Глава 11

Госпожа Ниу, держа поднос с лаковой шкатулкой, несколькими лучинами и горящей свечой из свернутой в трубку коры лавра, остановилась перед комнатой сына. Желая увидеть Масахито и одновременно страшась встречи, она понадежнее устроила поднос на пальцах и постучала в дверь. Ответила тишина, если не считать заунывного пения из семейной буддийской часовни, где монахи отпевали Юкико. Однако госпожа Ниу ощущала присутствие Масахито так же сильно, как если бы видела сына сквозь бумагу на окне, прорезанном в стене. Она отодвинула дверь и вошла.

Ее обдало ледяным воздухом, она вскрикнула от испуга.

Масахито стоял на коленях перед распахнутым окном спиной к двери. На нем было лишь тонкое кимоно из белого шелка. На ногах никакой обуви. Госпожа Ниу пересекла комнату и встала рядом с сыном. На лице у Масахито застыло выражение восторга — веки полусомкнуты, губы приоткрыты. Казалось, он погружен в глубокую медитацию и ничего не замечает. Комната носила отпечаток аскетизма. Стены, выбеленные штукатуркой, на полу — потертая циновка, окантованная черной хлопчатобумажной тесьмой, минимум мебели, истончившийся от времени матрас. Несмотря на богатство отца, Масахито жил как монах, словно стремился понять, до какой степени способен выдерживать невзгоды.

Опасаясь за здоровье сына, госпожа Ниу затворила окно.

— Мать!

Она резко обернулась и едва не выронила поднос.

— Масахито, пора собираться. Скоро начнется церемония похорон Юкико.

Сама госпожа уже была в белом траурном кимоно. Масахито предстояло переодеться в черную церемониальную одежду.

— Лучше бы ты не оставлял окно открытым. Простудишься на сквозняке, — добавила госпожа Ниу.

Сын бросил на нее взгляд, такой же холодный, как воздух в комнате.

— Я говорил тебе, мать, чтобы ты никогда не входила ко мне без разрешения.

От его недовольства сердце у госпожи Ниу сжалось, как от физической боли. Масахито — бесценный, вымоленный сын — родился после долгих лет надежд и отчаяний. Она любила его, как никого на свете, и всю жизнь осыпала подарками и вниманием. Но сын часто огорчал ее. Госпожа Ниу слышала, как слуги шепчутся: она балует его из-за больной ноги, родовой травмы. Ах, если бы только это! Похоже, у него изуродовано не только тело, но и душа. Мало того! Он младший сын даймё, да еще ребенок от второй жены. Отец лишил его наследства и расположения из-за физического недостатка. Даже двоюродное родство матери с кланом Токугава и принадлежность к семье Фудзивара, которая господствовала при императорском дворе в старые времена, не в состоянии были дать Масахито статуса.

Постепенно Ниу подавила желание укутать сына во что-нибудь тепленькое, забота могла лишь спровоцировать новую грубость.

— Прости. Не мучает нога? — робко спросила мать.

И сразу пожалела о сказанном. Нога его действительно мучила. Об этом свидетельствовали судорожно сведенный рот, тени вокруг глаз. И конечно, ледяная стужа в комнате. Госпожа Ниу помнила, как он, будучи ребенком, потянулся к зажженной свече. Когда она отдернула его руку и спросила, для чего он это сделал, сын ответил: «Одна боль заставляет забыть о другой».

Масахито нетерпеливо вздохнул:

— Я в полном порядке, мать.

Он аккуратно выпрямил ноги и положил прямо перед собой, приготовившись к лечению. Ни оха, ни страдальческой гримасы. Он никогда не показывал, что ему больно.

Масахито задрал кимоно до самого паха. Кожа на левой ноге, стройной и мускулистой, была гладкой и чистой. Правая нога, сухая и слабая на вид, имела зарубцевавшиеся шрамы, на тощем бедре виднелись свежие раны.

Как обычно, взгляд на увечье Масахито заставил госпожу Ниу испытать прилив грустной нежности. Ей захотелось смягчить осторожной лаской боль сына, но она сдержалась. Реакция Масахито на проявление чувств была непредсказуемой. В детстве он иногда отвечал на объятия матери, иногда отпихивал ее или пинал ногами. Он отвергал любые признаки сочувствия и только угадывал их.

Госпожа Ниу опустилась на колени и открыла лакированную шкатулку. Одиннадцать маленьких серых конусов, сделанных из растолченных листьев чернобыльника, собранных в пятый день пятого месяца, были мягкими и слоистыми на ощупь. Поочередно облизывая основание каждого конуса, она укрепила снадобье на бедре Масахито, старательно избегая следов прежних сеансов лечения. Не в силах побороть искушение, госпожа Ниу, словно нечаянно, провела кончиками пальцев по коже сына. Прикосновение доставило неощутимое удовольствие. Она запалила лучины от свечи и перенесла огонь на конусы. Поднялся легкий дымок, и мягкий аромат тлеющих листьев смешался с запахом свечи. Далекое заунывное пение монахов придало врачеванию мистический оттенок. Будто Масахито — живой Будда, а она, молясь, возжигает перед ним благовония.

Госпожа Ниу внимательно наблюдала за сыном, ожидая, когда чернобыльник развеет его душевную смуту и притупит физическое страдание. Ей надо было многое сказать Масахито. Конусы тлели. Дым густел. Наконец с лица Масахито исчезло напряженное выражение.

— Для нашей семьи наступил критический момент, — объявила госпожа Ниу. — Он требует от всех нас здравомыслия. Даже жертв. — Она замолчала в надежде, что сын сам озвучит страшное предложение.

Напрасно Масахито взирал на нее со злой улыбкой, лихорадочный взгляд жег ей лицо.

Госпожа Ниу с трудом выдавила:

— Видимо... видимо, тебе лучше... воздержаться... кое от чего.

При мысли об этом «кое-чем» она содрогнулась в душе.

Улыбка Масахито стала шире, но веселья или тепла в ней не прибавилось. Он покачал головой:

— Ох, мать. Почему бы тебе хоть раз в жизни не сказать, что ты имеешь в виду? Мы здесь одни. Так давай же. Скажи, что ты от меня хочешь. — Он сложил руки на груди и изобразил предельное внимание. — Итак?

«Он издевается, — горестно подумала госпожа Ниу — точно так же, как в детстве издевался над братьями, сестрами и приятелями». Действительно, Масахито всегда удавалось доводить их до слез или бешенства. Он имел над ними абсолютную власть, ребятня боялась его и выполняла любое пожелание. Однажды девятилетний Масахито стравил между собой сестер, двоих старших братьев и всех детей слуг. Он организовал жестокую игру в сражение при Данно-ура, произошедшее пять столетий назад, в результате которого был положен конец реальной власти императора и установлено военное правление. Игра завершилась ссадинами и ушибами, подчас серьезными, а также разгромом садового павильона. Однако Юкико пыталась остановить драку.

Госпожа Ниу помнила тот ужас, с которым обнаружила ликующего командира среди плачущего окровавленного войска.

— Зачем, Масахито? — крикнула она.

Он, тоже весь в синяках и царапинах, посмотрел ей прямо в глаза. Ни тени угрызений совести.

— Я хотел изменить историю, мать. И я это сделал. Скажи отцу, что сегодня клан Таира разгромил Минамото.

«Скажи отцу». В этих двух словах заключалась истинная причина того, что произошло. Масахито не интересовался историей. С рождения отвергнутый отцом, он искал наказания, потому что оно лучше, чем полное отсутствие внимания.

Госпожа Ниу поняла: мальчику нужна твердая мужская рука. Скрепя сердце отослала сына к отцу в провинцию. Возможно, теперь, когда Масахито начал делать успехи в искусстве владения мечом, они сумеют подружиться, сын вырастет настоящим благородным человеком. Но муж, который стыдился своего ребенка-калеки, не стал им заниматься. Верный слуга прислал ей весточку, что господин Ниу просто-напросто запер Масахито в отдаленной комнате, предоставив ему жить словно зверю в клетке. Грязь, одиночество, объедки с барского стола... Преисполненная чувства вины, госпожа Ниу вернула сына в Эдо. С тех пор она не позволяла мужу наказывать отпрыска, хотя шалости с каждым годом становились все более жестокими. Старалась сама обуздать дикий нрав сына, а если не удавалось, то замаливала последствия выходок, часто очень дорогой ценой.

— Прошу тебя, Масахито, — прошептала госпожа Ниу.

На сей раз она бессильна помочь ему, если только...

— Ты хочешь, мать, чтобы я отказался от удовольствий. Ты думаешь, полиция узнает про меня.

— Масахито...

Насмешливый голос сына хлестал словно плетью:

— Ты хочешь, чтобы я держался подальше от летнего дома в Уэно. Ты хочешь, чтобы я...

— Прекрати! — взвизгнула госпожа Ниу и прижала ладонь ко рту, чтобы не сказать лишнего.

Как она ненавидела его сейчас!

И как любила. Под маской злого озорства Масахито казался еще красивее, чем когда находился в добром расположении духа. Госпожа Ниу пожалела о том, что обожает сына. В противном случае она могла бы контролировать себя, как при посторонних людях, могла бы добиваться цели, как в любой другой обстановке. Сейчас она молила небо даровать ей спокойствие и разум. Только отбросив чувства, она сумеет подчинить сына своей сильной воле, которую, кстати, он унаследовал.

Добившись нужной реакции, Масахито расслабился. Он погладил госпожу Ниу по щеке тыльной стороной ладони и нежно сказал:

— Мать, ты напрасно беспокоишься. Бояться нечего. Полиция обнаружит в окружении Юкико достаточно много подозрительных личностей. Актера, которым она восхищалась. Отвергнутых поклонников. Да и вообще — Нориёси мертв, опасности больше нет. Скоро мы заживем так хорошо, как тебе и не снилось. Поверь мне.

Госпожа Ниу наслаждалась редкостной минутой нежности. Она взяла его руку и крепко сжала. Ей хотелось умолять Масахито прекратить опасные забавы. Сделать это для нее, если уж не для себя. Страх за сына разрывал ей душу. Но она понимала: просьбы лишь разозлят отпрыска и он снова начнет ее мучить.

Она ограничилась тем, что сказала:

— Визит Сано Исиро встревожил меня. Я приняла его потому, что желала познакомиться с ёрики, который ведет дело о смерти Юкико. Теперь я сожалею об этом. Он оказался умным, чуждым условностей и настойчивым человеком. Тебе не стоило в таком тоне говорить с ним. Ты разжег в нем интерес. Кто знает, что ему удастся откопать, если он будет продолжать рыться в наших делах?

— Сано Исиро? Да кто он такой? Просто мелкая сошка. Он не достоин даже того, чтобы о нем думать.

Масахито освободил руку и угрожающе рассмеялся. К нему вернулись напыщенность и безрассудство, чего она боялась больше всего. Горящие глаза засверкали, тело напружинилось. В таком состоянии с ним бесполезно было говорить об осторожности. Он с вожделением ждал смерти, как когда-то наказания.

«Он обрекает себя на мучение и страх, потом отходит и вновь ищет страданий», — скорбно подумала мать.

— Я предприняла меры, чтобы удержать ёрики подальше от нас, — сказала госпожа Ниу, сопротивляясь подступающему ужасу: «Вдруг он умрет? Жизнь станет совсем пустой». — Судья Огю запретил ему вмешиваться. Но и мои возможности ограниченны. Я не хочу вызывать подозрений, прося слишком многого, особенно сейчас, когда тебе нужно затаиться. — «Надеюсь, в голосе не звучат просительные нотки». — Хотя бы на время.

Масахито вздохнул.

— Мать, мне не нужна твоя защита. Я знаю, что делаю, и могу позаботиться о себе сам. Если ёрики Сано станет и дальше создавать проблемы...

Он взял тлеющий чернобыльник и, не обращая внимания на ее протестующий крик, с хохотом раздавил между пальцами. Конус рассыпался в прах и легким дымком осел на пол.

Глава 12

Похоронная процессия тянулась по улицам Эдо, направляясь к реке восточнее храма Дзодзё.

Впереди шли одетые в черное самураи, они несли на длинных палках белые фонари, за ними шли мужчины с гроздьями священных лотосов, сделанных из золотой бумаги. Далее монахи в оранжевых кимоно несли паланкин, где восседал настоятель в великолепной шелковой мантии. Остальные монахи размахивали благовонными палочками, звенели колокольчиками, били в барабаны и бросали на дорогу лепестки роз. Вслед за монахами шествовал господин Ниу. Он держал в руках похоронную табличку, походка была напряженной, лицо — мрачным. За ним плыл гроб — маленький белый домик с черепичной крышей, — носильщики облачены в черные одежды с вышитыми фамильными гербами Ниу. Потом шли носильщики с огромной бамбуковой клеткой, где щебетали птицы. Следом тащились монахи, монотонно распевая сутры. Позади шествовала вся семья с вассалами и слугами — мужчины в черном, женщины в белом.

Чуть поотстав, двигались остальные участники процессии: шеренга за шеренгой сотни людей отдавали последние почести дочери великого правителя.

Сано шагал среди них, облаченный в церемониальный наряд — белое шелковое нижнее кимоно, черное шелковое верхнее с вышитыми золотом семейными гербами в виде четырех переплетенных летящих журавлей на спине, груди и полах, свободные черные штаны и черное хаори с накладными плечами. Мечи в знак уважения к усопшей были обернуты в черную ткань. Сано рассчитывал, что костюм поможет ему затеряться в толпе и госпожа Ниу его не заметит.

После ее предупреждения и выговора судьи Огю мысль о новой встрече с семьей Ниу наполняла Сано трепетом. Однако, узнав о связи Нориёси с этой семьей, он чувствовал, что должен еще раз встретиться с сестрой Юкико, Мидори. Возможно, доказательство, о котором она говорила, поможет выяснить личности жертв шантажа и убийцы. Как бывший учитель он знал, что дети часто выдумывают разные истории. Осторожность подсказывала, что необходимо воспринимать все, что Мидори говорит, с долей разумного скепсиса. И тем не менее вероятность того, что у нее в руках ключ к раскрытию убийств, была велика.

Существовали и другие причины, почему Сано хотел улучить момент и побеседовать с ней. Во-первых, Глициния: он должен доказать, что не отказывает Нориёси в правосудии по сословным предрассудкам. Во-вторых, судья: он должен проверить, используют ли Ниу, причастные к убийствам, Огю втемную. Как бы Сано ни относился к Огю, он принадлежал к длинной череде людей, готовых отдать жизнь за своих начальников. Он не мог позволить вовлечь Огю в сомнительные предприятия. Здесь его личные желания совпали с профессиональными обязанностями.

Молодой господин Ниу возглавлял похоронную процессию. Судья Огю находился ближе к передним рядам. Госпожа Ниу шла впереди женщин. Но как найти Мидори среди совершенно одинаковых белых кимоно и шапочек? А найдя, как поговорить с ней наедине?

Процессия миновала ворота, спустилась по каменной лестнице и остановилась на берегу реки. В центре просторной, обсаженной деревьями площади под соломенной крышей, которую поддерживали столбы, располагалась яма, заваленная дровами. Рядом были расставлены столы с закусками и напитками. От жаровен, смешиваясь с запахом благовоний и свежим речным ветерком, поднимался ароматный дым. Участники процессии окружили яму. Сано, воспользовавшись всеобщей перестановкой, протиснулся поближе к женщинам из семьи Ниу.

Носильщики опустили клетку с птицами на землю и открыли. С громким шелестом крыльев и щебетанием птицы взмыли в небо. Их полет символизировал освобождение души от земной оболочки и уход в мир духов. Сано увидел девушку, похожую на Мидори. Когда он пытался поймать ее взгляд, толпа снова передвинулась, и он обнаружил, что стоит на расстоянии вытянутой руки от судьи Огю. Сано поспешно подался назад.

Настоятель начал службу под аккомпанемент колокольчиков и барабанов. Сано, приподнявшись на цыпочки, нашел глазами девушку, которую принял за Мидори. Это была не она. Разочарованный, он опустился на пятки и набрался терпения.

Наконец, более чем через час, носильщики поставили гроб Юкико на уложенные в яме дрова. Господин Ниу поднес факел к поленнице.

Дрова вспыхнули со звуком, похожим на возглас ужаса. Огонь с треском и ревом моментально объял гроб. Повалил черный дым. Через считанные секунды обнажилось сидящее тело Юкико — маленькое, худенькое, спина прямая, голова обрита. Тело невыносимо долго покрывалось пузырями и чернело. Когда кожа на черепе начала обгорать, лицо превратилось в гротескную маску. Шипели выделения из тела, пахло горелым мясом... Ветер относил пепел в сторону реки.

Сано наблюдал за происходящим, испытывая, как всегда на похоронах, печаль по поводу преждевременно оборвавшейся жизни, инстинктивное отвращение к горящему телу и облегчение из-за того, что очистительный огонь делает свое дело. Поскольку Сано не знал Ниу Юкико, он не ощущал горя. Вместо него у Сано возникло острое чувство долга перед духом умершей девушки. Все: и любовь, и ненависть, и счастье, и горе, и боль, и удовольствие — имеет свой конец. Но истина и справедливость, верил Сано, продолжают жить и после смерти.

«Я найду твоего убийцу», — мысленно пообещал он Юкико.

В ожидании, когда огонь поглотит тело, Сано изучал лица присутствующих. Возможно, на одном из них отразится стыд, или радость, или другая эмоция, не соответствующая моменту. Изобличающая убийцу. Увы. В соответствии с погребальной традицией лица были бесстрастны. Госпожа Ниу сохраняла обычное спокойствие, которое сидело на ней как часть наряда. На лице господина Ниу вроде мелькнуло нетерпение, впрочем, оно могло быть плодом воображения Сано или игрой отсвета пламени.

С неожиданно громким треском рухнула крыша над погребальным костром, подняв тучу искр и дыма. Присутствующие подались назад. Сано еле выбрался из тесной толпы. Он обогнул народ и оказался прямо за семейной группой. От женщин Ниу его отделяло пять или шесть рядов. Мидори видно не было. Однако рядом стоял кто-то знакомый.

Хлопчатобумажное кимоно служанки. Заурядное лицо, плоский нос, маленький рот. Если бы не покрасневшие от слез глаза, Сано никогда не узнал бы о-Хису, служанку из имения Ниу.

— О-Хиса, — шепнул он, дернув женщину за рукав. — Где барышня Мидори?

Служанка скользнула по нему пустым взглядом.

Впереди в неприятной близости маячила спина госпожи Ниу.

— Мы встречались два дня назад в доме, — поспешно объяснил он. — Я ёрики Сано... помнишь меня? Я должен переговорить с барышней Мидори. Это очень важно. Где она? Покажи.

Теперь о-Хиса его узнала. Глаза и губы округлились от страха.

— Нет... мне очень жаль... я...

Невнятно бормоча, она сделала движение, словно намеревалась убежать в сторону ворот. Сано загородил дорогу.

— Пожалуйста... — начал он.

О-Хиса нырнула в толпу. Народ заволновался, послышались удивленные и раздраженные голоса.

Сано в смятении наблюдал за переполохом, произведенным о-Хисой: женщины отряхивали пыльные следы на подолах, старик поднимался с земли. Сано собрался спрятаться среди мужчин от греха подальше, и тут на его плечо легла тяжелая длань судьбы в виде руки Эии-тяна. Глуповатое лицо слуги госпожи Ниу было совершенно неподвижным, зато маленькие глазки угрожающе блестели.

— Что все это значит? — раздался надменный женский голос.

Госпожа Ниу собственной персоной приближалась к Сано, величественная и взбешенная. Ее сопровождали три вассала мужа, суровые и решительные. Толпа расступилась. Пение монаха оборвалось. Колокольчики и барабаны смолкли. Лишь огонь продолжал потрескивать как ни в чем не бывало.

Сано оцепенел от страха: что с ним сейчас сделают? Он огляделся по сторонам. Все головы были повернуты к нему, в том числе голова судьи Огю. Сано взмолился, чтобы госпожа Ниу проглотила его имя.

Так она и поступила. Или забыла, как его зовут, или не пожелала известить друзей, что похороны ее дочери сорвал полицейский офицер.

— Я вас однажды предупредила и не стану предупреждать снова. — Сказано было очень тихо. В прекрасных глазах злость и страх. — Эии-тян, выпроводите этого человека.

Резкая боль пронзила руку Сано до самого плеча. Только врожденная осторожность помогла ему не закричать — просто застонать. Только опасение, что судья Огю узнает его (если еще не узнал) заставило прижать подбородок к груди, а не вырваться из тисков. С заломленной под лопатки рукой, почти теряя сознание от боли, Сано поплелся прочь от взволнованной толпы, подгоняемый Эии-тяном. Словно сквозь туман до него долетали слова госпожи Ниу, приносящей извинения собравшимся, и пение монахов, возобновивших службу. Стыд усиливал физическое страдание: Сано, кажется, ощущал, как сотни зевак наслаждаются его унижением.

Добредя до лестницы, то есть отойдя достаточно далеко от траурного места, Сано остановился и изо всей силы ударил пяткой по подъему ступни Эии-тяна, врезал локтем свободной руки в живот. Бугай не пошелохнулся. Сано предполагал, что Эии-тян сделан из плоти и крови. Отнюдь. Тот казался вырубленным из камня: твердого, немого и бесстрастного. Живой истукан чуть ли не на руках начал поднимать Сано по лестнице.

— Погодите, Эии-тян.

Сквозь мрак окутавшей боли Сано увидел молодого господина Ниу, который стоял на верхней ступени — маленький, но гордый.

— Вы не хотите нас оставить в покое. Да, ёрики Сано? — Господин Ниу прислонился к столбу ворот. — Думаю, теперь вы понимаете, что чрезмерное любопытство способно обернуться очень крупными неприятностями. Да? Нет?

Сано, сдерживая очередной крик боли, промолчал. Словно вспомнив нечто пустячное, господин Ниу добавил:

— О, Эии-тян, отпустите его.

Бугай повиновался. Сано, поморщившись, потер плечо и руку. Кажется, ничего не сломано. Злость забурлила в его жилах. Не к Эии-тяну — орудию пытки. К молодому Ниу.

Тот мог раньше остановить слугу, но решил дать Сано помучиться. Садистский огонек в глазах Ниу подтверждал это. Сано захотелось отплатить за оскорбление, швырнуть в ненавистное лицо обвинение и угрозу: «Кто-то из ваших убил Нориёси и Юкико, и я докажу это!» Но он сдержался, вспомнив слова Токугавы Иэясу: «Смотри на гнев как на своего врага».

— Что вам нужно от нас на сей раз? — поинтересовался господин Ниу.

— Я всего лишь хотел выразить уважение вашей семье, — солгал Сано.

Господин Ниу издал пренебрежительный смешок.

— Неужели вы намерены прекратить свое смехотворное расследование по поводу нашей семейной трагедии?

— Если только найду доказательства того, что оно действительно смехотворно.

Хмурая складка на мгновение перерезала лоб господина Ниу. «Испуг или раздражение?» — подумал Сано.

— Разве нужны доказательства?

Явная тревога Ниу обрадовала Сано. Возможно, удастся вынудить сына даймё к опрометчивой откровенности.

— Нориёси был связан, кроме Юкико, еще с одним членом вашей семьи.

К сожалению, господин Ниу обрел самообладание. Проигнорировав вопрос, он сказал Эии-тяну:

— Возвращайтесь назад. Думаю, ёрики Сано без вашей помощи найдет дорогу домой.

Эии-тян зашагал вниз по лестнице.

Господин Ниу обратился к Сано:

— Если окажетесь вблизи нашего имения, милости прошу, однако я не смогу гарантировать вам безопасности. Наши вассалы искоса смотрят на тех, кто покушается на собственность или членов семьи Ниу.

Сано понял: если он опять приблизится к Ниу, его убьют.

— Вижу, вы не так глупы, как кажется. Просто излишне рьяны, — презрительно улыбнулся молодой даймё. — Прощайте, ёрики. Надеюсь, больше не свидимся.

«Надейся, — подумал Сано, глядя вслед господину Ниу: высоко поднятая голова, расправленные плечи. — Надейся. Пока». Унижение бродило в крови как прокисшее вино. Рука опустилась на меч и сжала рукоять изо всей силы. Оскорбительное поведение молодого даймё лишний раз подтвердило уверенность Сано в том, что семья Ниу замешана в убийствах.

Господин Ниу обернулся.

— Кстати! — крикнул он. — На вашем месте я не стал бы тратить время на поиски Мидори. Мать отправила ее в женскую обитель, в храм Каннон в Хаконэ. — Смех со звоном раскатился по лестнице.

Сано видел, как Ниу вернулся к погребальному костру. Пламя опало, дым витал над тлеющими углями. Сано направился к центру города. Досаду сменило пьянящее возбуждение. Пусть он попал в опасную ситуацию, зато выяснил, где Мидори. Предстоит утомительное путешествие на запад по дороге Токайдо — Восточное море, которая соединяет Эдо с имперской столицей Киото. Будет непросто объяснить судье Огю пятидневную отлучку. Ну да ладно! То, что семья внезапно убрала Мидори из Эдо, означает одно — Ниу не хотят раскрытия убийства.

Глава 13

Токайдская дорога начиналась от моста Нихонбаси. Одетый в зимнюю дорожную одежду — широкополая круглая плетеная шляпа, тяжелые кимоно, штаны, сандалии с носками и теплый плащ с капюшоном, — Сано ехал верхом на юго-запад, прочь от просыпающегося города. Когда солнце выжгло последние блекло-розовые краски рассвета, показалась Синагава, вторая из пятидесяти трех станций, которыми был отмечен путь от Эдо до Киото.

Широкая песчаная дорога, разделенная насыпью посередине и обсаженная через равные промежутки елями, сузилась и стала взбираться на гору. Само видел впереди много согбенных фигурок, бредущих в сторону Синагавы. Справа местность переходила в заросшие лесом холмы, слева, за рыбацкими хижинами, упиралась в море. Залив кишел небольшими лодками. Крупные суда стояли на глубокой воде, их очертания едва проступали сквозь утреннюю дымку. Птицы, кружась и паря, наполняли высокий голубой купол неба шорохом крыльев и резкими печальными криками. Постоянное шипение прибоя служило им аккомпанементом. Чистый прохладный соленый ветер заряжал Сано энергией, внушая оптимизм и уверенность. Путешествие должно увенчаться успехом. Мидори предоставит доказательство того, что Нориёси и Юкико убили, а может, даже подскажет кто.

— Подождите, ёрики Сано-сан!

Вопль шагах в двадцати сзади развеял счастливое настроение Сано. Раздраженно вздохнув, он натянул поводья. Сияющий Пунэхико подскакал на громадном черном коне. Сано совершенно позабыл о своем спутнике.

Цунэхико сполз с коня.

— Я на минуточку. — Он устремился к елке, на бегу задирая плащ.

Покачав головой, Сано поймал поводья коня Цунэхико. Он пожалел, что взял с собой секретаря.

Вчера прямо с похорон он поехал к судье Огю. Конечно, не стоило торопиться с просьбой об отпуске. Если Огю видел Сано на церемонии, то разумнее было подождать, пока уляжется начальственный гнев. Но беспокойство толкало Сано в дорогу. Если в ближайшее время не раскрыть преступление, то убийца уйдет от ответственности.

Он ждал у ворот до темноты. Наконец двое носильщиков с паланкином появились из-за угла. Из паланкина вылез судья Огю.

Сано поприветствовал начальника, тот, к его облегчению, ни словом не обмолвился о похоронах.

Сано сказал:

— Досточтимый судья, я должен попросить у вас пятидневный отпуск. Как вам известно, мой отец нездоров. Доктор посоветовал мне совершить паломничество в монастырь в Мисиме, чтобы помолиться о его выздоровлении.

Вынужденная ложь привела к нравственному кризису. Сано, ненавидящий разные уловки, в последние дни беспрерывно юлил и обманывал. Похоже, расследование угрожает не только его карьере, но и принципам, сбивает с Пути воина. Сано убеждал себя, что цель оправдывает средства. Справедливость — для жертв преступника, Глицинии, Мидори и тех, кто любит их, — превыше всего. Но уговоры не помогали. Сано был глубоко несчастен и ничего не мог с этим поделать. В итоге из нескольких вариантов он выбрал историю с паломничеством: она содержала хотя бы долю истины.

Огю задумчиво потер подбородок.

— Паломничество ради отца. Какое прекрасное выражение сыновних чувств! Конечно, я даю вам отпуск, ёрики Сано. Когда вы намерены пуститься в путь?

— Благодарю вас, досточтимый судья. Если вы не против, то завтра утром.

Сано удивился тому, с какой легкостью судья уступил его просьбе. Неужели поверил в его выдумку? Или пользуется возможностью, чтобы отделаться от настырного подчиненного? Или знает о Мидори, но не связывает внезапное паломничество с женской обителью в Хаконэ — следующей станцией после Мисима? Тогда он ошибся, предположив преступный сговор между судьей и семьей Ниу.

— Очень признателен вам за доброту. — Сано поклонился на прощание.