Уайлдшей - Мой темный принц

Она стояла, будто завороженная, глядя на его смоляные волосы и широкие плечи.

– Правда?

Он взглянул на нее и улыбнулся. Ее сердце упало.

– Сегодня приезжает мой двор. В моих покоях все время будут толкаться люди, за исключением ночи и того времени, когда я стану посылать за вами. Джентльмены одевают и раздевают меня, умывают и бреют. Кто-то разбирает постель, кто-то держит наготове халат. Благородные господа сражаются за право надеть мне на ноги ночные туфли или снять их. И хотя со мной приехали лишь немногие представители знатных семейств Глариена, они примутся еще более ревностно отстаивать свои привилегии. С сегодняшнего утра мое время больше не будет принадлежать мне.

Он провел рукой по ее пальцам и поднес ладонь к губам. И поцеловал в запястье.

Она пораженно взирала на него, ладошка наполнилась сладчайшим блаженством.

– Вы это серьезно? Вы не вольны распоряжаться своим собственным временем?

Его взгляд потемнел – черный дым во мраке бури.

– Еще как серьезно. Идемте. Пора возвращаться, пока еще не рассвело.

* * *

«Вы дернули за веревочки, и послушные куклы выполнили все ваши пожелания». Он тщательно продумал каждый шаг. Все детали подошли друг другу идеально, шестеренки крутились, колеса вращались, часовой механизм сработал безотказно. Жители Раскалл-Сент-Мэри скорее умрут, чем выдадут Карлу какие-нибудь тайны, они ни за что на свете не навредят ни ему, ни ей. Ни тихий шепот, ни неосторожное слово не долетят до любопытных ушей незнакомцев, ни один человек не проговорится, что мисс Линдси так неприлично проживает с эрцгерцогом в Раскалл-Холле.

Он поцеловал ее согласно своему плану. Он смягчил ее душу и заручился ее преданностью. Она полагает, что ей небезразлична его судьба. Полагает, что может стать ему другом. И ей не надо знать, что все это обман, фальшь, что для принца Глариена даже правда – и та ложь.

Неужели она и впрямь думает, что он дал жителям деревни работу только из благородных побуждений? Или что он не в состоянии проконтролировать, какая информация уходит из его дома? Или что он рассказывал ей что-то просто так, без скрытых мотивов? Люди двигались по шахматной доске, ладьи вставали в рокировку, фигуры перемещались, слон прошелся по диагонали, пока конь совершал обходной маневр, который у него в крови. Николас редко проигрывал в шахматы.

И все же королева – единственная фигура на доске, обладающая полной свободой действий и своими собственными секретами. Она была замужем! Ему и в голову не приходило, что она может оказаться не девственницей. Добавляло ли это его планам благородства или напротив?

Единственная вещь, которую он не мог предвидеть, – его собственная реакция. Желание разрывало его на части, ненасытное, всепоглощающее. Стоит ему закрыть глаза, и он представляет, как ее губы касаются уголка его рта. После обжигающего поцелуя под дубом не ответить на это безыскусное предложение было настоящим испытанием, как проверка воина на смелость – не дрогнуть, выстоять под обстрелом. Неужели ей было невдомек, насколько близко она подошла к опасной черте, что еще миг, и он уложил бы ее на пол в доме ее матери и дал бы волю своим низким, постыдным страстям?

Но он не сделал этого. И несмотря на все гадкие, гнусные планы, которые ему предстояло воплотить в жизнь, глубоко в душе его терзала боль – как бы не ранить эту святую английскую невинность. Она невинна, хоть и была замужем. Невинна настолько, что сочувствует ему.

Глава 9

Пенни застыла за ширмой, практически не дыша. Она уже три дня здесь сидит. Три скучных дождливых дня, когда по стеклам льется вода, а в доме становится сумрачно. И ни единого личного контакта с человеком, которым она стала одержима.

Сердце билось так громко, что его удары заглушали тиканье часов. Сквозь крохотные отверстия ажурного узора она видела его кабинет со столом и телескопом. Дождь кончился. В окно лился полуденный свет, яркие солнечные блики играли на меди, отражались от медалей, звезд и крестов на его богатой униформе. По рукавам и воротничку бежал золотой кант. Рукоять церемониального меча искрилась драгоценными каменьями – огромный рубин в окружении сапфиров и бриллиантов.

Николас держался безукоризненно, являя собой идеал воинской выправки. «Обычно я никому не позволяю касаться меня и сам никого не касаюсь. Никто, за исключением вас, не разговаривал со мной с подобной бесцеремонностью».

Ее мысли кружились и плясали, точно майский жук. Он – правящий эрцгерцог. В его подчинении целая страна. А она говорила с ним, как если бы… о Боже! И она еще удивлялась необъяснимым переменам в его настроении? Разве странно, что он не знает, как предложить ей свою дружбу? В его руках жизнь и смерть. От его капризов зависит, будет ли в стране мир или вспыхнет война. Все, кого он знает, желают воспользоваться им в своих целях, чтобы пробиться к власти, сделать карьеру и тому подобное. Вот и все, что он видел в жизни, и не ждал ничего иного даже от самых близких ему людей, от своих охранников. Кто из них остался бы верен ему, не будь он монархом?

Может ли она быть другой? Может ли предложить ему нечто иное? Касаются ли реформы только полей и лесов, или существуют более глубокие слои? Он тронул ее до глубины души, этот ранимый, чувствительный человек, сбросивший на мгновение маску в доме ее матери. Мысль о его поцелуях запала ей в самое сердце. Память о том мгновении не покидала ее ни на минуту, она постоянно думала о теплых губах, ласкающих ее раскрытые губы, и о той сладости, в которой можно запросто утонуть.

Не такой уж он и распутник, клокотало у нее в голове, даже совсем не распутник, более того – человек, которому известно о тайнах брачного ложа меньше, чем ей самой. Странно все это. Ее поразил тот факт, что он не ответил на ее поцелуй в Клампер-Коттедже, хотя она сама предложила ему себя; он проявил сдержанность, проявил уважение к ней, и она почувствовала себя в безопасности.

И вот теперь Пенни видела его за работой. Нескончаемая процессия английских и иностранных дворян, министров и официальных лиц плавно текла через его кабинет. И каждый считал себя хитрее и коварнее других. Но все же Николас всегда брал над ними верх. Лестью, обманом, различными манипуляциями. Воспользовавшись своим неотразимым очарованием, он выбил для Глариена концессию и обсудил последние детали предстоящего бракосочетания, ловко балансируя между требованиями России и Британии – подозревавших во всех смертных грехах Австрию и Францию, но прежде всего друг друга – и нуждами своего народа. Каждая встреча, каждый посетитель – это еще одно звено в цепи безопасности десятков тысяч подданных, с которыми будет все в порядке, если свадьба пройдет так, как планировалось.

И все это в итоге ложилось на ее плечи – мысль будоражила ее и выбивала из колеи. Выходит, он решил показать ей, что значит править. Зачем еще он настоятельно требовал, чтобы она следила за всем этим действом, даже когда посетитель был не из числа знакомых Софии? В том, что касается придворных интриг, Пенни была сведуща не лучше малого ребенка.

Наконец дверь закрылась за последним на сегодня посетителем.

– Выходите, – тихо произнес он. – Уже можно.

Пенни шагнула в кабинет. Теплые желтые отблески плясали на телескопе и золотой окантовке.

– Я только что поняла одну вещь, – сказала она, – я практически не видела вас при свете дня. Глупо, конечно, ощущать душевный трепет перед военным блеском, но должна признать, что вид у вас во всем этом весьма внушительный.

Он сел и обхватил голову руками.

– Правда?

При виде этой его позы, напряженных пальцев и плеч она вдруг заволновалась:

– Вы не больны?

Он опустил руки и уставился в пустоту.

– Нет! Ничего особенного… просто голова болит. Вы обратили внимание на министра Альвии фон Понтираса?

– Его невозможно не заметить. Он напомнил мне моего дядюшку. У него был такой же вид, когда моя двоюродная бабушка высидела моль.

– Какую еще моль? – Он прижал руку к правой стороне лба.

Стараясь расположиться так, чтобы ее не увидели из окна, Пенни взгромоздилась на выступ книжного шкафа и принялась болтать ногами.

– Ну, сперва надо рассказать о тете Горацио. Вот послушайте, что мама написала мне из Стаффордшира. – Она вытащила из кармана последнее мамино письмо и развернула его. – «Дорогое мое дитя»… Хм… да, вот оно! «Не успела я переступить порог, – не я, а мама, конечно, – и снять перчатки и шляпку, как тетя Горацио громыхнула: «Миссис Линдси, похоже, у вас ботинки очень большого размера, я права?»

Он опустил руку.

– Какого черта мамина тетка делает столь эксцентричные личные замечания?

– Погодите! Сейчас сами поймете. Слушайте дальше… «"Я так не думаю, тетя Горацио", – сказала я. "А я думаю! – ответила та. – Кто шьет вам туфли? Кем бы он ни был, кожи у него уходит целая прорва, поскольку, я заявляю на полном основании, у вас всегда были огромные ноги, миссис Линдси. Я не могла бы надеть ваши туфли". И тетя Горацио вогнала нас всех в краску, задрав юбки до самых колен и выставив напоказ две ножки совершенно обычного размера, и уж нисколько не меньше моих, это точно».

– Я потрясен! – Уголок его рта дернулся.

Пенни сложила письмо, стараясь во что бы то ни стало сохранить бесстрастное выражение лица.

– Тетя Горацио считает себя не такой, как все, и очень этим гордится. Она уверена в своем необычайном изяществе, хотя ничего подобного и в помине нет. Мы с мамой постоянно смеемся над этим, потому что мама намного меньше тетушки и ноги у нее никакие не огромные.

– А моль?

– Дело было на Рождество. После обеда мы переместились в лучшую гостиную, которой почти никогда не пользуются. Ребенком мне всегда хотелось поиграть на софе, обтянутой лошадиной шкурой, – кожа такая прочная, блестящая, идеально подходит для катаний со спинки. Но увы, гостиная была под строжайшим запретом, за исключением особых случаев.

Он поглядел на нее.

– Мне всегда запрещали трогать вещи в этом доме: латунную Солнечную систему в Голубой гостиной, этот телескоп, а ведь они как магнитом тянули к себе мальчишку. Боже мой, почему детей непременно надо наказывать за любое проявление инстинкта?

– Потому что дети все ломают, – сказала она.

– Но маленькая девочка вряд ли сломала бы софу!

– Нет, конечно, но, катаясь со спинки, я нарушала все мыслимые и немыслимые правила приличия.

Он откинулся назад и улыбнулся.

– Значит, вы все собрались в гостиной. Что дальше?

– Вы только представьте себе – вся семья в сборе, каждый сидит, словно аршин проглотил. Тетя Горацио разместилась на софе. Она пришпилила меня взглядом и спросила, почему я обязательно должна носить прическу, из-за которой моя голова похожа на треснувшую горошину. Я делала пробор посередине, – она провела пальцем от макушки до лба, – вот так. Когда она поднялась, все и случилось.

– И? – Улыбка стала шире, повествование явно захватило его.

– Она высидела целый выводок крохотной моли! Насекомые выбрались наружу из-под лошадиной шкуры как раз в том месте, на котором она расположилась. Остальные тетушки завизжали. Моя мама расхохоталась. У одного из дядюшек случился приступ удушья. А дядя Горацио выглядел точно так же, как ваш граф фон Понтирас, – словно судьба наконец-то повернулась к нему лицом и исполнила самое заветное желание, но при этом он старался тщательно скрыть свои эмоции и не подать виду.

На минуту в комнате повисла абсолютная тишина. Потом он разразился хохотом. Она ни разу не видела, чтобы он смеялся от души, без тени сарказма. Она присоединилась к нему, прижав руки к животу и выронив при этом письмо. При воспоминании о том Рождестве, обо всех рождественских праздниках, о том, что ей постоянно повторяли, что голова ее похожа на треснувшую горошину, что ноги у нее как у слона – весьма неприятная вещь для юной девушки, – у нее случился припадок смеха, и она хохотала до слез.

Золотая окантовка сверкнула на солнце. Он поймал ее за талию и притянул к себе. Зарылся лицом в ее волосы, смешанное со смехом дыхание щекотало ее ухо и шею. Он прижал ее голову к своей груди, заглушая раскаты хохота. Он был не в силах вымолвить ни слова, золотая лента через плечо сотрясалась, руки нежные, заботливые.

– Дорогая моя, милая Пенелопа! Господи, я сейчас скончаюсь!

Она приникла к нему, ей было так тепло и уютно в его объятиях.

– В-в-вздор! – выдавила она в промежутках между приступами хохота. – Никто еще не умер от смеха. – Ничего умнее ей в голову не пришло.

Он немного отстранил ее от себя – всего на несколько сантиметров – и прижал указательный палец к ее губам.

– Неужели? А мне показалось, что это проще простого.

Она посмотрела на него снизу вверх, и веселье ее как ветром сдуло. Он тоже успокоился, но глубоко-глубоко в глазах продолжал гореть крохотный огонек. Он убрал руку и посмотрел на свои пальцы, как будто на них мог остаться след от ее губ.

– Но от смеха может родиться новый человек, – сказала она.

Его руки двинулись вдоль ее спины. Взгляд изменился, затуманился, она прочитала в его черных глубинах немой вопрос и секундную нерешительность и без слов ответила ему, раскрыв свои губы навстречу его губам.

Когда-то, семь долгих лет назад, ее впервые поцеловали, и тогда ей показалось, что к ее ногам бросили и солнце, и луну. Теперь она стала осторожнее. И все же солнце слепило ей глаза. Яркое, животворящее, заставляющее ромашки раскрывать свои нежные лепестки и подсолнухи с благоговейным трепетом поворачивать головки в его сторону. А луна тем временем проделала весь путь от тонюсенького серпика до полного диска, оттеняя едва различимые грани чувственности и делая из всех людей глупцов. Поцелуй больше чем лихорадка, поцелуй, потрясающий своей порочностью, страстью и невинностью. И если бы впавшие в плотское безумие женщины понеслись сейчас под полной луной, думая, что этим они угождают богам, она непременно побежала бы с ними, причем по доброй воле.

Он наконец-то отпустил ее, совершенно выдохшись, потом взял ее за талию и усадил обратно на книжный шкаф. Похожий на язык пламени, он пересек комнату, прижав кулак ко рту. Пенни сидела на полочке, ухватившись за нее обеими руками, словно боялась стечь на пол расплавившейся лужицей. Кости ее превратились в воду, каждая клеточка сжималась от боли, вопия о нем.

– Я думаю, – Пенни была взвинчена до предела, – думаю, от смеха определенно может родиться новый человек.

Он подошел к телескопу и провел рукой по латунной подставке. Может, его трясло, а может, это дрожал чуткий прибор, настроенный на красоты небес.

– Не говорите так, Пенни! – Он произнес это так искренне и так тихо, что она еле расслышала его.

– Почему?

Он резко обернулся и обвел рукой комнату и дом.

– Я теряюсь в этом месте, я уже не знаю, кто я на самом деле. Я чувствую себя рыбкой, которую поймали на крючок и вытащили на берег. Можете радоваться, вы победили: воспоминания о моей матери, моих нянюшках и моей гувернантке – вашей матери – просочились в мой мозг сквозь все выстроенные преграды.

– Я в этом нисколько не сомневалась, – сказала она. – В этом нет ничего плохого.

Медали и золотые эполеты сверкали на солнце, а сам он как бы снова погрузился во мрак.

– Но когда я вернусь в Глариен, Морицбург предъявит на меня свои права. Моя судьба там. Моя и Софии. Дайте слово, что не забудете этого. Дайте слово, что вы не поддадитесь очарованию и не станете строить иллюзий по поводу того, что можете переделать меня. Я давным-давно пожертвовал своей душой. Она больше не принадлежит мне. Дайте слово, Пенни!

Она не смогла ответить ему. Кровь все еще вяло текла по венам. И она не хотела ни предупреждений, ни напоминаний. Не желала быть мудрой и разумной. Ей хотелось танцевать с Дионисом, с греческими женщинами под дикой, первобытной луной и принести в жертву свою невинность. Правда, она уже давным-давно принесла ее в жертву человеку, который не любил ее, да и менады чаще всего в конце разрывали своих любовников на кусочки.

Раздался стук в дверь.

Пенни соскользнула с полочки и наступила ногой на свою юбку. Не успела она приземлиться на ковер, как стук повторился. Она схватила мамино письмо и заползла под письменный стол Николаса. Он живо стряхнул с плеч короткую мантию и бросил ее так, чтобы скрыть ее от посторонних глаз.

– Да?

Это был Алексис, пылающий покорной почтительностью.

– Сир, не желаете ли продиктовать заметки о сегодняшних встречах?

Пенни зажала рот рукой. Конечно, не будет ничего страшного, если Алексис узнает, что она в комнате, но она не собиралась выползать из-под стола в присутствии этого парнишки. Она сделает это, как только Николас отошлет его прочь, сохранив хотя бы какие-то остатки достоинства.

Но он не сделал этого. Принц уселся в кресло и принялся диктовать заметки. Пенни свернулась калачиком у его ног. Перед ней открывался чудный вид на золотые кисточки. Каждая жилочка переплетена красной шелковой ниточкой, по спирали восходящей к узлу. Узелки были выполнены в виде львиных голов. Великолепный образчик мастерства, наверняка потребовалось несколько дней работы, чтобы изготовить кисточки для его сапог. Ей захотелось коснуться мягкой кожи, положить на нее голову и забыться.

Но она свернулась так, чтобы не коснуться его. Шею пришлось согнуть. Ноги и левая рука затекли. Но чем больше она лежала, тем больше ее подмывало сделать что-нибудь этакое. Был когда-то английский принц, который утонул в бочке с мальвазией, герцог Глостер – брат Ричарда Третьего? «Я пощекочу его», – подумала она и еле сдержалась, чтобы не хихикнуть.

Но стоило ей прислушаться, и она забыла о том, где лежит. Что бы Николас ни диктовал Алексису, это был никак не отчет о сегодняшних встречах. Сами переговоры хитро искажены, их результат и вовсе изменен. Она начала было раздумывать над тем, что все это значит, но дискомфорт быстро сменился болью в мышцах.

Когда парнишка ушел, она уже не могла самостоятельно двинуться с места. Николас наклонился и поглядел на нее:

– Удобно?

– О да, ваше королевское высочество, мне здесь нравится. Чудесный уголок. Тут, правда, паук поселился, но он вроде бы не против моей компании.

– Неужели? – Кисточки исчезли, он опустился на колени и заглянул под стол.

Пенни запрокинула голову и аккуратно разогнулась, упав на спину.

– Вряд ли я сумею сделать хоть шаг. Руки будто иголочками тыкают. Почему вы не отослали Алексиса прочь и не дали мне уйти?

Солнце играло в его черных волосах, отдельные прядки отливали медью.

– Я думал, вы догадаетесь. Я хотел, чтобы вы услышали… О, черт побери!

– О чем догадаюсь? – не поняла она.

В его черных глазах начал клубиться дым, как от еле тлеющих углей.

– Ах, Пенни, вы рассмешили меня и избавили от головной боли.

– Эти боли, они ужасны, да? И часто они случаются?

– Часто, – отвел он взгляд, – но никто, кроме вас, ни о чем не догадывается. Иногда перед глазами пляшут немыслимо яркие пятна. И мне кажется, что боль доконает меня. Но к счастью, этого пока не случилось. Печальная слабость для принца.

– Но вы можете признаться в этом другу? – спросила она, не в силах избавиться от ощущения, что он нарочно увел разговор в сторону, что на самом деле он хотел сказать ей нечто иное.

Она потянулась и села. Они сидели лицом к лицу на ковре. Стоит ему наклониться на несколько дюймов, и его губы коснутся ее губ. Ее бросило в жар, и она почувствовала себя глупо – ей ужасно захотелось этого, захотелось, чтобы он коснулся рукой ее щеки, захотелось, чтобы он поддался той страсти, которая горела в его глазах. Она хотела этого. Хотела поцеловать его и утолить его боль и печали, избавить его от здравомыслия и осторожности. Мгновение задрожало, как осиновый лист на невидимом ветру, и тут разразился настоящий ураган.

Он вскочил на ноги и кинулся прочь от нее.

– Это ошибка. Ужасная ошибка. Уходите, сейчас же! Убирайтесь!

– Почему? – с трудом поднялась она на ноги. Он повернулся к ней, словно фехтовальщик, приготовившийся к удару.

– Уходите! Мы не можем быть друзьями. Нам нельзя больше встречаться наедине. Ничего хорошего из этого не выйдет. Неужели вы до сих пор не поняли? Случится катастрофа! Я лжив и двуличен, у меня нет совести. Ради Бога! Убирайтесь прочь!

– А как же мои уроки?

Он судорожно обхватил голову руками, словно она могла в любой момент взорваться и разлететься на части.

– От меня лично вам больше ничего не требуется! Верховой езде вас может учить Фриц. Будете наблюдать за мной из-за ширмы, без всяких лишних разговоров. Когда вы займете место Софии, ее фрейлины расскажут вам, что надо делать. Я скажу, кому из них вы можете довериться. Остальное узнаете без меня.

Она окончательно смутилась и растерялась.

– Но я думала, что вы научите меня королевским манерам и выправке.

– Вы уже знаете все, что необходимо. – Он властным жестом указал ей на дверь. На груди полыхнули медали. – Убирайтесь! Сейчас же! Хватит уже!

Кровь обжигала ей вены. На ватных ногах, не помня себя, она взлетела по лестнице в свою комнату. Только раз за всю свою сознательную жизнь она совершила подобную глупость, в пятнадцать лет. Но то, с чем была не в силах совладать девочка-подросток, для женщины двадцати двух лет не должно быть проблемой, не так ли? Если не считать, что она зашла слишком далеко, слишком сильно давила на него и он больше не хочет подпускать ее к себе.

Она вытащила листок писчей бумаги! На секунду слезы затмили ей взор. Она смахнула их рукой и окунула перо в чернильницу.

«Милая мама. Я попала в опалу и с этого самого дня буду получать уроки от его людей. Наш принц ночи Николас чуть не стал человеком, на один короткий миг, и это до смерти его напугало. Но мне кажется, что я нащупала его слабое место. Он одинок. Ужасно, страшно одинок. И по-моему, боится дружбы. Мой отец тоже страдал от одиночества?»

Она зачеркнула последнюю строчку и потом принялась с остервенением водить по ней пером, пока не процарапала бумагу насквозь.

Услышав стук в дверь, она вздрогнула и смяла письмо.

Это был всего лишь Алексис. Золотоволосый мальчишка неуверенно топтался на пороге. В руках он держал телескоп. Вслед за ним появилась Квест.

– Эрцгерцог Николас велел мне принести вам это, мэм.

– Господь Всемогущий! Его телескоп? Мне? Зачем?

– Чтобы вы могли смотреть на звезды.

– А Квест?

– Его королевское высочество сказал, что она может составить вам компанию, если вы пожелаете.

Пенни протянула руку, и волкодав подбежал к ней. От серебристой шерсти повеяло теплом и уютом. Алексис примостил инструмент на окне.

– Вы знаете, как он работает? – махнула она в сторону телескопа и тут же смутилась: не слишком приятно показаться невежественной в глазах юнца. – Вы мне не покажете?

– Если хотите, мэм, – ответил он.

Пенни внимательно наблюдала за тем, как он крутит ручки, потом попробовала сама, наклонившись к длинной трубе. Выпрямляясь, она увидела его отражение на латунной поверхности. Их взгляды встретились, и он опустил глаза, словно ему вдруг стало ужасно стыдно. Эта смесь невинности и зрелости тронула ее до глубины души.

– У тебя есть в Глариене подружка? – спросила она.

Мальчишка сделался пунцовым и замотал головой, потом повернулся и выскочил из комнаты, словно ошпаренный. Дверь захлопнулась. Пенни долго смотрела в телескоп, поглаживая Квест, а собака мела по полу хвостом. Алексис пребывал как раз в том возрасте, когда она, Пенни, сбежала с мужчиной, чтобы тайно обвенчаться с ним. Невинный возраст. Возраст, когда люди верят в мечты. И все же в глазах у мальчишки светилась сама древность, как у Мерки Маги, падшей женщины, которая обитала на рынке Нориджа и постоянно бормотала о разврате, когда была навеселе.

Николас сел за стол и расправил скомканный листок. Он день за днем проверял ее мусор. Читал каждое из ее писем, прежде чем переслать их дальше. И при этом сгорал от стыда, но перепоручить эту задачу кому-то другому не мог. Ему так и не удалось ничего узнать, за исключением того, что у Пенни Линдси доброе сердце. Он выгнал ее вон, накричал на нее, желая спасти от себя самого, и что же она пишет своей матери?

«Он одинок. Ужасно, страшно одинок. И по-моему, боится дружбы. Мой отец тоже страдал от одиночества?»

Он подождал, пока кровь затихнет и перестанет бурлить в венах. Все, что он мог бы предложить ей, насквозь пропитано эгоизмом и подлостью. То, что он на секунду поддался своим страстям, было чистой воды постыдной слабостью, и от этой мысли его начинало трясти. Он словно мотылек, который в отчаянии стучится в стекло закрытого окна, тщетно пытаясь добраться до теплого света. Только принцесса София может принять его таким, каков он есть. Пенни всего лишь пешка в игре.

И все же он желал ее. Он дурак, жалкий, презренный дурак.

Стоило ему прикрыть глаза, и он снова видел ее – она лежит, ослабев от смеха, на ковре, готовая простить и утешить. Он встает рядом с ней на колени. Он уже поцеловал ее. Он в курсе, что она познала мужчину, мужа. И ему хочется окунуться с головой в свою страсть. Его возбуждение пульсирует в сладостном предвкушении. Руки сгорают от желания коснуться каждой выпуклости ее тела, каждого потаенного уголка. И в то же время ему хочется добавить мольбы и нежности, вложить в ее ладони свое сердце. И он чувствовал себя дураком, шутом гороховым, над которым посмеялась судьба, а все потому, что решил, будто принц Глариена может предложить подобную вещь и ему за это ничего не будет.

Так что пусть берет уроки верховой езды у Фрица, а все остальное она узнает из записок, которыми он снабжает ее каждый день. Будет тихонечко сидеть за ширмой и наблюдать. Ему не обязательно встречаться с ней наедине. Если ей вдруг станет одиноко, у нее есть Квест. Скоро придет пора перехватить карету Софии и надеть на Пенни маску. После свадьбы все будет кончено, долг призовет его, ему придется вечно идти по лезвию ножа, чтобы его народ не скатился в хаос.

Все, что ему нужно, – протянуть с утра до вечера и с вечера до утра, и так каждый день, зная, что она здесь, в кабинете, зная, что она спит наверху, прямо над его спальней; и при этом не упасть перед ней на колени, вымаливая прощение или умоляя пустить его к ней в постель. И еще – она больше не должна видеть его с Алексисом.

Николас исписал несколько листочков своим аккуратным безликим почерком:

«София немного знакома с астрономией и обожает покровительствовать наукам. Главные планеты – это Меркурий, Венера, Земля, Марс, Юпитер, Сатурн и Георгиум Сидус, открытый доктором Гершелем из Бата. У Юпитера четыре спутника, у Сатурна семь, у Георгиум Сидус – шесть. Хотя Георгиум Сидус почти не уступает по размеру Юпитеру, его невозможно увидеть без телескопа. За последние десять лет были также открыты следующие более мелкие тела: Церера, Паллас, Юнона и Веста».

Пока она жила себе тихо-мирно в Норфолке, в большом мире совершались великие открытия. Она читала о них в газетах, но что значит вращаться в этих кругах, иметь возможность влиять на подобные события? Пенни, конечно же, знала главные планеты, но никогда не разглядывала их в телескоп безоблачной летней ночью. Поверхность Луны стала для нее настоящим открытием. Если до этого она чувствовала себя маленькой и незначительной, то теперь ощущала свою бесконечную ничтожность, и ей хотелось плакать от одиночества. Может, ее кузина София тоже смотрит на эту Луну из окна своей неведомой темницы где-то в Глариене и ее охватывают те же чувства?

«Я все еще в опале, мама, – писала она. – Но он послал мне в компанию своего глариенского волкодава. Квест действительно доставляет мне утешение».

Николас отложил письмо и выругался. Не провалит ли он всю операцию из-за своего страха перед ней? Он закрыл глаза. Он не давал ей уроков верховой езды, но представлял, какие она делает успехи под руководством Фрица. Он не учил ее, но не мог избавиться от ее образа, пока писал ей инструкции. Она, должно быть, уже спит в своей комнатке наверху, светлая коса змейкой свернулась на подушке. Теплая, по-женски беззащитная, ее ум и сообразительность заплутали на тропинках сна.

«Если я хочу стать заключенной в башне принцессой, мне потребуется отрастить тридцатифутовую косу».

Скрипнула дверь. Он поднял глаза. Она стояла у подножия лестницы, к ногам жалась Квест. Волосы расчесаны на пробор – треснувшая горошина. Господи, какая жестокость!

– Я сначала послушала, – заявила она, – чтобы убедиться, что вы один. Посторонних голосов не услышала и решила, что вы можете принять меня.

Его тело отреагировало раньше, чем он успел совладать с ним, – приступ неуправляемого мужского вожделения обжег его ладони и загорелся в паху. Она была в халате. Светлая коса перекинута через левое плечо. Руки сложены на груди. В глазах – вызов.

– Чего вы хотите? – огрызнулся он.

– Я хочу знать, почему вы обманули меня насчет лошадей.

Она шагнула в комнату и закрыла за собой дверь. Квест легла на пол, наблюдая за обоими.

– Майор барон фон Герхард не собирался выдавать мне секрет, – предупредила она его. – Это моя вина. Я вынудила его сказать. Я собралась с силами и решила обсудить с вами данный вопрос, поэтому мне пришлось спуститься прямо сейчас, пока я не растеряла свою храбрость. Но прежде чем продолжить, я хочу заручиться вашим словом, что вы не накажете его.

Он был поражен и чувствовал себя беззащитным пленником.

– Фрица? Даю слово. И что же он вам сказал?

Пенни набрала в легкие воздуха.

– Принцесса София – превосходная наездница, не так ли? Ничуть не хуже вас. Я не смогу научиться держаться в седле так же, как она, всего за несколько недель, так?

Его пальцы сомкнулись в кулак, сжимая ее письмо.

– Нет, не сможете.