Группа пограничников, оснащенная металлическими "щупами", искала входы в схрон бандитов.
      Когда машина доставила Светова и Толю Корниенко к месту поиска, пограничники уже нашли тыльную дверь. Там работали саперы, стремясь с помощью взрывчатки сорвать ее, расчистить вход.
      Пользуясь планом, офицер вместе со Световым и Корниенко быстро отыскали потайной лаз. Толя рывком открыл люк, Светов швырнул туда гранату. Почти одновременно снизу полоснула автоматная очередь. Светову пулей задело козырек фуражки.
      "Примета к хорошему", - подумал он.
      Из подземелья донесся приглушенный, неторопливый звук тяжелого пулемета, простреливавшего проход. Командир батальона капитан Тимошенко решил не рисковать людьми.
      - Предъявите ультиматум, сопротивление бессмысленно.
      Быть парламентером вызвался Корниенко.
      - Жидковат. - забраковал Тимошенко, жалев парнишку.
      - Разрешите мне. - Светов сделал шаг вперед.
      Тимошенко обмерил его отцовским взглядом.
      - Не напутаешь?
      - Никак нет.
      - Ступай. Дайте в сопровождение несколько автоматчиков, - приказал комбат командиру роты.
      Светов с группой автоматчиков приблизился к люку, зацепил крюком лямку, открыл лаз. Вновь раздалась автоматная очередь. Выждав некоторое время, Светов с непривычной для себя роли военного дипломата не только громко, но и неестественно торжественно прокричал:
      - Парламентеры, от имени командования пограничных войск предлагаю сдаться, гарантируем жизнь.
      Внизу стало тихо, очевидно, необычное обращение внесло некоторое замешательство в стан бандитов. Затем раздались ругательства и стрельба. По несвязней речи бранящихся бандеровцев было понятно, что они изрядно пьяны. Светов захлопнул люк, что означало конец переговоров.
      Комбат Тимошенко приказал командиру батареи противотанковых орудий прямой наводкой разрушить остатки кирпичного здания, завалить люк, а саперам ускорить обработку входа в схрон с площади. В схрон вели каменистые ступени. Бандиты заблаговременно устроили здесь завал.
      В центре погреба саперы пробили отверстие для того чтобы пустить в подземелье дым, пытались выкурить бадеровцев, как кротов из нор.
      Под ударами снарядов остатки здания превратились в бесформенное нагромождение кирпича. Через гулкое отверстие из погреба доносились пьяные выкрики бандитов. Тыльный проход был расчищен. Саперы нагнетали в погреб дым. Бандиты не сдавались.
      В целях безопасности, на случай перестрелки с бандитами, а также при их попытке прорваться из села, пограничники по команде комбата заняли боевой порядок.
      Операция приняла затяжной характер. Комбат приказал артиллеристам и саперам сделать в потолке погребеа пробоины, попробовать достать бандитов противотанковыми гранатами. Взрывы гранат в бетонном брюхе погреба отдавались земными толчками. В погребе все стихло. Комбат приказал отобрать добровольцев для продолжения операции в подземелье. Как всегда, где требовался риск, их оказалось больше.
      Список добровольцев представили комбату, и тот безжалостным росчерком пера укоротил его наполовину к большому удовлетворению Светова и Корниенко оставив их фамилии в пределах заветной черты. Не знал Светов лишь того, что первым в списке значился Николай Иванович, который с боями прошел от Сталинграда до западной границы и волею судьбы был вновь сведен со Световым в одном, 42-м пограничном полку.
      Николай Иванович первым осторожно ступал вниз по выщербленным взрывом ступеням. Карманный фонарь вырывал куски подвальной мглы. За ним, пригнувшись, поставив автоматы на боевой взвод, осторожно ступала группа пограничников со Световым и Корниенко.
      Николай Иванович в свете фонаря увидел привалившегося к стене бандита, очевидно, тяжело раненного. Взгляды их встретились. Николай Иванович нагнулся к бандеровцу, хотел помочь встать, но тот выстрелил ему в грудь. Николая Ивановича качнуло, его подхватили Светов и Корниенко, быстро вынесли из подвала Когда они вновь вошли туда, стрельба уже стихала.
      В подземелье витал зловонный дух - смесь сивухи, мочи и гари. Страха не было, в душе было лишь презрение к обитателям бункеров, омерзение к их слепой примитивной ярости. Воинственный пыл бандитов приугас, испарился. Одни беспомощно и пугливо озирались, поднимая руки, другие жалостно канючили: "Не убивайте..." Третьи причитали: "Спаси меня, матка боска..."
      ...Николаю Ивановичу делали операцию во Львове Рана оказалась тяжелой. Светов попросился навестить его, сказав, что он доводится ему родственником. Встреча в госпитале была радостной. Особенно обрадовался Николай Иванович письму от Ксении. Александр рассказал, что Корниенко, оказывается, пленил нашу разведчицу, заброшенную в банду. Когда бандит взял пограничника на прицел пулемета, встревоженная Надежда, так звали разведчицу, всадила ему пулю в затылок. И банду в схроне тоже уничтожили по ее наводке. Служит Надежда в разведотделе полка, фамилий у нее много. Корниенко переживает: надо же - опростоволосился. Николай Иванович ощущал во время разговора, как к нему возвращаются бодрость духа и воля к жизни.
      * * *
      Нескончаемой чередой тянулись и тянулись перед Световым, бодрствующим в ночи, фронтовые воспоминания.
      В проекции памяти на миг возник Колесов. Явь смешалась с домыслом. Светов ощутил фигуру совсем рядом. Опасливо озираясь, Колесов осторожно входил в кабинет начальника, вкрадчиво докладывал:
      - В проверенном мною политотделе пока нет четкого представления о направлениях работы по всестороннему, всеобъемлющему воспитанию личного состава В планах на ближайшее время мы не увидели в прямой, постановке этой проблемы. Не понравился нам и начальник политотдела подполковник Корниенко. Самонадеян, не в меру самолюбив, болезненно реагирует на критику.
      - А как на это реагирует генерал Светов? - удивпенно спросил начальник.
      Потупясь, Колесов произнес:
      - Они же фронтовые друзья...
      ...Мысли Светова вновь перенеслись к событиям давно минувших дней. И сейчас, много лет спустя, не забыто, им село Боянец, куда неоднократно мчался по боевой тревоге с Толей Корниенко, Николаем Ивановичем, Надей Литвинчук.
      Банда "Серого" бесчинствовала в прилегающих к Великим Мостам селам Боянец, Туринка, Купичволя, Любела, Батятичи. Но и ей пришел конец. Командир полка организовал демонстративную "проческу" леса, а с наступлением темноты на подступах к селам укрыл небольшие оперативные группы, снабдив их радиостанциями. Толя Корниенко с Надей Литвинчук спрятались в старой, наполовину обвалившейся траншее. Приспособив ее для наблюдения и кругового обстрела, Толя начал ее оборудовать, стремясь хоть чем-то скрасить быт своей нежданной напарнице, от соседства с которой колотилось сердце.
      За короткую, более напоминавшую мужскую, чем женскую, жизнь никогда Наде не было так тревожно и уютно на душе. Проснувшимся женским инстинктом. она ощущала Толино присутствие, ловила брошенный на нее украдкой взгляд.
      Надя вздрогнула и машинально отстранилась от неожиданного прикосновения Толиной руки.
      - Смотри туда, - шепотом сказал Корниенко, показав в сторону леса, из черной хляби которого показались человеческие тени.
      Надя насчитала двадцать две фигуры. Нестройная цепь. двигалась к селу.
      - Радируй в центр, - решительно приказал Корниенко.
      Они сняли предохранители с автоматов, вставили запалы в гранаты. От расслабленности не осталось и следа.
      Через некоторое время в селе раздалась стрельба, ее эхо приближалось. Значит, пограничники успели вовремя прикрыть эти разбросанные по перелескам избы, спасли от страха, а может, огня и пепла людей, укрывшихся за каменными и тесовыми заборами.
      Вскоре Толя и Надя увидели, что группки людей по, спешно движутся назад, к лесу.
      - Отрежу путь бандитам, - сказал Толя и выскочил из траншеи.
      Он успел перехватить группу бандитов. Укрывшись за толстым стволом бука, Корниенко внезапно ударил автоматной очередью, сразил двух бандитов, третий, ответив выстрелами, скрылся в чащобе настороженного. леса.
      Вторая группа бандеровцев, услышав выстрелы, метнулась влево, в сторону Надиной траншеи, стремясь броском выбраться туда же, к спасительному лесу, в его глухомань.
      Надя вовремя заметила бандитов. У бойца Надежды Литвинчук не было трепета перед этой темной силой. Она спокойно выбрала цель - крайнего бандеровца, - взяла его на мушку. Но что-то ее остановило, бандит показался ей мелкой сошкой. "Подождет", - мысленно решила Надежда.
      Другой бандит привлек ее внимание своим разбойничьим сатанинским видом. Она плавно нажала на спусковой крючок. Бандит, споткнувшись, тяжело рухнул. А тот, помилованный, швырнул гранату, трусливыми заячьими прыжками устремился в лес. Надежда не слышала взрыва гранаты, она ощутила удар в грудь и ногу. Низко над головой поплыло падающее небо. Она тоже была в невесомости, среди облаков, а вокруг царило безмолвие...
      Корниенко спрыгнул в траншею и мгновенно понял:
      Надя тяжело ранена.
      Она сидела в неестественной позе, уронив голову на плечо, тихо стонала. Из-под куртки струйками сочилась кровь, дорожкой уходившая в песок.
      Чувство нежности и сострадания охватило Корниенко.
      - Надюша, милая, потерпи, все будет хорошо, - прошептал он в отчаянии.
      Отыскав индивидуальный пакет, Толя неумело совал ей тампоны за пазуху, стремясь прикрыть кровоточащую рану, и причинял Надежде еще большие страдания. Стянув грудь бинтом поверх рубашки, он придвинул к ее обвисшим рукам рацию, моляще попросил:
      - Надюша, дай СОС.
      Собрав последние силы, она нажала на ключ и подала в эфир спасительный сигнал.
      Ей почудилось, что она привязана к горящему столбу, внизу бушуют огненные волны и она погружается в них все глубже и глубже. Сквозь вспышки пламени она видела лицо Толи, он протягивал к ней руки, гася огонь своим дыханием.
      Минуты, пока сюда подоспели пограничники, показались Толе вечностью. Он с укором и мольбой взирал на звездный циферблат неба, мысленно торопя неумолимое время...
      Надя Литвинчук медленно поправлялась. Каждый раз с приходом в палату Толи ее лицо сначала выражало удивление, затем сменялось мягкой улыбкой, в которой было дружеское к нему расположение, грусть и тоска. Они подолгу сидели рядом, и в такие мгновения Толя испытывал муки совести. В темноте она протягивала к нему исхудавшие руки, и он чувствовал, как гулко бьется ее сердце.
      Надя научила Толю думать о любви, чувствовать ее и беззвучно плакать.
      Надя потеряла счет томительным дням и еще более изнуряющим ночам. Свернувшись калачиком, накрывшись с головой, она уходила из госпитальной жизни в другой, нереальный мир девичьих грез и воспоминаний, где, конечно, было место и для Толи Корниенко.
      В этот хрупкий мир грез грубо пытался войти, нарушить его фельдшер.
      Фельдшер, младший лейтенант Жеребцов, вызывал у Нади брезгливость. Он походил одновременно на старую жабу и молодого старца. Выпученные глаза, выцветшие от алкоголя и невоздержанности, слезились ехидством и лисьей хитростью. Перед врачами рангом выше он стоял навытяжку, подобострастно втягивая голову в плечи. Во всем его облике было что-то унизительное.
      - Для спасения вашей души готов служить бессрочную мессу, заискивающе, вкрадчиво произносил фельдшер, готовя шприц для очередного укола.
      - Лучше отслужите свою мессу в костеле, я неверующая, - смеясь, говорила Надя.
      - Еще один вандал, наказанный Венерой, - видя старания фельдшера, заметил как-то врач, делавший обход.
      Однако не таков был Жеребцов, чтобы отступить после первой неудачи. Крепости, он знал, берут не только смелые, но и упрямые. Жеребцов выискивал малейший повод, чтобы почаще оказываться в Надиной палате.
      Надя почти не замечала ухаживаний фельдшера. А Толю они выбивали из колеи, он стал раздражительным и бледным.
      - Тебе нездоровится? - участливо спрашивала Надя.
      Толя отводил глаза:
      - Ничего, скоро пройдет.
      Не мог же он, в самом деле, сказать, что для него стала ненавистной жилистая шея фельдшера, его маленькая, какая-то птичья голова. Чтоб избежать конфликта, он стал реже приходить к Наде.
      Попеременно люди то трепещут, то торжествуют. Чем сильнее дает о себе знать унижение, тем мстительнее торжество.
      Жеребцов имел все основания торжествовать, Он выкурил из палаты молокососа, мешавшего его серьезным намерениям. Но "перетягивание каната" приняло затяжной характер. Начала, во имя которых возгорелась борьба, размылись, положив барьер неприязни на многие годы.
      Эта борьба не утихнет и тогда, когда Надя отдаст предпочтение Толе и вскоре после войны станет его женой...
      Незадолго до этого радостного и счастливого дня судьба вновь свела Корниенко с младшим лейтенантом Жеребцовым.
      Группа пограничников командировалась в Венгрию, под Будапешт, для отбора и доставки трофейных коней.
      Корниенко впервые увидел такую массу самых различных пород лошадей, оставшихся от разгромленных у озера Балатон гитлеровских и венгерских кавалерийских частей.
      Большинство своих добротных, хорошо обученных коней пограничники отправили на фронт, и теперь пришла пора восполнить численность конского состава.
      Красноармейцам предстояло принять под свою ответственность по десять кавалерийских коней. Корниенко впервые столкнулся с лошадьми и потому в недоумении спросил:
      - Как же их доставить, не умея ездить?
      Шедрый старшина, отваливший ему куш в десять конских голов, ответил:
      - Это, милый, твоя забота. Хошь, садись верхом, хошь, веди под уздцы, а можешь, чтобы не убегли, нести на руках. - И тут же бравый старшина прокричал: - Следующий!
      В этой же группе на положении то ли медицинского, то ли ветеринарного фельдшера оказался и младший лейтенант Жеребцов. Он быстро приспособился к своему двойственному положению, пристрастился к вину. Начальник Жеребцова смотрел на его чудачества сквозь пальцы,
      Внушительный обоз из нескольких повозок и четырехсот верховых лошадей двинулся по центральной автостраде. Но вскоре развернувшимся в обратном направлении 4-м Украинским фронтом, спешившим на выручку союзников на Дальнем Востоке, он был сброшен на обочину проселочных дорог, змейкой тянувшихся среди нескошенных полей пшеницы к Карпатам, перевалу Ужок.
      Кони были увязаны по три в ряд, впереди маячил всадник. Стажировка Толи Корниенко в кавалерии проходила болезненно. Он пытался стоять на стременах, но конь, почуя ухищрения неумелого всадника, жестоко мстил ему, подбрасывал в седле.
      Однако человек привыкает ко всему. Свыкся со своим новым положением и Корниенко. Зла на коней, своих мучителей, он не таил, накопившиеся обиды постепенно растворялись в майской лазури смытых утренней росой карпатских лугов, побегах молодой зеленой кроны лесов, в бодрящей и отрезвляющей прохладе туманов.
      С перевала дорога спустила кавалькаду к подножию Карпат. Теперь маршрут лежал на Самбор и дальше к Львову, местам, знакомым Корниенко по многим операциям. К этому времени крупные банды украинских буржуазных националистов были разгромлены или рассеяны, однако националистическое подполье еще оружия не сложило.
      Ориентируясь на местности, Толя решил оторваться от ядра, найти коням хороший выпас. Предварительно он извлек из груды оружия, хранившегося отдельно в повозке, свой карабин, сунул в карманы две гранаты. Группа пограничников и ее старший - капитан Умаров - была собрана "с бору по сосенке", с разных округов, плохо представляла обстановку в Западной Украиие. По этой причине никто примеру Корниенко не последовал, а младший лейтенант Жеребцов, сводя личные счеты, не преминул высмеять его публично:
      - Паникер. Привык по госпиталям отираться да девок щупать.
      Толя Корниенко от ответа уклонился. Ускоренным шагом он обошел колонну, миновал мост через быструю горную речку, взбирался с холма на холм, постепенно затем спускаясь длинным отлогим скатом в долину. Там должно быть пастбище. Он любовался чудесной панорамой Прикарпатья, тропинками, ответвляющимися от дороги, перелесками, хранившими свою родословную от карпатского леса, каменными и деревянными крестьянскими домами, примыкавшими к ним огородами, посевами ржи, кукурузы, фасоли и хмеля - приметами западно-украинской деревни. Это была первая мирная весна, пока в этих местах настороженная, но неотвратимость новой жизни чувствовалась во всем, и это наполняло душу Толи Корниенко радостью.
      Крутым виражом дорога поднималась вверх, и когда лошади взобрались на гребень, в просветах между деревьями, обступавшими ее проезжую часть с двух сторон, Корниенко увидел повозку, до отказа набитую вооруженными людьми в полувоенной форме.
      "Либо "ястребки", либо бандиты", - пронеслось в его сознании.
      Повозка, не сбавляя хода, споро шла навстречу. Толя ослабил узел, связывающий его коня с остальными, снял из-за спины карабин, дослал патрон в патронник, положил на седло перед собой, вынул из кармана гранату. Он выбрался на обочину дороги и зашел повозке во фланг. Теперь Толя различил лица людей.
      Впереди сидел мужчина лет сорока, в кожаной куртке и такой же фуражке со звездочкой, лицо его выражало мрачные мысли. Чем-то он был схож с инквизитором. в телеге находилось еще пять человек почти с одинаковыми лицами - длинными, бледными, заросшими. У всех холодный, отрешенный взгляд. Замыкал повозку здоровый неуклюжий верзила с грубыми чертами лица в небрежно наброшенной шинели. Он сидел, свесив длинные ноги в больших нечищенных сапогах. От затаившегося в безмолвии экипажа повозки веяло могильным холодом. Корниенко всем своим существом - цепкой памятью, плотью, нервами, воображением - "фотографировал" обстановку, "щелкал" кадр за кадром, анализируя и сортируя их по важнейшим признакам.
      "Главное - не даться в руки живым".
      - Солдат, иди сюда, - притормозив повозку, повелительным тоном окликнул возница в кожанке.
      В голосе слышался местный акцент.
      - А этого не хочешь? - покрутил Толя гранату, выпрямляя скобы чеки запала.
      - Не дури, покажи дорогу, - миролюбиво продолжал возница и протянул Толе планшетку с картой.
      "А вдруг "ястребки"?" Интуиция подсказывала - бандиты.
      - Дорогу вам покажет командир, его штаб сзади, - твердо ответил Корниенко.
      Он видел, как возница нервно, не глядя больше в сторону солдата, дернул вожжами, погнал лошадей в полный аллюр.
      Из-за поворота дороги показались всадники.
      - Врешь, не уйдешь! - упрямо крикнул Корниенко.
      Десять дней общения с конем не пропали даром. Он послушно перешел в галоп, настиг и опередил повозку; по команде Корниенко конь круто развернулся, потоптавшись на месте, угрожающе пошел на соскочивших и сгрудившихся вокруг телеги неопрятных, заросших людей.
      Корниенко в одной руке держал карабин, в другой гранату.
      - Документы! - приказал Корниенко, не сходя с разгоряченного коня.
      На дороге, запруженной повозками, конями и людьми, установилась безмолвная тишина. Первым прервал гнетущее молчание возница в кожанке. Стремясь как можно скорее избавиться от тягостного чувства, он пошел навстречу Жеребцову, услужливо предложил портсигар с папиросами.
      - Курите. Мы хотели спросить дорогу, а солдат испугался, - объяснял человек в кожанке, стремясь незаметно унять дрожь пальцев, державших портсигар.
      - Опять, Корниенко, паникуешь. К мании величия прибавилась шпиономания, - громко рассмеялся Жеребцов, злорадствуя над Толей.
      - По коням! - скомандовал Умаров.
      Прошло немало времени с тех пор, как Корниенко возвратился в свой полк, однако нервная тревога, поселившаяся в душе, не оставляла его.
      Однажды, неожиданно для него, Корниенко был вызван в особый отдел. Сухо поздоровавшись, особист спросил в упор:
      - Почему упустил банду?
      Обостренным слухом Толя уловил в его голосе опасные нотки.
      - Такого случая не помню, - ответил он сдержанно.
      - Что, память отшибло? - усмехнулся начальник особого отдела. - Читай, - показал он листки бумаги.
      Корниенко только теперь обнаружил присутствие в кабинете еще одного человека, белокурого майора, как бы со стороны наблюдавшего за ними.
      "Где я видел майора? - пытался вспомнить Корниенко. Отыскав в голове нужную "справку", обрадовался. Ошибки быть не могло. - Да это бывший следователь "смерш" 79-го пограничного полка".
      Близость человека, который знал его по прежней службе, воодушевила. Майор узнал Корниенко, с теплотой подумал о сыне полка, лихом парнишке, не раз вызывающем восхищение своей храбростью и отвагой. Такой струсить не мог, решил майор. Не раз уже бывало, когда ему удавалось обнажать истину, возвращать человеку доброе имя, изобличать замаскированную подлость
      Корниенко с трудом пробирался через строчки плохо разбираемого почерка. Не утерпев, он заглянул в конец бумаги, на подпись, где рядом с замысловатым крючком была четко выведена фамилия Жеребцова, взятая в прямые скобки, точно в траурную рамку.
      Дойдя до последнего листа, Корниенко понял подлый смысл докладной Жеребцова. Он обвинял во всем, что случилось в Карпатах, только Корниенко. И лишь решительные и хладнокровные действия младшего лейтенанта Жеребцова, утверждалось в бумаге, предотвратили беду - гибель драгоценных лошадей и сопровождавших их бойцов.
      Из заявления Жеребцова следовало, что красноармеец Корниенко, встретившись с бандой, проявил трусость, вывел ее на ядро группы и спрятался за спину офицеров. Стоило больших усилий уклониться от боестолкновения в условиях, где одной гранатой или автоматной очередью можно было вызвать замешательство, уничтожить лошадей и бойцов.
      Бумага была написана с энергией, удивившей Корниенко, знавшего этого слабохарактерного человека. Он и раньше встречал голосистых крикунов. Их громкие речи, подобно следам на прибрежном песке, сметались очередным прибоем.
      Но то, что в числе таких крикунов оказался Жеребцов, его удивило и потрясло. Корниенко побледнел. Это не ускользнуло от глаз офицера особого отдела.
      - Чего молчишь? - выдерживая прежний тон, нарушил он тишину.
      - Брехня все это, - глядя исподлобья, буркнул Толя.
      - Что конкретно? - уточнил начальник особого отдела
      - Про героизм Жеребцова, дерьмо он, - в сердцах бросил Толя.
      В разговор осторожно вступил майор, фамилия которого улетучилась из головы Корниенко.
      - Вы, товарищ Корниенко, кратко напишите все, как было - Помолчав, майор добавил: - Без домысла.
      Оставшись наедине с бумагой, Толя почувствовал себя неуютно. Он и раньше испытывал страх перед таинством бумаги. Майор и капитан верят ему, это он чувствовал. Однако и над ними есть сила, которая обязана реагировать на сигнал, скрепленный подписью, а может, и печатью. И он не находил пока тех слов, которые бы утвердили истину...
      Спустя два года Корниенко случайно встретил Жеребцова. Тот был в погонах старшины. Толя почувствовал, что пространство, даже воздух, которые сейчас отделяли его тремя шагами от Жеребцова, были накалены тщательно скрываемым недружелюбием, из которого всегда могли вспыхнуть вражда и месть. Корниенко уловил в его взгляде скрытую ярость, ненависть и страх, от чего глаза Жеребцова излучали неестественный свет.
      Скрученный низменными страстями, как ревматизмом, Жеребцов готов был наложить епитимью на всех, кто когда-нибудь перешел ему дорогу, и в его судном списке фамилия Корниенко значилась в самом начале.
      Служебный путь Жеребцова был короче воробьиного носа. Когда таких, как он, снимают с должностей, они все равно оказываются живучи, демонстрируя корневую систему волос, которые растут и после смерти. Безусловно, высот достигают одаренные и одержимые. Но иногда по странной прихоти случая фортуна благоволит посредственности. Взойдя на пьедестал, такие люди чувствуют себя, как на эшафоте, испытывая не радость, а страх от постоянной тревоги потерять нечаянно доставшуюся им должность... Что-то подобное испытывал Жеребцов, когда на какой-то миг его фамилия появилась в списках на выдвижение.
      Как-то на одном из совещаний Светов выступил с критикой в адрес Жеребцова, и того вскоре сняли. Однако он успел расставить "своих людей", среди которых был и Колосов. В этой, как и в других ситуациях, не позой, а позицией Светов стремился убедить, что мир жизни, невзирая ни на что, сотворен гораздо для большего, чем просто жить в нем.
      Принципиальность Светов рассматривал не просто как символ, а как водяной знак, проявлявшийся на солнце и подтверждающий истинный масштаб и стоимость людей его профессии.
      В понимании Светова политработа - это полная и безотчетная отдача людям, добровольное самопожертвование своим спокойствием и благополучием. Политработа всегда была для Светова силовым полем, где сталкиваются, отталкиваются или взаимодействуют напряженные линии добра и зла, идет борение нарождающегося с отжившим, отмирающим, сопоставление истинного и ложного. И он делал все для того, чтобы в этом поле брали верх центростремительные, а не центробежные силы.
      Умение проникать сквозь створки души вверенных ему людей, приобретенное многолетней практикой живого с ними общения, позволяло в основном безошибочно ставить диагноз нравственного здоровья каждого подбирать соответствующее лекарство.
      Светов был непримирим к цепкой окалине формализма, всячески поддерживал тех, кто бесстрашно ломая прокрустово ложе устаревшего опыта, привычное круговращение сложившихся форм.
      Таким ему и виделся политработник Анатолий Корниенко.
      Ночь близилась к рассвету. Вселенная, совершив еще полуоборот вокруг своей оси, выходила на освещенную солнцем сторону. Угасшие лучи далеких светил набирали силу, разрывали густую южную темь, предвещали утро, побуждали людей к новым земным свершениям.
      Солнечные блики казались сейчас Светову всполохами огненных снарядов, разрывающих ночную мглу, сопровождающих войска в атаке и обороне в недалекой смертельной схватке.
      В открытое настежь окно врывалась бодрящая прохлада.
      Светов взял с полки томик Стефана Цвейга, нашел полюбившийся ему очерк "Бессонный мир", вновь пробежал не однажды читанные места.
      Ночью, когда человек лежит без сна, мысли его облетают близких друзей и дальние края. Тысячекратная память не знает устали: от притихших городов к солдатским кострам, от одинокой заставы на родину, от близких к далеким тянутся незримые нити любви, бесконечные сплетения чувств и денно и нощно опутывают мир. Бодрствуя ночью, люди бодрее и днем.
      Надо ухватить умом всю безмерность своего времени, надо помнить, что нынешние события не знают себе равных в истории и стоят того, чтобы из-за них лишиться сна и неусыпно бодрствовать.
      Если Светову придется изложить на бумаге размышления сегодняшней бессонной ночи, очевидно, эти мысли, ставшие частицей его сознания, послужат эпилогом будущей книги, потому что он знает: в эту бессонную ночь вместе с ним бодрствуют в пограничных нарядах солдаты, сержанты и офицеры.
      Чтоб не повторился дантов круг промелькнувших в памяти событий, стоит лишиться сна и неусыпно бодрствовать.