Сано Исиро (№1) - Синдзю

У Сано начались галлюцинации. Камешки, вылетавшие из-под ног, казались валунами, журчащие ручейки — ревущими водопадами, пар из расщелин — дыханием дракона, живущего под горой Фудзи, встречные, вежливо кланяющиеся крестьяне — призраками, а путешественники из числа тех, кто наводняет Хаконэ летом, чтобы насладиться лечебными свойствами прохладного воздуха, ибо зимой он вреден, — бандитами. Сано шел с обнаженным мечом, готовый мгновенно отразить нападение.

Однажды ему почудилось, что за кедром прячется наблюдатель. Он остановился и крикнул:

— Я здесь! Выходи и возьми меня, я вызываю тебя!

Услышав свой голос, повторенный горным эхом, Сано понял, что сходит с ума, и постарался взять себя в руки.

Наконец он добрался до деревни. Сотня с небольшим домов лепились по краю тракта, огибающего юго-восточный берег озера Аси. Усеянное рыбачьими лодками озеро отражало свинцовое небо и высокие, поросшие лесом горы, некоторые с почти отвесными склонами. Над горами смутно белела снежная шапка Фудзи.

Шагая к пропускному пункту, Сано чувствовал громадное облегчение. Скоро он сможет отдохнуть в чистом уютном номере трактира, получить еду для желудка и горячую ванну для ноющих мышц. Однако на пропускном пункте его поджидало препятствие. Хаконэ славилась сердитым нравом дюжих стражников. Положение деревни: с одной стороны — горы, с другой — озеро, делало ее естественной ловушкой, используемой людьми сегуна для отлова подозрительных путников, особенно тех самураев, которые не относились к числу верных союзников клана Токугава. Около укрепленных ворот перед Сано выросли двадцать стражников в полном боевом облачении.

— Пойдемте со мной, — сказал один.

В караулке Сано битый час допрашивали три чиновника в кимоно, расшитых гербами Токугава.

— Из какой вы семьи? Откуда вы родом? Куда направляетесь? Какова цель вашего путешествия? Кто ваш господин? Чем вы занимаетесь? Кто ваш непосредственный начальник?

Сано страстно мечтал отдохнуть и поесть, но ссора с чиновниками была непозволительной роскошью: его могли задержать на полдня — или даже неделю.

— Сано Исиро из Эдо, сын Сано Сутаро, учителя боевых искусств, прежде отец состоял на службе у правителя Кии из провинции Такамацу, — вежливо доложил он.

Через открытую дверь было видно, как в соседней комнате чиновники выворачивают на пол содержимое его седельных сумок. Кто-то обыскивал одежду, кто-то изучал дорожный пропуск.

— Я ёрики под началом Огю Бандзана, судьи Северного Эдо. Совершаю паломничество в Мисиму.

Он думал, что чиновники спросят, кого именно и зачем он собирается навестить в Мисима. В их работу входило вынюхивать, не плетется ли заговор против правительства. К его удивлению, чиновники утратили всякий интерес к цели поездки и сосредоточились на имени.

— Ёрики Сано Исиро из Эдо, — сказал главный, — не замешаны ли вы в убийствах, совершенных позавчера в Тацука?

Сано потрясла скорость, с которой шпионская сеть разносит новости по Токайдо. Он удовлетворил любознательность, подозревая, что ответы на большинство вопросов им известны. После тщательного повторения позавчерашнего допроса его отпустили.

Храм Каннон располагался высоко в горах за Хаконэ. Сано оставил лошадь и кладь в трактире и отправился в путь пешком. Тропинка вилась и петляла. Кедры вплотную подступали к ней. Грузные темно-зеленые ветви закрывали обзор на каждом повороте. Снег и лед выбелили землю. Сано подобрал корягу и пошел, опираясь на нее как на посох. «Должно быть, Ниу послали слуг, чтобы помочь Мидори в пути, однако дорога для нее, наверное, была не из легких», — мельком подумал он. Чем круче забиралась тропинка, тем сильнее дул ветер, крепчал мороз и увеличивалась влажность. Капли ледяной воды хлестали по лицу. Сано казалось, что он уже в облаках. Сердце колотилось от напряжения, легкие с трудом насыщали кровь кислородом.

Однако решимость поймать убийцу и отомстить за смерть Цунэхико гнала Сано вперед. Он надеялся, что встреча в храме Каннон оправдает путешествие. Остановившись передохнуть, он увидел, что деревня, озеро и горы под ним покрыты легкой пеленой тумана. У Сано закружилась голова, и он оперся на посох. Отдышавшись, продолжил опасный подъем.

Именно в тот момент, когда силы были на исходе, он вышел на поляну и увидел храм.

Вход обозначали ворота — двойная черепичная крыша на четырех мощных столбах. Сано миновал эти ворота, затем такие же, но поменьше и очутился на земляном дворике, уставленном незажженными каменными светильниками. Справа главный павильон, квадратный и неприступный, на высоком каменном основании. Слева пагода и деревянная клеть с колоколом. Каменные скульптуры вокруг кладбища. Павильон для проповедей, хранилище сутр и склады на уступах за двориком. Выше в гору длинное приземистое здание на деревянных опорах, надо полагать, женская обитель.

Хотя за время существования храм, похоже, периодически ремонтировали, лишь пятиярусная пагода была восстановлена в первоначальном виде — побеленные стены, крыша под новой серо-голубой черепицей, свежая краска на деревянных деталях: зеленая на средниках окон, красная и желтая на изящных переплетениях оконечностей крыши — традиционно китайские тона. Колокольчики, опоясывающие высокий бронзовый шпиль пагоды, позванивали на ветру. Однако другие здания являли признаки запустения. Мох и лишайник покрывали стены. Деревянные балки, двери, решетки окон облезли и потрескались. Крыши растеряли черепицу. Ни монахов, ни паломников, ни монашек. Храм, казалось, вымер.

Сано поднялся по ступеням к главному павильону и толкнул массивную дверь. Дверь со скрипом отворилась. Он помедлил, разулся и вошел. У задней стены зала на цветке лотоса величественно восседал огромный Будда. Время сделало многорукую бронзовую статую зеленовато-черной. Вокруг меньшие по размеру раскрашенные деревянные цари-хранители грозили врагам кулаками и копьями. Сотни зажженных масляных светильников и тлеющих благовонных палочек словно оживляли божества неверным, мерцающим светом. За многие годы огонь и дым вычернили балки. На выцветших фресках едва проступали красно-коричневые изображения Будды в окружении дворцов и гор. В дальнем левом углу скромно ютилась выполненная в человеческий рост позолоченная деревянная статуя богини Каннон, Гуань-Инь, китайская богиня милосердия, Бодисаттва, пожертвовавшая собой ради спасения людских душ. Ее украшали корона в драгоценных камнях и пылающий нимб.

Сано опустил монетку в ящичек для пожертвований на подставке возле алтаря, закрыл глаза и склонил лицо над соединенными ладонями, мысленно произнося молитву за здоровье отца, за дух Цунэхико, за окончание печалей Глицинии и успех своей миссии.

Шорох одежды привлек внимание Сано. Он обернулся и увидел стройную монахиню в платке и длинном черном кимоно. На вид ей можно было дать от тридцати до шестидесяти лет. Бледное суровое лицо и высокий лоб. Длинные пальцы, перебирающие четки на поясе. Монахиня подошла и встала рядом с Сано.

— Добро пожаловать, благородный паломник. Я настоятельница храма Каннон. Буду рада рассказать вам об истории храма. Храм построен в эпоху Хэйань, примерно восемьсот лет назад...

Заунывный тон свидетельствовал о том, что она много раз произносила эту речь, избыток вежливости — что, подобно всем иерархам дзен-буддизма, стремилась заручиться расположением сословия воинов — самураи поддерживали буддийские храмы.

— ...В настоящее время храм является пристанищем для двадцати женщин, отказавшихся от мирской суеты во имя духовного просветления. Если вы пройдете со мной, я расскажу вам о реликвиях храма.

Сано поклонился.

— Простите, настоятельница, но я здесь не как паломник. Я приехал, чтобы повидаться с одной из ваших послушниц, барышней Ниу Мидори. — Он назвал себя. — Прошу прощения за вторжение, но дело крайне важное.

— Боюсь, ваше желание невыполнимо. — Голос настоятельницы утратил свою заученность и любезность. — Как я уже говорила, наши воспитанницы отринули мир и его заботы. Они отказались от посторонних контактов. А новоприбывшие послушницы в особенности соблюдают строжайшее затворничество. Вы не можете видеть барышню Мидори ни сейчас, ни когда-либо еще. Мне очень жаль, что вы напрасно проделали долгий путь.

Приговор окончателен и обжалованию не подлежит. Его выпроваживают. И так невеселое настроение Сано ухудшилось.

— Прошу вас, настоятельница, — промямлил он. — Обещаю, разговор будет коротким. Я никоим образом не нарушу ее благочиния. — «Может, она получила указание от госпожи Ниу? Правда, по лицу это было незаметно». — Мне очень нужно поговорить с Мидори наедине. — Помолчав, он добавил: — Да, чуть не забыл. Я бы хотел сделать храму Каннон маленький подарок.

Подкуп не подействовал. Настоятельница дважды хлопнула в ладони. Дверь отворилась. В зал вошли два монаха в оранжевых кимоно: высокие, мускулистые, с длинными резными копьями в руках.

— Прощайте, господин. Пусть Будда с его божественным милосердием дарует вам безопасную дорогу домой.

Сано не оставалось ничего иного, как под конвоем обуться и удалиться. Он был наслышан о боевых навыках горных монахов, которые сотни лет воевали друг с другом и с правящими кланами. Он попытался подкупить стражников, чтобы они устроили ему свидание с Мидори. Монахи не отреагировали, лица походили на каменные маски. Они довели Сано до ворот и смотрели ему в спину, пока он спускался по тропе.

Избавившись от настырных взглядов, Сано уронил вещи и рухнул на колени. Нужно было собраться с силами для спуска по склону горы. Скоро наступит ночь. Если не поторопиться, то в темноте можно упасть и покалечиться на скользкой тропе или заблудиться и замерзнуть насмерть. Однако глубокое отчаяние и крайняя усталость удерживали на месте. Все путешествие было затеяно зря. И Цунэхико погиб напрасно. Сано ни на йоту не приблизился к разгадке убийства Нориёси и Юкико. Как пережить поражение и трагические последствия своих поступков?

«Вставай, — приказал себе Сано. — Возьми вещи. Выдвини сначала правую ногу вперед, затем...»

Со стороны храма послышался топот. Монахи! Бросив руку на меч, он вскочил на ноги, повинуясь самурайскому правилу стоять и биться. Однако более древний советчик — инстинкт самосохранения — шепнул, что лучше бежать, пока не обнаружили. Подхватив вещи, Сано припустился вниз по склону.

— Ёрики! Подождите!

Звонкий голос заставил Сано притормозить и обернуться. Маленькая женщина спешила по тропе. Подбежав к Сано, она споткнулась и упала бы, не подхвати он ее. Пораженный, Сано смотрел и не верил своим глазам.

Это была Мидори. Но вместо элегантного шелкового кимоно — бесформенный пеньковый хитон, вместо изящных туфелек — босые стопы. Лицо побледнело, черты заострились, губы обветрились. Больше всего Сано поразила обритая голова. Лишь синеватый оттенок на коже напоминал о длинных черных волосах.

Мидори судорожно вздохнула.

— ...увидела вас из кельи... — Она приложила руку к высоко вздымавшейся груди. — ...Вылезла в окно... Не могла дать вам уйти, не рассказав...

— Успокойтесь, все хорошо. — Сано усадил ее на ствол поваленного дерева и сел рядом.

Девушка поеживалась от холода. Он снял плащ и набросил ей на плечи. С нарастающим волнением он ждал, когда она отдышится.

Однако Мидори заговорила не о сестре и Нориёси.

— Ненавижу это место! — выпалила она, стукнув кулачками по дереву. — Стряпать, скрести полы, молиться с утра до вечера! Спать на соломе, пока не разбудит этот ужасный колокол! — Она заплакала, глаза стали совсем прозрачными. — Если я побуду здесь еще немного, то умру. Пожалуйста, заберите меня отсюда!

Сано покачал головой, от жалости у него разрывалось сердце.

— Не могу. — Хотя отказ наверняка ожесточит ее, он не должен лукавить.

Мидори вздохнула и утерла хитоном слезы.

— Я знаю, что не можете. — Забывшись, она подняла руку, чтобы поправить прическу, и резко опустила, коснувшись голого черепа. — Люди моего отца станут охотиться за нами. Они отрубят вам голову, а меня отправят назад. Я не должна была вас просить. Извините.

— Как вы попали в храм? — спросил Сано, желая избежать нового потока слез, который неизбежно случится при прямом упоминании о смерти ее сестры. А еще он хотел, чтобы она все рассказала сама, без понуканий.

— Меня наказала мачеха. — Глаза Мидори вспыхнули гневом. — Я ненавижу ее! Если еще раз увижу, убью! Схвачу меч и сто раз проткну ее. Вот так! — Она продемонстрировала. — Зачем меня упекли в монастырь?! Мне нравится жить в Эдо, ходить на вечеринки, в театр, гулять с сестрами, наряжаться, играть в куклы... О-о-о! — Она разрыдалась, уткнувшись в колени.

— И ваш отец не возразил вашей мачехе?

Сано знал, что многих мужчин совершенно не заботит счастье дочерей, но не ожидал, что господин Ниу столь легко отдаст Мидори в монахини. Он больше выгадал бы, сосватав ее за молодого человека из какого-нибудь влиятельного клана. А так Ниу утратил шанс заключить полезный политический союз да еще внес солидную сумму на нужды храма.

Мидори выпрямилась.

— Отец не интересуется мной. Мачеха ведет дом, как ей заблагорассудится. Точно так же мои братья управляют провинцией. Слуги говорят, отец не в состоянии здраво мыслить.

И Сано вспомнил: господина Ниу называют не только Маленький Даймё, но и Безумный Маленький Даймё. Ходят слухи, что в провинции Сацума творятся странные вещи. Например, господин Ниу в приступах безотчетной ярости носится верхом вокруг замка и рубит каждого, кому не посчастливится оказаться у него на пути. Значит, власть господина Ниу перешла к его жене, тогда вполне понятно ее необычайное могущество. «А нет ли в семье еще кого-нибудь, склонного к насилию? — подумал Сано. — Масахито внешне очень похож на отца. Но если и внутренне, то подозрение снимается, убийства Нориёси, Юкико и Цунэхико предполагают ясный ум и холодную расчетливость».

— За что вас наказали?

— За то, что не послушалась мачехи и пробралась в комнату Юкико. За то, что разговаривала с вами.

«Значит, я правильно сделал, что сюда приехал», — отметил Сано.

— Она не хочет, чтобы я кому-нибудь рассказала, что читала дневник Юкико.

Сано в азарте подался вперед: «Вот она улика! От самой Юкико».

— И что там было? — спросил он равнодушно, боясь спугнуть удачу.

Мидори поплотнее закуталась в плащ.

— Ну... Юкико писала о собирании светлячков, о церемонии посвящения в мужчины Масахито.

Она подробно рассказала и о том событии, и о другом, радуясь вниманию Сано. Исиро слушал вполуха, поглядывая на тропу, где могли появиться монахи-стражники.

— Я не нашла в дневнике имени Нориёси, — сказала Мидори. — Огю не упоминается ни разу! И я знаю, почему Юкико не торопилась замуж. Она всегда говорила, что девушка должна ждать, пока ей подберут подходящую партию. Кроме того, где она могла познакомиться с Нориёси? Она никогда не выходила из дома без компаньонки, тем более вечером. — Мидори озадаченно взглянула на собеседника. — Только однажды...

Сано порадовался тому, что позволил ей болтать без умолку.

— Это было в тот день, когда она пропала? Вы знаете, куда и зачем она пошла?

Ответ разочаровал.

— Нет. Это было в прошлом месяце. В ночь полнолуния. Я не видела, как она уходила. Видела только, как вернулась на рассвете. Жаль, что не удалось прочесть дневник до конца — мачеха помешала.

Значит, после ночной вылазки Юкико прожила месяц. Поездка опять становилась бессмысленной. Сано предпринял отчаянную попытку ее оправдать и пошел напролом:

— В Эдо вы сказали, будто располагаете доказательством того, что Юкико убили. Вы вычитали это из дневника? Он у вас с собой? Покажете?

Мидори беспомощно пожала плечами.

— Мачеха порвала дневник. Да и зачем он вам? Я же сказала, из него следует, что Юкико не знала Нориёси. Поэтому она не могла совершить вместе с ним синдзю. Разве этого не достаточно? Разве теперь нельзя заняться поисками того, кто ее убил?

— Нельзя, к сожалению. — Сано вскочил и сделал два быстрых шага по тропинке, чтобы девушка не увидела его перекошенного лица.

Каким трагически напрасным оказалось путешествие! Единственное, что удалось узнать, — Юкико не упоминала имени художника в дневнике, который больше не существует. От злости — нет, не на Мидори, хотя та и запутала его, на самого себя — у Сано сдавило грудь. Он глубоко вдохнул и выдохнул, успокаиваясь, повернулся к ней и мягко спросил:

— В дневнике было еще что-нибудь?

Мидори вдруг съежилась и устремила взгляд в землю.

— Нет. Ничего, — промямлила она.

Сано понял: девушка лжет. Что-то она скрывает. Что-то очень важное для расследования. Он опустился на корточки.

— Даже то, что сейчас кажется неважным, может позднее оказаться полезным. Если вы хотите, чтобы я нашел того, кто убил вашу сестру, расскажите мне все.

Молчание.

— Ну же, барышня Мидори!

Она вздохнула и упрямо посмотрела ему в глаза.

— Это не имеет никакого отношения к смерти Юкико, — отрезала она. — Это касается нашей семьи.

«Ей и в голову не приходит, что Юкико убил кто-то из родственников», — сообразил Сано.

Внезапно Мидори отпрянула. Глаза зарыскали по лицу Сано в поисках спасительного намека.

Сано заколебался, говорить или не говорить правду: девушка и так настрадалась. Но истина требует жертв. Мидори движет чувство верности, которое обязывает хранить домашние тайны. Придется пробиться через эту броню.

— Ваши семейные дела, возможно, связаны со смертью Юкико, — осторожно сказал он.

Мидори до крови прикусила обветренную губу. Облизнув ранку, она заговорила бесцветным, монотонным голосом:

— За день до исчезновения Юкико написала, что не знает, как поступить. «Заговорить — значит предать, — было сказано в дневнике. — Промолчать — грех». Я перебрала в уме тех, кого она могла иметь в виду... — Мидори запнулась. — Скорее всего это Масахито.

«Ага! Молодой господин Ниу. Подвергался шантажу Нориёси. Находился под влиянием сестры, остро реагирующей на неблаговидные поступки. Взять хотя бы историю со светлячками. Умный, во всяком случае настолько, чтобы сфабриковать синдзю. Не исключено, что агрессивный, как отец. Сын могущественной дамы, способной использовать влияние, чтобы защитить его перед законом. И наконец, вспыльчивый. Такой мог пойти на убийство, чтобы избежать разоблачения». Сложилась логическая цепочка, в которой не хватало последнего звена.

— Что Юкико знала о Масахито, барышня Мидори?

Девушка печально покачала головой:

— Не имею понятия. Все, что Юкико написала... — Она нахмурилась, припоминая, и просветлела. — Она написала: «За то, что Масахито сделал, полагается смерть не только ему, но и нам. Семья должна разделить с ним всю тяжесть наказания, потому что так предписывает закон». Мысль о смерти внушала ей ужас. Но Юкико была готова умереть, лишь бы не жить в позоре, потому что это долг самурайки. А долг, она считала, превыше верности семье. Она хотела разоблачить Масахито и обречь нас на ту же страшную участь, что и его.

Мидори задумалась. Сано понял о чем.

— Потом в комнату вошла мачеха, и дальше я не дочитала, — сказала Мидори. — Я не знаю, что сделал Масахито, но, видимо, что-то очень плохое.

Сано попробовал догадаться, что именно натворил молодой господин Ниу.

Самурай не подчиняется законам, по которым живут простолюдины. Обычно ему позволяют совершить сеппуку — ритуальное самоубийство — вместо того, чтобы казнить за совершенное преступление. Только за деяния, связанные с бесчестьем, его лишают статуса и судят как простолюдина.

«Неужели поджог? — подумал Сано. — Или измена? Во всяком случае, такое, что вынудило Ниу лишить жизни не только сестру, но и Нориёси с Цунэхико».

— Это он убил ее, да? — спросила Мидори. — Боялся, что она его выдаст?

Желая сохранить объективность, Сано сказал:

— Может, и нет. Ведь нам неизвестно, что узнала Юкико. Может, она что-то неправильно поняла.

В глазах Мидори вспыхнула и погасла надежда. Она провела пальцами по бритому черепу.

— Нет. Юкико была уверена в преступлении Масахито, иначе она не стала бы писала. Перед исчезновением она была сама не своя.

Мидори подтянула колени к груди, упершись голыми пятками в ствол. Сано пронзила жалость к этой изнеженной дочке даймё, которую услали в ненавистное ей место, обрекли на лишения и рабский труд. Такова была судьба многих девушек, но с одной страшной разницей. Девушки, проданные в публичные дома или насильно выданные замуж, могли утешаться тем, что мучаются во имя родных. У Мидори не было подобного утешения. В том числе и по вине Сано. Он принес девушке много горя. Ему очень хотелось, чтобы дело приняло другой оборот. Однако виновен Масахито или нет, большой роли не играло. Когда расследование будет закончено, пострадают невинные люди. Теперь это стало для него аксиомой.

— Простите, — сказал Сано. Он не мог придумать ни единого слова сочувствия, которое не звучало бы банально и фальшиво.

Мидори не ответила. Осунувшееся лицо выражало страдание.

Внезапный удар храмового колокола разорвал тишину и заставил девушку вскочить на ноги. Сочный звук эхом отозвался в горах, пронесся над озером, извещая о начале вечерней службы.

Мидори бросила затравленный взгляд в сторону храма.

— Лучше вернуться, пока никто меня не хватился. Если монашки узнают, что я отлучилась, то оставят без ужина. — Она нехотя протянула Сано плащ. — Прощайте, ёрики-сан.

Девушка сделала несколько шагов, обернулась и по-взрослому твердо сказала:

— Я хочу, чтобы смерть Юкико была отомщена. Я хочу, чтобы убийца был наказан.

Сано въявь увидел ту женщину, какой Мидори могла бы стать: по-своему не менее величественной, чем госпожа Ниу.

— Если это Масахито... — Она сглотнула и храбро продолжила: — Значит, так тому и быть.

Маленькая, жалкая фигурка побежала к храму. Сано побрел к деревне. Все, спать. Завтра он двинется в Эдо, где его ждет тяжкая обязанность уведомить родителей Цунэхико о смерти их сына и доказать виновность Ниу Масахито в трех убийствах.

Глава 17

Судья Огю наклонился, дабы осмотреть каменную скамью перед павильоном для чайных церемоний. Хотя при свете утреннего солнца на скамье не было заметно грязи, судья провел пальцем по камню, поднес к глазам и нахмурился: пыль!

— Немедленно вымой, — указал он вещественным доказательством на скамью. — Скоро приедет госпожа Ниу. Все должно быть в идеальном порядке.

— Слушаюсь, господин. — Слуга замахал мокрой тряпкой. Огю направился в сад. Он хотел убедиться в том, что сухие ветки убраны с вымощенной каменными плитами дорожки, что на поверхности пруда составлены красивые узоры из листьев. Хрустнул бумажный свиток. Без особой радости Огю достал из-за пояса письмо госпожи Ниу, полученное накануне, и принялся читать, наверное, раз в двадцатый, пропустив протокольную часть:

«Принимая во внимание последние события, я полагаю крайне важным, чтобы мы встретились и наметили план действий для разрешения проблем, связанных с оными событиями».

Под «событиями» она имела в виду, конечно, тайный визит Сано Исиро в храм Каннон и убийство юноши Цунэхико. Шпионы донесли Огю и о том, и о другом. Больше ничего экстраординарного за последние три дня не произошло. Судья раздумывал, для чего Сано понадобилось лгать про Мисиму. Наверное, были веские основания. Но, как бы там ни было, дело касалось только начальника и подчиненного — отнюдь не жены даймё. Смерть Цунэхико — печальное, однако обычное явление на большой дороге. Что госпоже Ниу до какого-то секретаря? Тем не менее она настаивала на встрече. Странно.

Загадочное письмо привело к бессоннице и плохо подействовало на желудок. Огю до сих пор подташнивало, хотя он принял пепел бамбука. Впрочем, немудрено, что лекарство не подействовало. Утром информатор из Эдо доложил: Сано не прекратил расследование синдзю. За день до отъезда он беседовал с актером Кикунодзё и борцом Райдэном. Огю не думал, что это уже известно госпоже Ниу: его информаторы уступают только шпионам сегуна. Однако скоро она все узнает и набросится на него, дескать, почему не добился, чтобы Сано выполнил приказ. Мысль о гневе госпожи Ниу усугубила болезненное состояние судьи. Будто раскаленный кол встал поперек горла, когда он вспомнил, что эта фурия способна уничтожить его. Судья закашлялся. Проклятый Сано Исиро, упрямый, наглый болван! Чтоб ему пусто было!

Сунув письмо за пояс, Огю попытался прогнать тревогу. С госпожой Ниу он справится. Достаточно применить талант, отшлифованный за годы службы. Манипулирование. Искусство играть словами. Упреждение опасности. Использование сильных и слабых сторон противника в своих целях. Подготовка благоприятных обстоятельств для нейтрализации удара. Судья сосредоточил внимание на павильоне для чайных церемоний.

Небольшая квадратная хижина. Соломенная крыша, глиняные стены, бамбуковые рамы. Будто взяли сельский дом да и перевезли в Эдо. Огю обычно получал удовольствие от того, как хижина контрастирует с его городской резиденцией. Он не пожалел средств на ее грубоватую простоту. «Деньги, — частенько думал он, — могут дать даже мир и покой».

Однако сегодня все было не так, как надо. Оголившийся сад казался враждебным. Огю держал вишневые деревья для весны, однолетние растения — для лета, клены — для осени, его не интересовали вечнозеленые растения, которые могли бы ублажать взгляд зимой. Старинные каменные светильники выглядели мрачными и ветхими. Плиточная дорожка к хижине — слуги часами под его руководством выводили живописно-неправильную линию — раздражала. Не понравился судье и дизайн хижины. Вход, который можно было одолеть только на четвереньках, почудился слишком высоким, а широкие окна — чересчур узкими. Грядущий визит госпожи Ниу поубавил в судье спесь, и он увидел домик в истинном свете: посредственное творение дилетанта, возомнившего себя мастером чайной церемонии.

Огю разозлился на госпожу Ниу и Сано Исиро, бесцеремонно нарушивших покой.

— Иди сюда, ты! — гаркнул он слуге. Тот пулей примчался. — Видишь пятно? — Судья ткнул пальцем на соринку в углу плитки. — Займись немедленно! И если впредь твоя работа будет такой же неряшливой, выгоню!

— Да, господин. Будет исполнено. — Слуга тряпкой протер плитку.

Страх в глазах слуги вернул Огю ощущение могущества. Теперь он точно выйдет победителем из схватки с госпожой Ниу, как выходил из любой трудной ситуации в течение всей своей долгой жизни. Улыбаясь, он поплыл к хижине.

Размер входа имел тонкий смысл. Его задача была унизить гостей чайной церемонии. Обычно судья попадал в домик через задний, служебный вход. Сейчас ему захотелось увидеть домик глазами госпожи Ниу. Судья скинул обувь и отодвинул дверь. Пока он полз в помещение, улыбка его становилась шире и шире. Госпоже Ниу придется на коленях приближаться к нему, чего в другой ситуации она никогда не сделала бы. Начало схватки останется за ним.

Оказавшись в домике, Огю огляделся с довольным видом. Былинки соломы посверкивают в стенах, обмазанных красно-коричневой глиной. Центральной опорой служит ствол дерева, он кривоват, зато отполирован до блеска. Великолепная текстура проступает на некрашеных балках и столбах. В нише — черная ваза работы безвестного корейского гончара. На вазе — свиток с хайку, трехстишие воспевает зимний пейзаж. Да, все в комнате отвечает высочайшим стандартам чайной культуры.

От себя Огю добавил небольшой штрих, который, без сомнения, украсил традиционный дизайн — три жаровни, вкопанные в землю и накрытые декоративными деревянными решетками. Зачем жертвовать комфортом ради простоты! Зимой тепла от очага, установленного на полу у места хозяина, явно недостаточно.

Судья прошел в крошечную кухню и достал из шкафа деревянный веничек, чашу, коробку прекрасного зеленого чая, измельченного в порошок, черпачок, салфетки, кувшинчик для осадка и плошку. Он наполнил плошку водой из сосуда, отнес в главную комнату и поставил на очаг кипятиться. Остальные предметы расположил на лаковом подносе, стоявшем на сервировочном коврике у очага. Поудобнее уселся на коленях. Как всегда перед чайной церемонией, он воскресил в памяти свое перемещение из деревенского дома родителей в эту хижину, столь же незатейливую, но более дорогую, и весьма.

Он, урожденный Асасио Бандзан, был сыном мелкого вассала, незначительного союзника клана Токугава. В разоренной войной провинции его семья вела крестьянский образ жизни.

Не по годам смышленый, он заслужил благосклонность учителя в поместной самурайской школе и, в конце концов, правителя провинции. Наградой ему стала должность пажа в замке Эдо.

Там он, восьмилетний, был самым слабым и низкорослым среди сотни с лишним пажей, зато самым умным. Прирожденная способность использовать слабости и желания как взрослых, так и ровесников сослужила ему хорошую службу. Он ссужал деньги, организовывал свидания с женщинами, доставал выпивку и лекарства, покрывал ошибки и плохое поведение. За это пажи выполняли за него тяжелую работу и защищали от драчунов, а чиновники награждали премиями и выгодными должностями. Он обменивал свою дружбу на информацию, которую использовал против врагов. Таким образом, он оттачивал искусство политики, сделавшее его знаменитым. В несколько лет он продвинулся от заурядного пажа — старший паж, клерк, секретарь — до администратора. Дальше человеку незнатного происхождения путь наверх был закрыт.

Тогда он женился на единственной дочери одного из главных вассалов сегуна (льстивое обхаживание будущего тестя, тайная дискредитация соперников). Он принял фамилию жены, Огю, и стал приемным сыном и наследником тестя. В результате получил должность советника. Когда тесть умер, к нему, помимо всего прочего, перешла должность судьи Эдо.

С помощью шпионской сети он управлял городом тридцать лет, пряча волчьи зубы под овечьей маской. Ни один скандал его не затрагивал.

До недавнего времени, когда минутная слабость и жадность отдали его в руки госпожи Ниу.

Два года назад сёгун издал первый указ в защиту собак. Нарушители указа начали появляться перед Огю в зале суда. Большинство были бедными крестьянами, и он выносил приговоры без зазрения совести. Но однажды к нему пришел прекрасно одетый молодой человек.