные племена и роды.

Несмотря на то что большинство ярлов признали правоту Эхбела Мак Кехты, стронутой лавины было уже не остановить…

Они, люди (назовем их — люди), освоили волшебство.

Первой магичкой стала некая Телла, воспитывавшаяся как комнатная зверюшка филидой Мадден Утренняя Роса. В чародействе, как и во всём остальном, человеческие колдуны пошли другим путем — своим, жестоким и кровавым. Если филидам перворожденных больше давались заклятия сфер Воздуха и Воды, то маги-люди пользовались Огнем и Землей. Каменный молот, Огненный шар, Стрела огня, Разрывной камень — вот лишь немногие из разработанных и вовсю используемых ими заклинаний.

В войне наступил коренной перелом. Погиб Эхбел Мак Кехта. Главой рода стал его сын, Уснех. Пали многие ярлы и феанны. Недаром сиды называли войну, окончившуюся более пяти веков тому назад, Войной Утраты. Люди звали ее Войной Обретения.

Все земли по левому берегу Ауд Мора и его крупнейшего притока Аен Махи остались за человеческими племенами. Впрочем, какие там племена! К тому времени вожди стали королями, графами, талунами — так прозвали знатных землевладельцев в Ард'э'Клуэне.

Сиды смирились, но не забыли ничего. Ледяной стеной презрения оградили себя и сохраненную землю, Облачный кряж. Признаться, гордость и надменность не мешали им контролировать золотые и серебряные копи на южных склонах, самоцветные прииски, грязную и неблагодарную работу на которых выполняли всё-таки люди — изгои, покинувшие по своей либо по чьей-либо чужой воле родные края на Юге.

Но человеческая память оказалась такой же долгой. И не менее злой. Смертные долго терпели рядом с собой бессмертных. Зависть и ненависть копились.

И вот в сечне текущего года трегетренский король Витгольд предложил соседям, повесскому вождю вождей Властомиру и ард'э'Клуэнскому монарху Экхарду, оставить внутренние свары и, объединившись, двинуть войска на перворожденных.

По зимнему льду перейдя широкий Ауд Мор, армии людей вторглись в пределы Облачного кряжа по долинам рек Аен Л'ем и Аен Г'ер (Поскакуха и Звонкая). В верховьях последней и стояли Рассветные Башни…

Лох Крунх посадил Ушастого там, где некогда находилась площадка перед подъемным мостом. Спешился, отстегивая ремни крепления от седла, на манер конского, но без стремян, накинул повод на крученую ветку искореженной горными ветрами сосенки. Опустился на одно колено, склонив чело к земле.

Он отлично помнил окованные золотом створки ворот замка. Помнил и его обитателей.

Последний владыка Рассветных Башен — Уснех Мак Кехта — стяжал славу полководца еще во времена Войны Утраты. А его дружина! Умный, в меру безрассудный, привычно расчетливый Лох Белах. Этлен, признанный мастер клинка, равного какому не рождалось на просторах материка в последнее тысячелетие. Ойсин Розовая Чайка — один из старейших и мудрейших филидов Облачного кряжа. Но замок не устоял. Воины короля Экхарда оставили от величественного сооружения груду мусора и обугленных валунов.

Где теперь вдова ярла Мак Кехты, отважного Уснеха? Ройг помнил ее еще девочкой — Фиал Мак Кехта, вторая дочь ярла Мак Куана с западных отрогов. Не красавица, но отважное сердце. В бойне на стенах Рассветных Башен выжили лишь Этлен да она. Неукротимая сида нынче полностью посвятила себя мести людям, лишившим ее всего, кроме ненависти. За ней пошли многие наследники ярлов не только из южных и восточных замков, испытавших ужасы войны с салэх, но и с северных и западных склонов кряжа.

Сам король Эохо Бекх, по слухам, рад был бы помочь Мак Кехте и воинами, и оружием, но из уважения к мнению филидов, в особенности Утехайра Семь Звезд и Мораны Пенный Клык, изображал подчеркнутый нейтралитет.

До недавнего времени.

На день С'аухн верховная тройка филидов после гадания на внутренностях детеныша пещерного медведя обнаружила связь между Мак Кехтой, охотящейся где-то в долине Аен Махи на салэх, и неведомым злом, пробудившимся в тех же краях. Но что это за связь, оставалось непостижимой загадкой, разгадать которую был послан отряд под предводительством последнего морского ярла Эйана Мак Тетбы.

Почти полный месяц прошел с той поры.

Утехайр Семь Звезд повторил гадание. Конечно, не привязанная к строгому расположению светил дня С'аухн ворожба не могла дать такой же безупречно точный результат, но одно стало ясным. И Мак Кех-та, и неизвестное, но оттого не менее устрашающее Средоточие Зла переместились далеко на Юг.

Король немедленно послал дозорного Крылатой гвардии Шкиэхан Уэв', чтобы сообщить Мак Тетбе о произошедших изменениях и передать ему обещанный амулет, способный указать направление к цели поисков. Ройг Лох Крунх, командир крыла дозорных, вынужден был провести эту ночь в развалинах Рассветных Башен. Увы, грифон не может лететь без роздыха и сна.

Перворожденный расседлал грифона, бросил ему несколько полос сушеной козлятины. Развел костер, зачерпнул маленьким — в полете каждый гран веса на счету — котелком воды из весело щебечущего Аен Г'ера.

Клуэсэх обиженно склевал скудную порцию. Он носил Лох Крунха не первый год и точно знал — добавки не предвидится. Поклекотав вполголоса для порядка, грифон улегся, вытянул передние лапы, прикрыл голову крылом и уснул.

Ройг дождался, пока вода закипит, и бросил в котел залитый воском шарик — смесь меда злых горных пчел и трав, снимающих усталость и просветляющих голову, — остролист и рагульник, стоцвет и кислец. Есть не хотелось. Перворожденный расположился поудобнее — вблизи Ушастого можно не опасаться охочих до двуногого мяса хищников — и уснул…

Столбы жирного дыма изгибались под порывами ветра, марая хлопьями сажи снеговые шапки на скальных карнизах. Запах гари еще отгонял четвероногих падальщиков, но сведенные судорогой ветви окрестных сосен уже кишели жадным вороньем.

Снег перед наполовину обрушенными стенами был взрыт, перемешан с кровью, обрывками одежды, обломками утвари и вновь утоптан. Правее разбитых в щепы ворот возвышалась тщательно уложенная куча голов. Все с заостренными ушами и высокими переносицами. Многие — обезображенные, с разорванными ртами, выколотыми глазами, оторванными мочками. Тела защищавших замок перворожденных догорали в огромном кострище посреди внутреннего двора. Мороз и жар. Чистота горного воздуха и смрад паленой плоти. Словно сошлись в единую круговерть огненный и ледяной круги Преисподней. Над напоенным запахом смерти пепелищем звенел ручей. Он не останавливал бег кристально ясных струй даже в самые лютые холода. Ручей, давший название здешним краям. Поющий перекат. Владения ярла Мак Дрейна. Бывшие владения… Два тонконогих коня, с хрустом топча намерзшую за ночь корочку наста, приблизились к пожарищу. Серый в яблоках и светло-соловый, почти белый. Сид, сидевший на соловом, держал шлем на колене. Из-под толстого вязаного подшлемника виднелась пепельная челка.

— Мы не успели, Этлен, — проговорил он, пощипывая длинный ус.

— Боюсь огорчить тебя, Байр, наш отряд мало чем смог бы помочь осажденным. Разве что красиво умереть вместе с ними.

Этлен не носил ни шлема, ни подшлемника, а длинные, ниже лопаток, седые волосы собирал в хвост. В отличие от спутника, он озирал картину недавней бойни с холодным бесстрастием. Усов Этлен не отпускал. Усы — привилегия благородных, имеющих право называться феаннами и нести приставку к родовому имени. Таких, как Байр Лох Белах — старший дружинник ярла Мак Кехты и вообще д'эш — правая рука, как говорили перворожденные.

— Я понимаю, Этлен, — кивнул Лох Белах, — но чувство вины не опускает меня.

— На Мак Дрейна ударили такой силой, — Этлен заставил коня подойти ближе к сложенным головам, — что просто расплющили в лепешку. Салэх, в большинстве своем, неважно владеют оружием, посредственны в тактике и стратегии, но их много.

Он наклонился, выглядывая что-то в жуткой груде.

— Если ты ищешь Карэга Мак Дрейна, то оставь надежду. Головы ярлов салэх увозят с собой. Для украшения своих варварских замком, надо полагать, — заметил Лох Белах.

— Нет, я ищу Кондлу Пестрое Крыло. Хороший был целитель. Ему я обязан тем, что сносно владею левой рукой.

Лох Белах усмехнулся. «Сносно владею!» Этлен скромничал. В мастерстве игры клинков ему не было равных ни на северных, ни на южных отрогах Облачного кряжа. Пожалуй, лишь Майл Лох Ньета, оруженосец короля, способен потягаться с седым телохранителем Мак Кехты. Но Этлен вызовов на поединки, даже на затупленном, учебном оружии, не принимал.

Ни одна из голов, лежащих на поверхности, не была головой Кондлы Пестрое Крыло. Копаться в куче Этлен не захотел.

— Как ты, думаешь, Байр, — произнес он, выпрямившись в седле, — куда салэх направились теперь?

— Я не думаю, — вздохнул тот едва заметно. — Я знаю. К Рассветным Башням.

— Да? Пожалуй.

— Ярла следует предупредить. — Несмотря на превосходство в высокородности и прожитые шестьсот с лишним лет, Байр продолжал советоваться с телохранителем. Оно и верно. Этлен-то видел вдвое больше весен.

— Верно.

— Орда салэх движется медленно. Они отягощены трофеями, обозами с ранеными. Они устали, в конце концов, после своих равнин…

— Согласен. Только салэх — давно не орда. Ордой они были при жизни нашего старого ярла, Эхбела Мак Кехты. Сейчас они — войско.

— Хорошо. — Лох Белах дернул щекой, но стерпел поучение.

— Они движутся вдоль Аен Г'ера. По главной тропе. Наша задача — отрезать подкрепление. Сбросить вниз, в долины. Обоз рассеять и, по возможности, уничтожить. Мы атакуем их у Полосатого пальца.

— Отлично, — одобрительно кивнул Этлен. — Лучше не придумает и сам Эохо Бекх.

Байр наклонился, чертя по снегу кончиком меча:

— Вот дорога. Вот скала. Это ущелье. Ударим отсюда и отсюда. Рассечем. Заставим подводы сгрудиться и сбросим с обрыва в Аен Г'ер.

— Согласен. Позволю себе дополнить твой план, Байр. Салэх, с которыми мы столкнулись, называют себя арданами. Так?

— Так.

— Арданские воины предпочитают сражение на колесницах. Есть у них и пехота, и конница, но ударная сила — колесные повозки.

— Колесницы? В горах? — с сомнением покачал головой Лох Белах.

— То-то и оно. Они, без сомнения, потянут свои колесницы в горы. Значит, повозки нужно остановить. Будем сбрасывать на тропу валуны. Пусть чинят колеса, оси, днища. Пусть бросят повозки и идут пешком. Чего-чего, а боевого пыла им это должно поубавить.

— Блестяще. — Лох Белах даже слегка поклонился. — Одна поправка. Ты сказал «будем», тогда как следовало сказать «будете». Ты отправляешься в Рассветные Башни.

Этлен приподнял бровь:

— Во-первых, у меня есть приказ ярла сопровождать тебя и твой отряд, феанн. Кому, как не тебе, знать, чем мы караем самих себя за вольное или невольное неисполнение приказа повелителя. Во-вторых, я хочу сопровождать тебя. Больше шестисот лет назад твой отец, Дамах Лох Белах, просил меня присмотреть за твоей спиной, коли придет пора. Именно этим я и занимаюсь.

Байр помолчал, скользя взглядом по разгорающейся алой полоске над горными пиками.

— Этлен, я ценю тебя как старинного друга моего отца, упавшего на меч шестьсот лет назад из-за потери лица перед ярлом. Я понимаю, что, отсылая тебя, теряю силу, равную десятку опытных мечников. Каждый из моих бойцов, да и я тоже, достойны лишь протирать для тебя клинки. Но… Мне очень нужно, чтобы ты был в Рассветных Башнях, если на замок обрушится беда. Я-то позабочусь о себе сам. Но если что-либо случится с ней…

Лох Белах глянул телохранителю в глаза. Редко в его холодном и самоуверенном взгляде читалась такая мольба.

— С ней… — Этлен вздохнул. — Молодость, молодость… Конечно, я уже давно наблюдаю, как ты медленно лишаешься разума от одной улыбки феанни Мак Кехты.

— Этлен!

— Я стар и вижу многое, что не заметно другим перворожденным. Уснех, я думаю, даже не догадывается. А и догадывался бы? Разве ты преступил черту, отделяющую почтительную любовь вассала к госпоже от пылкой страсти? А даже если бы и преступил? Кстати, феанни выделяет тебя…

— Как верного слугу! — воскликнул Лох Белах.

— Не думаю. Повторюсь, я стар и вижу много невидимого на первый взгляд. Так вот, наш ярл расчетлив, и ему важнее хороший воин и надежный д'эш, пусть и влюбленный в его супругу, чем сотня сплетен и пересудов. Вот его отличие от покойного Эхбела. Тот был горяч. Помнится… Но об этом в другой раз.

— Так ты вернешься в замок? — Пальцы Байра потянулись к рукаву подбитого мехом пелиса старика, но остановились на полпути. — Что до приказа ярла, то я, старший отряда, приказываю тебе доставить весть о врагах в Рассветные Башни. Кто, кроме тебя, Этлен, справится лучше?

— Хорошо. — Телохранитель без удовольствия, но согласился с доводами Байра. — Я возвращаюсь. Прямо сейчас.

— Правильно. К чему терять время?

Этлен поправил перекосившийся ремень конской узды:

— Береги себя, Байр. Не лезь на рожон.

— Постараюсь, — с непроницаемым лицом откликнулся Лох Белах. — Ты тоже постарайся остаться в живых. Знаешь… Ты не совсем прав, Этлен, когда говоришь о том, что салэх слабы во владении оружием. Среди них начали появляться истинные мастера.

— Всякое возможно…

— Погоди, я не закончил. Прошлой осенью в канун Преддверия Зимы — Тус'г'евр'э — на прииске Красная Лошадь… Есть там один… старатель. Он не выполнил полугодовой урок и должен был понести обычное наказание. Но, Этлен, я заглянул в его глаза и увидел там свою смерть.

— Так серьезно? — Телохранитель нахмурился.

— Да, Этлен, да. Я много сражался. Я охотился на самых опасных зверей. Но его я испугался.

— Разумная осторожность еще не трусость.

— Я говорю тебе как наставнику, заменившему отца, и называю белое белым. Я струсил. А ведь со мной была полудюжина перворожденных при оружии и мой меч тоже. А у него не было ничего. Даже кайла или заступа. Даже палки в руках. Только холодная уверенность и ожидание боя.

— Всякое возможно, — повторил Этлен. — Бывает, и дятел поет бурокрылкой. Я всегда следовал принципу — недооценивающий противника наполовину побежден. Но за предупреждение я тебе благодарен, мой феанн. — Он шутливо поклонился, отводя назад правую руку — жест почтения перед высокородным.

Лох Белах хмыкнул:

— Может, ты и прав. Даже наверняка прав. Вот рассказал, и стало легче. Что ж, до встречи, Этлен.

— До встречи, Байр Лох Белах. Да, передай Эохайду — пряжку, которую я выиграл у него в к'ор-а-к'ор, пусть оставит себе.

Старик с места поднял коня в легкий галоп и поскакал вдоль Аен Г'ера. Он не оглядывался. Не потому, что верил в приметы, а потому, что просто не привык оглядываться. Сиду, прожившему больше двенадцати веков, ворошить прошлое не с руки.

Поздний рассвет сменился морозным днем. Прозрачный воздух дрожал над заснеженными верхушками скал и искрился тончайшей пылью. Череда клочковатых хмурых облаков обещала к вечеру изрядный снегопад.

Отставшую от войскового обоза подводу телохранитель заметил едва ли не раньше, чем ездовые, копошащиеся вокруг отвалившегося колеса, увидели его.

Шестъ… Нет, пять лохматых мужиков схватились за копья. Один потянул из-под рогожи расснаряженный лук и задубевшими на морозе пальцами принялся натягивать тетиву.

Этлен оценивающе прищурился и ускорил коня, высвобождая ноги из стремян.

Копейщики, повинуясь командам человека с проседью в бороде, поспешно выстраивались перед телегой, упирали концы оскепищ в землю, рассчитывая применить привычный прием супротив конного. У лучника всё никак не выходило. Он начал тереть ладонь о ладонь, чтобы вернуть подвижность пальцам.

На скаку перворожденный встал в седле, пяткой правой ноги упираясь в заднюю луку, а носком левой касаясь передней. Острие меча глядело в сторону побледневших людей.

— И-и-ий-хоу!

От пронзительного визга крайний обозник — безбородый мальчишка с торчащими из-под шапки огненно-рыжими вихрами — испуганно порскнул в сторону. Отлично выезженный конь сида стал как вкопанный, присев на задние ноги. Этлен взвился в немыслимом прыжке, оттолкнувшись от седла.

Еще в полете конец клинка тронул висок наконец-то справившегося с луком стрелка. Человек кулем свалился с подводы, а сид, прокрутившись на носке, как танцор, рубанул дважды. И, опережая только теперь начавших разворачиваться людей, еще два раза. Спрыгнул на утоптанный снег и аккуратно перерезал горло пареньку, корчащемуся от ужаса под телегой. Над дорогой повисла тишина, прерываемая лишь всхрапываниями коротконогих мохнатых коней.

Обозники, что с них взять. Где же обещанные Байром мастера клинка?

Даже не проверив груз, телохранитель свистом подозвал скакуна. Вскочил в седло. Поехал рысью. Как бы то ни было, а дальше следовало вести себя осторожнее.

У покосившейся скалы с тремя переплетенными стволами сосен Этлен свернул с тропы. Слишком уж много на ней следов близкого пребывания человеческого войска. Теперь, пробираясь по снежной целине, он придерживал коня. Но знание тайных троп давало надежду опередить врага еще до сумерек.

Перворожденный оказался прав в расчетах. Проведя ночь в седле, доверившись чутью коня на узких тропках, вьющихся вдоль скальных карнизов, поутру он увидел приглушенные начавшейся метелью отблески солнечных лучей на окованных золотом воротах Рассветных Башен.

Приземистый, как и все укрепленные обиталища сидов, четырехугольный замок встретил телохранителя кипучей подготовкой к предстоящему сражению. Все, способные держать оружие, таскали связки дротиков к узким бойницам, складывали камни над воротами, наполняли снегом котлы, закрепленные на поворотных шарнирах.

Ярл выслушал донесение от Лох Белаха спокойно, даже слегка равнодушно. Разведчики, конечно, уже доложили о приближении армии арданов. Он кивнул в сторону ярлессы, стоявшей тут же в вороненой кольчуге с изящным самострелом в руках:

— Разве мы можем потерпеть поражение на глазах наших феанни? Только победа, Этлен…

Но горячей убежденности в словах Уснеха не было.

В полдень снегопад усилился. Поземка наметала сугробы под замшелыми стенами, вьюга выла между зубцами и башнями.

Первые разъезды салэх вынырнули из снеговой стены черными размытыми тенями. Самого прыткого всадника, подскакавшего к подъемному мосту, свалили дротиком. Остальные отступили. На время.

Когда основные силы людей, неспешно разворачиваясь полукольцом, стали охватывать замок, дрогнуло сердце даже самого отважного сида. На каждого защитника замка приходилось не менее дюжины врагов.

Снизу ударили стрелы. Многие из них находили бойницы. Салэх крутили над головой пращи — опасное оружие в умелых руках. В ответ летели дротики и бельты, пробивающие и кольчуги, и кованые нагрудники талунов, не говоря уже о Жаках из дубленой кожи. Но людей было слишком много, слишком сильны были их ярость и жажда поживы.

Каленые крючья вцепились в гребень стены. По привязанным к ним веревкам полезли лохматые, грязные салэх.

Веревки резали, но им на смену летели новые.

То здесь, то там отчаянные смельчаки, зажав пятисаженные жердины под мышкой, взбегали вверх при поддержке трех-четырех соратников. В ворота, корежа филигранную работу сидских златокузнецов, ударил невесть как втащенный по горной тропе таран.

Уснех Мак Кехта обходил стены, подбадривая защитников. Его супруга и телохранитель повсюду следовали за ним.

Кипящая вода на время отогнала нападающих от ворот, но в угловую башню уже врывались вскарабкавшиеся по стенам люди. Закипела рукопашная.

Этлен вился волчком, работая двумя мечами, и краем глаза наблюдал, как хладнокровно взводит раз за разом арбалет Фиал Мак Кехта, следил за отточенными движениями сражающегося рядом ярла. Да, телохранитель мог гордиться учеником.

Не успели они очистить левую угловую башню, как торжествующие вопли салэх донеслись из правой.

— Скорее! — Взмахом меча ярл бросил в бой последний резерв, дюжину ловчих Эогана Лох Гэлана, и придержал за рукав пелиса Этлена.

— Слушаю, мой феанн. — Дыхание телохранителя оставалось ровным, словно и не сражался только что.

— Я хочу, чтобы ты спас ее, увел. — Мак Кехта показал глазами на ярлессу.

— Как прикажет мой феанн.

— Вот и хорошо. А пока просто будь подле нее.

Треск разбиваемых в щепы дубовых досок возвестил, что защитники недооценили упорство врагов. Прикрываясь щитами, обтянутыми бычьей кожей, люди вновь подобрались к воротам и взялись за брошенный было таран.

Фиал стреляла, не успевая иной раз прицелиться. Всё равно граненый штырь бельта кого-то да находил в сплошной стене воняющих овчиной и потом салэх. Мечи Этлена, кровожадно шелестя, поддерживали вокруг нее очищенное от врагов пространство три на три шага.

В окошке донжона мелькнули косы и белоснежное одеяние Ойсина Розовая Чайка. Послушные пассам его рук, воздушные потоки уплотнились, сбрасывая людей со стен, швыряя в глаза лучникам пригоршни снега.

— За мной! — срывая голос, прокричал ярл, бросаясь к разбитым воротам.

Толпа захватчиков качнулась назад. Еще бы чуть-чуть!

Но…

Рой стрел влетел в окно, снося филида прочь. Взобравшиеся на стены лучники били прямой наводкой, в то время как оставшиеся за пределами стен беспрерывно посылали стрелу за стрелой по навесной.

Из лязгающего сталью, хрипящего клубка у ворот вывалился Эоган Лох Гэлан, зажимая ладонями вспоротый живот.

Подскочивший сбоку салэх размозжил ему голову ударом кистеня и сам упал с бельтом Мак Кехты в глазу.

— Отходим! — Перемазанный своей и чужой кровью ярл уже не кричал, а сипел.

В его взгляде Этлен прочитал: «Помни, что ты обещал мне!»

— Уходим, феанни, — обернулся телохранитель к ярлессе.

Она не ответила, шаря в пустом подсумке в поисках нового бельта. Этлен схватил сиду за рукав и поволок, опережая пятящихся перворожденных и наскакивающих на их строй, как свора псов на затравленного в плавнях космача, людей.

Конюшня встретила беглецов теплом, запахом сена и тревожным ржанием.

— Зачем ты меня приволок сюда, Этлен? — Возмущению Мак Кехты не было предела.

— У меня есть приказ, феанни, вытащить тебя во что бы то ни стало.

Она на мгновение утратила дар речи:

— Как?.. Кто? Ярл? Уснех? Все бьются, а я?..

— Я получил приказ, феанни, — твердо повторил телохранитель.

— Нет! Пусти меня! — Маленькая ладошка уперлась ему в грудь, смарагдовые глаза потемнели от гнева.

— Не могу, феанни, — мягко возразил сид и добавил: — Не только Уснех просил меня об этом.

— Кто еще?

— Байр Лох Белах.

— Байр? — Сида охнула.

— Байр. Он очень хочет снова увидеть тебя, феанни. Настолько сильно, что решил обойтись без моих клинков.

Этлен горько усмехнулся.

— Байр… — Фиал встрепенулась. — Но как же?..

— Хотим мы того или нет, они обречены. Уснех Мак Кехта это понимает. И понимал с самого начала. Сейчас им движет лишь желание утащить с собой как можно больше салэх. Умереть с честью.

— Но что скажут обо мне прочие ярлы? Бежала, бросив супруга, замок и челядь!

— Боюсь, что живущие по эту сторону гор не скажут уже ничего… А те, кто живет по ту сторону? Пусть скажут хоть что-нибудь. Тогда я спрошу их, не желают ли они поменяться с нами местами.

— Хорошо. — Плечи Фиал опустились. — Куда мы?

— Ты знаешь о тайном ходе, феанни?

— Да…

С треском распахнулась дверь. Ворвавшийся на конюшню за добычей человек застыл, выпучив глаза, забыв о тяжелой рогатине в руках. Он не ожидал встретить сидов, полагая их загнанными в донжон.

Лепесток метательного ножа спорхнул с ладони Этлена, втыкаясь человеку между ключиц.

— Теперь быстрее, феанни! — Телохранитель стремительно ворвался в последнее стойло, ткнул мечом в кипу сена.

Деревянная ляда, закрывающая вход в подземный лаз, отозвалась глухим стуком.

— Быстрее!

Выводившие упирающихся коней захватчики так и не догадались заглянуть под кучу разворошенного сена.

Проведя больше двух суток в тайном укрывище в горах, Этлен и ярлесса вернулись на пепелище. Для телохранителя зрелище разрушенного замка и отсеченных голов перворожденных было уже не в диковинку. Мак Кехта двигалась словно в полусне.

— Уснех! — бросилась она к высокому, замаранному кровью и копотью сугробу, под снежным покровом которого угадывались очертания обледеневших лиц.

— Не стоит искать его здесь, феанни, — отстранил ее телохранитель. — Салэх имеют обычай увозить головы ярлов с собой.

Отяжелевшее воронье вперевалку скакало по снегу, с трудом поднималось в воздух, гроздьями облепляя ветви сосен. Трупы сидов они не трогали, но люди увезли далеко не все тела своих.

Фиал побледнела. Вытащила меч.

Этлен напрягся, ожидая от ярлессы любого сумасбродного поступка. Но она стояла неподвижно, обводя взором разрушенные стены, обугленные трупы, сваленные в гору во дворе, изрубленных на куски псов, закрывавших телами хозяев. Расширившимися ноздрями втягивала гарь, еще курящуюся над кострищем.

— Проклятые салэх, смерть на вас! Сдохните все, по всей земле!.. — Сида сбросила капюшон, опушенный мехом горностая. Толстая коса, отливающая золотом, упала через плечо. — Небом, горами и кровью клянусь… — меч поднялся, устремляясь к низким тучам, — изводить вас по всему миру! Огнем и сталью… — скользящее движение клинка — и коса упала к ногам феанни, — пока дышу, пока в силах двигаться и бороться!

Мак Кехта замолчала. Меч с шорохом вернулся в ножны. Сида обернулась к Этлену:

— Ты со мной?

— Да, феанни. Мои мечи всегда с тобой. До последней черты.

— Тогда пойдем…

Лох Крунх проснулся будто от толчка. Нехорошее место! И приносит нехорошие сны. Как наяву, видел он последний бой ярла и клятву Фиал Мак Кехты, уже ставшую легендой для всего Облачного кряжа.

Ройг хотел напиться из Аен Г'ера, но ему вдруг почудилось, что скачущие по валунам струи окрасились пролитой здесь некогда кровью.

Дозорный пнул в бок мирно сопящего Клуэсэха:

— Вставай, засоня, пора в путь.

Уже паря на спине грифона, ощущая щекой холодный воздух, хоть чуть-чуть вытеснивший к концу м'анфоора изнуряющий землю и всё живое на ней суховей, перворожденный начал приходить в себя.

А к вечеру внизу пролегла широкая лента Ауд Мора, и Лох Крунх вздохнул совсем спокойно. Где-то тут, совсем недалеко, должен быть корабль Эйана Мак Тетбы, а это означает конец пути, с честью выполненное задание и заслуженный отдых.

Глава 1

Правый берег Аен Махи, фактория, яблочник, день двенадцатый, перед сумерками

Вот уже третий день с неба сыпал противный мелкий дождик. Давно, ох как давно не принимала иссушенная суховеями земля живительную влагу. Но нам, уныло бредущим по правому берегу одной из величайших рек Севера, радости это не приносило. Так часто бывает, умом понимаешь: нужное дело, полезное, а сердце шепчет: ну почему на мою голову, потерпеть чуток нельзя, что ли?

Говорят, в лесу дождь дважды идет — первый раз с неба, а второй с листьев капает. А уж если на несколько дней зарядит, то от мокряди деваться и вовсе некуда. Льет из низких, грязно-серых, как портянки старателя, туч. Срываются мелкие капельки-бисеринки с продолговатых буковых листьев и с темного елового лапника. Тянет сыростью от могучих стволов, от прелой листвы под ногами. Одежда не то чтобы промокает, а напитывается влагой, становится тяжелой и противной на ощупь…

Всё-таки мы — странные существа. В зимнюю стужу мечтаем о погожих летних деньках, в летнюю жару — о свежести морозного утра и скрипе снега под сапогом, весной — об изобильной плодами осени, осенью — о распускающихся цветах и зеленоватой дымке первой листвы. И всё нам не так, всё бурчим под нос: как эта жара надоела! Или холод, или сырость, или… Да мало ли что! А нужно жить и радоваться каждому мигу. Любой погоде, всякому времени года. Иначе за вечной досадой и вся жизнь пролетит, а ее не слишком много отмерено, чай, не перворожденные — им бессмертие на роду написано, а не нам. Я так для себя давно решил, а нет-нет и прорывается недовольство.

Хорошо, что спутники мне попались терпимые к любым чудачествам.

Что за спутники и кто такой я?

Ну, перво-наперво обо мне. Кличут меня все, кого ни встречу, Молчуном. А что? Кличка верная. Не люблю попусту болтать. Может, скрытный такой от природы, а может, не нашелся еще человек, способный меня разговорить по-настоящему. Родом я из Приозерной империи. Хорошая земля, солнечная, приветливая, не чета здешним буеракам. Лежит она далеко отсюда, на Юге. Если в лигах, то сотни четыре с гаком будет, пожалуй. Начни пешком идти, за полтора месяца не доберешься. Расположена моя родина на берегах огромного озера. Ни имени, ни названия не придумали ему люди. Так и зовут — Озеро.

Только из Приозерной империи я удрал шестнадцать лет назад. Прямехонько из Храмовой Школы, что в самом Соль-Эльрине столичном стоит. Есть у нас обычай в Империи… Все старшие сыновья нобилей — тех, кто побогаче, и совсем разорившихся родов — проходят десяти весен от роду проверку на талант к магическим упражнениям. Те, в ком искра обнаружена, отправляются в Школу, и это есть честь великая — как для избранника, так и для всей семьи. Жрецы-чародеи, выученики Школы, огромным почетом и уважением пользуются, во все дела вхожи, ко всякой государственной должности применить знания и умения способны.

Беда в том, что таланта каждому своей мерой отмерено. Одному с походом, через край, — бери, не хочу. Другому — малая толика, ни туда ни сюда. Вот и я вскоре после начала обучения понял, что обделил меня Сущий Вовне главными способностями. Не удавалось, хоть ты тресни, собирать и накапливать Силу в амулетах с тем, чтобы потом использовать по мере надобности. «Заряжать», как говорят жрецы. Да что там заряжать! У меня через пять раз на шестой получалось просто ощутить Силу, взять ее кроху из Мирового Аэра. Нет, пользоваться чужими амулетами, заряженными старшими учениками и наставниками, я мог. И даже неплохо. Но кому нужен чародей-нахлебник, своего создать не способный? Так и норовящий чужим на дармовщинку разжиться? То-то и оно, что никому. А потому дорога мне была одна — в писари или библиотекари. Горбиться за свитками или сметать пыль перьевой метелочкой с тяжелых фолиантов, кланяться и угождать прочим жрецам. Даже тем, кто годами помоложе, зато к волшебству способнее оказался.

Вот когда осознал я это, такое зло взяло. Подумалось: да гори оно всё синим пламенем. И ученичество, и жречество, и почет, и уважение, и сытный кусок хлеба, а сытным он даже у писаря был бы. Бросил всё, не попрощался с товарищами и уж тем более не испросил позволения у строгих наставников. Бедному собираться — только перепоясаться, говорят в Трегетрене. Чашка, ложка, щербатая плошка… Ушел ночью. Как через ограду перебрался — ловкостью я никогда не отличался, а ограда в Школе высоченная, чуть не с крепостную стену, — до сих пор недоумеваю. Видно, здорово досада разобрала. А с досады да с обиды и не такое человек сотворить может. Об одном жалею — несколько пергаментов, которые стишками исписал, под половицей забыл, в тайнике. А может, оно и к лучшему? Раз решил со старой жизнью порвать, рви под корень.

Недолго я странствовал по полям и рощам родной Империи. Наставники не лыком шиты, живо розыск объявили. Кто из арендаторов-вольноотпущенников или из полноправных граждан против Храма пойдет? Когда б замешкался, замели бы и с позором обратно вернули. Вот и постарался я удрать как можно дальше. Только с матерью попрощаться забежал, в наследное имение. Только с матерью. Отец такое надругательство над честью нобиля не стерпел бы. Заглянул тайно, ночью. Мать захлебывалась в беззвучном плаче. Младший братишка — Диний — жался к ее подолу, дичился. Меня-то он совсем не помнил — несмышленышем двухлетним был, когда я в Школу уезжал. Тогда я подарил ему никчемную игрушку — единственный амулет, удачно заряженный бесталанным школяром. Деревянный болванчик, всегда теплый, на прочном кожаном ремешке. Он мог по чуть-чуть отдавать Силу, снимая усталость, смягчая раздражение. Сколько Динию сейчас? Двадцать четыре. Уже давно не ребенок. Где он сейчас, что делает? Живы ли мать со стариком отцом, суровым легатом семнадцатого Серебряного легиона? Кто знает?

Из Империи я направился на Север. В трех королевствах — Трегетрене, Повесье и Ард'э'Клуэне — жизнь сурова, но в чем-то спокойнее. Да и у жрецов пока что руки коротки прибрать северные земли под свое крыло. Народ там молится своим богам. Веселины — Матери Коней, трейги — Огню Небесному, а арданы — Пастырю Оленей. Понятное дело, что все они не что иное, как ипостаси Сущего Вовне, но люди должны справлять религиозные обряды так, как сами того захотят. Во имя душевной свободы. Я обосновался в Восточной марке Трегетрена. Это узкий клин земли в правобережье Ауд Мора, тянущийся до подножия Восходного кряжа. Прибился к старому трапперу. Учился силки ставить, ловушки-плашки настораживать, выделывать шкурки куниц и горностаев, белок и кроликов. Так, может, и прожил бы всю жизнь. Прибился бы к фактории. Глядишь, и семьей обзавелся бы. Но после смерти старика тоска взяла. Просто невмоготу. И тут услышал я о самоцветных приисках, разбросанных по юго-восточным окраинам Облачного кряжа, исконным землям перворожденных.

Случай занес меня именно на Красную Лошадь. Так старатели назвали прииск по имени скалы, встречающей каждого гостя, вольного или не вольного, что выходит к участкам-делянкам.

С тех пор восемь лет моей жизни прочно связаны со старательским трудом.

Выкупил я участок и стал работать. Отрезок жилы мне достался не самый плохой. Кое-что попадалось. Шерлы и аметисты, голубые и розовые топазы, жаргоны и гиацинты. Несколько раз попадались даже смарагды — удача неслыханная по нашим временам. Ведь за несколько сот лет разработки прииск обеднел настолько, что кое-кто из парней предпочитал просеивать и промывать старые отвалы. Доход тот же, а под землю лазить не надо. Не привалит тебя кровля просевшая, не загрызет стуканец приблудный.

В урочные дни — осенью, когда морозец скует раскисшие от дождей дороги, и весной вместе с первой травкой, как спадут вспученные талой водой горные ручьи, — приезжали сборщики подати от ярла Мак Кехты, владельца земли, на которой стоял прииск. Драли в три шкуры. Поди объясни перворожденному, глядящему на тебя как на рабочий скот, что порода обеднела. Лет двести тому назад, может, их подать и была десятиной. А по нынешним временам кое-кто отдавал и половину нажитого.

Годы шли своим чередом. Мне везло. Не только расплачивался с сидами, но и отложил немного на черный день, на возвращение в теплые края — не до старости же кайлом махать в рассечке, когда-то и отдохнуть захочется. Всего один раз попробовал плетей за недоимки. Это в ту зиму, когда простудился изрядно — кашель нутро выворачивал, аж в груди болело. Видно, легкие морозом прихватило: стужа у подножия Облачного кряжа случается — не приведи Сущий. Мой приятель Карапуз отпаивал меня тогда горячим молоком с маслом и медом. Тем и выходил. Но не мог же я позволить, чтоб он на мою хворь свою выручку тратил. Вот и ухнул отложенный запасец в лечение, как в прорву. А весной Лох Белах с подручными приехал. Это сида так звали, который сборщиками подати всегда командовал. Суровый и безжалостный, хотя по-своему справедливый. Смерть он нехорошую принял, но о том позже.

Там же на прииске я и познакомился со всеми своими спутниками.

Гелка — девочка-арданка. Сирота. Ко мне прибилась. И я ее, как дочь родную, оберегаю. Хотелось бы и по закону удочерить, чтоб всё устроить как полагается. Но пока не случилось оказии. Гелкины родители и старшие сестры погибли в одну ночь. На исходе прошлой зимы. Мы-то и знать не знали, и ведать не ведали, что война началась. Люди на перворожденных пошли. Три короля северных держав наконец-то перестали друг другу глотки рвать, а сумели объединиться. Думаю, Лох Белах не остался в стороне от сражений. Всё-таки не последнее место в дружине Мак Кехты занимал. Но, по всей видимости, напоролся на противника посильнее себя. Потому что в одиночку, как зверь подраненный, от погони бежал и на Красную Лошадь вышел. На что надеялся только?

Так часто бывает. Кого боятся, того ненавидят. А если ослабевшим увидят, всяк пнуть норовит. Приняли парни Лох Белаха в кулаки. Почти насмерть прибили. Тут и погоня подоспела. Арданские наемники. У их капитана потом наши бляху нашли с оленем скачущим. Герб Ард'э'Клуэна. Ну, в наемники кто идет? Те, кто в родном краю не ко двору пришелся. То есть воины не самые благородные и достойные. Полуживого сида к стволу липы приколотили железными костылями — такими рамы крепежные сбивают в выработках. А потом пошла гулять вольница! Не всё я своими глазами видел, но о многом догадался, а кое-что парни потом рассказали. Сперва пришлые и та часть наших, которым бесчинства по вкусу, разгромили трактир. «Развеселый рудокоп» он назывался. Почему рудокоп — мы ж всё-таки старатели — надо было в свое время у Харда, хозяина его, спросить. Теперь уж и не узнаешь. Хард как раз отцом Гелке и приходился. Возмутился он, не иначе. Да кому понравится, когда твое добро по ветру пускают. Ну, и порешили его. А там и за семью взялись. Гелка тем спаслась, что в сене зарылась. Отыскали ее, но поздно. Покуражиться не успели. Нашелся в толпе человек, не спрятавшийся за трусливое: «Мой домишко с краю, ничего не знаю». Остановил мародеров. Голыми руками меч отобрал и главаря их срубил.

Этот человек — мой второй спутник. Он из пригорян, чья страна еще дальше к Югу, чем Приозерная империя, у самого подножия гор Крыша Мира, рядом с которыми и Облачный кряж не горы, а так, всхолмье. Его настоящее имя я услышал совсем недавно. Глан. Раньше я знал его под кличкой Сотник. У нас на прииске все были с кличками. Жихарь, Белый, Хвост, Желвак, Воробей… Это еще более-менее пристойные. Каково быть Карапузом или Пупком? Сотник явился на прииск осенью минувшего года. Выкупил участок сломавшего шею в шурфе Пегаша. Работал как все. Неумело, но старательно. Пригорянин оказался молчуном еще похлеще меня. Вот на этом мы и сошлись. Приятно сидеть, курить на склоне дня, когда тебя не донимают глупыми шутками-прибаутками или байками столетней давности.

О том, что Сотник окажется мастером, непобедимым в бою хоть с оружием, хоть без оружия, никто не думал. А зря. Надо было лучше припоминать всё, что о пригорянах рассказывают. Там мальчишка в десять лет уже воин, а старик и в восемьдесят еще опасен, как рогатая гадюка. Правда, до старости пригоряне редко доживают — уж очень воинственный народ. По их понятиям, настоящее ремесло для мужчины — это война. Совсем уж неспособные к боевым искусствам становятся оружейниками, бронниками, ковалями, шорниками. И всё. И никаких златокузнецов, ткачей, краснодеревщиков и прочих мирных занятий.

В ту страшную морозную ночь, озаряемую пламенем трех огромных кострищ, думаю, многие недовольны были творящимся безобразием, но из толпы не высунулись. А Сотник высунулся. Показал пример. Не звал за собой, не произносил речей. Просто поступил как должно. А прочие старатели за ним потянулись. Всё-таки людей честных и справедливых на Красной Лошади оказалось гораздо больше, чем охочих до разгула и грабежей.

Предводитель наемников — капитаном Эваном он назвался — хотел остановить его. Убить нацелился. Хочется верить, что мой крик «Сзади!» помог Сотнику извернуться и опередить врага…

Кто же мог подумать, что Эван — его единоутробный брат?

Братоубийство — страшный грех. По законам любой страны, любой веры. Но еще хуже, когда человек сам себя корить начинает. Совесть, она зверюга та еще, может поедом есть, живьем сгрызать. На себе проверено.

Сотник унес тело Эвана в лес. Хоронить по своему обычаю. Кстати, как в Пригорье мертвых упокаивают? Я до сих пор не знаю. Думал, всех краев обычаи ведомы, даже перворожденных. Ан нет. Надо будет расспросить Глана на досуге. Так вот, из лесу он не вернулся. Думали, сгинул, замерз. Морозы тогда стояли жуткие — деревья так пополам и раскалывались, по всему лесу треск стоял.

Но Глан выжил. Собственно, не без посторонней помощи. Тролль его спас. Вот уж, кажется, сказка — тролль. Оказывается, еще есть на белом свете и такие существа. Точнее, существо. Потому как один он остался. И не тролль вовсе. Последний из народа фирболг. Жили когда-то на нашем материке страшные одноглазые великаны. Ученые и жрецы. Жили в гармонии с природой, познавали ее законы. Пока не приплыли в залив Дохьес Траа, где базальтовый песок черен, а гребни волн несут желтоватую пену, бросая ее на пустынный берег, грифоноголовые корабли сидов — мы все больше зовем их перворожденными, старшей расой. А у сидов разговор короткий: «Что за фирболг? А ну, к ногтю их!» В общем, после резни, которую и войной назвать-то стыдно, в живых остался один-единственный фирболг, или болг, как зовут их перворожденные, или тролль, как зовем их мы, люди. Он-то и подобрал Сотника. Выходил-вылечил, дал приют в своем логове. А как мы встретились с Гланом во второй раз, рассказывать долго.

Третий мой спутник, вернее спутница — перворожденная сида, высокородная феанни, ярлесса Мак Кехта. Во как, а!

С ней я тоже познакомился на Красной Лошади и ничего приятного поначалу в том знакомстве не находил. Приехала она вроде как за данью. Всё-таки единственная наследница покойного ярла. Здорово всех на прииске перепугала. Кто же о Мак Кехте не слыхал? О людоедке Мак Кехте, кровопийце Мак Кехте, зверюге лютой, хуже стрыгая и кикиморы.

Оказалось, подать — только предлог благовидный, а на самом деле разыскивала ярлесса Лох Белаха. Любовь у них была тайная. Это мне потом Этлен объяснил, тоже перворожденный, телохранитель феанни. Тоже боец из непобедимых. Крамольная мысль, конечно, но любопытно, что б вышло, схлестнись они с Сотником? Без оружия или на затупленных мечах. Кто б верх взял? Но этого уже не проверишь никогда. Сгинул Этлен в пещерах под холмами. Стуканец его насмерть заел.

Что ж, Лох Белаха Мак Кехта нашла. В том самом месте, где я его вечные сны смотреть пристроил. Сиды своих мертвецов не закапывают и не сжигают, а укладывают в тихих местах, на утесах или, как я сделал, на помостах в ветвях деревьев.

А кроме любви безвозвратно потерянной, повстречала Мак Кехта старого недруга. Капитан петельщиков — у короля Витгольда так гвардия называется — Валлан от самого Трегетрена гнался за сидкой. Не сам-один, понятное дело. С полусотней бойцов. Да с чародеем. И чародей тот, похоже, у тех же учителей, что и я, науку проходил. Странно всё это. Раньше Священный Синклит старался не лезть в мирские дела сопредельных королевств, предпочитали не волшебством, а хитростью и дипломатией желаемых результатов добиваться. И вдруг — на тебе! Молнией да по перворожденным, Огненным Шаром да по моему домику, в котором Этлен с Мак Кехтой от преследования укрылись.

Но мы спаслись. Чудом, не скрою. Ушли стуканцовыми ходами, тем самым зверем прорытыми, что Карапуза по весне убил. Зловредная тварь!

Долго ли, коротко… Пробирались и по норам, и по старым выработкам, и по пещерам, в известняке подземными водами промытым. Там и телохранителя ярлессы потеряли. Жаль старика. Единственный сид, который у меня симпатию вызывал. Зато нашли мы в одной пещере, красивой восхитительно, непонятный корешок. Тролль его потом, когда с ним и с Гланом в лесу повстречались, обозвал М'акэн Н'арт, то бишь Пята Силы на старшей речи, сидском, стало быть, языке.

Тролль, а лучше сказать Болг, так он сам просил себя называть, рассказал много из истории материка и народов, его населяющих. И в прошлом Пята Силы была, оказывается, святыней его народа, а перворожденные отрядом в дюжину следопытов и филидов-волшебников ворвались в главное святилище фир-болжьего народа да и обобрали его, не оставив никого в живых. Еще сказал Болг, что если этот корень — артефактом старую деревяшку назвать у меня до сих пор язык не поворачивается — вернуть на алтарь, то все беды и несчастья в нашем мире прекратятся.

Красивая легенда. Такая красивая, что верить хочется. Вот разумом понимаешь: не может такого быть на самом деле, неужели тысячу лет всяк соседу горло перегрызть норовит только из-за того, что Пята Силы не там, где надо, валяется! А сердце шепчет: а вдруг правда? А может быть, и в самом деле можно вот так одним махом взять и прекратить кровопролитие, мучения, горе жен утешить, слезы матерей высушить? Если даже самый малый шанс есть, призрачный, как отблеск Ночного Ока на речной стремнине, почему не попытаться?

Мы и отправились Пяту Силы на место возвращать. По моему разумению, мы бы и с Сотником отлично управились. Вдвоем. Но… Женщину поди в чем убеди, коль сама не хочет. Хоть девочку-подростка, хоть сиду четырехсотлетнюю. Если уперлись, ничего не сделаешь. Не пинками же гнать от себя!

Спутник мой шагал по обыкновению молча. Да он никогда особой разговорчивостью не отличался. Не окажись меня на прииске, вот кто был бы самый достойный моей кличкой называться.

Гелка погрузилась в хозяйственные заботы. И без разницы ей, что хозяйства никакого у нас нет и не скоро будет. Собирала корешки и травы. Мол, лучшей приправы для ухи не найти нигде. Как-то раз набрела на куст, увешанный засохшими ягодками малины. Как только медведи пропустили? Насобирала в мешочек. Сказала, заваривать будем. Конечно, будем. И вкусно, и для здоровья полезно. А если бы даже и впустую хлопотала? Ничего страшного. Лишь бы отвлекалась от пережитых ужасов. А еще попросил я ее, чтоб, ежели где тютюнник встретит, мне непременно сказала.

Хуже всех пришлось Мак Кехте. Видно, в душе ее что-то творилось. Доброе или недоброе, не знаю. Хотелось бы, чтоб доброе. А там как придется. Шла сида, не глядя по сторонам. Даже под ноги особо не смотрела. На ходу морщила лоб, шевелила губами, словно спор вела сама с собой. Несколько раз взмахнула кулачком — так увлеклась. Мечи Этлена она пристроила за спиной, как носил телохранитель. Хотел я попросить ее один отдать Сотнику. Не навсегда, на время. Но не решился. Уж больно сердитой казалась феанни.

От мороси нас надежно защищали кожаные плащи — наследство покойного Желвака. Может, кто назовет это мародерством, но у меня от стыда глаза не повылазили внимательно обшарить его тюк, вынесенный из пещеры. Мертвецу всякое разное барахло ни к чему, а живым в самый раз пригодится. Нашлась там добротная одежда взамен истрепанного одеяния Сотника. Просто чудо, что шитая кое-как тонкими сухожилиями накидка из плохо выделанной шкуры косули не разваливалась от любого движения. В мешке бывшего головы обнаружилась отличная кожаная куртка, пришедшаяся Глану впору. Не знаю, как Желвак собирался надевать такую с его-то брюшком. Или на продажу нес? Там же нашлись и новые, даже царапинки на подметке нет, сапоги с мягким высоким голенищем и суконные штаны, тоже не на толстяка рассчитанные. Сотник поначалу попытался отказываться, а потом смирился. Не с мертвого же снято. Вещи новые. В конце концов, не мне объяснять прирожденному воину, что есть взятая с бою добыча. А больше ничего полезного я не нашел. Ерунда всякая. Несколько резных кубков. Ремни, усыпанные серебряными заклепками. Пара шпор. Откуда на прииске? Да и зачем? Какие-то платки, шарфики, пара брошек… Барахольщик, каких поискать. Не следует о покойных так говорить, но сдержаться невозможно. Я повесил тюк на ветку дерева. Кто найдет — того и будет. Правда, не верится, что кто-то заплутает в такой глуши и наткнется на брошенное добро.

Вот так мы и шли. Шагали и шагали. А переправы всё не находилось и не находилось. О броде и речи не шло. Не та река Аен Маха, не таковская. Бревно бы… Да чтоб не очень далеко от воды. Иначе не дотащим. Какие наши силы?

Капельки дождя скапливались на капюшоне и падали на бороду, а когда и на нос. Еще луну назад я мечтал о ливне. А теперь вот полтора дня — и всё, сыт под завязку. А впереди златолист, слякотный всегда и везде. А потом листопад, серые дни, мокрый снег. Страшно, как представишь, что эти месяцы придется провести в дороге.

Никогда я не был перекати-полем. Тяготел к оседлости, крыше над головой, пусть худой, но своей. А теперь понесло в путь-дорогу. Ничего. Не к такому привыкали. Привыкну и к странствиям.

Сотник тронул меня за рукав. По привычке всё время называю его дурацкой кличкой. Всякий раз заставляю себя вспомнить имя Глан, но никак не ввести его в обиход. А какой он Сотник? В Пригорье и понятия такого нет. Как нет и армии в привычном для нас, северян, понимании. Клановые дружины, собираемые опытнейшим в роду или самым бесшабашным воином. Но, с другой стороны, попади он на службу к любому королю или наместнику в Империи, ниже командира сотни уж точно не поставят. А скорее, несколько сотен под начало дадут. Вон егеря конные у Экхарда все, как один, наемники. И живут — в ус не дуют. Жалованье хорошее получают.

Ho это я отвлекся. Глан-Сотник легонько потянул меня за рукав, придерживая:

— Дым. — Я принюхался. Стрыгай его знает. Похоже, взаправду дымком потянуло. Костер чей-то или поселение? Сотник пожал плечами. Всё-таки здорово понимать друг друга без слов.

— Нужно идти осторожнее.

Правильно говорит. Пойдем осторожнее. Мало ли кого встретим в лесу.

— Феанни, — обернулся я к Мак Кехте. — Если там люди, капюшон пониже надвинь. Не ровен час, узнают… И мечи прибери, что ли. Нет нужды силой хвастать. — Она кивнула, скривившись, как от зубной боли. Приятного мало, о себе такое слышать. А кто виноват? Не я водил ее рукой, когда людей смерти обрекала, селения жгла, лютовала. Пускай терпит. Может, поймет что-то.

Я и не ожидал, но сида сняла мечи, скрутила ножны ремешком и сунула под мышку. Неужели думать начала, прежде чем головы рубить, железом махать?

Лес неожиданно закончился. Вначале я удивился, а потом сообразил — порубка. Нарочно расчищенное место, чтобы к домам незаметно никто не подобрался. И огонь, случись лесной пожар, не достал.

Мы остановились на краю вскопанного огорода. Что могут выращивать трапперы за Аен Махой? Репу, морковку, лук. Случалось, и капуста вызревала, но редко. Нежная она. В пятидесяти, а то и поболее шагах торчал плетень. Заботливо, по-хозяйски подновленный к зиме. Перед плетнем лежало бревно.

— Фактория, — негромко проговорил Сотник.

— Похоже, да.

— Лодка будет обязательно.

— Понятное дело. Рыбачат наверняка.

— Попробуем поговорить?

— А куда деваться? — Я развел руками и опять обратился к сиде: — Еще раз прошу, феанни, ради твоей безопасности. Не открывай лица.

Она вскинула подбородок:

— Та амэд'эх фад, шае? Я совсем дура, да?

— Что ты, феанни… И не думал обидеть. Просто…

А что «просто», так и не смог сказать. Как объяснишь, что, зная ее гордость, вспыльчивый нрав, презрение к простолюдинам, граничащее с омерзением, приходится рассчитывать на любой безрассудный поступок?

До плетня оставалось не больше десяти шагов, когда нас обнаружили. Собаки, ясное дело. Пять меховых клубков разной масти и размеров выкатились, окружая незваных гостей. Одна рыжая так и норовила попробовать мою лодыжку на вкус. Сделал вид, что хочу запустить камнем. Собачонка отскочила.

— Эй, мужик! — послышался голос со двора. — Ты чё? Камнями швыряться удумал? А в ухо?

Хороший вопрос. Оставляет большой простор фантазии отвечающего.

— Извини, хозяин. Не со зла, — развел я руками. — Пуганул попросту.

— Уж больно собаки у тебя напористые, — добавил Сотник.

Хозяин подворья подошел поближе. Впрочем, за плетень не перебрался. Осторожность у здешних жителей в крови. А по-другому нельзя. Ротозею — смерть. В руках он держал длинный лук, обернутый берестой. Из такого сохатого валят в два счета. На тетиве стрела. Но тетива пока не натянута.

— Кто такие? С чем пожаловали?

Да, умеет траппер огорошить собеседника, ничего не скажешь. Больше всего в жизни не люблю два вопроса: кто там — через двери — и кто такой? Ума не приложу, что ждут те, кто спрашивает. Что ему, как жрецу Сущего перед смертью, всё выложат? Все намерения, думы, чаянья, что на сердце лежит… Имя назвать — и то мало будет. Если тебя знают, твое имя что-то говорит — одно дело. А как быть с незнакомцем?

Я исподволь разглядывал траппера. Типичный ардан. На первый взгляд, годков около сорока. Невысокий, плотный. Рыжеватые волосы здорово поредели надо лбом. Прямо скажу, лысый мужик. Но борода хороша. Окладистая, густая, восполняет нехватку волос на черепе.

— Ну, чё уставился? Кто такие будете? — Настырный. Как и его собачки, которые все не унимались, прыгая вокруг нас с оглушительным лаем.

— Беженцы. С Севера.

Давно я заметил — говорить лучше всего полуправду.

— Да?

— С приисков.

— Может, и правда. А к нам чего?

— Да мы не к вам. Так, мимо шли. Жилье увидели. Дай, думаю, заглянем. Может, каким харчем разживемся. А переночевать под крышей или в баньку пустите, век не забудем доброты.

— Ишь, какие шустрые! Баньку, переночевать… Много вас таких тут шастает.

— Неужто много?

Вот въедливый какой! Нет ли на этой фактории других хозяев, посговорчивее?

— Дык, проходил один ужо. С Красной Лошади, трепался. Мол, побили остроухих у них здорово.

— Это верно, побили. С Красной Лошади и наш путь. Ты, хозяин, не подскажешь, как звали того старателя?

— Брехал, будто Хвостом. Знаешь такого?

Вот уж о ком не ожидал услышать! Знал ли я Хвоста? Знал, конечно. Последнее время он правой рукой Белого был. Что ж понесло старого охотника в путь-дорогу?

— Знаю. Борода пегая, седая с черным. На шапке лисий хвост. С луком мог быть. Верно?

— Угадал.

— Не угадал. Знаю.

— Ну, может, и так. Мне-то что?

— Давно был Хвост-то?

— Дык я что, считал? Дней с десяток.

Ага, заболтал я хозяина. Вот тебе и Молчун! Подобрел ардан, разговор поддерживает. Не чурается чужаков. Надо дальше давить.

— Так пустишь, нет, хозяин? Мы ж не за просто так. Можем отработать, а можем и заплатить чем.

— Да? А чем заплатить? Самоцветами своими?

— А хоть бы и самоцветами…

Пока мы мило беседовали, во дворе появились зрители. Три мужика. Один постарше, с изрядной сединой. Двое моего возраста или чуть моложе. Две женщины делали вид, что срочно понадобилось по воду, а тут такое дело — гости припожаловали. Вот и мялись теперь несчастные с коромыслами, не зная, что ж делать: по воду пойдешь — что интересное пропустишь; здесь останешься — как бы потом с ведрами в темноте ноги не поломать. Ну, понятное дело, ребятня выглядывала из каждой щелки. Я насчитал не меньше десятка пар горящих любопытством глаз.

— Ты, хозяин, во двор-то пустишь нас? — подал голос Сотник. — Или через плетень и будем говорить?

— А я еще не решил, — ухмыльнулся ардан.

— Думаешь, ты нам сильно нужен? — Уверенность в голосе пригорянина насторожила траппера. Он стрельнул глазами по сторонам. Гордо подбоченился:

— Чо ж приперлись, коли не нужен?

— Так мы и с кем другим договориться можем. Вон у тебя за спиной тоже хозяева стоят.

Ардан оглянулся:

— Ха! Хозяева! Что скажу, то и будет.

Интересно, он правда такой? Или выдает желаемое за действительное? Да нет, похоже, и вправду лысый мужик здесь за главного. Остальные и не подумали рот ему закрыть. Глаза потупили, как невесты на выданье, и дружно промолчали.

Ладно, будем по-другому общаться. Сейчас тебя на жадность проверим.

— Сколько возьмешь?

— А тебе чего надоть? — сразу прищурился траппер, но быстро поправился: — Я с тобой еще ни о чем не договорился…

Я пожал плечами, кивнул Сотнику:

— Пошли, что ли? — И сработало!

Мы не успели даже повернуться, как ардан всполошенно вскинулся, опустил лук:

— Вы, это, мужики, погодьте!

— Чего там тебе? — через плечо бросил я.

— Погодьте, погодьте… Во двор зайдите, поговорить надо.

— А надо? — Так, Молчун, главное — не переиграй. А то и в самом деле обидится и не позовет.

— Заходите, заходите. Экие вы обидчивые… Время, понимаешь, такое — не всякому подорожному верь.

— Ладно, хозяин. Зайдем. Посидим рядком, поговорим ладком.

Ни ворот, ни калитки в плетне не оказалось. Зато был перелаз. Собакам хватило одного окрика лысоватого ардана, чтобы умчаться кто куда. Видно, крут он на расправу с теми, кто послабее. Но, имея в спутниках Сотника, четырех таких трапперов можно не бояться.

— В дом не пущу, — сразу оговорил хозяин. — Кто вас знает? Может, порчу наведете. Вон рожи какие.

Чем ему наши рожи не понравились? Ну, заросшие, как лесовики. Так, понятное дело, где ж бриться-стричься в дороге? Ну, у Сотника повязка через глаз…

— А эта вовсе глаз не кажет, — кивнул ардан в сторону Мак Кехты. — Никак хворая?

— Да нет, не хворая она, — вступился я за сиду, выдумывая байку на ходу. — Обет дала — год лица никому не показывать.

— Это что ж за обеты такие? Не по-нашему что-то.

— Да мужа у нее убили. Вот и горюет. А что до «нашести» обета, так не местная она. С Юга дальнего.

— Эге. С Юга. Всяких я перевидал. Таких еще нет. Все вы вроде как не нашенские. Одна девка только…

А наметанный у него глаз. Даром что в лесу живет, видит купцов раз в полгода да своих соседей-трапперов иногда.

— Верно. Прав ты, — сказал Сотник. —Из Пригорья я.

Лицо хозяина сразу вытянулось. Еще бы! Кто ж не слыхал о воинском искусстве пригорян? Верно, одни глухие, так им на пальцах объяснили.

— А я из Приозерной империи, — добавил я, чтобы сгладить впечатление. — Гелка из арданов будет. Правда, и родилась, и выросла на Красной Лошади. Потому и признал ты ее одну.

Хозяин почесал бороду:

— Ладно. В сенник пойдем. Там поговорим. — В сенник так в сенник. Лишь бы под крышу.

— Годится. Пошли.

Он зыркнул исподлобья на стоящих поодаль мужиков:

— Ну? Чего уставились? Я дело обтяпаю. Сам. — Возражений не последовало. Рта открыть никто не посмел. Трапперы быстро разошлись, скрывшись кто в доме, кто за домом, ровно и не было их. Бабы наконец-то отправились по воду. Зато, сообразив, что беды наверняка уже не будет, на волю вырвалась ребятня. Как горошины из стручка выкатились. Оно и понятно: где бы ни проходило детство — на вилле среди виноградников, в лесной глуши на фактории, в городском ремесленном квартале или королевском дворце — главной чертой малолетнего сорванца всегда было и останется любопытство. Возрасту — от трех годков до десятка. Чумазые, вихрастые, огненно-рыжие, как на подбор. Что ни говори, а маленькие арданы. Породу сразу видно.

На мордашках нескольких из них я заметил густо намазанные соком чистотела корочки. Вначале насторожился: что за зараза такая? А потом сообразил — ветрянка. Кто ж в детстве ею не переболел! Видно, каким-то манером умудрились дети трапперов заразиться от заезжих торговцев. Ну и хорошо. Малышней все разом переболеют, потом хлопот меньше будет.

Тем временем лысый ардан зарычал и на детей, как недавно на собак. Однако они не сильно прислушивались. Тогда он махнул мне рукой — пошли за мной, мол.

Пошли так пошли.

— Тебя, хозяин, как величать-то? — Он или забыл представиться, или просто мало радуется нам.

— Зови Метким, — буркнул ардан.

— Добро. А я — Молчун.

— Ну и молчал бы, Молчун.

Вот такой у нас хозяин. Приветливый. Без доброго слова мимо не пройдет. Да и стрыгай с ним. Не детей же нам вместе нарекать!

Сенник располагался сразу за срубом. А не скупятся трапперы арданские, когда дома себе строят. Бревна — вдвоем не обхватишь, не всякий таран разобьет. В стенах прорезаны узкие окошки, защищенные крепкими ставнями, и двери. Кроют дома арданы все больше дерном. За осень-зиму он влагой напитывается, весной зеленеет. Нелегко такую постройку сжечь или разбить. И это правильно — лихих людей и раньше в здешних краях хватало, а уж теперь, после войны… И раздумья вернулись к Мак Кехте. Ей-то удавалось пожечь не одну факторию. Наверняка навыки богатые в этом деле.

От размышлений меня отвлек негромкий голос Сотника. Кажется, он обратился к ардану:

— Ого, а кони у вас откуда?

— Да так… — Меткий замялся. — Тут одни проезжали — бросили хромых.

Неподалеку от сенника, за сложенной из жердин оградой, понуро стояли шесть лошадей. Мокрые, а потому все без исключения вороные.

— Богато живете, трапперы.

— А! Где там! Жрут как проклятые, а толку с них — аж никакого.

— Так отдай нам.

— Что значит «отдай»? Даром?!

— А то! Тебе ж они не нужны. Опять-таки жрут много.

— Хе! Даром! Даром за амбаром! Да я их лучше порежу — мяса навялю.

— Эх, Меткий! — усмехнулся я. — Веселии тебя не слышит. Они ж за коня горло перегрызут.

— А тебе что? Ты из Повесья, что ли? Нет! Вот и не лезь, когда не просят.

— Я не про то. Продай, коли за так отдать не хочешь.

Ардан задумался.

— Пошли. Сядем, поговорим. В ногах правды нет.

— Ну пошли. А что до правды, так ее для бедняка нигде нет.

— Ну, ты и трепло! А еще Молчун. Заходи. — Сенник дохнул из распахнутых дверей одуряющим ароматом лесных трав. Такие вырастают на скрытых от людского глаза полянах в дремучих чащобах, и луговые травы ни в какое сравнение с ними не идут. Одна ночь на кипе душистого, теплого сена добавляет годков пять жизни. Просто чародейство какое. Не зря молва людская приписывает знахарям-травникам занятия волшебством.

— Так. Тут и заночевать можете. — Меткий огляделся по сторонам. Уж не запоминает ли, сколько сена, страшась, что мы за ночь его запасы уполовиним?

— Спасибо, хозяин. Давай и о плате сразу поговорим.

— Давай-давай. — Ардан уселся, поджав под задницу ноги. Приготовился к долгому торгу.

— Ну что? Харчей ты нам дашь на дорогу? — Краем глаза я наблюдал за спутниками.

Гелка принялась ковыряться в нашем мешке. Она всегда себе работу сыщет — пришить там что или дырку залатать.

Сотник присел рядом со мной. Насчет лошадей — это он здорово придумал. Насколько путь сократить можно, если не на своих двоих чесать, а в седле. Вот не уверен я, что получится. Не выкупить у Меткого. Нет, он продаст, никуда не денется. Даром не отдаст, конечно, а за горстку самоцветов аж бегом поведет со двора. Переживал-то я, что у меня с ездой не заладится. Имел пару раз горький опыт, потом ушибы да ссадины лечил.

— Харчей? Подумать надо. Самим мало.

— Ну, ведь не за просто так.

— Оно понятно. Так я всё едино ваши камешки втридорога у торговцев менять буду. Они ж только и норовят честному труженику в глотку вцепиться, ровно клыканы какие.

— А ты не меняй, Меткий. Сразу не меняй. Пущай полежат. Они же жрать не просят. И мыши их не поедят, верно? А там, глядишь, цены сменятся.

— То ж я и гляжу, как вы жирно живете на своих приисках. На золоте едите, на серебре умываетесь.

— Чего нет, того нет. А всё ж не жаловались до сих пор.

— А что тогда вы толпами бежите с приисков? Ровно дерьмом после меда помазали. То один, то оравой цельной…

— А что, раньше с приисков не уходили? — развел я руками. — Всегда кто-то приходит, кто-то уходит.

— Ага. Завсегда. Только что-то я нынче летом не видал, чтоб туда ломились, как на свадьбу за халявным пивом и жратвой.

— Вот-вот. — Я попытался вернуть разговор в нужное нам русло. — Харчей ты нам дашь или нет? Заплатим, между прочим. Не как на свадьбе.

— Нет, ты погодь! — Ардана понесло. — Ты мне скажи, чего ты на своем прииске забыл? Чего вы претесь туда? Не можете, как честные люди, свой кусок хлеба заработать?

Тут и я почуял, что гнев начинает во мне закипать. Как тогда с Белым. Еще чуток — и схвачу траппера за грудки. Как тогда договариваться будем? Терпи, Молчун, терпи…

Я протянул ему руки, ладонями под нос — на, смотри!

— На, смотри, Меткий, зарабатываю я свой кусок хлеба или нашармачка проскочить норовлю?

Давно я за кайло не брался, но годами наработанные мозоли так просто за десяток дней не сойдут. Тут тоже годы нужны в холе да в неге.

— Чё ты мне грабли под нос тычешь-то! — попятился ардан.

— А то, — я старался говорить спокойно, но не очень-то удавалось, — что горблюсь я не меньше твоего. Да не на воздушке по лесу гуляю — там ягодку сорвал, там цветочек понюхал, — а под землей корячусь. Кровля на тебя не рушилась, а, Меткий? Да ты и не знаешь, что это. Как заживо хоронят… Крысы каменные не одолевали? А стуканец друзей жрал?

— Да я… — начал было траппер, но осекся. Видно, понял, что по сравнению с трудом рудокопа-старателя его хлеб почти что легкий.

Но сдаваться он и не подумал:

— Что, тяжко на прииске приходится? А я тебя туда гнал? Или кто-то гнал? Не можешь по-другому зарабатывать — шуруй под землю! — А вот тут он прав…

— А вот тут ты прав, Меткий, никто меня не гнал под землю. Сам, дурень, полез. Сам и расхлебывать должен. Думал, разбогатею в одночасье. Поперся за семь лиг киселя хлебать. Вот и нахлебался…

— Не разбогател?

— Как тут разбогатеешь? Порода обеднела. Это по городам сказки сказывают. Мол, копни только, и самоцветы сами посыплются. А на деле столько глинозема лопатой перекидаешь, чтоб хоть один словить. А два раза в год: нате вам, ешьте, не обляпайтесь, — сборщики податей от Мак Кехты…

— Так пришили ж Мак Кехту?

— То-то и оно. И мы все думали — сидов прогнали, работай да радуйся. Ан нет. Петельщики заявились.

— У-у, сволочи те еще. Мне Хвост сказывал.

— Вот видишь. Всего ничего свободными пожили. А теперь Витгольд с Экхардом зайдутся спорить, кому из нас кровь сосать. Они-то зайдутся, глядишь, и дракой сойдутся, а бока мятые у нас будут.

— Это точно. — Ардан уже и не спорил.

— Вот и бежим куда глаза глядят. Лучше раньше удрать, чем потом в землю-матушку навсегда залечь.

— Бежать вольно, коли есть куда…

— Точно. Потому парни раньше и не разбежались. Не за сказочные богатства ведь работаем, а за то, чтоб кусок хлеба, а к нему бы и солонины ломоть не худо, был не только на сегодня, но и на завтра. А уйди вот так ни с того ни с сего? Куда податься? В трапперы? Можно, ежели умение есть. А кто городской, след белки от следа куницы не отличит, а барсука от волка? В город возвращаться? Так в тридцать годков идти в подмастерья как-то не того… Согласен?

— Согласен.

— И в войско не всякого тоже возьмут.

— Оно понятно.

— Вот и выходит — мы вроде вольные, а на самом деле крепостные. Жизнь так кабалит, не всякому барону под силу.

— А ты, значит, вырвался? — Меткий хитро прищурился. — В трапперы решил податься али в город? А может, в войско?

— Могу и в трапперы. Приходилось и плашки ставить, и силки настораживать. А могу и в город. Читать-писать разумею. Счет знаю.

— Вона ка-а-ак… — протянул ардан. Про Сотника, пригорянина, и спрашивать не стал. Ясное дело, в любом войске нарасхват такие бойцы. — Ладно. Поговорили.

Он еще раз внимательно оглядел моих спутников.

Мак Кехта, не поднимая головы, забилась в самый дальний угол, почти в темноту. Правильно делает. Нет нужды местным жителям ее лицо видеть.

И все-таки Меткий прежде всего обратил внимание на феанни.

— Сидит, накрылась, глаз не видно, — пробурчал он. — Вроде дурное замыслила.

— Да не бери в голову, Меткий! Переживает баба. С горя малость умом тронулась. Чего тебе от нее надо?

— Ладно, пущай сидит, — согласился ардан. — По нашей жизни умом тронуться легче легкого. Кто мужика-то ейного пришиб? Остроухие или наши?

— Люди. — Если вспомнить покойных ярла Мак Кехту или Лох Белаха, так я не соврал нисколечко. — Время, видишь, неспокойное.

— Это так. Про Мак Кехту слыхал?

Ну вот, сейчас начнется. Только б у сиды хватило выдержки не вмешаться.

— Слыхал.

— У-у-у, зверюга. Народу положила, страсть.

— Да уж.

— Палила целыми хуторами, кишки на деревьях развешивала. До крови охочая, говорят. Прям пила бы ее. Слава Пастырю Оленей, шлепнули стерву.

— Да ну?

— Дык у вас же на прииске дело было! Нешто не знаешь? — В глазах Меткого мелькнуло подозрение.

— Трупа ее никто не видел… — И это тоже правда, лопни мои глаза. А если Хвост что и рассказывал, должен был упомянуть, что сида ушла в стуканцовы ходы.

— Да-а, жалко. Ее-то за все злодеяния помучить бы как следует. Мне б волю дали — жилы тянул бы да железом каленым…

Что ж он смакует-то? Нашел о чем поговорить. И ведь не возразишь особо — в сей момент в пособничестве остроухим обвинят. Как тогда договариваться с траппером? А без их харчей да коней нам, похоже, не обойтись.

— Что толку переливать из пустого в порожнее? — Я постарался придать голосу побольше убедительности. — Не нашего ума дело. Мы люди маленькие, свои шкуры сберечь — и ладно.

— Ты в ее шкуре был, дядька Меткий? — неожиданно вмешалась Гелка.

Вот еще напасть на мою голову! Сейчас ляпнет лишнее по простоте душевной.

— Нет, не был! — Рыжие брови ардана полезли на низенький лоб.

— Так и не суди! Всех родных-близких в одночасье потерять — тут любой с ума стронется, лютовать начнет.

— Хех, — выдохнул, как от кружки чистого ржаного вина, траппер. — У тебя что, Молчун, все бабье племя с прибабахом? Одна сидит, молчит — дундук дундуком. Другая на честных людей кидается, ровно волчонок. Ишь, чего удумала, чтоб я да в шкуру остроухой заразы! Ты, девка, поди да тем, чьих родных ведьма проклятая порезала-пожгла, расскажи про то, кого она там и где потеряла!

Видит Сущий, надоело мне всех успокаивать, споры утихомиривать, словно жрец какой-то!

— Не обращай внимания, Меткий. Девка больно жалостливая. Она всех жалеет. И людей, и нелюдей. И тех, кого режут, и тех, кто режет. Давай лучше о деле.

— Хе, о деле? А ежели я теперь обижусь?

Еще и выпендриваться будет! Да глаза уже от жадности кровью налились.

Я вытащил из-за пазухи заветный мешочек. Подкинул на ладони. Да, легковат он у меня. А кто ж думал, что траты так рано начнутся. Еще до обжитых земель не добрались, а уже развязывать приходится. А ведь каждый камешек потом и мозолями заработан. За каждый чего-то недоедал, недопивал…

Тьфу ты! Как такие мысли возникают? Стыдобище! Ни одного самоцвета покамест не потратил, а уже пожалел!

Я дернул за веревочку, вытряхнул содержимое мешочка на ладонь.

Траппер застыл с открытым ртом. Пожалуй, Хвост ему тоже камешки показывал. Может, и сменял пару на что-то полезное. А у самоцветов сила есть. Сила не хуже чародейской. Привязывает людей. Мы-то народ привычный. Ковыряемся в земле, драгоценности десятками через пальцы бегут. Относишься к ним как к обычным камням. Порой забываешь об их истинной стоимости в миру. А люди совсем по-другому их блеск видят. Вот так блеснет порой в глаза, и всё — навеки приковало. Человек готов на преступление пойти, жизнь у ближнего отнять, лишь бы завладеть вожделенным сокровищем. Даже не для обогащения, а просто для удовольствия обладать сверкающей красотой. Вот и Меткий…

— Ну, Меткий, вижу, разговор у нас будет. — Ардан сглотнул сухим горлом:

— Чего ж не поговорить!

— Тогда начнем с коней. Ты говорил, хромые они у тебя?

Он надул губы:.

— Говорил, были хромые. А щас гладкие, аж лоснятся. Отъелись, отдохнули.

— Так я погляжу? — приподнялся Сотник.

— Ты наглядишь там… Вместе сходим.

— Как скажешь. Ты хозяин.

Они вышли.

— Та бьех го, феанни. Спасибо, госпожа. — Я оберрулся к Мак Кехте, стараясь поймать ее взгляд во тьме капюшона. — Та аглэ орм, шив' ни риэн. Я думал, ты не выдержишь.

Она промолчала. Дернула плечом, отвернулась. Обиделась, должно быть.

За что? Кто виноват, что дурная слава вперед имени бежит? Проливая кровь без меры, убивая направо и налево, к такому нужно быть готовым. Да и Сущий с ней. Пусть молчит. Может, уже умнеет?

Гелка сидела, уткнувшись носом в шитье. Она всегда так. Скажет что-нибудь, а потом мучается — не то ляпнула.

— Не переживай, белочка. Он не может ее судить. Ты можешь, но не будешь, я знаю. В этом и заключена подлинная справедливость.

Она кивнула. Будем думать, согласилась.

Теперь прикинем, сколько придется отдать ардану. Хотелось бы поменьше. А вот как выйдет? Они тут цены самоцветам не знают. Могут такую заломить — мало не покажется.

Вернулись Сотник с Метким.

Траппер бережно притворил за собой дверь. По его сияющей под маской напускного равнодушия физиономии я понял — кони не порченые.

— Добрые кони, — подтвердил Сотник. — Совсем не годящий — один. А нам четверо нужно.

— А я что говорил? — вмешался Меткий.

— Где ж добыл таких? — Мой спутник глянул пристально, как мировой судья. — Не в лесу же поймал?

— Да нет, — замялся траппер. — Проезжали тут одни — за харчи оставили.

— Военный народ?

— Ты откудова распознал?

— Я строевого коня сразу отличаю. Не купеческие лошадки. Прав я?

— Прав. Прав, глазастый!

— Так кто оставил-то? — Меня азарт начал разбирать: что ж он прямо не скажет, откуда лошади!

— Тебе не всё едино?

— Как же нам всё равно быть может? — развел руками Сотник. — Ты нам коней передаешь навроде кота в мешке. Мы не сегодня-завтра их старых хозяев повстречаем. Как докажем, что не конокрады?

— А это ваша уж беда — доказывать.

— Так мы можем и тебе их на память оставить. Хочешь — режь, а хочешь — так ешь.

— Ладно. Уломали. Настырные вы… Отряд тута проезжал. Вроде гвардейцы трегетренские. Поверх кольчуг накидки цвету…

— Коричневые?

— Ага, как лещина спелая. А на плече, вот тут, веревка крученая.

Петельщики? Неужто отряд Валлана? Тесен мир. Сколько живу, столько убеждаюсь.

— И называются они как-то мудрено… Мне ваш говорил, который в шапке с хвостом.

— Петельщики?

— О! Точно! Петельщики.

— А командиром у них лысый? Детина здоровенный — что поставить, что положить.

— Угу. — Ардан моментально погрустнел.—Он самый. Про него тоже Хвост много чего напел мне.

Буквально спиной я почувствовал, как напряглась Мак Кехта. Час от часу не легче! Стерпела упреки и оскорбления в свой адрес, а услышит про врага непримиримого — и откроется. Опять выручать надо, тему разговора менять. Да и давно пора. Дело-то к ночи. Договориться о цене — и спать.

— Понял я, Меткий, про кого ты говоришь. Видал их. Были на Красной Лошади. Давай лучше ближе к делу. Сколько возьмешь за коней?

— Дык я и сам к тому веду. Твой же дружок одноглазый завелся: «чьи кони, чьи кони»!

— Ну, выяснили, и Сущий с ними. Сколько просишь?

— Три. За каждого.

— Чего три-то? Камни, они разную цену имеют.

— Давай покажу.

— Ну, изволь, Меткий. Покажи.

Толстый палец с черным от старого ушиба ногтем завис над кучкой самоцветов. Сейчас выберет… Знать бы заранее, что в его лысую голову придет. Только б не смарагд… За него табун таких коней взять можно. Да не таких, а веселинских, ценящихся на торгах сверх всякой меры.

— О! Вот таких.

Траппер указал на жаргон. Слава Сущему! Не самый ценный камень. А наберется у меня дюжина жаргонов?

Быстро пересчитав, я озабоченно покачал головой:

— Не выходит. Десяток их всего. Давай чего добавлю…

— Ну, — обиженно протянул ардан. — А что у тебя еще есть?

— Всё перед тобой. Гляди, выбирай. — Меткий прищурился.

— Погоди, — вмешался Сотник. — Мы еще не про всё договорились. Потом заодно посчитаем.

— А чего вам еще надо? — нехотя оторвался от созерцания самоцветов Меткий.

— Насчет харчей как?

— С бабой поговорить надо. Муки совсем мало. Не перезимуем.

— Мясо есть? Копченое или вяленое?

— Много не дам.

— Да хоть совсем малость. До Лесогорья добраться.

— Ладно. Поищем…

— А тютюнника, часом, не наскребешь? — вдруг осенило меня. — Хоть полкисета.

Траппер сразу надулся:

— Вы там на своей Красной Лошади безголовые или безрукие? Хвост тоже курева просил. У вас там что, насобирать травы в лесу некому?

— Не цвел в этом году у нас тютюнник. Уж мне можешь поверить — все холмы излазил.

— Два камня за кисет.

Ох и прижимист ардан! Чистый паук-кровопийца. Это ж сколько заломил!

Заметив мои колебания, Меткий твердо произнес:

— Или так, или никак. Я вам не нанимался на полприиска тютюнник собирать. А ну как у меня кончится до будущего липоцвета? Чего ради мучаться?

Я почесал затылок. Взглянул на Сотника. Тот сидел с невозмутимым лицом, и было ясно, что, не договорюсь я насчет курева, слова в упрек не скажет. Но я-то понимал, каково ему. О затяжке с самого березозола мечтает.

— Годится, Меткий. Два аквамарина. Только не самых больших. Вот эти сгодятся?

Ардан посопел. Потом кивнул:

— Сгодятся.

— А к тем красненьким, что ты за коней выбрал, я вот еще два желтых добавлю. Они гелиодорами зовутся. И за харчи. Если дашь, конечно.

Меткий совсем размяк:

— Дам. Щас женке скажу, чтоб собрала.

— Погодь. — Сотник глянул на него снизу вверх. — Сбрую конскую сейчас принесешь? Или после, утром?

— Какую сбрую? Не было такого уговору! За коней был, а за сбрую…

— Был у меня барышник знакомый, ныне покойный, так он коней за так отдавал, а за недоуздок десять империалов лупил.

— Ну и?..

— Я ж сказал — покойный.

— Не шла речь про сбрую!

— Так вертай камешки назад. И будем считать, что уговора не было.

И тут Меткий заюлил. Как гадюка, придушенная сапогом. Жадность боролась со здоровой деревенской сметкой. Понятно, что и кони, и сбруя в трапперской фактории без надобности. Вряд ли кто из них уздечку наденет по правилам, не говоря уже о седле. Да и лошади — это не коровы, что сами хозяев кормят зимой. Сена жрут не меньше, а пользы… ломаный медяк. Мог он их, конечно, и прирезать, как грозился, но тогда самоцветы, которые уже и в руках подержал, — тю-тю. И мясо придется съесть всей факторией. Но как же ему хотелось содрать с нас еще хоть чуть-чуть.

Я даже бороду ладонью прикрыл, чтоб не догадался хозяин наш, что смеюсь, на него глядя. Вот умора!

Наконец здравый смысл победил.

Ардан махнул рукой:

— А, стрыгай с вами! Забирайте!

— Так когда принесешь? Сейчас или завтра утром? — Меткий пожал плечами:

— А вам не один ляд? Завтра с утречка и заберете… А щас я пожрать принесу.

Он развернулся, изображая всем видом несправедливо обиженного. Ну, прям бедняк, которому на ярмарке лемех из гнилого железа подсунули.

— И тютюнник не забудь, — напомнил я.

Траппер кивнул напоследок и захлопнул сбитые из горбыля двери.

— Не обманет? — повернулся я к Сотнику.

— Не должен. Жадный. А вот…

Он вскочил на ноги, прислушался и толкнул дверь.

— Ты чего? — удивился я.

— Не припер, — коротко отвечал Глан.

— Кто не припер, кого?

— Створки не припер. С него станется нас вместе с сеном запалить.

Вот оно что! А я и не догадался бы, пока огонь не припечет. Это точно. Мог ардан клячем двери подпереть и ночью, когда мы уснем покрепче, поджечь. Камешки-то всяко в огне не попортятся. А что мы попортимся, так ему наплевать.

А может, и не правы мы, подозревая траппера? У простых людей запрет на убийство в крови. Жизнь, поданную Сущим, они ценят. Это в больших городах народ звереет и в глотки друг другу вцепиться готов. За кусок послаще, за место потеплее, за ласку господскую.

— Устраивайтесь, — проговорил Сотник. — Ночью по очереди спать будем.

А что нам устраиваться? Долго на ночевку тот умащивается, у кого добра навалом. А с нашим скарбом — раз-два, и готово. Как гусь из сказки. Одно крыло подстелил, другим укрылся.

— В сено зарывайтесь, — посоветовал я Гелке и Мак Кехте. — Теплее будет. Ночами-то холодает.

Они послушно полезли на кипу душистой подсушенной травы. Да Гелке и не нужно особо советовать — ее отец каждую осень запас для коровы накашивал, всю сараюшку набивал. А вот благородной феанни ночевка на сеновале, пожалуй, в диковинку. Ничего. Может, еще хвастаться своими приключениями будет, когда ко двору Эохо Бекха попадет… Если попадет. Потому что от ее задумки пройти через людские земли аж до Озера по-прежнему попахивало безумием.

Я бросил плащ у подножия сенной горы. Сотник устраивался рядом. Расстилал добротную кожаную накидку, но дротик всё время находился у него под рукой. Вот, учись, Молчун, у настоящего воина. Опытного и закаленного.

Только хотел я посетовать, что хозяина нашего лучше всего за смертью посылать — сто лет проживешь, как дверь скрипнула, провернулась на ременных петлях, и на пороге возник ардан. Поставил на утрамбованный земляной пол объемистую суму.

— Перекладывайте себе. Про мешок мы уж точно не договаривались.

Это, надо думать, он Сотника подколол. Не переживай, перегрузим. Мой мешок уже который день пустой.

— Тютюнник?

— Держи. — Он протянул мне мешочек с кулак величиной. Ага, помирал бы без курева, столько не принес бы. Значит, запас у ардана преизрядный имеется. А потрепаться — себе, мол, не хватает — это всякий способен, чтоб цену набить.

— Я пересыплю.

— Давай, чего уж там. Кисеты у меня на елках не растут. — Меткий явно обрадовался.

— Ты иди. — Сотник прилег на плащ, вытянул ноги, но разуваться не спешил. — Утром вернем сумку.

— Ладно. — Ардан кивнул. — Вы, это, в сеннике чтоб не удумали курить. Не для того я, это, сено косил.

— Не бойся, не будем, — заверил Сотник. Ясное дело, не будем. Что ж мы, совсем чурбаки с глазами — сами себя сжечь.

Не успела дверь за арданом захлопнуться, как я трясущимися пальцами вытащил заветную трубку и принялся набивать ее.

— Пополам? — Нужно ж поделиться, мой спутник тоже без курева мучается.

— Годится. По три затяжки.

Вот и славно. А еда, сумка, сон подождут.

Глава 2

Правый берег Лен Махи, фактория, яблочник, день тринадцатый, после рассвета

Никогда бы не подумал, что поражусь самому обычному пению петуха на рассвете. Казалось бы, ну что тут такого? Горластая, вредная птица. Хвост распустит и орет, сидя на плетне. А ведь как за душу взяло! Сколько лет я не слышал петушиного крика? Больше десяти лет. С той самой поры, как попал на Красную Лошадь. У нас домашнюю птицу не держали даже в «Развеселом рудокопе». Корову Гелкина мать доила, помню, а птицы не было. И я почти забыл, как оно бывает — вставать с петухами.

Зато здесь!

Петух с фактории Меткого превосходил голосиной всех слышанных мною ранее крикунов. Горлопан. Весь в хозяина. А может, и в хозяйку?

Я открыл глаза и потянулся с наслаждением. Ну и плевать, что полночи не спал — сторожил. Зато под крышей. Пещеры не в счет. А который день прошел с той поры, как мы с Гелкой оставили обжитой домишко? Подсчитаешь — закачаешься. Двадцать пять суток, если я не ошибся с определением времени под землей.

Сотник уже был на ногах. Свой черед сторожить он определил ближе к рассвету. Самое тяжелое время, когда сон одолевает.

— Утро хорошее, — кивнул он в сторону приоткрытых чуток дверей сенника. — Дождь перестал.

— Повезло.

Это правда, повезло нам. Вторая половина яблочника — время дождей. Если уж затянуло небо тучами, посыпали мелкие холодные капли, то надолго. Когда и до первых снегов с морозами. Впрочем, если учесть засушливое нынешнее лето, осень тоже стоит ждать не слишком дождливую. Что с урожаем будет?

Гелка и Мак Кехта просыпались, выбирались из завалов сена. Феанни недовольно кривилась, пальцами вычесывая из волос желтые травинки.

— Пошли к коням, — коротко бросил Сотник. Пошли так пошли.

Я подхватил на плечо изрядно потяжелевший мешок. Прижимистый мужик, конечно, Меткий, но запасец еды в дорогу немалый приволок. Половина оленьего окорока, рыбки сушеной вязку — хорошая рыба, мелкая, но жирная, янтарем отливает на солнце, четверть гарнца муки… Вот с мукой пожадничал. Точно. Но, с другой стороны посмотреть, у них тоже откуда ей взяться? У торговцев берут. Втридорога. С чего бы это раздавать направо и налево всяким бродягам? Ничего, протянем до Лесогорья.

От срубов тянуло легким дымком и свежеиспеченным хлебом. Сами еще говорят, с мукой плохо, а хлеб каждый день пекут. Трапперы, как и селяне: что ни спросишь — мало осталось, только для себя. А глубже копнешь — и там запасено, и тут припрятано. Что поделаешь, вековая привычка. Не перворожденные отберут, так бароны; не бароны, так лесные молодцы; не лесные молодцы, так от короля гвардия нагрянет. Вот народ и таится.

К огороже, за которой арданы держали выторгованных нами лошадей, первым подошел Глан. Следом Гелка со своим мешочком и вновь спрятавшая лицо Мак Кехта.

— Ой, боязно, — прикрыла ладошкой рот девка. — С какой стороны подходить-то?

Мне, признаться, те же мысли в голову полезли Ну не обучен я с лошадьми обращаться! Что тут по делаешь?

— Бона ваша сбруя. — Меткий высунулся из-за угла, разогнулся, переложил топор из руки в руку — видать, что-то обтесывал, почесал поясницу. — На жердину повешенная…

— Спасибо, хозяин. — Лишний раз вежливое обращение не помешает.

— А «спасибу» твою за пазуху не положишь, — не замедлил откликнуться он, — и в голодный год не сожрешь.

Чисто еж колючий. Не может без подначки, по-человечески.

— Ну, извини, Меткий. Ты уж достаточно, по-моему, в кошель нагреб. Тебе бы с фактории сматываться да в Фан-Белл. Всех купцов за пояс заткнешь.

— Кто на ком еще наварил…

Сотник, не обращая внимания на подковырки ардана, принялся рассматривать седла и уздечки. Мял в пальцах кожу, дергал, пробуя на разрыв, только что на зуб не брал.

— Годится. Не сильно порченное.

— Не! Ну надо же! — хлопнул ладонью по ляжке Меткий. — Он еще и перебирает! Вот народ! Всё на дармовщинку!

Явно хотел добавить еще пару-тройку крепких словечек, но вспомнил, что с пригорянским воином имеет дело, и захлопнул рот на полуслове.

— Покажешь хоть, как седлать? — тихонько обратился я к Сотнику.

— Покажу. — Он взял уздечку в руки и нырнул под жерди. — Давай за мной.

Следом увязалась и Гелка. Пускай учится. Пригодится в жизни.

— Смотри, — Сотник расправил в руках хитроумное переплетение кожаных ремешков, — запоминай.

А потом сыпанул вереницей названий, дотрагиваясь пальцем к каждому ремню по очереди:

— Подбородочный, налобный, суголовный, нащечный, капсюль…

Ага, пока понятно. Из одних названий ясно. Налобный — значит, на лбу, нащечный — тоже не на шее… Подбородочный — с махоньким замочком. Хорошая работа, тонкая. А капсюль похож на собачий застегнутый ошейник. Но вспомнил я, что видел его на лошадях, вокруг морды обкрученным. Для чего? Чтоб не ржали или чтоб не кусались?

— Вот эта железка — трензель. Удила по-простому.

Вижу. Из двух половинок, словно цеп крестьянский, которым хлеб молотят.

— Повод на шею накидываешь. — Слова Сотника сопровождались наглядным показом движений. — Заходишь слева, правым плечом к морде. Нащечные ремни — в правый кулак, трензель — на левой ладошке.

— Не укусит?

— Не собака. Правой рукой за храп придерживаешь, а трензель к зубам прижимай.

Конь ему попался хорошо выученный. Рот открыл моментально. А ну как сожмет челюсти? Чем разжимать? Ножом? Кайлом и то не разожмешь.

— Теперь правую руку вверх, чтоб его уши между налобным и суголовным вошли.

Любопытно, с чего его суголовным прозвали, а не затылочным? Было бы просто и понятно.

— Ремни расправь и подбородочный застегни. Смотри, чтоб пальца три до ганаша проходили, а то задушишь коня.

До ганаша? А! Это, наверное, кости широкие, как тарелки, на нижней челюсти. Не приведи Сущий! Что ж мне теперь, и названия учить, будто заправскому лошаднику?

Ну, это я пошутил. Выучу. С удовольствием. Всё едино заняться в дороге будет особо нечем.

— Да посмотри, чтоб трензель на беззубой части лежал. — Сотник оттянул коню нижнюю губу, демонстрируя правильное положение.

Я и не знал, что у лошадей во рту есть просвет между зубами. Точно для трензеля сделанный. Неужели Сущий, когда создавал тварей земных, заранее предполагал в безграничной мудрости, что на коней уздечку надевать будут?

— Пробуй сам.

Легко сказать — пробуй.

Я вознес краткую молитву Сущему Вовне и приступил.

Получилось!

Аж захотелось подпрыгнуть и закричать от радости.

С первого раза получилось! Может, не такой уж я бездарный ученик?

И рот моя коняшка сразу открыла, и ремни не перекрутились. Единственное, что поправил Сотник, так это длину нащечных ремней. Коротковаты оказались — начали губы коню растягивать.

— Теперь ты, — скомандовал пригорянин Гелке. Девка отважно схватила узду, накинула повод на темно-рыжую шею. Раз! И удила во рту.

Два! И налобный с суголовным там, где полагается. Три! Замочек подбородочного застегнут.

— Ну как?

— Молодец, белочка! — не удержался я. — Куда мне, старому…

— Хорошо, — одобрил Сотник. — Подбородочный проверить не забыла?

Девка ойкнула и сунула не три, а четыре пальца под лошадиную челюсть. Правильно. Где наших три, там ее четыре. А то и все пять.

— Проходит!

— Хорошо. Но проверять не забывай.

— Ага, дядька Сотник! А седло как класть?

— Погоди. Сейчас покажу.

Он поднял стоящее «вверх ногами» седло. Хлопнул по одному краю ладонью:

— Передняя лука. — По другому:

— Задняя.

Задняя лука чуток повыше передней мне показалась. Или почудилось?

— Вот это подпруга. Одна и вторая. Подпруга замком за пристругу цепляется. Ясно?

Да пока ясно. Чего уж тут сложного? У меня всегда так. Когда объясняют, кажется — легче легкого. А как самому повторить за учителем — пшик. Слабо Молчуну.

— Вот это стремя. А вот этот ремень — путлище. По своей ноге отладишь длину.

— А как его отлаживать?

— Да как удобнее, — неопределенно отозвался Сотник. — Пока не влез на коня, сделай на длину руки с кулаком сжатым. А как влезешь, сам почувствуешь — добавить или убавить.

Ладно. Годится. Запомнил.

— Глядите мне, чтоб седла только на чистую сухую спину громоздили. Побьете холки — пешедралом дальше выбираться будете. Конь со сбитой холкой — не конь.

Вот еще беда! Я-то думал: как коней купили, нам теперь ничего не страшно, ничто не помешает. Знай себе езжай помаленьку. А выходит — и забот, и хлопот… А их еще и кормить надо. Хватит ли скудной травы?

Пока я терзался сомнениями, Глан ловко скрутил из клока прихваченного с собой сена жгут. Прошелся по конской спине. Вначале против шерсти, снимая налипшие былинки, потом по шерсти, разглаживая.

— Видал? Пока ни щеток, ни скребниц нет, так будем чистить.

Им еще щетки нужны? И скребницы какие-то! Знал бы, век не согласился. Своими ногами хоть медленнее, зато надежнее и спокойнее.

— Седло опускай плавно. Передняя лука над холкой. Да чуток по шерсти протолкни, чтоб не заломились волоски. Видал? После потник расправь. Гриву из-под него выправь. Теперь передняя подпруга. С седла скидываешь на ту, дальнюю, сторону. Под брюхом забираешь. Расправил, подтянул, замок застегнул — всего делов. Теперь то же с задней. Коли конь дуться начнет — ладонью по пузу ляпни или коленом поддай. Всё. Готово!

Действительно, первый конь стоял под седлом, в узде, готовый к походу. Любо-дорого поглядеть.

— Давай ты теперь.

Признаться, со страхом принялся я укладывать седло. Всё сделал как Сотник учил. И спину смахнул, и потник разровнял, и подпругу затянул… Отступил на шаг, победно огляделся и охнул: у загородки столпилось почти всё население фактории — и взрослые, и дети. А почему бы и нет? Бесплатный балаган. Куда уж там жонглерам и канатоходцам…

Сразу захотелось зарыться под землю, в привычный и в какой-то мере ставший родным шурф. Или улететь далеко-далеко, за тридевять земель, в Великую Топь или Пригорье. Только чтобы не ощущать спиной жадно-любопытные взгляды, не ловить кривые снисходительные улыбочки — дескать, давай-давай, а мы поглядим, как оно получится, не сядет ли захожий старатель в лужу, не выйдет ли посмешище.

— Э, что такое? — заметил мое смущение Сотник. — А, эти… Не бери в голову. Какое нам дело до них, а им до нас?

Легко ему говорить. Небось привык перед строем красоваться да на виду у всех подвиги вершить. А тут… Но не скажешь же, что на людях всегда тушуюсь. Не для толпы я создан, а для спокойной, уединенной жизни где-нибудь в лесу или в маленьком уютном домике на окраине тихого городка. Сразу руки начинают трястись, голова не варит — того и гляди, какую-нибудь глупость упорю.

А как же Гелка будет седло на коня надевать при такой куче зрителей?

Вопреки ожиданиям, девчонка смело схватила пучок сена, скрутила жгут. Молодец! Не то что я.

С седловкой она справилась не хуже, чем со взнуздыванием. Единственно, подпругу затянуть не смогла — силенок не хватило. Или лошадь очень упрямая попалась — не желала воздух из живота выпускать.

— Ничего. На первый раз сойдет, — одобрил Сотник. — Потом покажу, как с седла подтянуть подпругу. Сверху легче.

Так. Три коня готовы к походу. А как же Мак Кехта? Я совсем упустил ее из виду. Сумеет ли? Я ж не знаю, седлала она сама или этим занимался Этлен. Как у сидов принято?

Перехватив мой взгляд, феанни дернула плечом. Мне даже послышалось фырканье разъяренной кошки. Быстрым шагом подошла к оставшемуся коню — черному со светло-коричневыми подпалинами на морде. Наклонилась, положив на вытоптанную землю загона сверток. Это ж мечи телохранителя! Вот почему она медлила до сих пор — просто не знала, куда их девать, как освободить руки. А теперь, видно, решила во что бы то ни стало показать тупоголовым салэх, что и она всё знает и всё умеет. Вот уж воистину говорят: гордость хуже глупости. Седлала Мак Кехта ловко и со знанием дела. Даже Сотник одобрительно покивал. А вот мечи явила на всеобщее обозрение зря. Хоть и в ножнах, и связаны перевязью, а крестовины эфесов ни с чем не спутаешь. За моей спиной пополз шепоток.

— Ну и баба…

— Ты глянь, как управляется!

— А что у ней там? Уж не мечи?

— Окстись, откудова?

— Не, точно мечи…

— Что ж то за баба такая?

— Ишь, рожу прячет. Уродина, что ль?

— А можеть, мужик?

— Да не, мелкий какой-то… Не мужик. Точно не мужик.

Плохо. Ой как плохо. Ни к чему нам излишнее внимание. Нужно серенькими быть. Как мышки.

Сотник, видно, о том же подумал. Резко махнул рукой:

— Выводи коней!

Я взял своего за ременный повод и повел к выходу, с которого уже сняли перегораживающую жердину. Мешок оттягивал плечо. Надо потом придумать, как его к седлу приторочить.

Толпа раздалась, пропуская меня. За мной шла Гелка. Потом Мак Кехта. Замыкал шествие Сотник, то есть Глан, конечно.

— Ну, прощай, Меткий, — поклонился я напоследок лысоватому ардану из вежливости.

Но траппер не удостоил меня ответом. Стоял, о чем-то задумавшись. Да и Сущий с ним. Виделись всего ничего, приязни друг к другу не испытали особой, а дальше пути-дорожки разойдутся, и не увидимся больше никогда. Ладно. Горя иного у меня не было бы.

Я шагал, стараясь незаметно, по возможности, оглядываться на спутников, и потому не прозевал. Видел всё случившееся в подробностях.

Не зря Меткий стоял задумавшись, словно сам с собой беседу в душе вел. Когда Мак Кехта поравнялась с арданом, рука его протянулась вперед, пальцы дернули за полу плаща, скрывающего фигуру сиды. Свалился с головы капюшон, открывая на всеобщее обозрение неровно обрезанные волосы цвета светлого золота — ни койфа, ни подшлемника она не носила еще с пещерного похода. Заостренные уши, раскосые смарагдовые глаза, высокая переносица…

И в тот же миг плащ, удерживаемый от падения крепкими завязками, взлетел крылом ночной птицы. Блеснула в лучах утреннего солнца сталь меча.

Хрипло каркнув, Меткий схватился за горло. Меж его толстых пальцев, черных от работы, возникли тоненькие алые струйки. Ардан тяжело рухнул на колени, а потом и на бок, неестественно подвернув левую ногу.

Толпа ахнула и подалась назад. В сгустившемся воздухе скопилось молчаливое напряжение. Люди замерли, не осознав пока в должной мере, что же случилось.

Мак Кехта стояла напряженная, словно натянутая струна. Меч в вытянутой руке острием в сторону трапперов. Скорчившийся труп у ее ног лучше всякого глашатая объявил, кто есть кто.

Мгновения тянулись…

А потом истошный бабий визг прорезал тишину:

— Уби-и-или-и-и-и!..

Срывая с головы белый плат, рванулась к Меткому его жена. Я узнал ее. Видел вчера мельком. Добежала, упала лицом в расплывающееся кровяное пятно и завыла:

— Убили! Сокол ты мой ясный! На кого ж ты меня с детками покинул! Юрас, открой глазоньки ясные! Поднимись на ножки белые!

Оно понятно. Хороший был человек, плохой, а всё ж свой, родной. Вот, значит, как его звали — Юрас. Редкое имя у арданов. Первый раз встречаю.

И тут толпа забурлила. Бабы кинулись ловить и утаскивать ребятишек. Мужики с мрачной решимостью посунулись к кольям и жердинам.

— Назад! — Голос Сотника ударил бичом. Так, должно быть, командовал он армиями в бою. Не орал, нет, просто громко сказал, но перекрыл и крик вдовы, и гомон трапперов.

Если кто и помышлял всерьез кинуться в драку, несмотря на меч в руке Мак Кехты, то после окрика храбрецов не осталось. Легко, очень легко люди допускают властвовать над собой и охотно подчиняются сильному. Трусость не трусость. Слабость не слабость. Наверное, самосохранение. Я не трону, авось и меня пощадят. А то, что оброком обложат непомерным, последние штаны снимут, а то и вовсе на барщину или в рабство уведут, так то чепуха. Главное — уцелеть.

А что это я рассуждаю? Сам такой. Соглашаюсь, кланяюсь, иду за большинством. Лишь бы уцелеть. Не герой.

И снова в памяти всплыли отблески костров на искрящемся снегу и негромкий голос Сотника:

— Тогда я остановлю их.

Я так не смогу никогда в жизни. Пойти один против многих, выступить против родной крови, но сохранить справедливость.

От размышлений отвлек меня Сотник:

— В седла, живо!

Слова его сопровождало неуловимое движение ногой. Взмах! Толчок другой. И он уже верхом. По-прежнему внимательно следит за арданами.

Мак Кехта опустила меч. Процедила сквозь зубы:

— Салэх. Болэхт. Бр'алэ.

В переводе со старшей речи:

— Мразь. Быдло. Трусы.

Да, высоко она ценит людей, оказавших ей гостеприимство. Пусть и не безвозмездно, а всё-таки какое ни есть. Я-то, пустая башка, надеялся, что она смягчилась сердцем, поняла хоть что-то в жизни, отличает добро и зло. А! Всё впустую. Или просто понятия добра и зла, чести и бесчестия у нас и перворожденных слишком разнятся?

Сида взмахнула мечом, стряхивая алые бусинки, спрятала клинок в ножны и легко вскочила в седло.

Вскарабкались и мы с Гелкой. Она — легче. Я — как мешок с навозом. Пока поймал стремя носком, пока забрался, судорожно цепляясь пальцами за обе луки. От неумения едва седло набок не стянул, но худо-бедно утвердился, выровнялся. Что дальше?

— Шагом, — скомандовал Сотник.

В этот миг жена Меткого подняла измаранное кровью лицо. Вперилась в сиду:

— Ты, кровопийца лютая! Что ж ты наделала!

— Я наказала дерзкую тварь. Червь, посмевший протянуть руку к дочери и супруге ярла, жизни не достоин.

— Ты?.. — Баба не назвала ее по имени, хоть и догадалась. Да и все догадались, чего уж там греха таить. Слухами земля полнится. Кто еще из жен ярлов кровавый урожай собирал по обоим берегам Ауд Мора, за Аен Махой и в Лесогорье? Мало кто, понятное дело, мог ее описать, да во внешности ли дело? Видно птицу по полету, а человека — да и сида тоже — по делам.

— Да. Я — Мак Кехта, — подтвердила феанни. — Я мщу, и нет ни в сердце, ни в разуме моем мира с салэх. Сдохните все, грязные твари.

Вот сказала так сказала. Ни прибавить, ни убавить.

— Ты мстишь? — медленно произнесла баба. — Ты не мстишь, ты лють свою тешишь. Крови никак не напьешься, навроде стрыгая злобного. Будь ты проклята на веки веков. Чтоб тебе дитя никогда не качать, чтоб ты захлебнулась кровушкой нашей, чтоб тебя гром с неба поразил. Не любить тебе и любимой не быть, гадюка ядовитая. Чтоб ты своим ядом траванулась, своей сталью закололась, своим языком подавилась… Хуже ты зверя лесного, хуже волка с медведем — они без нужды овцы не задерут. Хуже стрыгая с клыканом — они на прокорм себе убивают. Ты ж, ведьма беспощадная, радуешься, коли жизни лишаешь. Пускай кровь, тобой пролитая, на тебя ж и падет… Будь ты проклята!

Я видел, как напряглась спина перворожденной. Того и гляди, за клинки схватится. Не успеем тогда осмелевшую от горя бабу защитить. Порешит. Как есть порешит…

Видно, и Сотник подумал о том же.

— Уходим. Рысью!

Мак Кехта зашипела, плюнула в грязь и выслала своего черно-подпалого в рысь.

— На восход. К Аен Махе, — продолжал направлять Сотник.

К Аен Махе? Это правильно. Мне одно непонятно: как мы теперь на левый берег переправимся? С лошадьми. Даже если лодку найдем, их-то в нее не затащишь. А надо удирать. Как можно быстрее и как можно дальше. Разумеется, я ни единого мига не предполагал, что в арданах проснется тщательно забитая храбрость и они снарядят отряд в погоню. Это вряд ли. Вот расстрелять нас из луков они могли бы запросто, если бы захотели. Стрела из охотничьего лука, попав коню в бок, прошивает насквозь. Он ведь на лося да на оленя снаряжен. И две-три сотни шагов для прицельного выстрела не помеха. Но коли сразу не кинулись, догонять для мести уже не станут.

Я повторюсь: у мирного человека — ремесленника, охотника, крестьянина — в душе сидит запрет на убийство. Дело даже не в боязни согрешить и не пройти Поле Истины. Просто претит отнятие жизни. Это воины, разбойники, пираты давно через природу переступили, зачерствели сердцем. Кто всю жизнь мечтал о разудалой жизни, тот — раньше. Кто поневоле в войско попал — со временем. Сердце такой же орган, как и ладонь или пятка. Мозоль нарабатывается. Или всего-навсего устает сопереживать. Не у всех людей. Некоторые до смерти каждую пташку, каждую букашку, травинку-былинку жалеют. Так исключения из правил правила подтверждают. Кто ж из учителей это говорил? Кажется, Арисфон. Он нам основы землеустройства и измерения преподавал. Как сейчас помню: коли две стороны в треугольнике равны, так и линия, из угла к середине третьей стороны проведенная… Что она там делает? Вот те на! Забыл. То ли угол напополам делит, то ли еще чего-то… Ну, это не важно. Важно, что ошибался я в сиде. Никаких сдвигов в ее душе не произошло. Как была кровавой убийцей, так и осталась. Жизнь людская для нее дешевле разменного медяка. А жаль. Не в том смысле жаль, что дешево ценит, а в том, что ошибался. Не удалось добром смягчить заскорузлую душу. Уж не знаю, возможно ли это вообще и какие усилия для того нужны.

Тут меня тряхнуло так, что едва зубы не повыскакивали.

Что такое?

Оказалось, ничего. За ограду выбрались, пока я размышлял да воспоминаниям предавался. Сотник и Мак Кехта коней ускорили. И наши с Гелкой за ними поспешили.

С одной стороны, всё верно. Чем быстрее мы подальше от фактории окажемся, тем лучше. Но с другой — как же трясло меня с непривычки! Неужто за эти муки я кровью и потом заработанные самоцветы отдал?

Каждый шаг коня отдавался ударом мне, как бы это помягче выразиться, под седалище. Не успевал мой многострадальный зад вернуться, как его встречал следующий удар, кажется, вдвое сильнее предыдущего. И так раз за разом, шаг за шагом. От тряски все внутренности спутались в один клубок — не разберешь, где кишки, а где печенка. Зубы приходилось держать стиснутыми, чтоб не клацать, как с мороза. А земля рябила и смазывалась цветными пятнами перед трясущимися глазами.

Да я лучше пешком! Хоть на край света! С любыми мешками на горбу! С любыми попутчиками! Желвак так Желвак. За счастье покажется. Лишь бы не на проклятой скотине. За что их люди любят? В песнях поют о конях — спутниках и соратниках воинов — едва ли не чаще, чем о любви к женщине.

Я глянул на моих спутников.

Гелка тряслась наравне со мной. Вцепилась обеими руками в луку. Коса трепещет за плечами, как хвост спасающейся от своры лисички. Но держится Гелка, не отстает ни на шаг. Мне даже стыдно малость стало. Ребенок может, а я что?

Сотник и Мак Кехта ехали легко и непринужденно. Немного по-разному. Пригорянин на каждый шаг коня приподнимался чуть-чуть — кулака не просунуть — на стременах. И похоже, никаких усилий на это не затрачивал.

Сида же от седла не отрывалась. Сидела как влитая и тряски будто не чувствовала. Умудрялась поводья держать в одной руке, а другой пристраивала поудобнее мечи.

Что значит — прирожденные всадники! Мне таким никогда не стать, но, делать нечего, учиться нужно. И я, мысленно ругая на все корки свою неприспособленность к благородному искусству верховой езды, угрюмо трусил в хвосте спутников. Кажется, начинается новый этап в жизни. Век живи, век учись, Молчун.

Ард'э'Клуэн, две лиги севернее Фан-Белла, опушка леса, яблочник, день пятнадцатый, сразу после полудня

Черно-белая сука ткнулась острым носом человеку в колено. Дорога на Юг излечила ее от излишней недоверчивости, от постоянного ожидания пинка, удара, боли. Добрая кормежка и размеренный бег рядом с неспешно рысящими лошадьми превратили изможденное существо с отвисшими до земли сосцами в ладного и верткого зверя, налили шерсть здоровьем и блеском, а облезлую палку хвоста закрутили задорным бубликом.

— Чего тебе, Тучка? — Широкая ладонь Валлана накрыла всю голову собаки. Сука прищурилась и вытянулась в струнку от желанной ласки.

— Знамо чего, — усмехнулся гнилыми зубами курносый низкорослый петельщик. — За малыми соскучилась.

— Ты, Рохля, меньше треплись. Лучше корзину принеси. — Лабон оторвал внимательный взгляд от клинка, по которому, наверное, в сотый раз проводил точильным камнем.

— Будет сполнено, командир.

Воин трусцой отправился выполнять приказ.

Валлан потянулся, хрустнув суставами. Задрав голову, посмотрел на солнечные лучи, пробивающиеся сквозь листья дуба. Лагерь поредевшего отряда петельщиков если и не бурлил бивачной жизнью, то довольно живенько ею копошился. Бойцы чистили коней, чинили износившуюся за безостановочный переход сбрую — страдали почему-то всё больше путлища и приструги, — наводили блеск на брони и оружие.

— Все готовы, ежели что?

— А то? — усмехнулся полусотенник. — Рябяты не подведут. Пятеро в кустах с самострелами. Еще шестеро будут вроде как лошадей чистить. При полном оружии, само собой.

— Годится, — кивнул капитан. — Ты со мной будешь. Рядом. Жердяй пускай придет.

— Понял. Щас распоряжусь.

— И чародея разбуди. Не помешает. Хватит ему прохлаждаться.

— Понятное дело…

К ним быстрой походкой направлялся высокий петельщик, вроде бы и не худой, а какой-то мосластый, с темно-русой, неровно обрезанной бородкой. Его коричневый табард имел зашитую прореху на левом боку и тщательно застиран. Не доходя до начальства пяти положенных шагов, боец поднял сжатый кулак до уровня плеча — отсалютовал.

— Дозвольте доложить?

— Говори. — Валлан вперился взглядом в воина.

— На подходе. Конных егерей — одиннадцать. И баба.

— Тю! — удивился Лабон. — Что за баба?

— Не могу знать. По одеже — знатная.

— Не, баба — это хорошо, — хмыкнул полусотенник. — Я за бабами уже стосковался…

— Треплись меньше, — резко оборвал его Валлан.

— Понял. Молчу.

— Значит, так, воин… Как тебя? Тьфу, всё забываю…

— Рогоз, мой капитан.

— Значит, так, Рогоз. Гостей ко мне. Да сильно не торопитесь. Шагом, шагом… Всё понял?

— Как есть всё!

— Выполняй!

Рогоз развернулся на каблуках. Принятый в отряд петельщиков недавний старатель с Красной Лошади по непонятной причине находил особый шик во внешней атрибутике воинской службы. Начищенные бляхи конской сбруи, строевой шаг, словечки команд и салют командирам. Может, с детства мечтал, да жизнь не заладилась?

— Погодь чуток, Рогоз, — вмешался Лабон. — Жердяя там пхни ногой в бок — пущай сюда идет. Токмо бегом. И чародея пусть с собою прихватит, а то все бока наш мудродей отлежит.

— Слушаюсь.

Глянув вслед Рогозу, Валлан поинтересовался у помощника:

— И как служится ему?

— Рогозу-то?

— Рогозу, Рогозу.

— Служит не тужит. Старательный. Прямо из-под себя службу рвет, ровно кобель лапами роет. Рябяты болтают — с прибабахом..

— Он с прибабахом, а они нет? Тоже ведь службу тащат.

— Старые бойцы давно службу поняли. Знают, где приналечь надобно, а где и спустя рукава можно.

— Да? Распустил бойцов, полусотенник. В десятники метишь?

— В десятники? — Лабон ногтем расправил усы. — Можно и в десятники. Я и рядовым служить могу. А что до бойцов, так рыба завсегда где глубже ищет, а человек — где легче. За что ж их винить, когда не во вред делу, само собой?

— Ладно, тебя затронь… Так что там новенький?

— Ну, так а я про что? Служит, ровно не за жалованье, не за страх, а по обету будто бы. Одно слово — старательный.

— С оружием как?

— С мечом — хреновато. Выучился пока себя по ногам не бить. А вот из самострела — белку в глаз свалит.

— Ладно. Ты приглядывай за ним. Не может такого быть, чтоб просто так с нами напросился.

— Сделаю, командир. Я сам не верю таким. Свой интерес у каждого быть должен. И есть.

— Вот-вот.

Валлан порывисто вскочил на ноги, одернул табард, поправил знак отряда на плече. Почти одновременно к дубу подошли Квартул, сопровождаемый тощим, длиннобудылым петельщиком Жердяем, и Рохля с большой корзиной и вьющейся в ногах пегой собакой.

— Прибыли? — деловито осведомился маг.

— Вон идут. — Капитан кивнул в сторону пятерки приближающихся мужчин, одетых в бело-зеленые накидки, и статной черноволосой женщины.

— Впереди — Брицелл, — прошептал Лабон, обращаясь к чародею. — Он теперь у конных егерей за старшего. Толковый мужик, но — себе на уме.

— А он тебе на уме должен быть, трепло? — Валлан внимательно наблюдал, как Рохля выкладывает из корзины на траву двух толстых, по-волчьи серых щенков. Вообще-то раньше их было шестеро, но дорогу пережили два кобелька — самые крепкие и здоровые. Или самые счастливые.

— А что за женщина? — также шепотом спросил у Лабона Квартул.

— Баба-то? — хмыкнул полусотенник. — Да кто ее знает? Одно могу сказать — хороша. Лопни моя печенка, хороша!

Гости приблизились.

Брицелл выглядел рядом с Валланом мелковато, хотя превосходил своих егерей почти на полголовы. Но даже на фоне Валлана безобидным он не казался. Жесткий взгляд голубых, но блеклых, словно вьщветших глаз. Резко очерченные губы и крылья носа. Светлая курчавая борода. Бронзовое от загара лицо… С Юга, из Озерной империи. Наемник. Впрочем, конные егеря у Экхарда все наемные. На первый взгляд возраст капитана егерей перевалил за сороковник. Самое время, чтобы становиться вождями и предводителями армий.

— Имею честь видеть Валлана, восьмого барона Берсана?

Валлан слегка поклонился:

— Ты не ошибся.

— Я — Брицелл Постум, капитан гвардии конных егерей его королевского величества Экхарда Второго, монарха Ард'э'Клуэна. Со мной миледи Бейона, канцлер его королевского величества…

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.