Джульетта пыталась подстроиться под его изощренный цинизм и легковесность, хоть и не испытывала такой потребности.

– Стало быть, вы изучили безотказную тактику флирта…

Он наклонился вперед, прервав ее своей улыбкой. Понимающей, насмешливой улыбкой, несущей на себе мудрость и юмор всего мира.

– Уверяю вас, это быстро перерастает во что-то более насущное, скорее – во внутреннюю потребность. Флирт и поддразнивание – это забавы для детей. Взрослые вместе отправляются в постель.

Слова на мгновение будто замерли в пространстве, разделяющем двух человек. Произнесенные с такой легковесностью, они обладали какой-то странной убедительностью, Вот так, наверное, мужчины разговаривают со своими друзьями – открыто, с бесстрастной честностью: «Да, это так и есть. И мы все это признаем». Наверное, поэтому Джульетта ощущала себя в полной безопасности.

– С чьей-нибудь супругой, конечно, – сказала она. Олден улыбнулся поверх своего бокала.

– Если вы оба приходите к соглашению не оказывать давления на то, что существует между вами. Обычно решение остается за леди.

– Вы будете доказывать, – начала Джульетта, – что лучше иметь подобную любовную связь, где все правила ясны и понятны, чем…

Олден взял бутылку с вином. Рубиновая жидкость заиграла в лучах света.

– Определенно это приносит меньше вреда, нежели ложные заверения в вечной любви.

– Я все представляла совершенно иначе, когда выходила замуж, – сказала Джульетта. – Мне казалось, что я влюблена. И я вкладывала смысл в каждое слово моего обета. Но все это было лишь детской привязанностью к чему-то, что блестит.

– Наподобие золота?

– Скорее льда. Он блестит на зимнем пруду как очаровательное покрывало. Но ему судьбой уготовано превратиться в пар, когда возвращается солнце. Золото предполагает непреходящую ценность. Однако и там и там в глубине – холод. – Джульетта протянула руку к фонарику. Лучи на миг осветили лицо и волосы собеседника. – Хотя, когда золото блестит в темноте, это выглядит привлекательно.

Она, отняла руку, и фонарь откачнулся назад, на этот раз осветив ее. Волосы, мягко касавшиеся щеки, насыщенностью цвета напоминали красное дерево.

– Ах вот почему золото так тяготеет к редкому дереву, гладкому и теплому под ладонью! – сказал Олден. – Но вы, Джульетта, носите золото в знак любви.

Она взглянула вниз, на вырез своего пеньюара. Ее медальон висел снаружи, мягко поблескивая. Она зажала металл в кулаке и прикрыла глаза.

– Это память об одном самом дорогом для меня человеке. Человеке, которого я действительно любила. – Слова вырвались так стремительно, что сдержать их было ей не под силу. – Это мой маленький брат.

Бутылка вина опустилась на стол с тихим глухим стуком.

– Ваш брат?

– Не спрашивайте меня о нем. – Джульетта разжала кулак, охваченная беспокойством. – Мой брат умер.

Она пришла в ужас от того, что поделилась самым сокровенным с этим человеком, с этим незнакомцем, будто и впрямь доверяла ему. Нарушила собственное решение вести легкую игру и воспринимать этот вечер как забавный эпизод. «Приятные посиделки с друзьями». Все планы теперь были скомканы.

Почему это произошло? Может, из-за этих наползающих теней? Или темной ночи?

Джульетта уронила лицо на руки.

Мистер Грэнвилл встал, прошуршав муслином. Домашние туфли мягко зашлепали по дорожке. Сердится, что ему испортили прекрасную приманку из розмарина и яблок любви?

Затянувшееся молчание прерывалось только стуком ее сердца.

– Я тоже потерял брата, – угрюмо сказал Олден. – Грегори был на пять лет старше меня. Он погиб, когда я был в Италии. Никаких слов утешения не хватит, чтобы восполнить такую потерю. Ничто никогда не залечит эту рану. Я не буду расспрашивать вас дальше.

От неожиданности Джульетта перестала дышать. Пораженная его признанием, она лихорадочно пыталась обрести равновесие.

– Я тоже не буду вас спрашивать. Мне очень жаль, мистер Грэнвилл.

– Все нормально, – сказал он. Голос у него был ласковый. – В конце концов, смерть Грегори расторгла мою связь с Италией.

Джульетта подняла глаза и сквозь поволоку слез посмотрела вокруг. Стол с остатками ужина сиял, как и прежде. За пределами светящегося венчика фонаря темнел сад, окутанный таинственным покрывалом ночи, Олден Грэнвилл, повернувшись спиной, глядел на небо – весь темный на черном фоне, только волосы блестели. Легкий бриз шевелил его серебристо-черный халат и трепал муслин, спадающий с широких плеч, словно тога чародея.

«Возможно, зефир принесет нам спокойное дыханье от холодной луны. Не повеет ли в нашем сильно затененном дворике пряным ароматом чужеземных цветов и духом истории?»

Однажды Джульетта уже ощутила блестки его присутствия в крови. Сейчас она ощущала ту живую искру, что вспыхивает между мужчиной и женщиной в сердце. Узы, возникшие на почве сочувствия и разделенной трагедии одинаково понимаемой утраты, были еще более устрашающи. «Все или ничего».

– Поэтому вы вернулись домой? – спросила Джульетта. – А Мария? – Она прикусила язык, ненавидя себя за этот вопрос.

– Мария умерла от лихорадки несколькими месяцами раньше.

– Извините. Я думала… – Она запнулась и заставила себя начать снова: – Право, я не знаю, что сказать. Я так поняла, что вы ее оставили.

– Если хотите, да, – сказал он. – Страсть умерла первой – всего шестью месяцами раньше, но она умерла. Для нас обоих. Увы, я понял, что хотел большего, чем цветок, пусть даже сладкий. Да и она нашла для себя новый интерес. Они с мужем тогда завели ребенка. Смерть Марии явилась тяжелой утратой для моего друга и их ребенка. Я скорбел вместе с ними, но при жизни ни Мария не разбила мне сердце, ни я ей. В конце концов, я был для нее не так важен.

– После шести лет? – спросила Джульетта.

Олден кивнул.

– Что еще вы хотите знать?

– Ничего, ничего, – сказала она в отчаянии. – Я не набивалась на ваши откровения в поисках родства душ или на эти странные игры, которые, кажется, раскручиваются во что-то большее. Я не хочу расслабляться настолько, чтобы чувствовать себя в безопасности рядом с вами. Нам не следовало делиться друг с другом такими сугубо личными переживаниями. Извините, сэр.

– Извиняться должен я, мэм, – чопорно сказал мистер Грэнвилл. – Я больше не буду ни задавать вам вопросы, ни поверять свои секреты. Я человек не слишком строгих правил, более того, распутник, и в мои намерения не входило ничего, кроме как развлечь вас.

– Завтра пятница. Солнце выжжет всю эту фальшивую доверительность – и на следующий день вы уедете…

Олден повернулся.

– Но вы мне нравитесь, Джульетта. Очень-очень.

Она подавила рыдание.

– Вы же меня совсем не знаете! Может, я злобная землеройка!

Мистер Грэнвилл молча подошел к ней, взял ее пальцы и наклонился поцеловать их. Он сделал это с легкостью и галантным юмором, хотя под ними скрывалось что-то еще, чрезвычайно серьезное.

– Что плохого в землеройках? – сказал он подтрунивающим тоном. – Обыкновенные полезные существа, известные в разных местностях под такими названиями, как белозубки, многозубые и болотные белозубки, бурозубки, путораки и другие. Вы чересчур пристрастно читали свою «Историю четвероногих животных». Увы, там полно лжи, мэм.

Джульетта попыталась улыбнуться.

– О чем вы?

– О зоологии Топсела. – Олден вернул ей руку. – «История четвероногих животных» – любимая книга каждого школьника. Куда более забавная, чем вся та латынь и греческий. Позвольте мне процитировать. «Землеройка – кровожадная зверушка, притворяющаяся доброй и кроткой. Но если ее тронуть, она глубоко вонзает ядовитые зубы. Она отличается злым норовом и стремлением причинить вред любому. Нет ни одного существа, которое бы она любила или была бы любима им. Ее боятся все, потому что укус ее смертелен».

– Но все это неправда!

– Просто глупые деревенские сказки, – сказал Олден. – Мы все ими одурманены. Землеройка – и вы тоже – ядовита не более, чем яблоки любви.

Джульетта посмотрела вверх, вглядываясь в его загадочную, хитрую улыбку.

– Тогда кто я?

Он улыбнулся еще шире.

– Печальная леди, которая нуждается, чтобы ее развеселили. – Олден сел за стол. – Давайте играть в шахматы. Сегодня ваш черед побеждать.

Но Джульетта знала наперед, что она проиграет. Хотя ее партнер оставался таким же обаятельным, чувствовалось, что он сильно расстроен, и полностью это скрыть ему не удавалось. Она все испортила своими разговорами. Магическая атмосфера рассеялась подобно кольцам дыма. Было совершенно очевидно, что он хочет только одного – уехать, и как можно скорее.

Предположения Джульетты оправдались. Он безжалостно уничтожал ее фигуры, разрушал замыслы, расстраивал оборону, превращая игру в опустошительную войну, а шахматную доску в миниатюрное поле битвы. Как будто это имело какое-то значение! Оставался всего один день.

– Что вы потребуете в качестве штрафа на этот раз, сэр? – спросила наконец Джульетта.

Когда мистер Грэнвилл посмотрел на нее, в глазах у него было что-то близкое к отчаянию, но он засмеялся.

– Чтобы завтрашний матч мы провели где-нибудь еще. Один раз мы играли на кухне и трижды в виноградной беседке. Почему бы нам не сыграть на новом месте?

– Прекрасно, – сказала Джульетта.

– А мое хозяйственное поручение на завтра?

Она отодвинулась от стола и встала.

– Я полагаю, вы его уже выполнили, сэр. Вы принесли этот ужин.

С этими словами она быстро покинула беседку и поспешила прочь.

Олден смотрел, как она уходит. Итальянское платье, словно крылья, развевалось у нее за спиной.

Завтра. Завтра в Мэрион-Холле он должен заманить ее в постель. Вопрос о возможном провале даже не стоял. Разорение – слишком суровое наказание за одну ночь безумной игры. Были наказаны все – он сам, его слуги, его мать, но больше всех маленький Шерри, которому и невдомек, что его участь предрешена.

Но игра в том варианте, в каком она обычно велась, похоже, не получится. Потому что от ее исхода зависит слишком многое? Или потому, что переживания Джульетты намного глубже, чем у других? Она потеряла брата. Она выходила замуж по любви.

Первые три стадии обольщения были уже пройдены. Он имитировал свой неподдельный интерес к ней, пробудил в ней физическое влечение и начал развеивать ее подозрения, чтобы она чувствовала себя с ним в безопасности. Сейчас она, несомненно, была почти готова к четвертой стадии – к его искусным рукам и еще более искусному рту.

И что его дернуло рассказать о Марии? Конечно, в той истории была достаточная доля правды, но тогда он был почти мальчиком. Из-за той любви он и оставался так долго вдали от Англии. Его любовница вместе с мужем, который ей в отцы годился, способствовали формированию его взглядов на жизнь и духовных ценностей. Но воспоминания о Марии его уже не волновали. Когда между ними все кончилось, его сердце остаюсь нетронутым. Может, у него вообще отсутствовал этот жизненно важный орган?

Если что-то и было когда-либо по-настоящему значимо, то только смерть Грегори. Но вокруг не было ни одной души, с кем бы он мог поговорить о своем любимом брате. Даже с матерью. Леди Грейсчерч вообще вела себя так, будто у нее никогда не было другого сына, и Олден всегда подразумевался единственным наследником.

И почему ему в голову не пришло, что своим рассказом он может насторожить Джульетту? Наговорил с три короба, какой он непостоянный и легкомысленный. Почему он позволил себе отклониться от тщательно разработанной программы? Что на него нашло? Почему он уклонился от плана чувственного штурма? Для чего-то создал ситуацию, побудившую ее рассказать о медальоне, и вынудил самого себя упомянуть о Грегори. Хотел завоевать ее доверие, но совсем не хотел углубляться в личную жизнь, а Олден стукнул себя кулаком в ладонь. Неужели ему судьбой назначено причинять боль женщине, которая ему нравится? А Джульетта Ситон ему нравилась.

«Это память об одном самом дорогом для меня человеке. Человеке, которого я действительно любила. Это мой маленький брат… Не спрашивайте меня о нем. Мой брат умер».

Слова Джульетты звучали в голове подобно проклятию. Уже завтра утром ему придется созерцать, как его собственный мир сгинет в пламени, либо он должен будет доставить медальон лорду Эдварду Вейну.

Олден не сомневался, что ему достанет духа сделать это собственноручно.

На следующее утро Джульетта проснулась от громкого стука. Вчера вечером она попросила Кейт не будить ее.

Кто-то дубасил кулаками входную дверь. Спальня была залита солнечным светом. Обернувшись пледом, Джульетта выглянула из окна. В синем небе ярко светило солнце. Густой воздух предвещал еще один жаркий, изнурительный день.

Со двора, щурясь на солнце, на нее смотрел Джемми Брэмби. Он стоял на кирпичной дорожке перед домом, размахивая клочком бумаги в грязной руке.

– Миссис Ситон, вам записка из «Трех бочек».

Коты бросились врассыпную, когда она торопливо сбежала по ступенькам. Тилли уже широко распахнула дверь. Обменявшись с сестрой несколькими словами, Джемми убежал обратно с фартингом в кармане.

Джульетта забрала послание и пошла в гостиную. Письмо было запечатано красным воском с тисненым фамильным гербом. Несколько минут она сидела совершенно неподвижно, держа в руке письмо, словно это было послание с того света. Нельзя допустить повторения вчерашнего вечера. Это был опасный крен в сторону реального сближения. Вместе с тем она чего-то хотела от этой странной неожиданной встречи, чего-то запоминающегося…

Джульетта развернула листок и быстро пробежала глазами несколько строчек. Потом перечитала еще раз и засмеялась.

Провести целый день вне дома? Неслыханное дело! С тех пор как она выезжала последний раз, прошло пять лет.

Весь день она прокручивала в голове одну и ту же мысль, что у нее уже никогда не будет шанса снискать любовь мужчины, что прошлое утрачено, а будущего не существует.

Нет, разумеется, она не может ехать. Это было бы слишком опасно. Нужно найти какое-то оправдание.

Записка гласила:

«Дорогая миссис Ситон!

Если б я мог уповать на Вашу доброту и снисходительность, наш сегодняшний матч мог бы состояться на природе, где-нибудь в нескольких часах лихой езды от Мэнстон-Мингейт. Так нужно для пикника с ленчем, который мне любезно приготовил хозяин «Трех бочек». Надеюсь, это не причинит Вам большого неудобства. Невозможно передать словами мою радость в предвкушении удовольствия от загородной прогулки в Вашем обществе.

Буду в десять часов со своей двуколкой. Разумеется, нас ожидает еще одно поражение. Ваше ли, мое ли – это предстоит выяснить.

Остаюсь вашим самым преданным и покорным слугой.

Г.».

Покорный слуга! Как же! Слуга своего каприза. Между прочим, когда она последний раз путешествовала в личном экипаже? Когда уезжала из дома на целый день? Пикник с посещением интересных красивых мест и шахматной игрой. Почему нет? Это их последний день.

За каждый проигрыш на нее налагается штраф. Она дала слово выполнять это требование.

Но она не может ехать.

Что, если ее увидит тот, кто ее помнит? И вдруг расскажет об этом Джорджу? Ведь ее супруг жив. Она это чувствовала. Это убеждение, глубоко укоренившееся в душе, всякий раз оживало, как только появлялась крупица новостей. Джордж Хардкасл делал себе имя на торговле лесом. Он часто выезжал в Россию, но бывал и в Лондоне, всего в тридцати милях отсюда.

Джульетта позвала Кейт.

– Да, мэм? – Горничная вошла в гостиную и сделав книксен.

– Ты считаешь меня ненормальной, Кейт?

Служанка снова присела, чтобы скрыть очевидную неловкость.

– Нет, мэм.

Джульетта засмеялась.

– В таком случае ты ошибаешься. Я собираюсь совершить нечто совершенно безумное. Мне потребуется твоя помощь, твоя и Тилли.

Олден пригнал легкий открытый экипаж с парой гнедых – обе лошади на подбор. Их прислали накануне из Грейсчерч-Эбби. Хотя день обещал снова быть солнечным и знойным, Олден оделся по всей строгости этикета, как английский пэр. Серый камзол, кружево, чистое крахмальное полотно, туфли на каблуках. Скрестив ноги, он лениво созерцал стелющиеся розы. Седрах, Мисах и Авденаго безмятежно сидели на кирпичной дорожке, наблюдая за ним точно так же, как в тот раз, когда он впервые их увидел.

Миссис Джульетта Ситон.

На его счету были женщины и красивее, и влиятельнее. Придворные леди, жены герцогов и однажды – принцесса из Германии. Та самая, что подарила свое кружево. Его заманивали в постель самые разные женщины – и такие искусительницы, как Далила, и неуверенные благородные дамы, и шлюхи, а подчас первые, вторые и третьи в одном лице.

Такая жизнь ничуть его не смущала. Она всегда доставляла ему глубокое удовлетворение, насыщенность ощущений. Карточные столы, изысканная пища и вино, чувственное познание каждого женского тела – все это наполняло его живительной силой.

Сейчас он находился здесь, чтобы завершить обольщение этой вдовы. Случай, ничем не отличающийся от сотни подобных, просто более важный. Олден чуть слышно выругался. Черт побери, он не привык чувствовать себя таким уязвимым.

Сегодня пошел последний день, поэтому он отважился на рискованное предприятие, которое могло ему дорого стоить. Для реализации своего плана он решил привлечь на помощь живописные руины аббатства и удивление Джульетты, когда она откроет имя владельца. Позже, вконец истощив леди увеселениями, он увлечет ее в прохладные, благодатные комнаты и предоставит самому дому сломить гостью своими красотами. Потолками, внушающими благоговение. Картинами. Коллекцией итальянских скульптур в длинной галерее. Обителью всех виконтов Грейсчерч на протяжении нескольких столетий.

Единственное оружие, которое Олден отказывался пустить в ход, это Шерри. Питер Примроуз получил указание увезти мальчика на день. Глупо? Возможно. По идее ребенок должен смягчить женское сердце. Но Олден не мог заставить себя сделать это, хотя будущее Шерри, в такой же степени, как и его собственное, зависело от успешности сегодняшнего предприятия.

Слуги должны проследить, чтобы все было в полной готовности, повара – позаботиться о праздничной пище и вине. Прогулка по дому будет включать альковы и уютные диванные. Каждая кровать должна быть проветрена и застлана свежим бельем. Если только он привезет Джульетту в Грейсчерч, к концу дня он должен знать все тайны ее тела.

Дверь отворилась. Когда он поднял глаза, у него дух захватило.

Обнищавшая вдова в синем балахоне и запятнанных вином юбках исчезла. Кроткая леди в пеньюаре рассеялась словно дымка. Перед ним стояла новая Джульетта Ситон, с глазами яркими, как небо, и вздернутым подбородком, словно бросая вызов на дуэль.

Слегка припудренные элегантные локоны венчала соломенная шляпка. Ее украшали ленты и белый горошек. Настоящий душистый горошек, источающий свежий аромат среди трепещущих атласных полосок. Тонкий слой пудры и румян только подчеркивали совершенство кожи со скромной мушкой, при улыбке танцующей в уголке рта.

Джульетта ступила на дорожку. Лиф и рукава атласного розового платья украшали белые банты и у локтя – пышные кружевные рюши. Когда она шла, шуршащие юбки, поддерживаемые обручами, приподнимались и покачивались словно колокол. Олден слышал, как изящные туфли с такими же, как на платье, атласными бантами, тихо постукивают высокими каблуками в такт биению его сердца.

Жгучее желание хлынуло в жилы.

«Ну и ну! Браво, миссис Ситон! Неужто вы собрались подыграть мне в моей собственной игре?»

Ему потребовалась секунда, чтобы осознать, что платье-то уже лет пять как вышло из моды и слегка выцвело. Но за это он был тотчас осмеян своим телом.

Узкий лиф и корсет приподнимали грудь в невольном приглашении к сладострастию. Роскошная, сочная, женственная – именно такой он представлял ее грудь. Две округлости, обрамленные плиссированным кружевом вокруг низкого прямоугольного декольте, выступали для обозрения. На нежной белой коже сиял золотой медальон. Глубокая бороздка посредине груди так и взывала к прикосновению. Прикосновению страждущих пальцев, ловкого и бесстыдного языка.

Взыгравшее желание привело Олдена к внезапному озарению. Он понял, что Джульетта распознала его намерение и не дрогнула перед ним. Это предвещало самое сладостное, самое блестящее из всех его завоеваний. И это было связано не только с ее телом, которое, будучи облеченным в светский наряд, неумышленно провоцировало вожделение. Должно быть, от нее потребовалась большая смелость, чтобы все это надеть на себя.

Вместе с тем Олден чувствовал, как откуда-то пробиваются маленькие ростки гнева, хоть он и не понимал – почему.

Джульетта щелчком раскрыла свой веер, висевший на запястье, и загородила декольте. Этот жест, заученный в бальном зале, был чистым кокетством.

Олден снял треуголку и, взмахнув ею, низко поклонился.

– Мадам, я очарован, – сказал он, зная, что говорит, и зная, что эти слова исходят из глубины сердца.

Обернутое лавандой и бумагой, розовое платье пролежало в комоде пять лет. Какая надобность в подобной роскоши здесь, в Мэнстон-Мингейт? Давно уже канули в Лету вечера в театре, с перестрелкой взглядами поверх веера. И где теперь дни за пяльцами и клавикордами? Пять лет назад она продала почти все свои вещи, кроме этого единственного платья. Пока Тилли лихорадочно утюжила слежавшийся розовый атлас, Кейт уложила Джульетте волосы и даже раздобыла пудру с румянами.

– Я никогда не выпустила бы леди без этого, мэм, – сказала она, поджав губы.

Горничная искусно затянула шнуровку, как того требовало платье. Тем временем из сада вернулась Тилли, раскрасневшаяся и хихикающая, с букетом душистого горошка.

– Это для вашей шляпки! – крикнула она. – О, мэм, вы выглядите великолепно! Подождите, пока я скажу Джемми и всем остальным!

– Я поеду в открытом экипаже, – ответила Джульетта. – Вся деревня и так увидит мой выезд.

Стесненная непривычно тугим корсетом, она чувствовала, что задыхается. Высокие каблуки создавали ощущение, что она вот-вот споткнется. Тем не менее это не мешало ей делать ныряющие движения, провоцируя взмах своих юбок, мельком обнажающих лодыжки. Когда еще у нее появится возможность средь бела дня щеголять в подобном наряде!

Непонятно, почему она надела его сейчас, решив бросить вызов судьбе вопреки здравому смыслу. Не потому ли, что устала от своей жизни? Не потому ли, что безумно жаждала непредсказуемого риска? А может, потому, что хотела видеть, как восхищение в глазах мистера Грэнвилла превращается в осознание, что он терзает леди, равную ему?

Но она увидела, что его восхищение превращается в нечто, совсем другое.

Убийственно элегантный и грациозный, он снял свою треуголку и отвесил Джульетте глубокий поклон по всей форме. Мимолетное уязвимое выражение покинуло его лицо. Могло даже показаться, что он сердится.

Джульетта стояла, остолбенев, подобно жене Лота[5]. Но потом в ней, в свою очередь, зародилось легкое раздражение. Да как он смеет! Как он смеет замахиваться на ее жизнь со своим высокомерием, в полной уверенности, что уедет завтра невредимым? Неужели ему невдомек, что она может противостоять ему в этом?

– Мадам, – повторил он. – Я восхищен.